Пролог
– Помогите!
Женский крик разорвал тишину ночи, пробежался холодом по спине и вонзился прямо в грудь. Так не кричат просто от страха. Так кричат, когда умирают.
Я резко остановился. Касим, погоня – всё исчезло. Остался только этот голос. Глухой, полный боли, срывающийся в истеричный хрип. Он не звал кого-то конкретного, он звал спасение.
Я рванул вперёд. Лес хлестал по лицу ветками, корни вырывались из земли, цепляя за сапоги, но мне было плевать. Я должен был успеть. Если этот голос замолчит, будет поздно.
Я вылетел на поляну и увидел ад.
Пятеро мужчин, шакалы, загнавшие жертву в угол. Они стояли кругом, а в центре – она. Хрупкая, сломанная, измученная. Белое платье прилипло к телу грязными лохмотьями, запятнанное тёмными пятнами. Кровь.
Я медленно выдохнул, чувствуя, как сжимаются кулаки. Свадебное. Свадебное?!
Она стояла на коленях, дрожащая, но не падающая. Руки содраны в кровь, губы разбиты, щека опухла. Но она не плакала, не умоляла о пощаде. Просто смотрела вниз, как человек, который уже умер внутри.
– Поднимайся, дрянь! – голос мужчины прозвучал резко, как удар. Он схватил её за плечо и дёрнул вверх. Она шатнулась, но даже не попыталась сопротивляться, только прикрыла глаза. Как будто уже была далеко отсюда.
Я сжал кулаки.
– Что здесь происходит?!
Мужчины медленно повернулись ко мне. Они не испугались, не удивились. Смотрели, как на пустое место. Как на того, кто ничего не значит.
– Уходи, чужак, – холодно бросил один из них.
Я не сдвинулся.
– Вы её убиваете.
Другой, постарше, сложил руки на груди.
– Она опозорила нашу кровь.
Я стиснул зубы.
– Кем она вам приходится?
Старший посмотрел мне прямо в глаза.
– Мы её братья.
Меня будто ударило в грудь. Братья. Родные. И они избивают её до смерти.
Я снова посмотрел на неё. Сломанное тело, кровь, грязь, рваное платье. И глаза. Пустые. Без надежды. Она знала, что её никто не спасёт. Она смирилась.
Грудь сдавило от ярости, воздух сгустился. Казалось, само небо отвернулось от этой сцены.
Я шагнул вперёд.
– К чёрту ваш позор.
Старший напрягся.
– Ты не имеешь права вмешиваться.
Я посмотрел ему прямо в глаза.
– А вы не имеете права убивать.
Я больше не думал, не слушал, не видел ничего, кроме её пустых глаз. Кровь стучала в висках, руки сами сжались в кулаки, а тело уже двигалось вперёд, не давая возможности отступить назад. Я бросился в эту схватку, не раздумывая, не взвешивая шансы. Мне было всё равно, сколько их и кто они такие. Пусть хоть десять, пусть двадцать – я не мог просто стоять и смотреть.
Будь что будет. Битва началась.
Глава 1
Я никогда не знала, что такое детство. Смех, игры, тёплые мамины руки, ощущение безопасности – это было не про меня. В нашем доме женщина – никто. Я поняла это слишком рано.
Я не могла смеяться громко, потому что девочка должна быть скромной. Не могла задавать лишние вопросы, потому что женщине незачем думать. Не могла капризничать, потому что она обязана терпеть. Всё, что мне было дозволено, – молчать, опускать голову и слушаться мужчин. Я не была хозяйкой своей жизни. Я была её заложницей.
Я родилась через десять лет после последнего сына. Младшая. Единственная дочь среди четырёх братьев. Я видела, как в других семьях младших девочек балуют. Как отцы носят их на руках. Как матери любят, оберегают, утирают слёзы, когда они плачут.
Но это было не про меня.
Я не была любимой. Я не была желанной. Я была обязанностью. Нежданной обузой, которую надо было воспитать правильно. А значит – сломать.
С детства меня учили, что я не имею права выбирать. Я не могла дружить с кем хочу. Не могла выходить во двор и бегать, как другие дети. Если мальчикам позволялось носиться по улицам, задирать друг друга, кричать и драться, то мне – нет.
– Девочка должна сидеть дома. Девочка должна быть тихой. Девочка должна быть покорной.
Я слышала это каждый день. Но самое главное – я не имела права спорить с братьями. Они были моим миром. И моей тюрьмой.
Мне было шесть, когда старший брат впервые ударил меня. Это случилось за ужином. На столе стояли тарелки с остывшей едой. Мальчики ели горячее. А мне поставили холодное, как будто это нормально. Я не поняла, почему так, и спросила:
– Почему у меня холодное? Я тоже хочу горячее.
Брат посмотрел на меня, словно я сказала что-то невообразимое. И ударил.
– Ты будешь есть то, что тебе дали.
Я прижала ладошку к щеке. От удара она горела, а на глаза навернулись слёзы. Но я не заплакала. Я знала – если заплачу, он разозлится ещё сильнее.
Братья рассмеялись.
– Смотри, какая гордая! Думает, что имеет право что-то требовать!
Я молчала, сжимая зубы. Отец даже не посмотрел в мою сторону. А мать опустила голову.
Но самое страшное произошло спустя минуту.
Отец отложил ложку, медленно вытер руки о край скатерти и вдруг заговорил. Его голос был ровным, холодным, без эмоций.
– Если будешь перечить братьям, они сделают из тебя ту, которую никто не возьмёт замуж.
У меня внутри всё сжалось. Я не до конца понимала, что это значит, но чувствовала – ничего хорошего.
– Ты слышишь меня? – он поднял на меня взгляд.
Я кивнула.
– Скажи вслух.
Мои губы дрожали, но я заставила себя выдавить:
– Да, отец.
– Вот и хорошо.
Он снова взял ложку и продолжил есть, как будто ничего не случилось. Я сидела, глотая ком в горле, но не проронила ни звука.
Я ждала, что ночью мать придёт ко мне. Что войдёт в комнату, обнимет, погладит по голове. Что шепнёт, что всё хорошо. Что они просто не понимают, что маленькая девочка не заслужила удара. Я ждала всю ночь. Но она не пришла.
Тогда я впервые поняла, что здесь всем на меня наплевать. Что никто не утрёт мне слёзы. Никто не скажет, что меня любят.
Я была сама по себе. И мне придётся самой учиться выживать.
***
В восемь лет я впервые испытала настоящий страх. До этого мне было больно, обидно, горько, но не страшно. Я ещё не понимала, что может быть хуже удара, хуже холодного равнодушия матери, хуже равнодушного взгляда отца. Но в тот день я поняла.
Это началось с пустяка. Я мыла посуду, как делала каждый вечер, пока мои братья сидели в комнате и болтали. Руки были мокрые, губы сжаты. Я торопилась, потому что знала – если задержусь хоть на минуту, брат разозлится. Он уже звал меня, но я не могла бросить посуду – если не домою, потом меня же и накажут за это.
Я пыталась сделать всё быстро, но пальцы скользили по мокрым тарелкам, и страх только мешал.
– Сколько тебя ждать?! – раздражённо бросил он, не поднимаясь с дивана.
Я сглотнула, бросила полотенце и повернулась к нему.
– Я… я только закончила…
– Принеси мне воды.
Я хмуро посмотрела на него. Он сидел, раскинувшись на диване, держа в руках телефон, и даже не смотрел на меня. Просто кинул приказ, как будто я не человек, а мебель. Я посмотрела на него и впервые в жизни сказала:
– Возьми сам.
Тишина разрезала комнату. Как острый нож по натянутой ткани. Братья замерли. Секунда. Две. Я сразу поняла, что совершила ошибку.
Его глаза медленно оторвались от экрана, и он посмотрел на меня другим взглядом. Не просто злым. Опасным.
– Что ты сказала?
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Я не должна была так говорить. Я должна была молчать и подчиняться. Я знала это. Но в тот момент что-то во мне взбунтовалось. Что-то маленькое, глупое, но слишком упрямое.
– Я сказала, возьми сам.
В следующий миг он уже был рядом. Рука вцепилась в мои волосы. Рывок. Я вскрикнула. Боль резанула по коже, и я упала на колени прямо на каменный пол. Слёзы сами навернулись на глаза, но я не позволила им пролиться.
– Ты решила, что у тебя есть голос?!
Он дёрнул снова, заставляя меня поднять голову.
– Ты всего лишь девка! Ты – никто!
Я задрожала. Я хотела закричать, но не посмела. Я не могла ответить, не могла сказать, что мне больно. Потому что это разозлит его ещё сильнее. Он не хотел слышать оправданий. Он хотел слышать только послушание.
– Ты не имеешь права мне перечить!
Я только кивнула, хотя внутри всё кричало. Но ему было мало. Рывок – и меня швыряет в сторону. Я ударяюсь спиной о стену, воздух резко вырывается из лёгких. Грудь сдавило от ужаса.
Я не понимала, за что. За то, что отказалась принести стакан воды? За то, что осмелилась сказать “нет”? Я только начала понимать, что в этом доме женщина не имеет права голоса. Но этого было недостаточно. Я должна была не просто понимать. Я должна была запомнить это навсегда.
Он медленно подошёл ко мне и присел рядом. Я чувствовала его дыхание, слышала его злую усмешку.
– Хочешь, я тебе кое-что объясню?
Я сжалась, стараясь стать как можно меньше.
– Ты – девка.
Я смотрела в пол.
– А знаешь, кто такие девки?
Я не ответила.
– Это те, кого можно ударить, если они забывают своё место.
Я покачала головой, словно это могло отменить его слова.
– И знаешь, что будет, если ты забудешь это снова?
Он наклонился ближе, и я почувствовала, как меня охватывает ужас.
– Я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь перечить.
Я всхлипнула, но быстро зажала рот руками. Я знала, что плакать нельзя. Потому что это его только разозлит. Потому что он получит удовольствие, зная, что я боюсь.
– Всё поняла?
Я кивнула, не поднимая глаз.
– Скажи.
Я задохнулась.
– Поняла…
Он довольно хмыкнул.
– Вот и хорошо.
Когда он ушёл, я осталась лежать на полу. Мне было восемь. И я уже знала, что этот дом никогда не будет мне домом. Я никогда не буду здесь в безопасности. Меня не спасут. Меня не защитят. И если я хоть раз забуду об этом, то мне напомнят. Жестоко. Больно. Так, чтобы я больше никогда не смела спорить.
***
Мне было десять, когда отец впервые избил мать. Не просто накричал. Не просто толкнул. Он бил её. Бил так, что у меня до сих пор перед глазами стоит этот ужас.
Я сидела в углу кухни, играя с куклой. Маленькой, пластмассовой, с запутавшимися волосами. Других у меня не было. Эту я нашла пару месяцев назад в мусоре за домом. Братья смеялись, говорили, что игрушки для дураков, но я всё равно брала её с собой, когда могла. Сегодня можно. Сегодня я ждала, пока отец и братья поедят. Потому что мы с мамой ели после них. Так было всегда. Мы ждали. Даже если были голодны. Даже если ужин остывал и уже не был вкусным. Они должны были насытиться первыми.
Я сидела, тихо шевеля губами, будто разговаривая с куклой. Старалась не шуметь, не привлекать внимания. Но когда раздался звук удара, я всё равно вздрогнула.
Отец сплюнул чай на пол. Я увидела тёмное пятно на ковре. Мама стояла рядом с чайником. Руки сжаты в кулаки. Пальцы дрожали. Она поняла, что случилось. Я нет. Ещё нет.
– Что это за дрянь?! Голос отца был спокойным. Я уже знала, что это самое страшное – когда он не кричит, а говорит тихо.
Мама замерла. – Чай…
– Ты считаешь меня идиотом?!
Она взялась за край стола, словно это могло её спасти. Но это было бесполезно. Она уже была виновата.
– Я… я, наверное, перепутала сахар с солью…
Секунду всё было тихо. Я почувствовала напряжение, как будто в воздухе застыло что-то страшное. Братья переглянулись. Один хмыкнул, другой скрыл улыбку за ладонью. А отец молниеносно поднялся.
Я даже не успела моргнуть. Глухой удар разорвал тишину. Мама отшатнулась назад.
– Ты тупая?!
Она схватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах. – Простите… Я… я сейчас сделаю новый…
Отец снова ударил. Я замерла. Мама пошатнулась. Я видела, как она падает. Она упала на колени, выронив из рук полотенце.
– Ты хочешь, чтобы я пил грязь, а не чай?!
Я смотрела, не дыша. Я сжала куклу в ладонях, так сильно, что ногти впились в пластик. Я боялась пошевелиться. Но ещё больше боялась, что мама заплачет. Потому что если она заплачет – он ударит сильнее.
Я не помню, как оказалась под столом. Но сидела там, сжавшись в комок. Сердце билось в ушах, дыхание сбивалось от страха. Я не могла даже вздохнуть.
В доме никто не вмешался. Братья не отвели глаз. Один из них спокойно жевал хлеб. Другой перелистывал телефон, не отрываясь от экрана. Будто это был не побои, а обычный семейный вечер.
Мама не кричала. Она только закрыла голову руками. Она уже знала, что это бесполезно. Она не пыталась защититься. Просто ждала, когда он устанет.
Я смотрела на неё и впервые поняла, что женщинам здесь не помогают.
Отец вышел из комнаты, словно ничего не случилось. Вернулся через минуту. Взял кусок хлеба. Сел за стол. Посмотрел на мать, которая всё ещё лежала у его ног.
– Сделай новый чай.
Мы не ели в тот вечер. Когда они встали из-за стола, ничего не осталось. Ни крошки хлеба. Ни глотка чая. Только грязные тарелки, небрежно оставленные на скатерти, и запах еды, который был хуже, чем голод.
Я не спросила у мамы, хочет ли она есть. Я и так знала ответ. Она сидела на полу, не двигаясь. Её руки дрожали. Лицо было бледным, на щеке расползался след от удара. Я видела, что она слишком слаба, чтобы подняться. И не только из-за боли. Её сломали. Не этим вечером. Не этим ударом. Гораздо раньше.
Я просто села рядом. Поджала ноги к груди. Прислонилась плечом к её плечу. Она не посмотрела на меня. Просто глухо выдохнула.
В комнате было тихо. Они ушли, оставив нас в темноте. Только тихий стук часов и гул за окном. Я слышала, как мать медленно дышит, пытаясь пересилить боль. И я поняла – она не плачет. Не потому что не хочет. Потому что не может.
Я накрыла её ладонь своей. Она не отдёрнула руку. Но и не сжала в ответ. Я хотела сказать ей, что всё будет хорошо. Но не смогла. Потому что знала – не будет.
Я не помню, как закончился этот день. Но помню, что не спала той ночью. Я лежала, уткнувшись в подушку, и думала только об одном. Если однажды на её месте окажусь я… Никто даже не встанет из-за стола.
В двенадцать лет я случайно подслушала разговор братьев. Я не собиралась подслушивать. Просто шла по коридору, несла кувшин с водой, когда услышала своё имя. Остановилась. Замерла за дверью. И услышала то, что никогда не должна была услышать.
– Скоро можно будет отдать её замуж.
– Главное, чтобы не позорила семью.
Я почувствовала, как похолодели пальцы. Кувшин дрогнул в руках. Я сжала его крепче, боясь, что уроню и выдам себя. Они говорили обо мне. Но как о вещи. Как о чём-то, что можно передать из рук в руки. Как будто я не человек. Как будто у меня нет ни чувств, ни мнения. Я хотела сказать, что я здесь, что я живая, что я слышу их. Но не смогла. Просто стояла в тени и слушала дальше.
– Надо подыскать ей хорошего жениха.
– Кто захочет такую? Упрямая.
– Вот именно. Надо найти того, кто умеет ставить баб на место.
– Отец решит. Он знает, кому её отдать.
Они говорили спокойно. Как будто обсуждали покупку скота. Как будто решали, кто купит старую корову или выберет лучшего барана. Только на этот раз я была этим бараном. Мне стало по-настоящему страшно. До этого я ещё надеялась, что у меня будет будущее. Что я сама выберу, кем быть, что делать, кого любить. Но в этом доме за меня уже всё решили.
– Может, подождём? Ей только двенадцать.
– Ты дурак? Какой подождём? Пусть привыкает к мысли.
– Ты думаешь, ей есть куда деваться?
– А если сбежит?
Я почувствовала, как перехватило дыхание. Если сбежит. Они даже это обсуждали. Даже это предусмотрели. Они знали, что я могу захотеть уйти. Но не боялись. Потому что были уверены – мне некуда идти. Один из братьев глухо рассмеялся.
– Сбежит? И куда? Её найдут через день.
– И тогда уже мы будем решать, что с ней делать.
В голосе было что-то ледяное. Что-то, от чего мне стало дурно. Я не помню, как оказалась в своей комнате. Не помню, как прошёл остаток дня. Только то, что сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно во всём доме. В ту ночь я не спала. Лежала в темноте, смотрела в потолок. И впервые в жизни почувствовала, что я в клетке. Что вокруг стены. Что мне никогда не выбраться из этого заточения.
***
В пятнадцать лет я в последний раз сказала “нет”. За это меня заперли в комнате на три дня. Без воды. Без еды. Без надежды.
К тому времени мамы уже не было. Она умерла, когда мне было тринадцать. Я помню тот день, но не её похороны. Меня не пустили.
– Девкам незачем смотреть на смерть.
Я не плакала. Не потому что не хотела. Потому что не могла. Я просто стояла у окна, смотрела на улицу и ждала, когда она вернётся. Но она не вернулась.
После её смерти многое изменилось. До этого меня хотели выдать замуж. Я случайно подслушала разговор братьев. Они решали мою судьбу. Но теперь разговоры прекратились. Потому что им был нужен кто-то, кто будет убирать, готовить, стирать. Мать больше не могла этого делать. Значит, теперь это моя обязанность.
Я вставала раньше всех. Топила печь. Разводила тесто для лепёшек. Подавала им воду, пока они ели. Стирала одежду. Чистила ковры. А ночью, когда всё было сделано, просто падала на жёсткий матрас, чувствуя, как тело ломит от усталости. И так каждый день. Но я терпела. До того дня. До того, как в последний раз сказала “нет”.
– Почисти мои сапоги.
Я услышала голос брата и вздрогнула. Он сидел у стены, вытянув ноги, и даже не смотрел на меня. Просто кинул приказ, как всегда. Я стояла у печи, руки были в муке. Повернулась к нему.
– Сам не можешь? Я занята.
Тишина. Тяжёлая. Глухая. Я поняла, что совершила ужасную ошибку. Он медленно повернул голову.
– Что ты сказала?
Я сжала зубы, но не стала забирать слова обратно.
– Свои сапоги можешь почистить сам.
Следующее, что я почувствовала, – резкий рывок. Он подскочил с места и схватил меня за волосы. Я вскрикнула. Он дёрнул сильнее, и я упала на колени.
– Ты что, совсем страх потеряла?!
Его голос был глухим, полным злости. Я пыталась подняться, но он не дал мне этого сделать.
– Ты теперь думаешь, что ты хозяйка в этом доме?!
Я не ответила. Просто сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как внутри всё горит от унижения.
– Запомни раз и навсегда. Ты – никто.
Он отпустил волосы и толкнул меня на пол. Я ударилась локтем, но не закричала. Я не дала ему этого удовольствия. Но когда я встала, когда подняла глаза, мне хватило одного взгляда, чтобы понять – это ещё не конец.
Меня заперли в комнате. Без воды. Без еды. Без света. Без возможности выйти, заговорить, попросить. Я не знала, сколько прошло времени. Один день. Два. Три. В какой-то момент мне стало всё равно.
Я лежала на полу. Сухие губы. Жжение в желудке. Темнота давила. Голова гудела. Я не помнила, когда в последний раз двигалась. Когда в последний раз открывала глаза. Тело не слушалось. Сознание плыло.
А потом дверь открылась. Резко. В комнату хлынул свет, ослепляя. Я не смогла пошевелиться. Я просто лежала, не понимая, что происходит.
– Ещё не сдохла?
Я услышала голос брата. Он сказал это со смехом, как будто всё это было шуткой. Как будто это не было пыткой.
– Поднимайся.
Я не могла. Тело не двигалось. Он наклонился и схватил меня за руку, рывком дёрнул вверх. Я вскрикнула, но он не обратил внимания.
– Хватит валяться. Ты опять нужна в доме.
Я поняла. Это не было наказанием. Они просто поставили меня на место. Напомнили, кому я принадлежу.
В тот день я осознала правду. Я больше не принадлежу себе, и никогда не буду. Я их бесправная рабыня. Родилась такой, такой и умру.
Глава 2
Мне было девять, когда я лишился всего. Когда наш дом сгорел до основания. Когда я в последний раз видел маму и папу. Когда тьма поглотила моё детство.
Я помню огонь. Он был везде. Он скользил по стенам, прыгал по полу, пожирал ковры, мебель, шторы. Он гудел, как живое существо, лакомясь нашим домом. Он уничтожал всё, что было нам дорого.
Я проснулся от дыма. Густого, едкого, заполнившего всё вокруг. Я не мог дышать. Я кашлял, пытался найти воздух, но только глотал гарь. В темноте метался, натыкался на стены, бился о края кровати. Я не понимал, что происходит.
А потом услышал мамин голос. Резкий. Испуганный. Но сильный.
– Бека! Алим! Джалил! Быстро выходите!
Я не знал, куда бежать. Вокруг пекло. Пламя лизало стены, как будто оно само было живым. Жар обжигал кожу, даже если я ещё не касался огня. Пол трескался. Ткань скручивалась под языками огня. Было страшно. Так страшно, что я хотел просто закрыть глаза и исчезнуть.
Но чьи-то сильные руки схватили меня за плечи.
– Бека, дыши! Ты слышишь меня?!
Я почувствовал свежий воздух, когда меня вынесли наружу. Я кашлял, захлёбываясь, пытался глотнуть воздуха, но лёгкие будто сжались. Я видел небо, но оно было красным от пожара. Я видел Рашида, который дрожал так же, как я. Я видел Алима, который стоял рядом, прижимая к себе Джалила. Крепко. Как будто боялся, что и его тоже может забрать огонь.
Мы были живы. Но родителей не было.
А потом начался кошмарный шум. Соседи прибежали, но уже было поздно. Воду таскали ведрами, но она не спасала, только шипела на раскалённой древесине. Пламя поглотило дом полностью. Я искал их глазами. Я не хотел верить. Но когда огонь потух, когда кровля рухнула, превращаясь в горстку золы, мне стало ясно… Они не выбрались.
Я не заплакал. Я не мог. Я только смотрел, как место, где я жил, смеялся, играл с братьями, превращается в груду пепла. Я не мог пошевелиться. Мне казалось, если я вздохну, если издам хоть звук, меня тоже разнесёт по ветру, как золу.
Рашид стоял рядом. Я чувствовал, как он напрягся. Как сжал челюсти, сдерживая себя. Как его руки дрожали, но он не позволял себе сломаться. Тогда я понял – он теперь вместо отца. Но это не значит, что ему не больно.
Потом были похороны. Чёрные платки. Люди, говорящие тихо, с сочувствием. Руки, которые жали плечи, слова, которые ничего не значили. Я не слушал их. Я просто стоял, вцепившись в руку Рашида, и смотрел, как их тела исчезают в земле. Как будто их никогда не было.
После похорон дядя сказал, что заберёт нас к себе.
– Вы дети. Вам нужен дом.
Рашид смотрел на него холодно. Я видел, как его плечи напряглись, как он сжал кулаки.
– Они останутся со мной.
Дядя не ожидал такого ответа.
– Ты молодой. Тебе двадцать три. У тебя нет ни работы, ни денег, ни дома.
– Будет.
Его голос не дрогнул. Он стоял прямо, будто его невидимой силой держала эта решимость.
– Я сам позабочусь о братьях.
Дядя попытался возразить, но его слова ничего не значили. Рашид уже решил.
Мы остались на пепелище. Жить нам было негде. Но рядом с домом была пристройка, старый сарай, где когда-то держали инструменты и сено. Мы перенесли туда, что могли спасти из-под завалов.
Соседи пришли на помощь. Кто-то принёс доски, кто-то матрасы, кто-то еду. Женщины укутывали нас в одеяла, мужчины застеклили окна, кто-то привёз нам печь. За несколько дней сарай превратился в комнату, где можно было жить. Пусть не с комфортом, пусть без уюта, но вместе.
Но мы знали, что это временно. Сарая было мало. Мы хотели свой дом. Такой, как был раньше. Нет. Лучше.
Рашид сказал:
– Будем строить сами.
Джалил разложил бумаги, начертил план. Алим замерил землю, начал готовить площадку под фундамент. Я бегал по соседям, узнавал, где можно достать материалы подешевле. Мы делали всё сами. Ложили кирпичи, смешивали раствор, возводили стены. Рашид тратил все силы на стройке. Алим следил за деталями. Джалил подсчитывал расходы. Я таскал всё, что только мог поднять.
Мы засыпали на стройке, не успев дойти до сарая. Но не сдавались. И когда дом наконец встал, когда мы зашли внутрь, Рашид сказал:
– Это не просто дом. Это наша крепость.
И я поверил ему. Потому что если нам удалось выжить после этого… Нам удастся всё.