Молчащая тишина

Она стояла на пороге, сжав пальцы так сильно, что ногти впились в кожу. Перед ней была женщина, в чьих руках игла скользила по ткани, оставляя ровный стежок. Каждое движение было уверенным и точным, но Вера знала: эта женщина может решить её судьбу так же легко, как подогнуть подол платья.

Скоро разговор стал напряжённым. Мать Кеши сидела за столом и смотрела на Веру так пристально, что у Веры невольно скручивалось в животе.

– Ты знаешь, мне приснился странный сон, – проговорила мать Кеши, и её голос дрогнул в середине предложения.

Вера подняла взгляд. Словно выжидая, словно боясь услышать, что же будет дальше.

– Мальчик пришёл ко мне во сне, – продолжила женщина. Губы её были сухие и бледные, а глаза, полные тревоги, вглядывались в неё. – Он был очень странный. Очень испуганный… и он спросил меня: "Зачем ты меня убила?"

Слова, словно нож, резали воздух между ними. Вера замерла, и её сердце остановилось на секунду.

Мать Кеши склонила голову, её руки начинали немного дрожать.

– Этот сон был слишком реальным, слишком жутким. Я не могла от него избавиться. Я всё время слышала этот голос, как будто он преследует меня, словно видение, словно… душа мальчика, которая не может уйти.

Каждое слово матери Кеши было как очередной удар по Вере. Её глаза сжимались от страха и сомнений. Она не могла понять, что означал этот сон, почему сейчас, почему именно в этот момент, когда и так было сложно и тревожно.

Вера взглянула на мать Кеши и спросила, пытаясь сохранить спокойствие:

– Это просто сон. Верно?

Но в её голосе звучала неуверенность.

Мать Кеши перевела взгляд в окно. Она выглядела старше, чем обычно, как будто время и этот сон вытянули из неё жизненную силу.

– Но иногда сны не просто сны, мне страшно, так что давай как то сама решай этот вопрос, я в этом не учавствую, – прошептала она, не отрывая взгляда от облачного неба за окном.

Тишина повисла в воздухе. Вера ощущала, как в её груди нарастают всевозможные эмоции: страх, тревога, сомнение и отчаяние. Она не знала, что делать, не знала, как воспринимать слова, которые звучали так многозначительно и пугающе.

Сон матери Кеши был слишком странным, слишком жутким, чтобы не взять его в голову. И теперь Вера понимала, что никто вокруг них не поддержит их в решении. Даже в самых лучших обстоятельствах, эта новость – это всего лишь тревоги, страхи, и сейчас эти тревоги нарастали, словно шторм, готовящиеся к новой атаке.

Судьба словно показывала им тёмное зеркало, и в нём отражался их страх и слабость.

Почему именно сейчас? Почему этот сон, словно предупреждение, начало терзать их душу?

Вера не могла понять.

И теперь, каждый следующий шаг становился ещё труднее…

Вера стояла перед зеркалом в ванной, а её взгляд был сосредоточен в пустоту. Лицо в отражении было бледным, с тенью усталости под глазами. Пара капель воды стекала по металлическому крану, стуча в раковину, и эти звуки казались ей жутко уединяющими, словно всё в доме было только эхом её собственных мыслей.

Ребёнок. Третий.

Эта мысль резала её, словно острый нож по шершавой бумаге. Внутри всё переворачивалось – как будто сердце внезапно решило бунтовать против своей воли, против всех возможных решений. Тело было слишком слабым, слишком измученным, чтобы справляться с этим новым грузом. Казалось, что сама природа предала её, словно коварно отняв уверенность и силу.

Она не могла смотреть на себя в зеркало. Все эти годы, когда она пыталась вернуть свою жизнь, когда она сражалась за гармонию и баланс, теперь разъединялись в осквернённом отражении. Она могла видеть каждую морщинку, каждую тень страха, каждую линию усталости.

Почему именно сейчас?

Внутри её раздавался шум. Словно тысячи голосов, каждое из которых кричало: «Ты не справишься». Подруги, с которыми Вера пыталась поделиться своими страхами, не могли дать ей ни одного слова утешения. Разговоры были мимолетны, короткие, как эхо в закрытых комнатах.

– Ты справишься, Вера, – говорила одна из них. – Но это будет тяжело…

Вера помнила эти слова, как будто они были бы вбитым в неё гвоздём. Слишком банальные, слишком отстранённые, словно её эмоции, её терзания и страхи были слишком личными, чтобы находить в них общее понимание. Страх был индивидуален и обострён – и только в её голове.

Вера посмотрела на свои руки, сжала их в кулаки. Каждое усилие было болезненным.

Родители Кеши – свекровь и свёкр – знали. Они знали, что Вера не была готова. И, несмотря на всё, они ждали. Смотрели на неё, ждали, пока она найдёт в себе силу что-то сделать. Но это ожидание было таким же жутким, как и их взгляды. Они не говорили прямо, но их молчание было как приговор.

Кеша был ещё одним камнем в её жизни. Его молчаливость, его отстранённость и раздражение – всё это было тяжким бременем, которое она не могла вынести. Каждый день, когда она пыталась поговорить с ним, они лишь смотрели друг на друга, словно враждующие тени, и не находили ни слов, ни поддержки.

Вера чувствовала, как это состояние, их семья, их нерешительные мечты и страхи давят на неё. Она хотела кричать, но не могла.

Что теперь делать?

Каждый раз, когда она задавала этот вопрос, в голове обрушивался новый поток тревоги. Будь то день или ночь, мысли не переставали кружиться. Вера уже не могла верить, что сама способна справиться. Её душа тонула в размышлениях, как в тёмном океане без горизонта.

И вот, однажды, она решилась. Снова отправилась к матери Кеши, в отчаянии, в надежде. Возможно, женщина всё-таки сможет помочь. Возможно, сможет понять.

Тёплая комната, знакомые фотографии на стенах, даже звуки уюта – всё казалось теперь чужим и некомфортным. Вера помнила, как когда-то эта женщина могла поддержать, могла помочь.

Но слова матери Кеши были такими же холодными, как и взгляд, с которым она встретила Веру.

– Я же сказала, я не могу тебе помочь, – сказала она, и её голос был ровным, но твёрдым, как лёд. – Этот мальчик, который мне приснился… он не даёт мне покоя. Я боюсь, что это знак. Я не могу жить с этим страхом. Ты решай сама.

Слова, как скальпель, разрезали душу Веры. Её сердце начало бешено колотиться, будто маленькая птица, пытавшаяся выбраться из клетки. Каждое слово матери Кеши звучало как приговор, и Вера чувствовала, как её надежды, как небольшой свет, угасают.

Как будто все двери, которые она хотела открыть, были наглухо заперты.

Вера вернулась домой в состоянии, которое было и непереносимо, и тяжело – смесь страха, горечи, боли и безысходности. Внутри неё бушевала буря, и каждый день, каждое утро, каждая минута, мысли о новом ребёнке обрушивались на неё, словно обломки от рухнувшего корабля.

Сквозь это ощущение, как через туман, в Вере возникал страх, что всё потеряно, что вселенная имеет свои планы, а она просто маленькая часть этой гигантской, жуткой игры. Она думала о том, что не может больше носить в себе этот тяжёлый груз. Что делать дальше? Почему с каждым днём становилось только хуже?

Вера не находила ответов. Она ждала. Ждала, будто вселенная должна была показать ей выход. Но ответы не приходили.

Лишь пустота.

Тишина.

И страх.

Кеша чувствовал, как его жизнь трещит по швам, словно тот старый, хрупкий дом, который вот-вот обрушится под тяжестью собственного строения, в котором он жил с Верой и детьми, до переезда. Сердце сжималось от ощущения, что каждый шаг, каждое решение, каждый новый день уносит его в неведомое, к непониманию, от которого он не мог убежать.

Его жизнь была в хаосе, и он не мог найти ни одну ниточку, чтобы подтянуть и восстановить её. В голове звенело, будто нарастающий рёв, обрывки разговоров, воспоминания, моменты, которые больше не могли быть возвращены. Кеша был уверен, что его собственные мечты и амбиции уже давно растеряны где-то на дороге – словно потерянные монеты в песке, задуваемые ветрами.

Когда-то, будучи моложе, он мечтал иначе. Мечтал о лёгкости, беззаботности, о жизни, где не было бы тяжести и обязательств. Он представлял себе мир, где каждый новый день – это приключение, где улыбки, радость и свобода заполняют каждый уголок существования. Но вместо этого – вот оно. Вот он, отец троих детей, в совершенно другом месте, в совершенно другом контексте.

Кеша не просил этого. Он всегда считал, что его жизнь будет более управляемой, более предсказуемой. Он не был готов стать отцом троих детей. Он не был готов быть мужем, который каждый день ощущает, как на его плечи ложатся новые обязанности, неумолимые и жутко тяжёлые. Это было не его выбор, но теперь он ощущал, как это прокручивается в его жизни, словно наказание.

С каждым днём Кеша ощущал, как его мир разрушается. Когда-то он был центром собственной вселенной – сильным, уверенным, полным амбиций. Теперь же его место было странным, тусклым, а вокруг словно клубились тени, намекая, что он не справляется.

Вера, была одним из этих теней. Она еще больше изменилась – и Кеша видел и ненавидел это. Каждый день, когда он смотрел на неё, в его сердце словно рождался комок отчаяния и вины. Она стала замкнутой, её глаза потеряли огонь, который был в них раньше. Теперь в её взгляде были только тревога, усталость и отчаяние.

Кеша помнил, что когда-то Вера была его поддержкой, его вдохновением. Женщиной, рядом с которой можно было мечтать, строить, планировать. Точнее – женщиной, которой можно было управлять. Она старалась подстраиваться, угадывать желания, быть удобной и нужной. Как мама в его детстве – та, что держала всё на своих плечах.

Но времена изменились. Теперь он смотрел на Веру и видел не спутницу, а тень. Уставшую, измученную женщину, с осунувшимся лицом, с глазами, в которых больше не было лёгкости. Это изменяло всё – и его чувства, и то, как он сам себя воспринимал рядом с ней. Он начал стыдиться её. Стыдиться так сильно, что старался выходить из дома раньше неё, лишь бы соседи не увидели их вместе. Ему казалось, что даже прохожие могут подумать: «Вот это его жена? Вот с кем он живёт?»

Поддержки в себе он не находил. Вместо этого Кеша искал утешение в другом. В работе, где можно было спрятаться за задачи и усталость. В друзьях, с которыми проще выпить и посмеяться, чем говорить о настоящем. В новых девушках, которые не задавали вопросов, не смотрели глазами, полными укоров, не требовали слишком многого. Они были проще, легче – как свежий глоток воздуха после душной квартиры. Краткосрочные романы давали ему иллюзию силы. С ними он снова чувствовал себя мужчиной, победителем, тем самым Кешей, которым когда-то гордились.

Друзья подливали масла в огонь:

– Да брось ты её. Уходи, Кеш, дети сами вырастут, пусть сама разбирается. Живи для себя.

И он действительно размышлял об этом. Серьёзно. Иногда, уходя из дома, он ловил себя на мысли: «А что, если сегодня я просто не вернусь?» Эта мысль одновременно пугала и манила.

Но дальше начинались тупики. Если он уйдёт к какой-то новой женщине, его обвинят: «Бросил семью ради любовницы». Если уйдёт один – скажут: «Слабак, не выдержал». Кеше было важно, как его видят. Он не мог позволить себе выглядеть проигравшим.

И тогда у него возникла новая стратегия. Если он сделает Веру антагонистом, если превратит её в злодея своей истории, то он – герой. Он сможет уходить не как предатель, а как победитель. Он будет тем, кто вырвался из-под гнёта, кто «смог освободиться» от этой женщины, которая тянула его вниз.

Эта мысль нравилась ему. Она была как сценарий, в котором он наконец-то снова главный.

Кеша отдалился от Веры – не потому, что не любил её, а потому что больше не находил в себе сил просыпаться и видеть её измученное лицо. Ему было страшно встречать её взгляд: в этих глазах он видел отражение собственных ошибок, собственную слабость, собственное бессилие. Её глаза были для него как зеркало, которое безжалостно показывало всё то, чего он сам о себе знать не хотел.

Он бежал. Не от Веры даже – от себя. От того, что сам же допустил.

Каждый раз, когда она смотрела на него с надеждой или пыталась заговорить, его накрывало чувство вины. Оно сжимало грудь, как тесная петля. И чтобы не задыхаться, он выбирал нападение. Ляпнуть что-нибудь ядовитое, чтобы закрыться:

– Ой, опять твоё страдальческое лицо. Я не могу уже.

После этого он отворачивался и утыкался в телевизор, делая вид, что погружается в чужие истории, лишь бы не видеть своей.

Он прекрасно знал, что Вера мучается беременностью. Но, видя её округлившийся живот, смотрел не с заботой, а с осуждением.

– Всё понятно… – бросал он холодно.

– Поторопись, время идёт. Ты чего так медлишь?

Он говорил это с нажимом, будто именно она должна решать за двоих. Будто этот ребёнок был её прихотью, её виной, её проблемой.

Когда вопрос «быть ли ему отцом для третьего ребёнка» стал слишком явным, Кеша словно задыхался. Он надеялся, что Вера найдёт способ избавиться от плода сама, без его участия, чтобы он мог остаться в стороне. Но внутри всё сливалось в одно: неуверенность, страх, отчаяние и вина. Это было как ржавчина, которая медленно разъедала металл изнутри.

Он становился раздражённым и злым, потому что чувствовал себя преданным и подставленным. Будто его снова подводят, снова навешивают на него ответственность, которую он не выбирал.

Он сравнивал Веру с дворняжкой, которая загнала его в угол. С ним говорили, чего-то ждали, чего-то требовали – а он не знал, что дать. И в такие минуты его жизнь казалась чужой, навязанной, не им самим построенной.

А ещё – Кэти с Иоаном. Они то бегали по квартире, то хохотали с Верой, и Кеше начинало казаться, что они все смеются над ним. Он не мог это доказать, но ощущение, что смех детей – уже не для него, жгло и унижало.

И тогда он делал единственное, что умел: выключался. Включал телевизор и уходил мыслями в экран. Там были чужие судьбы, чужие роли, чужие проблемы. Там не было Веры. Там не было его страха. Там не было этого третьего ребёнка.

Кеша просыпался по утрам с ощущением тяжести в груди, словно кто-то сжимал его сердце в железный кулак. Его день начинался по старому кругу: быстро натягивая на себя рубашку, отправляясь на работу, словно бы каждый новый день был наказанием, от которого нельзя было убежать. Он закрывал за собой дверь и отправлялся в будни, где не было вопросов, ни непонимания, ни тягостного молчания. Только работа, только рутина, только механическое движение и снова работа.

Домой он возвращался поздно. Ночью, когда звёзды уже висели высоко в небе, когда улицы становились пустыми и холодными, он возвращался в дом, где ждали только тишина и её взгляд. Вера. Она была там, обвёрнутая в своё собственное отчаяние, в своё собственное молчание, словно тень, оставшаяся от прошлого.

Он избегал разговора. Слова казались ему опасными, как яд, который может пробудить из глубин их отношений ещё больше боли. Он знал, как её глаза смотрят на него, когда он переступает порог. Эти глаза – просящие помощи и внимания, изломленные, теряющие всякую веру в то, что она когда-то была любимой. А дети – Кэти и Иоан – росли слишком быстро, почти не требуя его внимания. Они были почти взрослыми, каждый в своём мире, каждый в своём пространстве, но Кеша ощущал, что их присутствие – это лишь отголоски былой жизни, и их голоса уже не могли достучаться до него.

Среди этой тишины, сидела Вера. Беременная, разочарованная, уставшая. Это было страшно, видеть, как женщина, с которой он когда-то мечтал строить будущее, как-то медленно, но верно теряет себя. Она превращалась в абстрактное изображение страха и одиночества, и он не мог её спасти. Он не знал, как спасти, даже если бы захотел.

Его собственные силы были на грани. Его душа была разбита, и в этом было гораздо больше, чем просто неуверенность или страх. Он видел, как его жизнь рассыпается по частям, и понимал: эти части уже невозможно собрать обратно. Но он притворялся, что всё под контролем. Это был единственный способ. Ложь, конечно, но она была необходима. Фасад, который он выстраивал, был крепким и блестящим, но только для окружающих. Внутри него было совершенно иначе.

Он знал, что Вера ждала его. Не с вопросами, не с упрёками, но с этим жутким ожиданием, которое было невыносимо. Она сидела на диване, обёрнутая в своё молчание, словно сама тьма села рядом с ней. Кеша мог видеть, как её плечи сжаты от боли, как её глаза погасли, словно не было больше сил. Это ожидание было странным, подавляющим, и Кеша не знал, как его преодолеть.

Его разум снова и снова возвращался к одному и тому же: третий ребёнок. Эта новость была для него, словно камень, брошенный в его и так не спокойное, некогда стабильное море. Он был не готов, не хотел, но теперь это было здесь, и оно было реальным. Внутри него было невыносимое чувство – катастрофа, настоящая, неподконтрольная. Но он не мог озвучить в слух. Но часто думал, что этот новый ребёнок – это жуткая тягость, которая давит на него каждый день и ночь.

Кеша всё чаще ловил себя на мысли, что готов уйти. Бросить всё – детей, Веру, привычный дом. Он уже почти видел себя в другой жизни. Но тут же наталкивался на стену: как это будет выглядеть в глазах других? Мужчина, бросивший беременную жену с двумя детьми… Так герои не поступают. Так поступают слабые и подлые. А Кеша отчаянно хотел оставаться героем, по крайней мере – в чужих глазах.

Он выстроил для себя схему. Вот только Вера решит избавиться от плода – это будет его шанс. Тогда он сможет сказать: «Я хотел ребёнка, но она всё разрушила. Я пытался, а она сама всё испортила». Это будет чистый выход, почти оправдание.

Именно поэтому он торопил её. В их разговорах теперь не было ничего, кроме этого. Он давил, подталкивал, а когда она не поддавалась – игнорировал её тотально. Знал, как для неё важны слова, простое общение, хотя бы фразы ни о чём. И именно этого он у неё отнимал. Его молчание становилось наказанием.

Он наблюдал за ней исподтишка. Смотрел, как живот становится всё больше, и с каждым днём этот округлый силуэт поднимал к его горлу ком, душил. Шансов на избавление становилось меньше. И именно за это он ненавидел её сильнее – за то, что она, казалось, безразлична к его внутренним мукам.

Для всех остальных он оставался тем же Кешей – нормальным, обычным, спокойным. Умел улыбнуться, умел сказать нужное. Но внутри перелистывал варианты, словно сценарии будущего:

«Если она сделает аборт – скажу, что я хотел этого ребёнка, и её поступок стал последней каплей. Если она родит – скажу, что ребёнок не мой. Всё просто. Нужно только дождаться подходящего момента. Пока рано – сейчас это будет некрасиво. Но если подождать… если сыграть до конца… тогда и волки сыты, и овцы целы».

Он даже придумывал способы усилить собственную позицию. «Что я умею лучше всего? Делать так, чтобы она выглядела хуже. Пусть пьёт, пусть страдает. Пусть у всех на глазах превращается в ту, кого жаль, но терпеть невозможно. Тогда всё будет идеально. Никто не обвинит меня. Наоборот – скажут: “Как ты вообще столько лет выдерживал?” Вот и всё. Идеальный выход. Ждём момент. Просто ждём».

Каждый раз, когда он вставал утром и смотрел на своё отражение в зеркале, ему казалось, что он теряет себя всё больше. Его глаза были тусклыми, взгляд сквозь них проходил, словно ничего не было, кроме пустоты. Он ощущал, как жизнь убегает от него, как корабль, оторвавшийся от берега и теряющийся в непонятной темноте.

И только в этом состоянии, в этом невыносимом ощущении безысходности и тревоги, Кеша понимал: он был не в состоянии спасти ни себя, ни её.

Кеша любил собираться с друзьями и общаться за ужином с родными. Эти вечера были для него своеобразной передышкой, местом, где можно было сбежать от собственного дома и от множества неясностей, которые с каждым днём сжимали его душу. Но сбежать было непросто, и чаще всего разговоры неизбежно заходили на болезненные темы – о Вере и об их отношениях.

Его мысли были подобны вихрю, который не переставал кружиться в его голове, но он не искал выход, а лишь укреплялся в своей позиции. С каждым разговором он чувствовал, как его собственная жертва становится более прочной, как будто он сшивал её из собственных страхов и неуверенности, придавая ей форму, чтобы лучше прятаться за ней. Это было естественно. Вера становилась его козлом отпущения, а он в своей отчаянной слабости и страхе манипулировал мнением окружающих, чтобы они поняли, кто в этой истории был виноват.

Всё было логично в его голове. Он не был готов столкнуться с тем, как сильно изменилась их жизнь. С каждым днём он видел, как Вера теряет контроль над собой, как с каждым новым днём её боль становилась всё более невыносимой, а она сама превращалась в хрупкую фигуру, искажённую тревогой и страхом. Но вместо того, чтобы понять её, поддержать, помочь, он постепенно отстранялся от неё. Он не мог, не хотел брать на себя ответственность за её страдания, потому что боялся, что не сможет выдержать их.

Кеша был на грани, но вместо того, чтобы признавать свои слабости, он выбирал другую стратегию: отчуждение и перенос вины. Он видел, как Вера мучилась, как срывалась в крик, как вгоняла себя в чувство боли, но вместо того, чтобы увидеть в этом крик отчаяния, он воспринимал это как слабость, как неспособность справляться с жизнью. И, конечно же, это было удобно. Это оправдывало его собственные страхи и уверенность в том, что именно Вера не справляется со своим миром.

Он начинал делиться этими мыслями с друзьями за кружкой пива или на их семейных ужинах. В каждом разговоре он чётко и детально описывал, как Вера «отдаляется», как она «разрушает себя», как её «мир рухнул», а он лишь пытается выжить. Он описывал её, как будто бы она была далёкой фигурой из другого мира, далёкой и неустойчивой, и он, бедный, был вынужден сталкиваться с последствиями её падений.

Вера пила. Это было тяжело, но это было для него объяснимо и удобно. В её слабости он находил способ оправдаться. Он видел, как её ноги дрожат от усталости, как крики вырываются из глубины её горла, и как с каждым новым днём её воля угасала. И в этом он находил подтверждение: это было её решение, её выбор, её ответственность. Кеша избегал анализа своих собственных ошибок, потому что было проще рассматривать Веру как источник проблем.

Всё это было для него способом выживания. Если бы он признал, что и сам виноват, если бы он начал копаться в своей слабости и страхах, он бы разрушил себя окончательно. Поэтому Кеша выстраивал вокруг себя стену – стену оправданий и манипуляций. Он изолировал себя от глубинной боли, перекладывая вину за всё на Веру. В его представлении это было логично: она была слишком уязвимой, слишком слабой, слишком сбившейся с пути.

Когда друзья слушали его, они поддерживали его взгляд. Конечно, они не могли знать всей глубины этой драмы, но они видели только поверхность – его усталость, его страхи, его отчаяние. Кеша чувствовал, как это понимание облегчало его душу. Он мог быть жертвой, и ему было гораздо легче так, чем столкнуться с внутренней тьмой и страхом, который рос, как чёрный комок в его груди.

Но с каждым разом, когда он повторял одну и ту же историю, он ощущал, как его душа всё больше теряется в этих оправданиях. Эти разговоры должны были быть его спасением, но они превращались в тюрьму, в которой он сам себя держал. Он был жертвой не потому, что был слаб, а потому что был не готов взглянуть в глубину своих собственных мыслей и страхов. Он боялся, что, если хотя бы на мгновение допустит правду, он не сможет справиться с тем, что увидит.

Вера и её боль, её крики, её отчаяние – всё это было для него чужим. Скорее потому, что он боялся слишком сильно любить, боялся оказаться в уязвимом положении, боялся потерять контроль. И поэтому выстраивал стены и оправдывался, играл роль жертвы, играл роль человека, который не мог изменить эту реальность.

Так было легче. Так было проще.

Но каждый раз, когда он оставался один на один с собой, когда уставал и выключал свет, внутри него начинали шевелиться мысли. Он видел себя – не как жертву, а как человека, который мог бы сделать иначе. Но это уже было слишком поздно.

И снова наступала ночь. Дом был окутан тишиной, которая, словно живое существо, плотно обнимала каждую комнату. Свет уличного фонаря скользил по занавескам, пробивался в щели и превращал тени в неясные силуэты. Кеша был дома, но его разум был где-то далеко, затерявшись в привычных мыслях и самооправданиях.

Вера в этот момент находилась в своей привычной роли – измученной, подавленной, как темная фигура, исчезающая в мягких очертаниях света. Она не могла найти способ выговориться, кроме как через алкоголь. Это была её траектория – её единственный путь в этом мраке. Алкоголь был для неё и убежищем, и катализатором, и дном, к которому она стремилась каждый раз, когда отчаяние захватывало её с головой.