Эхо си-диеза (на аллеях дорог жизни)

Кирилл щелкнул ответ, не меняя позы. Поднес аппарат к уху. Голос его прозвучал низко, хрипло, сонно, словно сквозь вату:

– Да…

В трубке зазвучал голос – ровный, деловой, но с металлической ноткой под слоем усталости. Белов слушал, глядя на луч света, где плясали миллионы пылинок. Его лицо оставалось каменным. Лишь веки чуть опустились, прикрывая пустоту в глазах.

– …понял, – пробормотал он в ответ. Одно слово. Плоское, как доска.

Голос в трубке говорил еще что-то. Кирилл молчал. Слушал. Пыль оседала на его ресницах.

– …Гришина? – повторил он монотонно вопрос, который, вероятно, только что прозвучал. Он медленно перевел взгляд на коробку с надписью «Фотографии. Пионерлагеря. 1975-85». – Ладно. Позвоню.

Он не сказал «Хорошо», «Обязательно» или «Сейчас». Просто «Ладно». Без интонации. Без обещания.

Связь оборвалась. Белов не сразу убрал телефон от уха. Потом опустил руку. Смартфон мягко шлепнулся на пыльный пол у дивана. Он не потрудился его поднять.

Кирилл перевел взгляд обратно на потолок. На паутину в углу. На мерцающую лампу, которая вот-вот должна была погаснуть. Лицо его оставалось неподвижным. Ни тени печали, ни гнева, ни удивления. Только тяжелая, всепоглощающая апатия, накрывшая его, как саван. Новость о смерти Виктора Мицкевича утонула в этой пустоте без следа. Он лежал неподвижно, среди коробок с чужими воспоминаниями, и смотрел в серый потолок своего личного архива. Время текло сквозь него, как сквозь сито, не оставляя следа.

***

Гараж Максима Степанова пах жизнью, перемолотой в труху: едкий коктейль машинного масла, старой резины, ржавчины и пыли, застоявшейся за десятилетия. Воздух был густым, маслянистым, им было трудно дышать. В центре этого хаоса, на верстаке, покрытом пятнами неизвестного происхождения и царапинами, лежало нечто, напоминавшее инопланетного паука с переломами лап – старый советский пылесос «Ракета». Его корпус был снят, обнажив клубок проводов, засаленный мотор и мешок для пыли, похожий на выпотрошенное легкое курильщика со стажем.

Сам Максим стоял над ним, согнувшись. В руках – ржавые плоскогубцы с откушенными краями. Рукава закатаны, обнажая жилистые предплечья, покрытые сетью мелких шрамов и синих татуировок-надписей, выцветших до неразборчивости. Капли пота стекали по вискам, смешиваясь с масляной копотью. Он сосредоточенно ковырялся в недрах мотора, ворча под нос что-то непечатное.

– …Ну и залипуха же ты, мать твою… – бормотал он, пытаясь подцепить оторвавшийся контакт. – Хрясь тебе по фанерам, сволочь…

Из старенького транзисторного приемника на полке лился шипящий поток новостей: что-то про курс доллара, про ремонт дорог, про весенний паводок. Максим не слушал. Его мир сузился до злосчастного контакта и жужжания слишком рано, не по сезону, проснувшейся мухи, назойливо бившейся о лампочку под потолком. Жужжание сливалось с гулом в его собственной голове – привычным гулом усталости, разочарования и тихого, глухого гнева на всю эту хреновину под названием жизнь.

Внезапно жужжание мухи перекрыл другой звук – визгливый, пронзительный, как сирена. Это залился его телефон, валявшийся среди гаечных ключей и обрезков проволоки. Экран, покрытый жирным отпечатком, светился именем: «Валерий Ф.».

Максим даже не повернул голову.

– Валера… – буркнул он в пространство, будто ожидая, что звонок сам прекратится от такого обращения. – Не до тебя, браток…

Телефон не унимался. Он вибрировал, подпрыгивал на верстаке, угрожая свалиться в ведро с масляной ветошью.

– А-а-а, блин! – Максим швырнул плоскогубцы. Они со звоном ударились о металлический верстак и покатились вниз. Он вытер руки о засаленные джинсы, оставив новые черные полосы, и с раздражением схватил телефон. – Ну?! – рявкнул он в трубку, голос хриплый, как наждак. – Валера? Чего звонишь?

В трубке – не бодрый голос Федоренко, а какая-то тяжелая, давящая тишина. Потом – хриплый вдох, будто человек на другом конце тащил вагонетку угля в гору.

– …Чего? – спросил Максим, нахмурившись. Его раздражение сменилось настороженностью. Так Валера не дышал. Даже в самые… запойные дни.

Тишина снова. Максим услышал лишь шипение помех и далекий гул своего приемника. Его пальцы, державшие телефон, непроизвольно сжали пластик. Суставы побелели.

– …Кто? – спросил он резко, хотя, казалось, еще не понял. – Мицкевич? Витька?..

Его голос сорвался на последнем слоге. Он замер. Совсем. Рука с телефоном застыла на полпути к уху. Взгляд, только что яростно сверливший внутренности пылесоса, уставился в пустоту перед собой.

– …Как?.. – выдохнул он. Не вопрос. Констатация. Звук вышел тихим, сдавленным, чужим.

Он стоял неподвижно. Пальцы намертво вцепились в телефон. В гараже стало тихо. Даже муха замолчала. Даже приемник шипел тише. Только кровь гудела в ушах – тот самый трамвай, что с утра гудел у Федоренко.

– …Да, – проскрипел он наконец. Голос был сухим, как ржавчина. – Понял. – Он медленно перевел взгляд на пылесос. На его разобранный, жалкий остов. – Понял.

Связь прервалась. Максим не сразу опустил руку. Потом медленно, будто рука весила центнер, убрал телефон. Швырнул его обратно в кучу инструментов. Он не смотрел на него.

Он уставился на «Ракету». На оборванный контакт, который он так и не починил. Пылесос лежал мертвым, бесполезным куском пластика и металла. Максим потянулся к плоскогубцам, валявшимся на полу. Поднял их. Вес знакомого инструмента в руке был единственной реальностью.

Он снова наклонился над верстаком. Снова уперся пальцами в холодный металл мотора. Но пальцы не слушались. Они дрожали. Мелко, противно.

– …Хрен с тобой, – прохрипел он пылесосу, но голос сорвался. Он с силой сжал плоскогубцы, пытаясь заставить дрожь уйти. Бесполезно.

За окном гаража проехала машина, забрызгав грязью ржавый металл двери. Где-то там, в другом городе, где шла война, был мертв Фикус. А здесь, в гараже, стоял Максим Степанов, смотрел на сломанный пылесос и чувствовал, как что-то тяжелое и холодное, как гаечный ключ, сдавливает ему горло. Он сглотнул. Звук был громким в тишине гаража.

– …Надо будет паяльник найти, – пробормотал он в пустоту, хватаясь за рутину, как за спасательный круг. Но пальцы все еще дрожали. И контакт так и оставался оборванным.

***

Офис "ТехноСинерджи" гудел, как растревоженный улей. Открытое пространство третьего этажа было залито холодным светом LED-панелей, отражавшимся в бесконечных стеклянных перегородках. Воздух вибрировал от гулкого многоголосья, стука клавиатур, звона стаканов и шипения кофемашины, источающей гипнотический аромат свежеобжаренных зерен. Именно у этого оазиса бодрости, пытаясь оживить свой утренний мозг чашкой "американо с двойной порцией", стоял Игорь Новиков.

Он оживленно жестикулировал перед двумя коллегами, его лицо озаряла привычная, чуть лукавая улыбка. В руке он держал не только стаканчик, но и смартфон, на экране которого мелькали новости спорта.

– …и я тебе говорю, Петрович, – голос Игоря звенел энергией, перекрывая офисный гул, – этот трансфер – чистый пиар! Заплатили за имя, а отдачи ноль! Он же вчера, как сонная муха, бегал! А наш-то, наш… – Он сделал паузу для эффекта, поднося стакан ко рту.

Внезапно его телефон, который он держал в той же руке, что и кофе, завибрировал и запел – настойчиво, пронзительно, перебивая его же речь. Игорь вздрогнул, чуть не расплескав горячий напиток. На экране горело имя: «Федоренко Валерик».

– Опа! – Игорь скомандовал коллегам палец вверх, сигнализируя «минуточку». Его улыбка не исчезла, лишь стала чуть более дежурной. Он ловко перехватил телефон, отойдя от кофемашины к ближайшей стеклянной стене, за которой копошился город. – Валера! – воскликнул он в трубку, голос нарочито громкий и радостный, чтобы перекрыть шум. – Ты живой? Какими судьбами? Лет пять не звонил! Что, заскучал по офисному гвалту? – Он усмехнулся, глядя вниз на крошечные машины.

Пауза в трубке была недолгой, но ощутимой. Не та тишина, что предвещает шутку или бодрую новость. Она была плотной, тяжелой. Улыбка на лице Игоря замерла, превратившись в застывшую маску вежливости. Глаза, только что искрящиеся азартом футбольного спора, потеряли блеск.

– …Серьезно? – спросил он уже тише. Его голос потерял всю прежнюю легкость, став плоским, как столешница. Оживленная жестикуляция прекратилась. Свободная рука непроизвольно сжалась в кулак, костяшки пальцев побелели. Он отвернулся от стеклянной стены, от города, спиной к офисному пространству, будто пытаясь отгородиться. – …Мицкевич? Витька?.. – Имя прозвучало как эхо в пустой комнате.

Он слушал. Слушал молча. Его взгляд упал на пол, на идеально чистый, блестящий линолеум, но видел он, вероятно, не его. Лицо Игоря стало неподвижным, маска вежливости треснула, обнажив внезапную усталость и растерянность. Легкий румянец от кофе и спора сбежал со щек, оставив бледность.

– …Блин, – выдохнул он наконец. Одно слово. Короткое, тусклое, лишенное привычной эмоциональной окраски. В нем не было ни ужаса, ни отчаяния. Была констатация. Груз. – …Ну, понял. – Он кивнул, будто собеседник мог его видеть. – …Давай. Держи в курсе. Когда… когда будет известно точнее.

Еще секунда молчания. Игорь не пытался заполнить его шуткой или вопросом. Он просто стоял, сжимая телефон и остывший стаканчик кофе.

– Ладно, Валер. Бывай, – сказал он быстро, почти резко, и нажал кнопку отбоя раньше, чем мог бы прозвучать ответ.

Он опустил руку с телефоном. Не сразу повернулся обратно к офису. Стоял, глядя в глухую стеклянную стену, в свое бледное отражение. Шум open-space – гул голосов, смех из соседнего куба, шипение кофемашины – накатил на него с новой силой, но теперь он казался Игорю чужим, назойливым, бессмысленным. Запах кофе вдруг стал приторным, тошнотворным.

Он сделал глоток из стаканчика. Кофе был уже почти холодным, горьким. Игорь поморщился и резко поставил стакан на ближайший столик, чуть не опрокинув его. Затем он повернулся, пытаясь вернуть на лицо привычную легкость. Но улыбка получилась кривой, натянутой. Он ловил на себе вопросительные взгляды коллег, ожидавших продолжения футбольного спора.

– …Да так, – махнул он рукой, не глядя им в глаза, голос звучал глухо, как из бочки. – Старый друг… дела. – Он отвернулся, сделав вид, что его срочно вызывает монитор. – Продолжим потом, ладно? Там… отчет горит.

Он сел за свой стол, уставившись в экран ноутбука. На нем была открыта таблица с цифрами, но Игорь их не видел. Игорь машинально потянулся к нижнему ящику стола, где среди папок лежала маленькая коробочка – плата для редкого японского усилителя 80-х. Он коснулся ее уголка, но не открыл ящик. Просто сидел, глядя в мерцающий экран, где зеленые и красные ячейки сливались в серое, бессмысленное пятно. Шум офиса бился о него, как волны о камень, но внутрь не проникал.

***

Домашний офис Виктора Гришина был кричащим манифестом успеха, который слегка задохнулся в собственной пыли. Массивный дубовый стол (подделка "под антик"), заваленный проводами, ноутбуком с тремя мониторами и бумагами. На краю – дорогая фарфоровая кружка с позолотой (подарок "от партнеров") и массивная золотая печатка с затейливым вензелем, брошенная рядом, как ненужный болт. Стеклянная полка за спиной ломилась от пыльных статуэток "на удачу" и коробок от гаджетов, которые явно никогда не использовались. Воздух пах озоном от работающего сервера под столом, дорогим, но пыльным ковром и… едва уловимым затхлым запахом одиночества.

Сам Гришин, в бархатном халате поверх дорогой пижамы (купленной по скидке), сосредоточенно тыкал пальцем в клавиатуру. На экране мигали строки кода. Он бормотал себе под нос, вполголоса, с важным видом знатока, вещающего невидимой аудитории:

– …Вот видите? Без профессионального RAID-массива тут даже нечего ловить! У меня дома, кстати, стоит система на сорок терабайт… Да, дорого, но зато…

Звонок смартфона разрезал его монолог. Не мелодия – резкий, визгливый сигнал тревоги. На экране: «Белов К.О.». Гришин поморщился, как от внезапного сквозняка. Кирилл? Этот мямля?

Он снял очки в массивной оправе, протер пальцами переносицу, оставив красноватый след, и с явным неудовольствием взял трубку. Голос его обрел привычную менторскую, слегка брезгливую интонацию:

– Кирилл? – протянул он, подчеркнуто медленно, давая понять, что отвлекается от дел мирового значения. – Ты? Чего там? Папаша твой опять вину заливает? Или архив прогнил окончательно?

Пауза в трубке была долгой. Тишиной, в которой слышалось лишь поверхностное дыхание Белова. Гришин нетерпеливо постучал ногтями по столу рядом с золотой печаткой. Тик-так. Тик-так.

– …Ну? – цыкнул он. – Я жду. Время – деньги, Кирилл. Не у всех оно валяется в пыльных коробках.

Голос Белова донесся глухо, монотонно, словно читал по бумажке:

– …Позвонил Саня Камнев. Фикус. Погиб на СВО.

Гришин замер. Палец с печаткой застыл в воздухе. Его взгляд скользнул мимо мониторов, упершись в пыльную статуэтку "бизнесмена на взлете". Лицо не дрогнуло. Ни тени шока. Только легкое, едва заметное подергивание века. Он медленно опустил печатку на стол. Золото глухо стукнуло о дерево.

– …Мицкевич? – повторил он, как бы проверяя имя. – Фикус? Тот, что в журналисты подался? – Его тон не изменился. Остался ровным, аналитическим. – Ну… бывает. – Он сделал микроскопическую паузу. – Война же. СВО. Риски профессии.

Он сказал это так, будто комментировал сводку новостей за завтраком. Без эмоций. Констатация факта. Как о сломанном принтере.

В трубке повисло молчание. Густое, неловкое. Гришин услышал, как где-то в квартире гудит холодильник.

– …Ты позвонишь Мишину? – спросил наконец голос Белова, все так же безжизненно.

Гришин фыркнул. Коротко, презрительно.

– Роме? – Он усмехнулся одними уголками губ. – Ладно. Сообщу. Чтобы знал, куда иск о моральном вреде подавать.

Он не стал ждать ответа.

– Бывай, Кирилл. Не кисни там в своем храме молчания.

Связь прервалась. Гришин не сразу положил телефон. Он подержал его в руке секунду, два. Потом швырнул на стол рядом с печаткой. Смартфон подпрыгнул и замер.

Он не встал. Не вздохнул. Не закрыл глаза. Он просто уставился в экран монитора, где замер курсор на строчке кода. Его правая рука лежала на столе. Указательный палец начал постукивать. Быстро, нервно, без ритма. Тик-так-тик-так-тик-так. Ноготок стучал по полированной древесине рядом с золотым вензелем печатки.

– …Война же, – повторил он шепотом, глядя в мерцающий экран, но не видя кода. Видел он, кажется, другое: школьный спортзал… Фикус, корчащий рожицу перед камерой "Смены"…

Палец стучал быстрее. Тик-так-тик-так. Как метроном бессмысленности.

Он резко рванул мышку. Курсор ожил, запрыгал по экрану. Гришин щелкнул на значок браузера. Открыл вкладку с дорогими часами, которые "присматривал". Потом – сайт эксклюзивного эскорта. Прокрутил пару анкет с томными взглядами.

Палец все стучал. Тик-так-тик-так.

Он закрыл вкладки. Вернулся к коду. Уперся взглядом в мерцающие строки. Но пальцы не спешили нажимать клавиши. Они замерли над клавиатурой. Легкая дрожь. Почти незаметная.

– …Сорок терабайт… – пробормотал он вдруг в тишину кабинета, глядя на сервер под столом, но голос сорвался.

Он схватил золотую печатку. Сжал в кулаке. Холодный металл впился в ладонь. Постукивание прекратилось.

Гришин вдохнул полной грудью. Выдохнул. Шумно. И снова уткнулся в монитор. Курсор мигал, требуя действий. Он начал печатать. Медленно. С ошибками. Набирал что-то бессмысленное.

За окном, в сером свете мартовского дня, пролетела ворона. Каркнула хрипло. Гришин вздрогнул от звука и крепче сжал печатку в кулаке. Кость побелела под кожей. Он не обернулся. Просто сильнее нажал на клавиши, будто хотел вбить их вглубь стола. Шум вентилятора сервера заполнил комнату, заглушая тиканье настенных часов и тихое шипение чего-то умирающего внутри.

***

Семиместный Ford Galaxy плыл по Садовому кольцу, как бегемот по вязкому болоту. Утро. Пробка. Серый мартовский свет лился через грязное лобовое стекло, смешиваясь с запахами внутри: жареным луком от вчерашних котлет, дешевым освежителем «Сосновый лес», перебивающим стойкий дух подростковых кроссовок, и вечным ароматом бензина, пробивавшимся сквозь немолодые уплотнители. Гена Беляев сидел за рулем, мягко покачивая головой в такт оглушительному реву из динамиков. По радио несся залихватский поп-рок, а Геннадий старательно, но безнадежно фальшиво подпевал:

– …Йи-и-и-ех! Шейк ит офф! Ха!

Его палец барабанил по кожаному рулю в такт. На приборной панели, рядом с мигающей желтой лампочкой «бензин на исходе», сидел пластиковый медведь в крошечной футболке «Папа #1» – подарок младшей дочери на прошлый День Рождения. В огромном салоне сзади царил хаос, достойный зоны боевых действий: валялись скомканные футболки подросткового размера, пустой пакет от чипсов, мяч и пара школьных рюкзаков, забытых после вчерашней поездки.

– Эх, галерка… – вздохнул Гена, глядя в зеркало заднего вида на пустые, но заляпанные следы детского присутствия кресла второго и третьего ряда. – Опаздываем, как всегда.

Машина еле ползла. Впереди маячило стеклянное здание головного офиса РЖД – его сегодняшний пункт назначения, куда он вползал с хроническим опозданием.

Внезапно веселый гитарный рифф сменился визгливым перезвоном Bluetooth-системы. На экране медиацентра магнитолы высветилось имя: «Валерик Ф.».

– О, Валера-огнестрел! – оживился Геннадий, одним движением убавив грохочущую музыку до фонового шороха. Он ткнул толстым пальцем в кнопку на руле. – Здорово, братан! Чего звонишь? Одумался насчет того спиннинга? Я тебе говорил – модель топ, а цена…

Голос, хлестнувший из динамиков, перебил его. Не привычный бодрый бас Федоренко, а что-то сплющенное, глухое, словно из-под тяжелого валуна. Гена перестал улыбаться. Его рука замерла на руле. Веселье сползло с его добродушного, слегка обрюзгшего лица, как маска.

– …Чего? – спросил он тише, настороженно. Глаза сузились. – Кто? Мицкевич? Витька?.. Фикус?

Он слушал. Молча. Его взгляд, только что бегавший по пробке в поисках хоть какого-то просвета, уставился в одну точку – на крошечную трещину на лобовом стекле. Пальцы, лежавшие на руле, вцепились в кожаную оплетку так, что ногти побелели. В салоне стало тихо. Шипение приглушенной музыки казалось громким на фоне этого молчания и тяжелого дыхания из динамиков.

– …Вот же… – выдохнул он наконец. Голос сорвался, стал хриплым, потерявшим весь заряд бодрости. Два слова. Коротких. Тяжелых, как гири. – …Как так?.. – добавил он почти шепотом. Не вопрос. Скорее, стон. Признание невозможности услышанного.

– …Да… – глухо прозвучало из динамиков.

– …Понял, Валера, – сказал Геннадий тихо. Очень тихо. Будто в салоне действительно спали дети, а не царил послевоенный хаос. – …Да, конечно. Только… только скажи, когда. Куда. Я… я буду.

Он выслушал еще несколько обрывистых, приглушенных фраз. Кивал молча, автоматически, глядя в ту самую трещину.

– …Ладно. Бывай.

Связь оборвалась. Гена не сразу убрал руку с кнопки на руле. Он сидел неподвижно, будто окаменев. Машина перед ним тронулась, проехала пару метров. Он не двинулся с места. Резкий, нетерпеливый гудок сзади – как удар хлыстом – заставил его вздрогнуть. Он машинально тронулся, чуть не задев бампер впереди идущей иномарки.

Тишина в салоне минивэна стала абсолютной. Геннадий не включил радио снова. Он ехал теперь в гробовой тишине, нарушаемой только гулом двигателя, шуршанием шин по мокрому асфальту и тиканьем поворотника, который он забыл выключить. Его взгляд блуждал по серой ленте дороги, по грязным сугробам на обочине, по мокрым крышам домов, за которыми скрывалось стеклянное здание офиса. Добродушное, привычно усталое выражение сменилось глубокой, немой печалью. Лицо осунулось, стало старше и жестче.

Он вспомнил, как Фикус на их последней встрече лет пять назад, уже взрослым, но все тем же шутом, устроил пародию на корпоратив РЖД прямо в кафе, изображая важного начальника. Как они хохотали до слез тогда. Как Валера Федоренко, ещё в погонах, но уже опухший от коньяка, утирал глаза…

Рука сама потянулась к магнитоле. Не для музыки. Он выключил радио совсем. Последний фоновый шорох исчез. Остался только рокот мотора и тишина.

Геннадий взглянул на пластикового медведя в футболке «Папа #1». Медведь ухмылялся глупой, вечной улыбкой.

– …Как так, Витька?.. – прошептал Геннадий в тишину салона, глядя на медведя, но не видя его. – Как так-то?

Он сжал руль до хруста в костяшках и прибавил газу. Офис РЖД приближался. Работа. Жизнь, которая катилась дальше, как этот минивэн по Ленинскому проспекту, увозя его от только что возникшей черной дыры в прошлом.

***

Квартира пахла дешевыми духами с оттенком клубники, пылью под кроватью и женским одиночеством, прикрытым кричащим розовым бельем. Роман Мишин лежал на спине, прислонившись к холодной стене из гипсокартона. Рядом, уткнувшись лицом в подушку и накрывшись спутанными волосами цвета меди, спала женщина. Он не помнил ее имени. Ирина? Света? Неважно. Ее спина, гладкая и бледная, поднималась и опускалась ровно.

В руке Мишин держал смартфон. Экран светил ему в лицо холодным синеватым светом. Он листал комментарии под последним постом в своем анонимном блоге «ПравдорубЪ».

«…и это чистой воды коррупция! Чинуши из Департамента ЖКХ снова в доле! Куда смотрят правоохранители? Скоро выложу пруфы! Ждите!»

Под постом уже копились первые отклики:

«Ты лучший! Долой уродов!»

«Опять анонимка? Смелей, пацан, светись!»

«Заказуха! Сам такой же!»

Мишин хмыкнул. Его губы растянулись в холодную усмешку. Палец потянулся, чтобы ответить последнему – что-то язвительное про трусость и купленных троллей.

Внезапно тишину комнаты разорвал визгливый, назойливый звонок. На экране всплыло имя: «Гришин».

– Тьфу, – беззвучно выругался Мишин. Он метнул взгляд на спящую женщину. Та крякнула во сне и глубже уткнулась в подушку.

Он нажал ответ, прижал телефон к уху и свирепо прошептал:

– Витя? Чего звонишь? Время неудобное.

Голос в трубке был знакомым – высокомерным, с вечной ноткой менторства, но сегодня в нем сквозило что-то новое. Напряжение? Раздражение? Мишину было плевать.

– …Мишин? – Гришин даже не поздоровался. – Слушай сюда. Только что от Белова. Мицкевич. Погиб на СВО.

Роман замер на долю секунды. Его мозг, всегда работавший как штык, мгновенно проанализировал информацию: Мицкевич. Школьный приятель. Журналист. СВО. Логично. Риски профессии. Никакой волны тепла, печали или шока. Только холодная констатация факта, как еще одного пункта в сводке его блога.

– …Ясно, – пробормотал он в трубку, голос ровный, без интонаций. Он не спросил «как?» или «когда?». Это не имело значения для его картины мира. – Жалко.

В трубке повисла короткая пауза. Мишин представил, как Гришин на том конце ждет чего-то большего – слез? Воспоминаний? Слов поддержки?

– …Ну, вот так, – добавил Гришин, и в его голосе явственно прозвучало раздражение. – Похороны… будут. Белов или Камнев дадут знать.

– Ага, – коротко бросил Мишин. Его взгляд скользнул обратно к экрану смартфона, к мигающему курсору под гневным комментарием тролля. Его пальцы уже чесались ответить. – Сообщи.

Он не сказал «спасибо», не спросил деталей. Просто «сообщи». Как о смене графика мусоровоза.

– Бывай, – резко бросил Гришин, и связь прервалась.

Мишин опустил телефон. Не на тумбочку. Просто на край чужой постели, рядом со скомканными кружевными трусиками. Он не посмотрел на спящую. Его мозг уже вернулся к главному – к комментарию.

«Заказуха! Сам такой же!»

Его пальцы быстро застучали по стеклу экрана:

«Ты, анонимный диванный воин, лучше расскажи, сколько тебе заплатили за эту писанину? Или ты сам из той самой помойки? Жду ответа по существу, а не сопли.»

Он отправил сообщение. Удовлетворенно хмыкнул. Вот так. По существу.

Потом он откинулся на подушку, уставившись в потолок. Там висел дешевый стеклянный шар-светильник, покрытый пылью. Мысли о Мицкевиче пытались пробиться сквозь броню цинизма: Фикус… Тот самый, который фокусы показывал… Всплыл обрывок: Фикус в третьем классе, пытается вытащить кролика из шляпы со словами «Фикус-Пикус!» вместо «Фокус-Покус», а вместо этого вываливает на сцену гору конфетти. Смех в классе.

Мишин нахмурился. Неприятное ощущение. Как песчинка в глазу. Он резко потянулся за телефоном снова. Не для того, чтобы кому-то позвонить или погуглить новости. Он открыл другой браузер. Набрал в поиске: «Иск о защите чести и достоинства. Судебная практика. Образец.»