Молчащая тишина

– Он ещё ребёнок, – произнёс он наконец, глухо, почти извиняющимся тоном. Слова прозвучали так, будто он пытался оправдаться перед самим собой за это утверждение. Его руки невольно потянулись к лицу, пальцы слегка терли виски, стирая невидимые следы тревоги.

Мать посмотрела на него с тревожным прищуром. Её губы дрогнули, но остались плотно сжаты. В её взгляде была скрытая боль – не только за сына, но и за саму жизнь, которая вдруг пошла по совсем иному пути. Пальцы теребили край пледа, словно надеясь найти в его мягкой текстуре утешение.

– И что теперь делать? Она же… беременна, – прошептала она. Голос был тихим, словно она боялась, что стены услышат её слова.

Отец тяжело вздохнул, его взгляд устремился к окну. Огни редких фонарей пронзали её молчание, но не могли рассеять густой мрак.

– Ну, а что… Ребёнок уже будет. Свадьбу надо делать, – пробормотал он, как будто решение уже оформилось где-то за пределами его воли.

Слова повисли в воздухе, оседая на плечи обоих родителей тяжёлым грузом. Мать отвернулась, чтобы скрыть внезапно подступившие слёзы. Она снова потянулась к спицам, но руки предательски дрогнули.

Отец поднялся со стула и медленно прошёлся по комнате. Его шаги звучали глухо, почти призрачно. Он остановился у окна и посмотрел на тёмный силуэт дерева, качающегося на ветру. В его глазах читалась тревога за будущее, за сына, за то, как это изменит их жизнь.

Из кухни раздался приглушённый смех. Это Нона и Стас что-то обсуждали, их голоса звучали мягко и тепло, как весенний ручей, пробивающийся сквозь лёд. Вера тоже что-то говорила, успокаивающе.

Мать вдруг повернулась к отцу:

– А справятся ли они? – её голос дрогнул, но в нём звучала не просто тревога, а стремление найти хоть какую-то уверенность.

Отец не ответил сразу. Он снова уселся на стул, опустив голову. Молчание нарушили только тикающие настенный часы.

– Молодые… Они справятся. Главное – поддержать их, – наконец ответил он, тихо, но с ноткой решительности.

Тем временем на кухне. Нона сидела рядом с Стасом, её тонкие пальцы сжимали его руку. Она украдкой смотрела на него, её глаза блестели – смесь страха, надежды и трепета. Стас улыбался ей той самой мальчишеской улыбкой, полной любви и уверенности, будто он точно знал: всё будет хорошо.

За их спинами, вглубь дома, прошла Вера, направляясь в соседнюю комнату, чтобы проверить, не проснулась ли Кэти. Её фигура на мгновение задержалась в дверном проёме, прежде чем раствориться в полумраке.

Густой вечер всё плотнее окутывал дом. Свет лампы слабым кругом освещал стол, на котором стояли недопитые чашки чая и тарелка с остывшими пирогами. Это тепло, казавшееся таким уютным ещё час назад, теперь выглядело почти неуместным на фоне той гнетущей тишины, что царила в доме.

Решение о свадьбе было принято быстро, механически, без долгих обсуждений. Не от радости, не от энтузиазма, а потому, что другого выхода просто не было.

Свет и тени в день весеннего солнца

Спустя несколько недель. Яркий солнечный день разлился по улицам, освещая всё вокруг мягким, золотистым светом. Зал бракосочетания, утопающий в лучах этого теплого сияния, словно замер во времени. Тяжёлые бордовые шторы, ниспадавшие до самого пола, придавали комнате камерность. Свет пробивался через них тонкими полосками, смешиваясь с мягким свечением от хрустальной люстры.

Гости шёпотом переговаривались, сидя на аккуратно расставленных стульях. Тихий гул голосов наполнял пространство, но, казалось, всё внимание было сосредоточено на двух главных фигурах.

Нона, стоящая в центре зала, выглядела, как воплощение нежности. Её платье, лёгкое, как дыхание, струилось вниз, будто созданное из света и воздуха. Мягкая ткань переливалась перламутровым блеском, который менялся с каждым её движением. Корсет подчёркивал её хрупкую фигуру и выдавал округлившийся животик, а юбка, расширяясь к низу, напоминала тонкий туман.

Шляпка с широкими краями венчала её образ. Белоснежная, с изящной вышивкой из тончайших нитей, она идеально сочеталась с фатой, которая окутывала её лицо, словно мягкое облако. Нона нервно поправляла шляпку, почти незаметно касаясь её пальцами. В её глазах, слегка потупленных, читались трепет и волнение. Губы, едва заметно изогнутые в застенчивой улыбке, дрожали от эмоций.

Стас стоял рядом, выпрямившись, словно стараясь казаться старше. Его костюм, идеально сидящий на фигуре, подчёркивал, как он изменился за последние месяцы. Лаконичный крой и мягкая текстура ткани намекали на его новообретённую зрелость.

Очки в тонкой металлической оправе блестели в свете зала. За ними прятался взгляд, полный решимости. Его глаза неотрывно следили за Ноной, как будто весь мир за пределами этого зала перестал существовать. Лёгкая улыбка коснулась его губ, когда она случайно встретилась с его взглядом.

На одном из передних рядов сидела Вера. Она выбрала для этого дня темное платье с принтом из крупных ярких цветов. Свет, падая на ткань, заставлял её наряд оживать. Вера была воплощением спокойной силы и мудрости. Её загадочная улыбка не покидала лица, а глаза с интересом следили за происходящим.

Кеша сидел рядом, в классическом тёмно-синем костюме. Его образ был лаконичным, но выразительным. Он слегка откинулся на спинку стула, положив руку на плечо Веры – жест, который говорил о поддержке и единении.

Когда началась церемония, зал погрузился в абсолютную тишину. Гости замерли, а воздух наполнился особым напряжением, как перед важным моментом в жизни каждого из присутствующих.

Стас и Нона, встав лицом друг к другу, выглядели одновременно трогательно и уверенно. Их клятвы, произнесённые слегка дрожащими голосами, были наполнены юной искренностью. Нона, держа Стаса за руки, смущённо смотрела в его глаза, а он, наоборот, смотрел на неё так, будто это единственное, что для него имеет значение.

В какой-то момент, когда Стас произносил слова о своей любви и обещании заботиться о Ноне, кто-то из гостей не смог сдержать слёз. Вздохи умиления прокатились по залу. Вера тихо улыбалась, ощущая, как её сердце переполняется теплом.

После свадьбы жизнь молодожёнов изменилась. Они вдвоём заканчивали школу, поддерживая друг друга. Уроки, бессонные ночи и подготовка к рождению их ребёнка стали новым испытанием, которое они проходили вместе.

Стас стал ещё более ответственным. Он старался быть сильным для Ноны, поддерживая её, помогая с учёбой, заботясь о том, чтобы её ничего не беспокоило. Нона, в свою очередь, обретала уверенность в себе, чувствуя, что рядом с ней человек, на которого можно положиться.

Они держались за руки так же крепко, как в тот день, когда перед лицом гостей обещали друг другу любить и быть рядом. Их юная любовь росла вместе с ними, становясь основой новой жизни, полной трудностей, но и наполненной светлыми моментами, которые им суждено было пережить вместе.

Когда родилась Соня, её появление на свет стало настоящим праздником для всех, кто знал Стаса и Нону. В этот момент мир, казалось, остановился, чтобы насладиться чудом новой жизни.

Она была похожа на крошечный лучик солнца, со своими рыжими волосами, которые, как и у отца, играли золотистыми оттенками. Веснушки, нежно разбросанные по её носику и щекам, казались такими идеальными, будто их нарисовала рука талантливого художника. Её маленькие губки, часто складывавшиеся в неосознанную улыбку, делали её поистине очаровательной.

Дом Стаса и Ноны наполнился новой жизнью. Когда Соню впервые привезли домой, тишина комнаты уступила место мягкому плачу младенца, который звучал как музыка для любящих ушей. Вера и Кеша прибыли в гости с Кэти, чтобы увидеть новорожденную.

Кэти, едва переступив порог, с удивлением и любопытством подошла к кроватке, в которой мирно дремала Соня. Она остановилась, сложив руки за спину, словно боялась потревожить малышку. Её огромные, широко распахнутые глаза светились восторгом.

– Мам, она как куколка! – прошептала Кэти, бросив взгляд на Веру.

Вера, стоя рядом, улыбнулась, глядя на дочку. В её взгляде читалась гордость за то, как трепетно Кэти относилась к своей маленькой двоюродной сестре. Кеша, положив руку на плечо жены, тихо добавил:

– Это только начало, скоро ты будешь учить её всем своим играм.

Кэти, слегка задумавшись, кивнула и осторожно потянулась к крошечной ручке Сони. Малышка сжала её пальчик, вызвав вздох восхищения у старшей девочки.

Вера и Кеша, сидя на диване, с умилением смотрели на то, как их дочь взаимодействует с Соней.

– Помнишь, когда Кэти была такой же крохой? – спросила Вера, глядя на мужа.

– Как вчера. А теперь гляди, она уже заботится о младшей, – ответил Кеша с мягкой улыбкой.

Родители Кеши, приехавшие вскоре после этого, с особым трепетом подошли к кроватке. Для них Соня была первой внучкой от Стаса, и это делало её появление особенно значимым.

Мать Стаса, стараясь сдержать эмоции, наклонилась к внучке. Её лицо, обычно сдержанное, сейчас озарилось почти детской радостью. Она нежно погладила рыжие волосы малышки, тихо произнеся:

– Она настоящая копия Стаса, только посмотри на эти волосы и веснушки.

Отец, стоя чуть поодаль, смотрел на картину, не скрывая гордости.

– Теперь у нас две красавицы: Кэти и Соня, – сказал он, кивая в сторону своих внучек.

Соня росла энергичной и любознательной. Её заливистый смех наполнял дом теплом, делая его ещё более уютным. Её крошечные ножки с радостным топотом бегали по комнатам, а ручки тянулись к всему, что казалось ей интересным.

Кэти, которая с самого начала видела в ней не просто сестру, а подругу и соратницу в играх, часто находилась рядом. Она учила её мелодиям, которые напевала сама, и показывала свои любимые игрушки. Соня, улыбаясь, следила за каждым движением старшей сестры, с таким восторгом, как будто Кэти была для неё волшебницей.

Глава 11. Противоречия внутри себя

Вера снова ждала ребёнка. Но если первая беременность принесла радость и лёгкий шум праздника в их маленький дом, то вторая – принесла тишину и напряжённые разговоры. Казалось, стены этого тесного жилища впервые начали давить на них, словно слишком узкая оболочка для новой жизни.

Холодная весна пронизывала дом, просачиваясь в щели старого окна, словно шёпот, который невозможно заглушить. Снаружи под серым небом капли сбегали с крыши, одна за другой, и каждая падала так, будто хотела завершить историю, которую никто так и не успел дописать.

Жизнь Веры была теперь двойной. Свет – в маленьких шагах Кэти, в её смехе и жадных взглядах на мир. И тень – в беспокойстве, которое каждое утро встречало Веру, как тонкая грань, о которую можно оступиться.

Она лежала на диване, ладонью прикрывая живот. Под пальцами мерцало едва уловимое биение – сердце ещё не рождённой жизни. Это биение умиротворяло и тревожило одновременно. Беременность больше не была только счастьем. Она стала тонкой струной, натянутой до предела, готовой в любой момент сорваться.

Вера уже знала его имя – Иоанн. Оно звучало для неё как древний пароль, как ключ к чему-то неизбежному. Она ощущала: он – их часть, её часть, продолжение того мира, который они строили на крошечном фундаменте своего дома. Но вместе с этим знанием в груди жило предчувствие, тяжёлое и непобедимое, как давящий воздух перед грозой.

Весна за окном была беспощадно прекрасной. Земля пробивалась зеленью сквозь остатки снега, всё вокруг казалось полным обещаний – и одновременно зыбким, ненадёжным. Вера смотрела на эти оттенки зелени и чувствовала: сама природа знала то, чего она боялась произнести вслух.

Кеша стоял у окна, сигарета горела тусклым огоньком. Дым поднимался вверх, растворяясь в свете, и казалось, что время тоже уходит с ним – беззвучно, бесследно.

– Ты опять ходишь по дому, – сказал он, не глядя. Голос был ровным, чуть усталым, словно это не упрёк, а констатация.

Вера остановилась. Слова задели, но не ранили – она привыкла к его сухости.

– Я не могу иначе, – ответила она. – Кэти должна помнить, что мы были рядом. Что мы любили её.

Кеша затянулся и задержал дым в лёгких. За стеклом струились капли, и он смотрел на них так, будто искал в них ответ.

– Она всё равно забудет, – тихо сказал он, выдыхая. – Дети не помнят этого.

Вера подняла взгляд на его спину. В её глазах дрогнула тень.

– Тогда, может, это нужно не ей, – прошептала она. – А мне.

Он молчал. Его плечи оставались неподвижными, как будто в этом молчании он пытался спрятать всё, чего не умел сказать.

Она смотрела на его спину, на тёмный силуэт, отрезанный светом окна. И в груди нарастала тяжесть.

Вера мысленно обращалась к Кеше: «Ты никогда не понимал, Кеша… и, может, никогда и не поймёшь. Я живу сразу за двоих. За Кэти – чтобы она помнила тепло рук, свет, который падает на её волосы по утрам. И за того, кто ещё не родился. Я слышу его тишину внутри себя, и эта тишина громче любого твоего слова».

Капля скатилась по стеклу, оставив за собой тонкую дорожку. Вера почувствовала, как дрогнула её ладонь на животе. И продолжила внутренний диалог:

«Ты говоришь, дети всё равно забудут. Может, так и есть. Но ведь это я забуду себя, если не буду любить их так, как умею. Я не могу иначе. Даже если ты смотришь на меня с отвращением. Даже если дом трещит от тесноты. Даже если я сама ломаюсь от усталости. Я должна быть для них светом. Иначе зачем всё это?»

Она глубоко вдохнула, но слова так и не вырвались наружу. Остались внутри, как тайная молитва.

Кеша снова затянулся, и дым заволок его лицо. Его молчание было плотным, почти осязаемым.

Вера отвела взгляд и прикрыла глаза. Ей казалось, что мир вокруг них держится на невидимой нити, и каждый день эта нить становилась тоньше.

Вера собрала Кэти, и они отправились в кукольный театр. Путь был долгим и немного утомительным. Старый трамвай, скрипящий на поворотах, дышал теснотой и пах мокрыми пальто. Воздух был влажный, густой, с лёгким сладковатым привкусом – обыденным, но странно чужим, словно из другого времени.

Кэти устроилась рядом, её ладошки теребили ткань платья, будто искали в складках ответы на все вопросы мира. Светлые волосы падали мягкими золотыми прядями, скользя по плечам.

Каждую минуту она спрашивала что-то новое – простое, нелепое, детское. Но для Веры в этих вопросах было что-то священное. Она отвечала с улыбкой, как будто каждое слово дочери было молитвой, и на каждую молитву нужно было откликнуться.

– Мам, а почему у сказочных принцесс всегда красивые платья? – спросила Кэти, широко распахнув глаза.

– Потому что в сказках принцессы мечтают о платьях… и их мечты сбываются, – наклонилась Вера к ней, произнося это с мягкой уверенностью, которой на самом деле у неё не было.

Кэти улыбнулась. Голубые глаза вспыхнули счастьем, чистым и прозрачным, как свет в витражном окне. Вера смотрела на неё и чувствовала, как быстро уходит время. Оно текло сквозь пальцы, и ничто не могло задержать его.

Театр встретил их полумраком и шёпотом ожидания. Когда занавес приподнялся, мир растворился, уступая место другой реальности. Декорации сияли красками, музыка струилась и наполняла пространство, куклы оживали. Кэти почти не дышала, наклонившись вперёд, будто боялась моргнуть и пропустить магию.

Вера смотрела на сцену и на дочь. Её сердце переполняла любовь и тревога одновременно. Сцена была яркой, как сон, но тень в душе оставалась холодной.

Как скоро всё изменится? Как изменится их дом, их ритм, их счастье, их жизнь?

Смех Кэти звенел, как серебряные колокольчики, и этот звон должен был бы рассеять любую тьму. Но Вера чувствовала, как внутри снова туго сжимается узел. Улыбка на её лице оставалась – ради дочери.

Каждый новый шаг вперед был шагом в неизвестность.

И всё же – в этот момент, в тёплом свету театральной сцены и звуках музыки, она пыталась верить в лучшее.

Когда представление закончилось, Вера повела Кэти в маленькое кафе неподалёку. Там пахло кофе, ванилью и чуть влажными плащами, принесёнными с улицы. Они взяли мороженое и горячее какао. Кэти с жадностью ела, оставляя на губах белые усики, и смеялась, а Вера смотрела на неё слишком пристально – так, словно хотела выгравировать каждую черту дочери в своей памяти.

Она знала: с появлением нового ребёнка мир изменится. Не потому, что станет меньше любви, а потому что станет меньше времени. Кэти росла стремительно, и через полгода она будет другой. И Вера вдруг ощутила – то, что сейчас, уйдёт навсегда, не вернётся.

Вечером, вернувшись домой, Вера заметила пустоту: Кеши не было. Она удивилась, но не придала этому значения. Кэти была сыта и уставшая, Вера уложила её, прилегла рядом и сама незаметно провалилась в сон.

Сначала это был мягкий, полупрозрачный сон – шорох, будто кто-то двигался по ковру. На полу, у самой двери, лежал ключ. Старый, бронзовый, с вытертыми гранями. Он выглядел так, словно прожил целую жизнь в чужом кармане, храня тайну, слишком тяжёлую для слов.

– Мам, смотри! – голос Кэти был радостным, как будто она нашла сокровище. Девочка наклонилась, растрёпанные волосы блестели в тусклом свете. Маленькие пальцы обняли ключик, и Вера ощутила странный холод – будто этот металл мог обжечь.

Она взяла ключ, спрятала в карман, и сердце её чуть успокоилось. Но сон не закончился.

Вера оказалась в белой комнате. Белизна была почти слепящей, но при этом в комнате не было источника света. Лишь одно привлекало внимание – огромное зеркало, разбитое на тысячи осколков.

Каждый осколок отражал её. Но это были не те отражения, к которым она привыкла. Чужие лица смотрели на неё – одни улыбались неестественными улыбками, другие были мрачными, с глазами, полными тьмы. Каждое отражение казалось другой жизнью, которая могла бы быть её, но не стала.

Пол под ногами был ледяным, гладким, словно усыпанным стеклом. Она ступала босыми ногами, и острые края впивались в кожу, но боль ощущалась приглушённо, как будто сама комната решала, что реально, а что нет.

Беременность тяжело тянула её вниз, словно корни, вросшие в землю. Она чувствовала себя чужой в собственном теле – слишком осторожной, слишком уязвимой.

И тогда, среди множества осколков, Вера увидела своё настоящее лицо. Усталое, с тенями под глазами. Лицо, которое она не узнавала. Это было не просто отражение. Это был знак. Символ того, что время, её жизнь и её собственная суть распались на фрагменты, и собрать их воедино теперь будет сложно.

Утреннее солнце пробивалось сквозь тонкие шторы, заливая комнату мягким золотистым светом. Вера открыла глаза, тяжело вдохнула и медленно потягиваясь, поднялась и взглянула в окно. В её взгляде читалась не просто усталость – там была тревога, тихая и неизбежная, как дыхание ветра за пределами сада. Ветви яблонь лениво качались, и в этом медленном движении Вера искала ответ на свои мысли, но его не находила.

Рука невольно легла на живот. Живое биение под ладонью успокаивало и одновременно тревожило – напоминало, что жизнь внутри неё движется своим ритмом, независимо от сомнений и страха.

Сидя на ковре, рядом была Кэти, строила башню из деревянных кубиков. Детский смех разрывал тягостную тишину, короткими вспышками радости наполняя дом. Но Вера слышала его словно сквозь стекло – как эхо, которое доносится из другого мира, чуждого и одновременно родного.

Предчувствия клубились в груди, сжимая сердце. Это были не просто страхи – это был плотный клубок из воспоминаний, сомнений и чужих взглядов. Она ощущала их осуждение, даже если никто не произносил слов. «Как они теперь все поместятся в этом маленьком доме?» – казалось, что эти слова летят прямо в комнату и садятся на плечи.

Всплыли лица родителей Кеши: напряженные улыбки, быстрые взгляды, чашки, сжатые в руках, словно в них можно было найти ответы. Вера помнила тот день, когда Стас впервые привёл Нону к ним. И теперь, даже не видя их, она ощущала то же скрытое неодобрение, словно оно висело в воздухе, неразрушимое и тихое.

Кеша тоже был напряжён. Она читала это в его движениях: как он избегал разговоров о будущем, как проводил больше времени на работе, чем дома. Он не говорил ничего вслух, но его недовольство было ощутимо в каждом жесте, в каждом взгляде.

Дом станет теснее. Времени будет меньше. Денег тоже. Всё это Вера понимала, но понимание не облегчало тяжесть, которая лежала на сердце, словно утреннее солнце было слишком ярким для того, чтобы согреть тревогу.

А ведь родственники – все, с кем она была близка – находились на стороне Кеши. Она, словно чужая среди своих, чувствовала себя виноватой. Виноватой за то, что новая беременность воспринимается как препятствие, как ошибка, которую она сама и допустила.

Ее мысли то и дело возвращались в прошлое, когда она была ребенком. Тогда все окружающие – родители, учителя, родственники – казались ей противниками. Казалось, что любое ее желание или действие вызывало у них негодование. Это чувство чуждости, это одиночество, которое она тогда испытала, теперь вернулось с новой силой.

Вера невольно обняла Кэти, отрываясь от своих мыслей. Девочка удивленно посмотрела на мать, но тут же улыбнулась, крепко обняв её в ответ. Вера прижала дочь к себе, будто пыталась защитить её от того, что вот-вот должно было произойти.

Они часто проводили время вдвоем: ходили в театры, кино, кафе. Кэти любила задавать вопросы обо всем, что видела, а Вера с радостью отвечала. Эти моменты были её спасением, ее маленьким островком в море тревог. Но с каждым днем Вера всё сильнее боялась, что с рождением нового ребенка Кэти останется без её внимания. Она знала, каково это – расти в одиночестве, когда даже самые близкие люди не замечают тебя.

Она чувствовала, как рождение второго ребенка приближается, словно невидимый маятник всё быстрее раскачивался над её головой. Будущее пугало её. Но больше всего пугала мысль, что Кэти может испытать ту же боль, что и она когда-то. Вера понимала, что должна найти в себе силы. Ради Кэти, ради нового ребенка, ради себя самой.

Она снова посмотрела на дочь, которая уже переключилась на куклы, и тихо прошептала:

– Я сделаю всё, чтобы ты не чувствовала себя одинокой.

Осень, 1982 год

Город был тусклым и серым, как вымышленный кадр из старого фильма, залитый дождём и зимней грязью. Воздух был насыщен непонятной гулкой атмосферой – смесью улиц, выхлопов, сигаретного дыма и звуков автобусов. Вера чувствовала, как каждая минута жизни здесь подобна лёгкому вздоху через тонкий хрусталь. Казалось, что мир был не прочным, а хрупким, словно стекло, которое может треснуть от одного неосторожного прикосновения.

Люди на улице смотрели друг на друга с разными взглядами – усталыми, насмешливыми, осуждающими. Вера знала, как выглядят эти взгляды – холодные и цепкие, как нитки, которые могут обернуться цепями в любую секунду. Люди смотрели на многодетные семьи, и в их взгляде было что-то, напоминающее обвинение. Осуждение, скрывающееся за легко опущенными ресницами и свернутыми в стороны глазами.

Эти взгляды врезались в Веру, будто острые иглы, но она старалась их игнорировать. Концентрировалась на главном – на своих близких. Их маленькая семья была её крепостью, её смыслом, несмотря на холод, недостаток денег и недостаток пространства.

Многодетные семьи были, конечно, в городе, но у таких семей были просторные квартиры, где можно было поставить детскую кроватку, где детские голоса не сливались в шум, а разлетались по уютным стенам. В их доме было иначе. Вера и Кеша жили в крошечном доме, в одной единственной комнате, где каждая вещь находилась на виду и каждый сантиметр был на вес золота. Уже сейчас им было тесно втроем, а впереди их ожидал ещё один ребенок.

Вера представила, как бы могла выглядеть их жизнь, если бы пространство было другим, а взгляды – мягче. Но реальность сжималась и скручивала её изнутри, словно старое колесо на сломанном велосипеде, которое продолжает крутиться, несмотря на потерю, почти, всех своих спиц.

Вера зашла на кухню, чтобы напиться воды. В этот момент Кеша стоял у окна, сигарета тлела между его пальцев. Дым медленно поднимался вверх, вязкий и мутный, как мысли, которые не давали ему покоя. Руки дрожали, а взгляд был прикован к ней, изучающий, оценивающий – и в нём уже не было той легкости, что когда-то завораживала её.

Он видел перед собой не светловолосую девушку с сияющими глазами, а женщину, измятую жизнью, с тревогой в каждом жесте, с вечной усталостью в взгляде. Его мысли крутились вихрем: «Как так? Как далеко мы ушли от того, что было раньше?» Гримаса разочарования и усталости застыла на его лице.

– Ты вообще представляешь, что творится? – произнёс он, тихо, но с ноткой злости, словно пытался говорить спокойно. – Ты, такая толстая… никому не нужна теперь.