Молчащая тишина

Каждый день был похож на предыдущий. Однообразный, мрачный, выжимающий силы. С утра до вечера – заботы, уборка, кормление, забота о детях и муже. Но эти действия превращались в пустоту. Вера чувствовала, как дни превращаются в однородные пятна, тянущиеся, не имеющие начала и конца.

С каждым новым днём Вера ощущала, как отчуждённость пронизывает её изнутри. Она пыталась находиться рядом с детьми, но между ними и ей был невидимый барьер. Что-то было сломано. Она не могла быть той матерью, какой была когда-то.

Раньше её объятья были тёплыми, полной любви и света, как солнечные лучи в раннем утра. Теперь же её руки были чужими, словно выжаты, словно из них вылилось всё, что можно было. Она не могла накормить их с улыбкой, не могла обнять так, чтобы в этом объятье витала её искренняя любовь.

Её душа была разбита, и любовь, что когда-то текла из её сердца, теперь казалась ей хрупкой и неуверенной. Как будто её душа начала рассыпаться на мелкие осколки, и каждый осколок был слишком острым, чтобы можно было собрать их обратно. Многодетность стало не радостью, а тяжёлым бременем, обязательством, которое она не могла сбросить.

Каждое утро было как камень, который она должна была поднять. Её ноги, словно по замкнутому кругу, снова и снова выходили на свет, но не было ни силы, ни желания. Силы уходили, медленно, незаметно, как вода, стекающая по камням после дождя.

Вера осознавала, что не готова быть матерью для стольких детей. В её груди сжималось чувство вины и страха, как если бы сама вселенная судила её. Она чувствовала себя невыносимо одинокой в этом мире, полном ожиданий, неясности и обязанностей, которые наваливались на неё с каждым шагом.

Всё вокруг казалось теперь задачей, непроницаемой, жёсткой и бездушной. С каждым новым днём Вера ощущала, как её жизнь превращается в пустоту, как она сама становится лишь частью какой-то безликой машины, вращающейся в бесконечном круговороте будней.

Всё решали обстоятельства. Они диктовали, как жить, как дышать, как существовать. А Вера терялась, не в силах сопротивляться. В какой-то момент она поняла, что её жизнь больше не принадлежит ей.

Её душа была в мраке, а свет, который она когда-то верила, теперь был для неё чужим, непонятным.

Жизнь шла дальше, бесцельно и бессмысленно, а она ощущала, как сама теряется в этом новом, безымянном и холодном мире.

Но несмотря на это, она не могла уйти от чувства вины.

Её дни были словно изломанные и потерявшие смысл, как забытые кадры старого плёночного фильма. Она ухаживала за Алексом, делая каждый его вдох и каждый его вздох частью своего ежедневного ритуала, даже не осознавая, что с каждым днём, с каждым его взглядом, она всё больше и больше погружалась в чувства, которые не могли и не должны были существовать в её разбитом сердце.

Алекс был её собственной тайной, её личным светом в бесконечной тьме. Его глаза были холодными, как два небольших зеркала, отражающие мир с расстояния и отчуждения, но в них, в этом неясном голубовато-сером свете, был неуловимый блеск – свет, который казался ей миражом, но при этом был настоящим. Этот свет был единственным, что пробирало её душу сквозь ледяной туман.

В его взгляде, в каждом маленьком жесте, Вера начала видеть ту каплю тепла, которую так отчаянно искала. Её материнская любовь к нему не была идеальной. Она не была яркой и розовой, не такой, о которой она мечтала в уютные ночи, когда мир казался мягким и бесконечным. Но она была настоящей, даже с оттенком боли и страха. Любовь, которая рождалась в её груди, была хрупкой, но прочной, словно нежное пламя, которое горит в темноте и не боится ветра.

Каждый раз, когда Алекс открывал глаза и смотрел на неё, её сердце начинало таять. Она чувствовала, как стены, выстроенные страхами и отчаянием, медленно рушатся. С каждым его взглядом, с каждым его крошечным шёпотом, её душа постепенно переставала быть такой же. Она начинала ощущать, что, возможно, ещё не всё потеряно.

Тем временем, Кэти, взяла на себя заботу о младшем брате Иоане и теперь о маленьком Алексe. Она была старшей, и её плечи с каждым днём ощущали новый, тяжёлый груз ответственности. Её руки, маленькие и ещё неокрепшие, вынуждены были нести заботу о двух братьях, которых судьба доверила ей.

Кэти стала как вторая мать, но её плечи были не предназначены для такого бремени. Она смотрела на мир, который был слишком жесток, и чувствовала, как с каждым днём эта роль разрывает её изнутри. Задачи и заботы, которые на неё наваливались, становились невыносимыми, но она продолжала их выполнять. Её глаза были слегка подёрнуты усталостью, как будто каждый новый день выжимал из неё всё больше, пока не начинало казаться, что сама жизнь просто съедает её по кусочкам.

Вера видела, как её старшая дочь терялась в этой роли, и чувство вины, как чёрная паутина, обвивало её душу. Она чувствовала, как неспособность дать Кэти ту заботу, ту свободу и те возможности, которые она заслуживала, разъедает её изнутри. Вера понимала, что не может вернуть её детство, не может исправить ошибки, но это не останавливалось в её голове.

Кеша и Вера продолжали жить привычной, почти бессмысленной жизнью, сдерживая эмоции и страхи в каждом новом дне. Их жизнь была как старое, забытое здание, которое держалось только на силе привычки и усталости. Вечные заботы, бесконечный быт, сжатые руки и взгляды, направленные в никуда.

Всё было тихо и неизменным, но внутри неё бушевал шторм. Вера чувствовала, как некий внутренний океан колеблется, как будто на горизонте уже виднелись первые волны.

Она не могла найти путь назад.

Ни к прошлому, ни к тем ощущениям, когда её душа была лёгкой и полна жизни. Ничего не было прежним, и теперь Вера поняла, что эта пустота, это ощущение безвыходности – не просто случайность. Это было предопределено, и ничего не могло её спасти.

С каждым вздохом, с каждым новым утром, она осознавала, как её руки, их собственные стены и привычки поглощают её. Алекс был её лучиком света, но был ли он способен спасти её от самой себя?

Теперь она знала: её жизнь больше никогда не будет прежней.

Глава 18: «Трещины в семье»

Августовское солнце лилось в окна, проникая сквозь тонкую вуаль белых занавесок. Лучи касались деревянного пола, создавая золотистые узоры, словно природа сама решила стать частью праздника. Дом родителей Кеши был наполнен жизнью, шумом, смехом – это был день рождения мамы Кеши, событие, которое каждый год превращалось в семейный ритуал, объединяющий всех, несмотря на разногласия и усталость.

Большой обеденный стол в центре комнаты был заставлен блюдами. Пироги, салаты, тарелки с разносолами – всё приготовлено с любовью, словно еда могла стать мостом между поколениями. На кухне звенели тарелки и бокалы, голос мамы Кеши громко спорил с папой о мелочах, а дети то и дело вбегали, чтобы схватить кусочек чего-то вкусного.

Вера сидела на краю дивана, держа на коленях маленького Алекса. Он мирно спал, его лицо, мягкое и розовое, едва подрагивало от сна. Но Вера была не здесь. Её взгляд был устремлён на угол комнаты, где Кэти и Иоан играли с Олесей и Соней, дочерями Стаса и Ноны. Их звонкий смех звенел, как хрустальные колокольчики.

Снаружи она улыбалась, но внутри её сердце сжималось. Каждый крик, каждый звук детских шагов, казалось, тянул её ещё глубже в это странное чувство тревоги. Она наблюдала за своими детьми, но вместо гордости чувствовала что-то иное. Её душа словно замерзала, как будто кто-то незримый стискивал её изнутри.

Кеша, в отличие от неё, был в центре внимания. Он поднимал тосты, рассказывал истории, заставляя всех смеяться. Его голос был громким и уверенным, а жесты – широкими, почти театральными. Но даже он, казалось, не замечал, как Вера тихо тонула в своём одиночестве.

Вера подняла взгляд на свекровь – виновницу сегодняшнего торжества. Женщина, всегда полная энергии, словно сотканная из смеха и солнечного света, легко касалась руками плеч собеседников, и каждое её движение дышало теплом, силой и какой-то естественной свободой. Это был её день, её праздник. Но Вера, сидя чуть поодаль, чувствовала себя чужой. Будто между ней и остальными натянули прозрачное стекло: всё видно, но прикоснуться – невозможно.

Рядом расположились сестры матери Кеши. Их разговор был особенным – таинственным, как шёпот на чужом языке. Они смеялись, вспоминали свою юность, их глаза то и дело устремлялись куда-то в сторону, словно сквозь стены дома в далёкое прошлое. В этих взглядах угадывалась нежность к тем временам, когда строгий отец держал дом в твёрдых руках, но при этом умел любить так, что в его дочерях не рождалось ни капли страха. Там, в их детстве, было место доверию, было место свободе говорить всё – и быть услышанными.

Вера слушала их вполуха, но в каждом слове, в каждом лёгком вздохе чувствовала – она здесь чужая. Её собственная история словно выпадала из этой ткани памяти.

Напряжение между остальными взрослыми было почти осязаемым. Оно витало в воздухе, как тонкий дым от свечи, мешая дышать. В разговорах скользили намёки и недосказанности. Нона сдержанно улыбалась, но в её глазах читалась усталость – та усталость, что приходит к человеку, который давно перестал ждать радости и теперь присутствует лишь ради приличия. Стас бросал короткие реплики, будто проверяя воду, и время от времени его взгляд останавливался на Вере и Кеше, словно он готов был что-то сказать, но слова застревали в горле.

Дети же жили в другом измерении. Их смех разрывал тишину, их крики строили собственный мир хаоса и игры. Кэти брала на себя роль командира, придумывала правила, и все вокруг безропотно подчинялись её маленькой власти. Иоан старательно держался рядом, его тонкий голосок порой перекрывал шум праздника.

Для Веры же всё это было лишь звуковым фоном. Её взгляд тянулся к маленькому Алексу. Она следила за его лицом, за дыханием, за каждым движением ресниц, и внутри неё всё время колебалось что-то хрупкое и болезненное: любовь, переплетённая с изнуряющей усталостью. Она проводила рукой по его мягким волосам, ощущала тепло его щёк и одновременно – тяжесть мыслей, от которых не было покоя. Материнство, которое должно было быть светом, становилось для неё испытанием, требующим больше сил, чем у неё оставалось.

Солнце, казалось, несло радость всем. Лучи скользили по лицам гостей, по бокалам, наполненным игристым, по смеющимся детям. Всё вокруг было живым, но внутри Веры была пустота, будто праздника, который она могла бы почувствовать, не существовало.

Вера отнесла Алекса в другую комнату, чтобы мог спать спокойнее, в стороне от громкого смеха и оживленных разговоров. А когда вернулась, она подняла глаза и встретила взгляд Кеши. Он улыбнулся ей, слегка кивнув, как бы говоря: "Всё хорошо". Но Вера знала, что это была лишь поверхность, под которой скрывалось многое. Она отвела взгляд, притворившись, что поправляет пелёнки Алекса.

Некоторые гости начали понемногу расходиться, а праздник продолжался, наполняясь тостами, разговорами, звуками тарелок и шагами. Но для Веры всё это было словно затянутым сном, из которого она не могла проснуться.

Теплый свет вечернего солнца мягко падал на стол, освещая бокалы с вином и золотые украшения, которые Нона с гордостью демонстрировала. Её крупные серьги, сияющие в такт её оживлённым жестам, словно подчеркивали каждое слово. Нона была теперь совсем иной – далёкой от той скромной девушки, которая однажды робко вошла в эту семью. Теперь она была яркой, громкой, самоуверенной. Её одежда – с яркими узорами, блестящими деталями – будто кричала о её благополучии, о её успехе.

Она сидела за столом, словно королева на троне, и рассказывала о жизни своей семьи. В её голосе звучали нотки гордости, которые порой граничили с вызовом. Каждое слово было обдуманным, каждое предложение словно выстрелом. "Олеся пошла в лучшую музыкальную школу в городе. Соня начала заниматься балетом, её уже заметили на конкурсах!" – Нона улыбалась, глядя на родных.

Вера сидела напротив, держа бокал, который она едва касалась губами. Взгляд её был направлен вниз, на узор скатерти, но слова Ноны проникали в её сознание, застревая там, как острые занозы. Словно в её груди открылась дыра, в которую с каждым хвастливым рассказом капала горечь.

Когда разговоры зашли о том, как нужно жить, как воспитывать детей, Нона, не теряя улыбки, уверенно заявила: "Я всегда говорю Стасу – дети должны расти в правильной атмосфере. А для этого нужна дисциплина и успех. Мы с ним стараемся показать им пример." Её взгляд на миг скользнул по Вере, не задерживаясь, но оставляя ощущение превосходства.

Родные, словно поддакивая её словам, начали восхищаться: "Да, Нона, молодец! Вот пример настоящей хозяйки!" Кто-то из гостей добавил: "Вере бы так научиться!"

Грудь Веры наполнилась тяжестью. Это было не больно, но глубоко внутри что-то тихо треснуло. Она старалась не смотреть на Нону, чтобы не показать своих чувств, но её пальцы дрожали.

Она не выдержала, схватила стоящую рядом рюмку и выпила одним глотком. Алкоголь обжёг горло, но в тот момент это было ей нужно, чтобы заглушить ту бурю, которая поднималась внутри.

"Знаешь, Нона," – начала Вера, её голос был резким и напряжённым. – "Ты, конечно, молодец, но не у всех есть такие возможности, как у вас. Не все могут позволить себе золотые серьги и частные школы."

Нона на миг растерялась, но быстро взяла себя в руки. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах промелькнуло нечто холодное. В комнате повисла пауза, а затем, как будто стараясь разрядить обстановку, отец Кеши громко сказал:

"Ну что ж, у нас две невестки: одна золотая," – он указал на Нону, которая заулыбалась ещё шире, – "а вторая серебряная," – он кивнул в сторону Веры.

Мама Кеши вдруг перебила: «Ну что ж ты так прямо, ну что ты такое говоришь?»

Слова прозвучали легко, словно шутка, но боль от них была острой и пронзающей. Вера застыла, её пальцы сжали край стола. Она чувствовала, как ком подступает к горлу, как слова застревают, не находя выхода. Её лицо побледнело, а сердце застучало гулко и прерывисто.

Смех гостей наполнил комнату, но для Веры звук был приглушённым, как будто она находилась под водой.

Солнце за окном начало клониться к горизонту, но в душе Веры наступила ночь.

В гостиной раздавался смех, детские голоса, словно солнечные лучи, пробивались сквозь напряжённость взрослого разговора. Дети, резвясь в своём уголке, не замечали ни холодных взглядов, ни скрытых уколов, которые мелькали в беседе между взрослыми. Их беззаботные игры казались ярким пятном света в тусклой, наполненной невидимыми эмоциями комнате.

Но когда взгляд Веры встретился с Нониным, в воздухе будто что-то заискрилось. Взгляд Ноны был прямым, цепким, с едва уловимым налётом превосходства. Вера не отвела глаз, чувствуя, как между ними растёт невидимое напряжение. Это было не просто столкновение взглядов – это был немой поединок. За внимание, за признание, за место в этой семье. Вера ощущала себя соперницей, как будто ей приходилось бороться за то, чтобы остаться значимой, за то, чтобы её голос был услышан.

В какой-то момент она больше не могла терпеть. Вера тихо встала, стараясь не привлекать внимания, и вышла на кухню. Здесь, вдали от шума и разговоров, царила тишина. Она прислонилась к холодному стеклу окна, чувствуя, как прохлада проникает через тонкую ткань её блузки.

На улице разливался мягкий свет августовского вечера. Падающие тени деревьев казались длинными и будто бы тянулись к ней, отражая её собственное состояние. Вера смотрела сквозь стекло, но перед глазами стояли совсем другие образы.

Её сознание перенеслось в прошлое. Там она была молодой девушкой, полной надежд и стремлений. Она вспоминала свои первые шаги во взрослую жизнь, как в её сердце теплилась мечта о будущем, полном любви и счастья. Но воспоминания были горькими. Она видела себя, стоящую в углу двора, одна, в глазах – непонимание, почему соседи запрещают детям играть с ней. Она родилась в неблагополучной семье, где царили хаос и унижения, и это клеймо преследовало её долгое время.

Она вспоминала, как впервые встретила Кешу. Его добрые глаза, уверенность в голосе, способность видеть в ней не просто девушку с тяжёлым прошлым, а равную, сильную личность. Вера поверила, что с ним она сможет построить новую жизнь. Она поверила, что их союз станет началом чего-то настоящего и тёплого.

Но теперь… Теперь всё казалось чужим, ненастоящим. Её мечты о будущем, которые когда-то были такими яркими, тускнели с каждым днём. Кеша изменился. Он больше не был тем человеком, который держал её за руку и обещал, что они всё смогут. Их разговоры стали пустыми, взгляды – отстранёнными. Она чувствовала, что они потерялись где-то в ежедневной рутине, в борьбе за статус, за признание этой семьи.

Слёзы подступили к её глазам, но она быстро смахнула их, словно боялась, что кто-то войдёт и увидит её слабость. Её сердце было тяжёлым. Она чувствовала, как где-то глубоко внутри что-то ломается. Это была не только боль разочарования, но и тихая, мучительная зависть к Ноне, к её уверенности, её умению быть в центре внимания.

"Почему всё так?" – её мысли звучали громче, чем голоса из гостиной. "Почему я должна была так долго бороться, чтобы вырваться из своей прошлой жизни, только для того, чтобы оказаться здесь, где всё будто бы чужое? Где я не чувствую себя своей?"

Она снова посмотрела в окно, на заходящее солнце. Его свет казался слишком ярким, словно он был для кого-то другого, но не для неё. Вера тихо вздохнула, чувствуя, как по её душе прокатывается очередная волна горечи. Она хотела верить, что это пройдёт, что всё изменится. Но в глубине сердца она уже знала ответ.

Темнота воспоминаний навалилась на Веру, словно густой, удушающий туман. Она стояла на кухне, всё ещё прислоняясь к холодному стеклу, но мысленно переносилась в те моменты, когда слова Кеши оборачивались хлыстами. Его голос, обычно такой спокойный и уверенный, превращался в оружие, которое безжалостно разбивало её изнутри.

Его гнев накатывал внезапно, как шторм. Каждое его слово, произнесённое с язвительным тоном, словно оставляло невидимые шрамы. Она вспоминала, как он кричал, как его лицо искажалось от злости. Он мог срывать своё раздражение по мелочам, бросая в неё обвинения, которые обжигали сильнее, чем пощёчины. А затем приходило молчание – ледяное, подавляющее, как зимний мороз.

Каждый его холодный взгляд был как удар, от которого она физически сжималась. Когда он уходил, оставляя её в одиночестве, тишина в доме превращалась в звенящую пустоту, которая ещё больше углубляла её чувство стыда и беспомощности. В такие моменты Вера находила утешение только в одном – в бокале чего-нибудь крепкого. Но чем больше крепчала боль, тем крепче становились напитки. Это был замкнутый круг: боль – гнев – одиночество – алкоголь.

Она знала, что это неправильно, что так быть не должно, но трещины в их отношениях становились слишком глубокими. Они были как разбитое стекло, которое невозможно собрать воедино, каким бы сильным ни было желание.

Они продолжали жить вместе, но всё было лишь иллюзией. Их общая история, их дети, их жизнь – всё это казалось теперь лишь фасадом, который скрывал разрушенные внутри стены. Вера чувствовала, как между ними вырастает невидимый барьер. Они были рядом, но такими чужими. Два человека, которые когда-то были командой, теперь стали заложниками своей общей жизни.

Когда Вера наконец справилась с дрожью в руках и успокоила дыхание, она вернулась в гостиную. Там за столом продолжалась беседа, наполненная смехом и оживлёнными обсуждениями. Дети, как и прежде, играли в своём уголке, их звонкий смех звучал, словно напоминание о том, каким должно быть счастье.

Вера села на край дивана, стараясь не привлекать внимания. Её лицо было спокойным, а губы изогнулись в лёгкой улыбке. Она наблюдала за остальными, пытаясь понять тему разговора, хотя её мысли всё ещё были где-то далеко, среди болезненных воспоминаний.

Она была мастером в искусстве скрывать свои чувства. Родные всегда воспринимали её как яркую, жизнерадостную женщину. Она умела смеяться, подбадривать, быть душой компании. Но теперь эта маска становилась всё тяжелее. Вера чувствовала, как под ней скрывается глубокая трещина, но никто не догадывался. Она не могла позволить себе сорваться, потому что знала, что окружающие этого не поймут.

Словно актриса в пьесе, Вера играла свою роль. Но внутри неё бушевал шторм, который никто не замечал.

Автобус номер 61 дребезжал по ухабистым дорогам, словно отражая усталость его пассажиров. Внутри всё выглядело привычно: обшарпанные сиденья, мутные окна, в которых размытыми пятнами отражался уходящий день. Вера, Кеша и их трое детей сидели вместе, но словно находились в разных мирах. Они ехали домой, после празднования дня рождения мамы Кеши.

Вера смотрела в окно, но не видела пейзажа за ним. Слова, произнесённые за праздничным столом, эхом отдавались в её голове: «Вот бы Вера так могла…» Они не просто застряли в памяти – они проникали глубже, точно иглы, от которых некуда спрятаться. Вера сжимала руки, её ногти впивались в ладони. Она думала только об одном: приехать домой и выпить, чтобы заглушить эту боль, чтобы наконец остановить рой мыслей, которые разрывали её на части.

Кеша сидел молча. Он был уставшим, равнодушным, погружённым в себя. Его лицо, озарённое тусклым светом автобусной лампы, было непроницаемым. Он не замечал ни напряжённого взгляда Веры, ни её тихих вздохов. В этот момент они казались не просто чужими, а людьми, которые потерялись где-то на своём общем пути.

Кэти, их старшая дочь, сидела между коляской Алекса и Иоаном. Она уже давно взяла на себя роль второй матери, заботясь о братьях и даже о некоторых бытовых мелочах, которые раньше решала Вера. Её лицо, слишком серьёзное для девочки её возраста, выражало тревогу, которую она не могла объяснить. Она смотрела на мать, на отца, и в её глазах было больше понимания, чем можно было ожидать от ребёнка.

На улице сгущались сумерки, и яркие огни витрин казались чужими и недоступными. Вера почувствовала, как тёплая маленькая ручка Алекса скользнула по ее руке. Она посмотрела на сына и натянуто улыбнулась. Но внутри эта улыбка казалась ей фальшивой. Она всё сильнее ощущала груз своей вины и беспомощности.

Кэти всё чаще смотрела на мать с вопросом в глазах: «Что случилось?» Но как объяснить это ребёнку? Как рассказать, что та крепость, которую они когда-то строили всей семьёй, дала трещину? Что все те мечты и обещания, которыми они когда-то жили, теперь стали пустыми словами?

Когда автобус остановился на нужной остановке, почти у их дома, семья вышла на улицу. Воздух был прохладным, и слабый ветер трепал одежду. Вера взяла маленького Алекса на руки, а Кеша пошёл впереди с пустой коляской, погружённый в свои мысли. Кэти, осторожно придерживала Иоана, будто боясь, что он споткнётся.

Дом, их трёхкомнатная квартира, встретила их тишиной и привычной прохладой. Вера сразу прошла на кухню, на автомате наливая себе рюмку. Этот процесс был почти ритуальным, единственным моментом, который казался ей хоть немного поддающимся контролю. Выпить, чтобы боль ушла. Выпить, чтобы хоть на время забыть.

Но даже алкоголь не мог заглушить её тревогу. Она видела, как Кэти помогала братьям раздеться, укладывала их спать, как будто ей уже не 10, а все 30. Это ломало её сердце, но Вера не знала, как это изменить.

Свет в комнате казался слишком тусклым, тени падали на стены странными углами. Вера села за кухонный стол, взяла в руки бокал и посмотрела на свои дрожащие пальцы. Она вспомнила их первые годы с Кешей – как они мечтали, как строили планы, как обещали друг другу, что никогда не будут такими, как остальные. Но что-то пошло не так.

90-е годы были временем перемен для всех. На улицах витал дух неопределённости, экономика рушилась, и люди пытались выжить, приспосабливаясь к новым правилам. Но Вера чувствовала, что их семья переживает свой собственный кризис, не связанный с политикой или деньгами. Это был кризис доверия, любви, понимания.

90-е научили людей быть сильными, но Вера чувствовала себя слабее, чем когда-либо. Она осознавала, что их семья уже не та. Но что делать дальше, она не знала. Она была словно корабль, который потерял свой компас в бурном море перемен.

Глава 19: «Встречи и новые знакомства»

Зима накрыла всё вокруг своим тяжёлым покрывалом. Морозный воздух звенел в тишине, снег ложился на крыши ровным слоем, превращая улицы в безмолвные декорации. Вечера наступали слишком рано, и темнота в окнах становилась продолжением темноты в их доме. Хруст снега под шагами казался громче обычного, словно подчеркивал пустоту между ними.