Тайна Азариуса. Книга 1. Черепаший остров

Глава 1

Книга 1

Черепаший остров

1 глава

Спокойную темную синеву ночи, медленно растворяющуюся в первых лучах восходящего солнца, взорвали отчаянные крики моряков, грохот и треск лопающегося дерева.

Высокие волны и подводное течение безжалостно вдавливали парусное судно в коралловый риф, опоясывающий, словно ожерелье, маленький океанический островок.

Вулканические камни и острые известковые полипы жадно впивались и вспарывали его заросшее ракушками деревянное брюхо.

Звонко трещали корабельные снасти и паруса; с покосившейся верхней палубы в воду кувырком летели люди, бочки, ящики и клетки с живыми птицами.

Сбивая друг друга с ног, в надежде спасти свои пожитки, моряки хватали и тащили к единственному уцелевшему веревочному трапу деревянные рундуки, тюки и пестрые узлы.

Островок, к которому прибился корабль, редко можно было увидеть на потертых картах мореплавателей. На этом клочке суши не было пресной воды, лишь птицы да морские черепахи облюбовали его. Так и повелось, что между собой моряки прозвали этот островок Черепашьим.

***

Две небольшие лодки были спущены на воду и плавно раскачивались на волнах возле разбитого корабля.

В одной обшарпанной посудине сидел боцман Хью. Его лицо с крепким квадратным подбородком было суровым, хитрые бегающие глаза внимательно за всем следили.

Моряк был невысокого роста, коренастый, с большими мозолистыми руками. Он был одним из тех немногих, кто не поддался панике и четко знал, что ему делать. Его правая рука лежала на резной деревянной рукояти пистолета, а левой он придерживал тугую повязку. Во время последнего сражения пушечное ядро пробило обшивку судна, и большая деревянная щепа, отлетевшая от борта, пропорола ему правый бок – к счастью, не задев внутренности.

Недалеко от боцмана, в другой тесной весельной лодке, абордажник по имени Жирар никак не мог разместить шестерых тяжелораненых, которые стонали и грубо бранили его.

На открытой палубе фрегата царил полный хаос. Громкие вопли о скорой гибели раздавались со всех сторон. Те, кто умел плавать, уже спрыгнули в воду, но таких было меньшинство.

Корабельный бондарь по имени Сибас, бросив свои пожитки, пробрался к единственной веревочной лестнице, растолкал своих товарищей и стал ловко по ней спускаться. Когда до бушующих волн оставалось совсем немного, в его испуганных глазах вспыхнула искорка надежды. Присев, он изо всей силы оттолкнулся от ступеньки и благодаря своим длинным ногам сумел запрыгнуть на корму лодки, в которой находился Хью. Сибас с облегчением перевел дух, и его мучнисто-белое лицо порозовело.

Хью удивленным взором впился в долговязого ловкача. Отложив весло в сторону, он выхватил из-за пояса пистолет.

– Это лодка для «жирных гусей»! Приказ капитана! – скривив страшную гримасу, гаркнул он. – Я только и ору об этом, черт тебя дери!

В замешательстве Сибас прикусил губу, посмотрел на боцмана и взмолился:

– Но я не умею плавать, Хью! Морские черти заберут меня!

– Убирайся! – прохрипел боцман и направил дуло пистолета в грудь бедолаги. – Здесь неглубоко! До берега не больше сотни шагов! Доберешься!

Сибас повернул голову и взглянул на плывущих к острову людей. Некоторые из них даже умудрялись плыть со своей незатейливой поклажей – тряпичными узлами и мешками. Затем он бросил взгляд на Жирара, находящегося в соседней лодке, тот предусмотрительно держал в руках мушкет, направленный в его сторону.

– У меня лодка для тяжелораненых! Приказ капитана! – крикнул Жирар.

Моряк снова посмотрел на боцмана, который на его глазах взвел курок пистолета.

– Не заставляй меня продырявить тебе грудь, Сибас! – ледяным голосом сказал Хью. – Поглоти меня, бездна, если я не сделаю этого!

Бондаря передернуло; он прекрасно знал, что если сейчас же не спрыгнет в воду, то ему конец. Он посмотрел на пенистые волны и дрожащими губами пробормотал себе под нос: «Морские черти, только не забирайте меня… Клянусь, я отдам вам часть своей доли!»

– Прыгай, черт тебя дери! – заорал боцман и стал медленно нажимать на спусковой крючок.

Съежившись от страха, Сибас сделал глубокий вдох, закрыл глаза и, оттолкнувшись от борта лодки, полетел в воду. Стремительно погружаясь, он вытянул ноги в струну в надежде ощутить твердое дно. Но его не было…

Подводное течение подхватило несчастного и потащило вниз, туда, где прибрежное мелководье резко обрывалось и уходило вглубь, образуя воронкообразную впадину с почти отвесными краями.

Вытянув шею, бедняга хаотично замахал руками и задрыгал ногами, стараясь всплыть, но его неумелые движения были бесполезны. В ужасе, пытаясь закричать, он открыл рот. Соленая вода стремительным потоком хлынула ему в горло, быстро заполняя легкие. От удушья и боли человек вытаращил глаза и увидел внизу разинутую пасть океана, засасывающую его в бесконечную черную бездну.

***

Нижняя палуба корабля была почти полностью затоплена. Судовой врач по имени Каледо сбежал с верхней палубы по лестнице вниз и, перескочив третью ступеньку, прыгнул в темноту. Оказавшись в воде, которая доходила ему до подбородка, он сделал несколько шагов и остановился. Движения сильно стеснял заляпанный кровью бархатный камзол, который мгновенно намок, сделавшись тяжелым и неудобным. Скинув его, доктор остался в льняной рубахе. Морская вода смыла с его сухого жилистого тела липкий пот, и доктор, наконец, почувствовал небольшое облегчение. Прошедшие сутки были настоящим адом – не сомкнув глаз, без сна и отдыха он неустанно оперировал раненых в своем судовом лазарете.

Доктору было чуть больше тридцати лет– худой, смуглый. Небольшие усы и аккуратно стриженная бородка скрывали щербинки от оспы на щеках и подбородке. Большие, глубоко посаженные глаза смотрели открыто и бесхитростно, излучая мягкий обволакивающий свет. Изучать врачебное дело он стал по воле своей матушки, когда она привела его к знакомому лекарю и упросила того взять сына к себе в помощники. Тогда-то, будучи совсем мальчишкой, он стал осваивать секреты медицины, научился собирать лекарственные травы, варить отвары, изготавливать порошки и пилюли. Каледо был старательным учеником, что сулило ему в будущем превзойти своего учителя и открыть собственную практику. Но судьба уготовила для него иной путь… и случилось это тогда, когда однажды он поднялся на борт корабля и увидел перед собой необъятную водную гладь, простирающуюся до самого края горизонта. У него перехватило дух – море покорило его раз и навсегда. Вскоре он собрал свои вещи, попрощался с матушкой и отправился в свой первый морской поход. Потом ему не раз доводилось пересекать холодные северные моря и теплые океаны, не раз приходилось преодолевать мертвые штили и бушующие штормы. Случалось всякое, но неизменно было лишь одно – он уже не мог жить без необъятного простора, без рокота волн и завывания ветра в снастях. Суровая морская жизнь научила Каледо мастерски владеть не только ампутационным ножом, но и своей излюбленной трехгранной дагой. Однако он крайне редко вступал в ближний бой, капитан всячески оберегал его: потеря врача стала бы для команды значительной и трудновосполнимой утратой.

Изо всех сил загребая руками, словно веслами, Каледо двинулся вперед, на ходу отплевывая соленую воду. Хотя его движения были быстрыми и порывистыми, продвигался он медленно – ноги постоянно спотыкались о затопленные ящики, бочки и грубые скамьи.

Когда воспаленные глаза привыкли к темноте, он увидел тела утопленников, которые всплывали то тут, то там; их синие разбухшие лица с открытыми, мутными глазами смотрели на него укоризненно и злобно. Его усталое хмурое лицо стало еще мрачнее и, оттолкнув в сторону плывущего на него мертвеца, он двинулся дальше.

Сквозь шум воды стали пробиваться глухие стоны и вопли раненых. В другой раз Каледо непременно откликнулся бы на их предсмертные крики – но не сейчас. Сейчас у него была совсем другая цель.

Через несколько шагов он услышал отчетливый всплеск. В полумраке появились темные силуэты – это были моряки, несущие на руках покалеченных товарищей. Они с трудом пробирались к лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Из двух лестничных проемов корабля уцелел только один; второй был завален громоздкими обломками мачты и рваными парусами.

Крепкий малый по прозвищу Кружка с красным и одутловатым от пьянства лицом, разглядев в полумраке Каледо, выкрикнул:

– Плохи дела, док! Столько братцев богу душу отдали! Кого можем – спасаем! – и кивнул на стонущего раненого, которого держал на руках. – Вот такие дела! Поглоти меня, бездна!

В ответ Каледо лишь покачал головой и, не останавливаясь, протиснулся мимо них.

– Там живых уже нет, – прохрипел Кружка, глядя в затылок поспешно удаляющемуся доктору.

– Мой саквояж в лазарете. Забрать надо! – бросил через плечо Каледо.

Пройдя еще c десяток шагов, врач добрался до нужного места. В нос ему ударил резкий запах аммиака и уксуса. Жидкости из разбитых колб вытекли в воду, и теперь их тяжелые пары поднимались вверх и смешивались с затхлым воздухом. Каледо устало выдохнул, вытер мокрое лицо ладонью и огляделся по сторонам – все было затоплено, все не на своем месте.

Сделав глубокий вдох и задержав дыхание, врач нырнул. Открыв под водой глаза, он увидел невообразимый беспорядок: перевернутый стол, лавки, шкаф, ящики. Среди затонувших вещей ему кое-как удалось отыскать саквояж с необходимым врачебным инструментом. Теперь осталось собрать пузырьки с лекарственными настойками, порошками и пилюлями.

Доктор выныривал, заглатывал удушливый воздух и снова погружался в омерзительно соленую воду, которая нещадно разъедала глаза. Ловкими пальцами он хватал и складывал в свой большой саквояж склянки и пузырьки – плоские, пузатые, большие и маленькие. Но то, что нужно было найти во что бы то ни стало, никак не попадалось ему на глаза.

Вынырнув в очередной раз, он раздраженно воскликнул:

– Проклятье! Куда же ты запропастилась? Ну, где же ты, черт тебя возьми! – и, глубоко вдохнув, снова погрузился под воду. Воспаленные от морской соли глаза болели так, словно в них насыпали битого стекла, и Каледо уже с трудом различал предметы. Он добрался еще до одного рундука, обшарил и его, но тоже все тщетно.

Вдруг раздался глухой хруст, от удара мощной волны судно сильно качнуло в сторону. Потеряв равновесие, он кувыркнулся под водой и упал ничком, из его рта вырвались пузыри воздуха и устремились вверх. Опираясь руками о палубу, он стал было подниматься, но тут же замер: под лавкой, среди бултыхающегося барахла, мелькнула стеклянная бутылочка желто-коричневого цвета, которую он так долго искал. Сделав несколько гребков, Каледо схватил склянку с настойкой опиума и конопли и тут же всплыл.

***

Ночь медленно отступала. Полоса на горизонте окрасилась в розовой цвет, пушистые облака лениво плыли по светлеющему небу. Лучи солнца набирали силу и пытались залезть в самые укромные уголки каюты капитана, которая занимала надстройку на верхней палубе корабля и еще не была затоплена.

Лязгнул замок, и дверь с грохотом распахнулась. Капитан Ноэ ворвался в свою каюту, резко остановился возле массивного стола и быстрым движением руки перевернул его. Бумаги, путеводные карты и множество других нужных и важных предметов, которыми он был завален, разлетелись в разные стороны, словно испуганные птицы. Выхватив из ножен короткую абордажную саблю, Ноэ присел на корточки, вставил широкий клинок между двумя досками палубы и сильно надавил на рукоять. Повязка на его раненой руке пропиталась свежей кровью, и несколько капель скатились по запястью, испачкав кружевной манжет. Доска с треском приподнялась, открыв тайную полость, в ней был спрятан небольшой кованый сундук. Не обращая внимания на боль, капитан, одним рывком вытащил его и поставил перед собой. Затем он снял с шеи кожаный шнурок с болтающимся на нем ключом, открыл замок и с усилием откинул тяжелую крышку. До самого верха сундук был забит луцинитами – редчайшими драгоценными камнями оранжевого цвета. Солнечные лучи радостно закувыркались на их острых гранях, заливая каюту искристой завораживающей дымкой.

– Святые утопленники! Ну как же мне нравится этот божественный свет! – воскликнул Ноэ, на мгновение замерев от увиденного. Солнечный лучик скользнул по его мужественному обветренному лицу, он прищурился и откинул за спину локон парика. Быстрым движением он вытащил из небольшой кожаной сумочки, которая была прикреплена к ремню его штанов, маленький замшевый кошель и зачерпнул в него горсть камней. Крепко завязав мешочек, он сунул его обратно. Заперев крышку сундука, капитан невольно бросил взгляд на валяющийся рядом большой серебряный подсвечник. В его массивном отполированном основании он увидел свое отражение и едва узнал в нем себя – злое, не напудренное, покрытое потом лицо и дикий взгляд жестких колючих глаз. Помятая, опаленная огнем шляпа с надломленным пером нелепо съехала набекрень, под ней свисал жалкими паклями белый растрепанный парик. Расшитый серебром камзол не первой свежести с пятнами крови на рукавах лишь добавлял всему образу устрашающей нелепости. Ноэ скривил губы – человек в отражении в точности повторил его гримасу и издевательски оскалился. Схватив сундук, капитан подбежал к двери и сильным ударом ноги распахнул ее. Крепко держа захваченные драгоценности Святого Ордена, он стремительно выбежал из каюты.

***

Обгоняя друг друга, волны игриво прибивали к безлюдному песчаному берегу расколотые доски, обрывки снастей и множество других изломанных и покореженных предметов, попавших в воду после крушения корабля. Все, что не утонуло и не было унесено течением в открытый океан, теперь кувыркалось в пене прибоя.

Среди качающихся гребней показался человек, который по воле злого рока оказался на этом одиноком, богом забытом клочке суши. Одной рукой он раздвигал перед собой воду, а другой волочил за собой большой тряпичный узел.

Суетливые крабики, подняв цепкие клешни, бегали по мокрому песку и торопливо рыли свои маленькие домики. Неожиданно их безмятежное спокойствие нарушил незваный гость, сапоги которого захрустели на мокром песке. Рассерженные мелкие членистоногие кинулись врассыпную – одни забились в свои норки, другие погрузились в ватно-белую морскую пену.

Высокий худощавый человек с трудом передвигал ноги. Его черные коротко стриженные волосы, изрядно выгоревшие на солнце, торчком стояли на макушке. На обветренном загорелом лице выделялись живые озорные глаза, окруженные россыпью мелких лучистых морщинок. Пирата звали Васко, но мало кто помнил имя, данное ему при рождении, – все знали его под прозвищем Ворона. Если присмотреться, то в нем, и правда было что-то от вороны: крючковатый нос с горбинкой и круглые, близко посаженные глаза.

Ворона бросил свою ношу под ноги, обернулся и взглянул на судно, с которого ему посчастливилось спастись – это был трехмачтовый фрегат с мощным вооружением, свежие рваные пробоины от пушечных ядер зияли по всему корпусу, от названия остались только буквы «лона». Флага не было, на единственной уцелевшей мачте болтались рваные спущенные паруса.

Недовольно поморщившись, пират отвел глаза: ему больно было видеть предсмертную агонию корабля, ставшего для него вторым домом. Он перевел взгляд на неспокойный океан, где среди волн разглядел подплывающего к берегу лоцмана Филиппэ. Моряк греб одной рукой, а второй придерживал на плече небольшой кожаный баул, который всячески старался уберечь от едкой соленой воды.

Ворона посмотрел в рассветное небо и блаженно растянулся на песке.

Широко раскинув руки, он громко воскликнул:

– Жив! Поглоти меня, бездна! Земелька под ногами! А я, думал – каюк. Ан нет! Васко еще поживет на этом свете! Э-ге-гей! Значит, рано моим косточкам лежать на дне морском!

Крепкий коренастый лоцман выбрался из воды и, хромая на левую ногу, в следствии старой залеченной травмы бедра, побрел к своему радостному товарищу. Вода потоком струилась по его штанам, стекая в сапоги. По намокшей от брызг жесткой шляпе, скатывались соленые капли и искорками сверкали на щеках и черной бороде с прожилками седых волос. Если бы синий бархатный кафтан не был таким выцветшим, то лоцмана можно было бы спутать с городским вельможей средней руки. Его рубаха с лежачим кружевным воротником, хоть и была испачкана порохом и пятнами грязи, не выглядела истрепанной. На моряке были короткие штаны с множеством пуговичек под коленями и по бокам. Перекинутая через левое плечо, широкая перевязь была сшита из кожи и парчи, на ней были подвешены деревянные трубочки для пороха; к поясу пристегнут палаш с посеребренным эфесом и прямым клинком. На смуглом немного вытянутом лице выделялся прямой узкий нос и большие черные, продолговатые, словно маслины, глаза – черты, которые явно выдавали в нем восточные корни. Хотя мать никогда не говорила, кто его отец, маленький Филиппэ считал таковым одного знатного философа и математика, приехавшего из Султаната Желтых Песков. В поисках лучшей жизни философ исколесил полмира и в итоге, устав от скитаний, обосновался в их маленьком городишке. Вывод о родстве с ним маленький Филиппэ сделал по трем причинам: во-первых, мама каждое утро носила ученому парное молоко; во-вторых, когда он стал постарше и увлекся счетоводством, математик подарил ему книги; и в-третьих, у них обоих были курчавые темные волосы. На прямой вопрос, заданный им – не является ли он его отцом, философ ответил уклончиво и быстро перевел разговор в другое русло. Больше об этом Филиппэ речь не заводил. По прошествии некоторого времени от иноземца и вовсе след простыл. По всей видимости, он вновь вернулся на родину, по которой сильно скучал.

Лоцман опустил свою поклажу на песок, сел рядом с товарищем и бесцеремонно высморкался. Сняв сапоги с голенищами чуть ниже колен, он вылил из них воду и сразу же надел снова, чтобы мягкая козья кожа под набирающим силу солнцем не дала усадки и не скукожилась. Без лишних эмоций Филиппэ раскрыл баул и внимательно осмотрел свои сокровища – навигационные приборы, которые считал глазами и ушами корабля.

Увидев, что, несмотря на все его предосторожности, вода все же добралась до хронометра, компаса, секстанта и лага, лоцман, расстроено, воскликнул:

– Вот дьявол! Сушить… срочно сушить!

Он принялся аккуратно доставать приборы и по очереди раскладывать их на плоском вулканическом камне – подобными камнями и кусками застывшей лавы была усеяна вся прибрежная полоса.

– На твоем месте, Ворона, я бы не слишком радовался. Думаю, долго нам не протянуть, – буркнул Филиппэ, не отрываясь от своего занятия.

Ворона оторвал затылок от песка и уставился на приятеля.

– Что за мрачные мысли у тебя, братец?

– А как без них? Святоши идут по нашему следу. Рано или поздно приплывут сюда, – ответил лоцман и подтащил еще один плоский камень, – Тогда нас всех точно вздернут.

Ворона выкатил глаза.

– Даже если сейчас они нас и преследуют, то здесь искать точно не будут! – воскликнул он. – Здесь же гиблое место, кругом рифы. Все обходят его стороной! Пораскинь мозгами, Филиппэ: если бы нас не выбросило сюда течением, нас бы здесь и не было.

– Ну-ну, – пробурчал лоцман и, открыв крышку компаса, стал вытряхивать из него воду. Затем, положив прибор на камень, окинул пристальным взглядом раскорячившийся на рифах фрегат и кивнул в его сторону: – Только на чем мы отсюда отчалим? Бьюсь об заклад, что «Беллона» скоро пойдет ко дну, – с этими словами, он протянул руку, предлагая пари.

Ворона, не обращая внимания на предложенный вызов, подложил для удобства под голову мокрый узел со своими спасенными пожитками.

– Потонет, так потонет… Плотник что-нибудь придумает, – и, посмотрев по сторонам, добавил: – А ничего себе, милый островок, я тебе скажу…

Лоцман покачал головой, достал из саквояжа промасленную тряпицу и начал протирать ею секстант, поворачивая его так и сяк, разрабатывая плавный ход механизма.

– Ладно, Ворона, допустим, что ты прав и они нас здесь не найдут. А плотник что-нибудь да смастерит. Но все равно шансы выжить у нас невелики. Пресной воды здесь нет. Так что, братец, скоро нам придется драться между собой за каждый глоток влаги, которую только удастся найти на этом поганом островке.

Ворона привстал, вынул из кармана своих широких выцветших штанов замшевый кисет и отмахнулся от приятеля.

– Да брось ты! Тебе лишь бы тоски нагнать. Как-нибудь выкрутимся! – Ворона раскрыл мешочек с табаком. Улыбка моментально вспыхнула на его лице, обнажив неровные желтые зубы с рыхлыми болезненными деснами, и он весело воскликнул: – Табачооок! Почти не промок, родненький…

Из другого вместительного кармана Ворона извлек огниво и курительную трубку. Ловкими пальцами быстро забил ее табаком, высек искру и сладко затянулся.

– Кхе-кхе! Ничего, братец, прорвемся! Не из таких передряг выбирались!

Он сделал еще одну глубокую затяжку и протянул дымящуюся трубку товарищу.

Тот отложил в сторону потертый бронзовый лаг и, разогнув спину, взял ее. Такое угощение стоило того, чтобы оторваться от механизмов. Сделав затяжку, Филиппэ громко закашлялся.

– Кхе-кхе! Ты что сюда положил? Крысиный помет, что ли?

Ворона пискляво засмеялся:

– Что, братец, ядрененький? Это еще с Тигунааки табачок. Вы-то, олухи, свой уж давно скурили, а я вот сберег, курю по чуть-чуть.

Бросив взгляд на синий океанский простор, Ворона увидел среди прибрежных волн лысину и, указывая на нее, воскликнул:

– О! Смотри! Джакоба! Точно, Джакоба!

Джакоба был старым и всеми уважаемым моряком, который много видел и много знал, на корабле он исполнял обязанности мастера парусов. К тому же он безупречно разбирался во всех законах пиратского кодекса и часто становился судьей во время бурных споров и разногласий среди членов команды. Его часто сравнивали с вяленой треской, и дело даже не в том, что он был таким же высохшим и просоленным, а в том, что он был так же незаменим для команды, особенно в самых сложных и непростых ситуациях.

Весь в клочьях белой пены, Джакоба на карачках выполз на берег. Моряк был сильно изможден, и его хмурое морщинистое лицо выглядело более зловещим, чем обычно. Большие капли на его плешивой голове сверкали и рассыпались радугой в лучах разгорающегося солнца. С виду могло показаться, что старик слаб и немощен, если бы не его глаза – живые, блестящие и жадные до жизни. Широкая рубаха и когда-то роскошный парчовый жилет, расшитый лилиями и павлинами, прикрывали высохшее тело с дряблой кожей, усеянной шелушащимися грязно-коричневыми пятнами. На спине, словно звезды на небе красовались многочисленные шрамы от картечи, а на груди белел большой грубый рубец, оставленный саблей. Старый пират страдал подагрой, ревматизмом и цингой, а также скупостью и алчностью. Болезни и пороки изрядно портили ему нервы и доставляли немало хлопот.

Ворона и Филиппэ бросились к нему на помощь.

– Спасибо, братцы! – шамкая беззубым ртом, воскликнул Джакоба и поднялся с колен, опираясь на руки своих товарищей.

– Как ты, дружище? – озабоченно спросил Ворона.

– Паршиво, – заохал старик, переступая по песку босыми ногами. – Беда…Беда… Висеть мне на рее! Опять я нищий… Старый нищий дурак!

– Что стряслось?!

– Теперь это все мое состояние, – с горечью сказал Джакоба и потеребил потертую золотую серьгу в ухе. – Случись мне умереть на берегу, так и похоронить не на что будет.

– Так что с тобой стряслось? – вскинув брови, переспросил Филиппэ.

– Беда стряслась…Кошель мой рассыпался. Черт бы его побрал… А там… эх… все мои сбережения! Старый дурак! Надо было его к ремню привязать, а я его в руках нес для надежности. В воде очутился – волна отнесла на глубину, пришлось руками грести. Тут он и развязался. Все мое золотишко и высыпалось… – по морщинистой щеке старика покатилась крупная слеза, и его мокрое от брызг, изрезанное глубокими морщинами, озлобленное лицо стало жалким – но лишь на одно мгновение. В этом дряхлеющем теле прятался твердый, решительный характер. Жизнь выковала его так, словно это сделали кузнецы-оружейники, используя особенные секреты своего ремесла.

– Да, экая досада! Но ты не огорчайся, старина, – поддержал его Филиппэ. – Еще возможно сыскать твое добро. Ведь глубина здесь небольшая. Я помогу. И дно здесь не илистое. Может, что и отыщем.

– А потом, братец, не забывай про куш, который мы в этот раз заграбастали! – добавил Ворона. – Это баснословные деньжищи! По сравнению с тем, что ты получишь, твое потерянное добро – сущий пустяк, о котором и говорить не стоит.

– Но те-то мои кровные, сколько я их копил… Их бы к этому кушу прибавить, вот было бы дело… – прокряхтел старый пират и добавил: – Ладно, что уж теперь… Главное, Богу душу не отдал.

Он смахнул с головы капли воды и заглянул в лицо товарищу.