На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 2

© Алексей Николаевич Бузулуков, 2025

ISBN 978-5-0064-3050-1 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-3034-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТ АВТОРА

Уважаемый читатель! Этот роман основан на рассказах моего отца – Николая Степановича Бузулукова, участника Великой Отечественной войны, воевавшего с ноября 1943 года в частях 1-го Украинского фронта. Чтобы подтвердить истории, услышанные когда-то от него, я в течение нескольких лет работал с документами в Центральном архиве Министерства обороны РФ.

Все события в романе максимально сопоставляются с реальными событиями, датами и географическими привязками к местности в тот период.

Материалом для сбора информации послужили не только архивные документы, но и другие официальные источники документально-исторической литературы. Это краткие военно-исторические очерки: «В пламени сражений. Боевой путь 13-й армии»1 и «Выстояли, победили!..»2, а также многие документы и материалы из других ресурсов.

Основные герои, представленные в романе, – люди, принимавшие участие в боевых действиях и других эпизодах, имевших место в жизни моего отца и его друзей. Кроме историй, что происходили с действующими лицами, я частично описал хронологию боевого пути некоторых частей стрелковых дивизий и соединений, входящих в состав 1-го Украинского фронта.

В романе, как в любом литературном произведении, присутствуют вымышленные персонажи и происходят выдуманные события, поэтому фамилии героев, номера воинских частей мною умышленно изменены.

Прошел не один десяток лет после этой войны, на полях жестоких и кровопролитных боев которой остались лежать миллионы советских солдат; их не дождались невесты, матери, отцы и дети, они не смогли им рассказать о себе и не смогли рассказать о том, что им довелось пережить. Я хочу, чтобы мы помнили о них и передавали эту память будущим поколениям.

Чтобы помнили

Стоял жаркий июньский день. Солнце зашло в зенит и нещадно пекло с высоты чистого, без единого облачка неба. На командном пункте второго дивизиона, который находился на вершине холма и был хорошо замаскирован, Анатолий дежурил у телефона.

Скрываясь от зноя под маскировочной сетью, Дружинин услышал, как загудел зуммер дивизионного телефониста. С другого конца провода связист сообщал, что с наблюдательного пункта разведчики заметили у большого дома активное движение людей и скопление автомашин.

К трубке подошел сам командир дивизиона. Капитан Махлеев, слушая доклад разведчика, припал к стеклам стереотрубы. Схема целей у стоящих в обороне дивизионов всегда обновляется, как и сами расчеты для стрельбы. Опытный в своем деле капитан, положив трубку, подошел к буссоли. Он измерил угол и дал команду телефонисту соединить его с шестой батареей. В траншее стояла вторая стереотруба, которой капитан не пользовался. Дружинину не терпелось взглянуть на то место, куда должны скоро улететь снаряды наших гаубиц.

– Товарищ капитан, а можно посмотреть? – обратился он к Махлееву, указывая на прибор.

– Можно, Толя, только подожди немного, сейчас я тебе ее подготовлю, – ответил по-доброму капитан и подошел к стереотрубе. Несколькими профессиональными движениями он без особого труда настроил прибор, наведя его на цель. – Готово, Анатолий, можешь теперь наблюдать, – улыбнулся офицер, продолжая свою работу.

– Клязьма на связи, – доложил телефонист.

– Ориентир номер семь, право двадцать, ниже три, большой отдельно стоящий дом. По скоплению людей и автомашин противника первому: один снаряд – огонь! – отдал команду капитан.

Телефонист продублировал его слова, и там, далеко на батарее, закипела работа. Через несколько минут за спиной ухнул выстрел гаубицы. Справа над головами прошелестел двадцатикилограммовый снаряд. Дружинин с капитаном припали к линзам приборов.

Через несколько секунд прямо за длинным домом вверх взметнулись комья земли и серое облако дыма. Еще через несколько секунд донесся звук разрыва снаряда. Махлеев внес поправки, и телефонист продублировал их на батарею. Вновь после выстрела зашелестел снаряд, и в этот раз он взорвался ровно посередине дома, развалив здание пополам от самой крыши до фундамента. В воздух полетели кирпичи, доски, черепица; огромное черное облако дыма окутало строение; пламя стало яростно пожирать находящееся внутри имущество. Цель поражена, доложил батарейцам телефонист.

– Давайте еще, товарищ капитан! – довольный работой артиллеристов и вошедший в азарт, крикнул Дружинин, отрываясь от приборов.

– Нет, не могу, Толя, лимит! – с сожалением произнес капитан, сжимая губы.

– Эх! Жахнуть бы по ним еще парочкой снарядов для полного комплекта, – сокрушался Анатолий, вновь припадая к стереотрубе. Возле горящего дома суетились люди, спешно разъезжались машины. «Жаль, что придумали этот лимит в обороне», – с досадой в сердце подумал Дружинин, усаживаясь на снарядный ящик.

День подходил к концу. На севере, освещенные ярким вечерним солнцем, красовались белые ватные облака, похожие на вершины снежных гор; с запада, более напоминающие грозных исполинов, на них надвигались темные тяжелые тучи, края которых светились еще в ярких, но уже остывающих к вечеру солнечных лучах. Белоснежные облака Анатолию больше напомнили снежные сугробы, которые наметало зимой к низеньким стенам степных землянок в его далеком Казахстане. Мысли в один миг унесли его в ранее детство, когда он был совсем ребенком, когда еще жив был прадед Афанасий, запомнившийся ему всего по нескольким эпизодам.

В тот февральский день буран безумствовал в заснеженной степи. За узкими окнами и саманными стенами степного шалаша хозяйничала непогода, завывая загадочными, порой даже страшными звуками в печной трубе. Слабенький старичок с редкой пушистой сединой вокруг покрытой пигментными пятнами лысины, сгорбившись и слегка покачиваясь, сидел на кровати. Уставившись отрешенным взглядом в одну точку, прадед явно вспоминал что-то из своей прошлой жизни. Он уже плохо слышал и слабым старческим зрением в постоянном полумраке совсем перестал различать лица родных людей. Устав от жизни, Афанасий, превозмогая боль, которая была во всех клетках его дряхлого тела, с умилением вспоминал те годы, когда он был молод и полон сил.

– Да-а-а!.. А жисть-то совсем короткыя… – со вздохом произнес Афанасий. – Што тама на дворе, так и мятёть? – спросил он после паузы, глядя в сторону играющей детворы.

– Мятёть, дедусь, мятёть, – крикнул ему на ухо подбежавший правнук Матвей.

– А я вота сижу да и нагадываю, какая у осьмидесятом годе зима была. Мы тады ишо шалашами в Калмыкии жили, – слабым, скрипучим голосом затянул прадед историю, которую рассказывал уже не в первый раз. – У-у-ух! Не приведи бог! Ажно вспоминать один страх, какая зима тады была. Как щас помню: крутить, мятёть! По три!.. по чатыре!.. а то и по пять дён мятёть! Господи, спаси и сохрани! Не-е-ет! Щас таких зимов нету! – опираясь на свой батожок, вспоминал прошлые годы Афанасий, прищуривая глаза.

– Дедусь! Вы же давеча говорили, што енто в одна тыща осемьсот семьдесят седьмому годе было́. А теперь говорите, што в осьмидесятом, – заметил неточность в его воспоминаниях правнук Матвей.

Анатолий не одобрял поведение своего старшего брата, с усмешкой задающего прадеду подобные вопросы. Было как-то за него неловко.

Считать Матвея научила бабушка, и непоседливый внук, на ее удивление, сравнительно быстро освоил эту науку. Василиса Васильевна была грамотной женщиной; долгими зимними вечерами, собирая вокруг себя своих снох, она читала им Евангелие. Занятые шитьем или вязанием невестки по наставлению свекрови познавали Слово Божье и учили из Ветхого Завета псалмы.

Анатолий, хоть и был младше Матвея на два года и еще не умел считать, но уже понимал, что с беспомощным стариком так обращаться нельзя – нехорошо. Он же старенький, потому мог и забыть, в каком именно году это происходило.

– Ась? – не расслышав вопроса и приложив к уху ладонь, переспросил старый Афанасий.

– Надысь вы говорили, што енто в семьдесят седьмому годе было́, – громко, на весь шалаш кричал неугомонный Матвей.

– Ось я табе щас под зашлык как дам! Аль бадиком промеж лопаток! Тады ты у мене узнаешь, у какому годе енто было́, – вспылил Афанасий. Для острастки помахивая своим батожком на самого озорного из правнуков за то, что тот все подмечает. Играющая в мазанке детвора засмеялась, наполнив помещение хохотом.

– Цыц! Шантрапа босоногая! – закричал дед Сергей. – Ишь, чаво удумали – над стариком потешаться! Я вас щас быстро всех вот двухвосткою отхожу! – заступился он за отца, пригрозив детворе наказанием за насмешки над стариком. Дети сразу притихли, понимая, что преступили грань приличия. В помещении на некоторое время повисла тишина.

На хуторе деда отдельными шалашами жили еще трое его сыновей, и детвора большой гурьбой могла собираться в любом доме, так было заведено, и никто из взрослых этому не препятствовал. Вот и в этот вечер дети шумной толпой собрались в доме деда. Дед Сергей не очень любил гомон в своем жилище, особенно летом, в жаркий полуденный зной, когда взрослые после обеденной трапезы, пережидая жару, ложились отдохнуть.

– Так!.. А ну-ка, прекратили мене галдёж! В доме должно быть тихо, да так, штоб я слыхал, как муха́ летит! – строго наказывал дед, укладываясь отдыхать.

Тогда, чтобы не раздражать старика, дети уходили на улицу, устраивая игры в тени лабазов и пустующих конюшен. В зимние темные вечера, когда детворе играть было негде, кроме как в теплом доме, дед был менее строг, но спуску малышне не давал.

– Штой-то я озяб, – нервно подернул плечами старик. – Манькя, ну-ка, накинь на мене кожух, зябко мене штой-то стало. Такая кутерьма на дворе началася, – обратился Афанасий к жене своего внука так, как будто пурга была не там, на улице, а здесь, в теплом шалаше. Так, будто он всем своим старческим телом мог чувствовать промозглость и лютую стужу бушевавшей за стенами непогоды.

– Щас, дедусь, щас, – засуетилась Мария Ивановна, выискивая взглядом его изрядно потрепанный овчинный тулуп.

– Дедусь, может, вы приляжете? А я вас кожухом сверху-то и укрою, штоб теплее было́, – заботливо спросила сноха, громко крикнув на ухо старику.

– Да… пожалуй, прилягу, – согласился Афанасий, устремляя на сноху мутные, пораженные катарактой глаза.

– Вы не спешите, дедусь, не спешите… вот так… Щас я вас хорошенько укрою, и вы маленько поспите, – приговаривала Мария Ивановна, укладывая его в постель.

Анатолий смотрел, с какой нежностью и заботой мать относилась к деду своего мужа и как бережно она ухаживала за немощным стариком, почитая его прожитые годы.

День тому назад прадед стал по-стариковски капризничать. Не зря говорят: что старый, что малый. Анатолий, играя с братьями, часто наблюдал за прадедом, невольно запоминая все мелкие детали.

– Сяргей! – позвал он тогда сына, махнув слабой рукой в зазывающем жесте.

– Да, папаш, здеся я, – откликнулся Сергей. Он отложил в сторону лисью шкуру, которую разминал в руках после проведенной выделки и, подходя к отцу, присел на край его кровати. – Слухаю, папаш. Вы мене звали?

– Да. Слухай, што я табе сказать хочу. Штой-то Петькя мене совсем писем не пишеть да и подарков давненько не передаёть, – стал жаловаться старик, – а я ведь за им соскучился.

– Так ведь зима на дворе, папаш. Какие письма да подарки? Вон как в степу мятёть. Хто же в такую кутерьму гостинцы да письма передавать-то будет?!

– Та будя табе!.. Чаво енто ты мене сказки тута рассказываешь? А то я не знаю, ездють зимою на санях в степу аль нет. Тожеть мене, голову́ морочишь, – возмутился Афанасий. Его седые брови от негодования поднялись, на лоб накатились и без того глубокие морщины. – Вот што я табе скажу: запрягай-ка, Сяргунькя, лошадей, поеду-ка я к Пятру! А то, смотрю я, неважно тута у тебе стали относиться к мене да и кормить стали совсем худо…

– Да чавой-то вы, папаша, такое говорите?! Как енто вас плохо кормят?! – возмутился Сергей от неожиданного заявления отца.

– Не говори мене ничаво! Я знаю, чаво говорю… А раз так, значить, мене тута делать нечева, – протестовал отец, не на шутку удивив своим заявлением младшего сына.

Услышав слова старика, взрослые замолчали, свекровь со снохой от неожиданного поворота событий, переглянувшись, оставили свои занятия.

– Господи Иисусе Христе! Спаси и сохрани, – удивленно прошептала Василиса Васильевна, – чавой-то надумал наш папаша середь зимы?

Пребывая в расстроенных чувствах, хозяйка дома нервно прикрывала дрожащие губы подолом фартука. На несколько секунд задумался и сын Сергей. Он и на самом деле не знал, что ответить. Поистине, к отцу в его доме все относились с должным почтением. Никто не смел его обидеть и словом, а не то что делом, да и со стола ему подавался лучший кусочек. Так было заведено испокон веков: младший сын, как правило, оставался с родителями, оказывая почет и уважение старикам до последних дней их жизни. Поступить иначе – грех! А тут такое!

– Хорошо, папаш, – после короткой паузы и некоего замешательства вдруг заявил Сергей и нежно обнял отца за худенькие плечи. – Вот не сёдня так завтра буран успокоится – и поедем. Раз плохо у нас, значит, отвезу я вас к Пятру, как вы просите. Ваше слово, папаша, для мене закон. Как вы сказали, так тому и быть, – твердо сказал дед Сергей, поднимаясь с постели отца. – Манькя, собирай узлы папаше, не завтра так послезавтра отвезём его к Пятру, – подмигивая, обратился он к снохе.

Анатолий наблюдал за этой сценой, ничего не понимая: почему со слезами на глазах стояли в недоумении его мать и бабушка и почему улыбался дед Сергей, но при этом строгим голосом давал указания его матери?

– Сяргей Афанасич! Да куды ты повезёшь старика-то? Ведь зима на дворе! Ты никак сдуру обезумел на старости-то лет?! Он же по дороге у тебе в санях и околеет! – разводя руками, причитала бабушка, укоряя своего мужа за необдуманное решение.

Рядом с ней стояла расстроенная мать, концами косынки вытирая слезы. Это ей больше всех приходилось ухаживать за дедом. А вдруг теперь ее, сноху, и обвинят, что она недостаточно хорошо с этим делом справлялась да и кормила, наверное, плохо, раз старик начал жаловаться? «И что теперь будет?» – переживала Мария Ивановна, дрожа всем телом. Дед Сергей неторопливо подошел к вешалке у двери, надел шапку и с загадочной ухмылкой посмотрел на свою жену:

– Цыц, баба! – твердо повелел он. – Нихто в лютую стужу старика за столь вёрст к Пятру не повезёт – не причитай. Я ишо из ума не выжил, штоб с папашей так обойтися.

– Так ты ж сам яму сказал, што к Пятру отвезёшь.

– Правильно, сказал! А што я ишо папаше сказать должён был?! – последовал вопрос деда, поставленного капризами пожилого отца в почти безвыходное положение.

– А што ты мене ишо думать прикажешь? – немного успокоившись, недоумевала Василиса Васильевна. Рядом с ней, бледная как полотно, стояла перепуганная мать.

– Енто я потом вам всем расскажу, – лукаво подмигнул он своей снохе, немного успокоив несчастную. Накинув на себя кожух, дед, озадачив всех неизвестностью, вышел на улицу.

– Час от часу не легше! – в замешательстве развела руками Василиса Васильевна. – Ну вот скажи мене, што он опять удумал? А?! – недоумевая, обратилась она к своей снохе. Мария Ивановна, ничего не понимая, продолжала стоять посреди комнаты, пожимая плечами.

Теперь прадед Афанасий по нескольку раз в сутки интересовался погодой, с нетерпением дожидаясь, когда закончится ненастье. Наконец, на третий день ожиданий буран, бушевавший в степи, успокоился, и все обитатели хутора, кроме Афанасия и детей младше двенадцати лет, должны были выходить на работу – держать вал.

Конечно же, на улицу выходила и малышня, но работать ее никто не заставлял. А остальным – будьте добры, лопаты в руки и очищать территорию от снега, увеличивая высоту снежного вала до огромных высот. Тогда при метелях снег кружился и оседал здесь, у снежного вала, а вся остальная территория оставалась относительно чистой. Два дня с раннего утра и до темноты на большом подворье шла упорная работа. И только потом, на третий день, дед Сергей собрал всех, кроме прадеда Афанасия, у большого стола и горячим полушепотом стал излагать свой план и роль каждого из присутствующих в предстоящем спектакле. Он восседал на своем месте, а детвора, как воробьи разинув рты, собралась вокруг. Взрослые же стояли за их спинами и также в безмолвном молчании, с изумлением внимали дедовским словам.

Но вот инструктаж закончился, и все приступили к работе. В доме началась суета…

– Ты, Манькя, лучше одень деду бумазевую рубаху. Она теплее будет, – советовала Василиса Васильевна своей снохе, когда Мария Ивановна взялась переодевать деда Афанасия.

– Стяпан! – позвал дед Сергей своего сына.

– А-я? – тут же откликнулся сын.

– Достань деду из-под кровати новые валенки, а то енти у ево совсем худые, не дай бог, ишо старик озябнет в санях.

– Так я их ишо в осени́ в чулан отнёс.

– Иде они тяперяча лежат?! – нахмурив брови, удивился дед Сергей.

– В чулане, – в недоумении ответил Степан.

– А на кой… ты их туды засунул? Вот тяперяча давай вымай оттедва, – недовольно прикрикнул дед Сергей. Важно расхаживая по комнате, он продолжал руководить процессом.

– Ну вот тока посмотри на ево – чисто генерал! Ты, Сяргей Афанасич, ходишь прямо как ведмедь, все ноги мене уже отдавил, – возмущалась Василиса Васильевна, руководя делами снохи.

– Цыц, баба! Табе вон бабскими делами управляться – и занимайся ими, а мы тута сами разберемся́!

– Как же, сами… Смотри… Тока на ноги мене не наступай! – не унималась хозяйка, стараясь в этой суете ничего не упустить.

– Так! А вы, шантрапа босоногая, марш все на двор, штобы тута под ногами не путалися, – крикнул дед малышне, и детвора с шумом стала собираться на улицу.

– Манькя, ты из ларя конфеты достань, детишкам раздать надыть будет, кады папашу назад привезут, – напомнила Василиса Васильевна снохе о гостинцах. – Да… куды вы сломя башку бежите-то, окаянные?! Вот я вам щас по шея́м-то и надаю… – закричала бабушка на детей, которые, одеваясь на ходу и сбивая ее с ног, толпой понеслись к дверям.

– Сяргей Афанасич, а вдруг папаша всё поймёт, што ты ево обманул… што тады? – забеспокоилась Василиса Васильевна, сомневаясь в затее мужа.

– Цыц баба, ни галди. Ничаво он не поймёт. Ну чавой-то ты суетишься? Ты сама до ентих годов дожила, а так ничаво и не понимаешь. Он же старенький уже: ничаво не видит и ничаво не слышит, а капризничает просто так, от старости своёй, как дитя малое. Вот и всё. Покатаем старика по степу, он и задремлет малость. А потом сюды назад ево и привезём. А как приедет сюды, подумает, што к Пятру приехал. Главное, штобы малышня да и вы встречали деда так, как будто он на самом деле к Пятру приехал. И все дела!.. А опосля он всё одно забудет, што уезжал. Енто даже и к лучшему, што так получилося. Покатается папаша по степу, воздухом подышит да и спать будет лучше. Вот так вот, бабуся. Старый человек – што тяперяча поделаешь?! Господи, прости мене грешного.

– Ну смотри, дед, ты хозяин – табе виднее… – тяжело вздохнула она.

– А што мене делать ишо прикажешь?! Вот тока представь сабе, што люди скажут, ежели я ево к Пятру отвезу? Скажут, што Сяргей папашу сваво голодом заморил, а тяперяча к Пятру ево сбагрил. Так?! И как мене потом ентим людя́м в глаза глядеть? А с другой стороны, не выполнить волю папаши я тожеть не могу. Как я смею ево ослухаться? Да никак! Вот и думай, Василиса Васильна!..

– Да-а-а. Ну и дела!.. Господи, спаси и сохрани, – запричитала жена, продолжая сборы.

Афанасия нарядили, собрали, как положено, в дорогу и, бережно взяв под руки, не спеша вывели на улицу. Степан подвел под уздцы пару самых смирных лошадей, запряженных в широкие, с боковыми крыльцами сани.

Февральское солнце, отражаясь от снега, слепило глаза. Тихий, безветренный и погожий день радовал душу. Воробьиные стаи, перекрикиваясь, с шумом перелетали с места на место. Из катухов, конюшен и кошар слышалось блеяние овец, мычание коров и беспокойное ржание лошадей; протяжно подавали странные звуки верблюды. Кудахтанье кур сопровождалось заливистым пением голосистых петухов, гусиный гогот предвещал время приближающейся яйцекладки. Все это огромное хозяйство хутора, которое еще несколько лет назад он, Афанасий, как отец приезжал периодически инспектировать, теперь для него было безмолвным. Не слышал он этого живого разноголосого звука жизни, ранее так радовавшего его слух и душу. Жизнь промчалась так стремительно и так быстро, что он и не понял, как превратился в немощного и больного старика. Да! Жизнь действительно короткая!

– Не шибко, дедусь, давайте помаленьку… Вот так, садитесь вот сюды вот, – аккуратно усаживал в широкие сани своего деда Степан.

– Не шибко, дедусь, не шибко, не спешите, я вам подсоблю… вот так, – заботливо помогала старику с другой стороны Мария Ивановна.

– Ну всё, папаша, в добрый путь! До свидания! Пятру там от нас поклон сердешный передавайте. Вот вам и гостинцы детишкам ихним, – обнимая старика, приговаривала Василиса Васильевна, положив в руки свекра большую котомку со сладостями.

– Давайте, дедусь, до свидания. Господи, благослови! Как говорится, в добрый путь, – сжимая в объятьях деда, по-настоящему прощалась с ним и Мария Ивановна.

– Вам тожеть с Богом оставаться! С Богом, детка, с Богом… Господи, благослови, спаси и сохрани, – приговаривал Афанасий, довольный тем, что исполняется его отцовская воля.

– Так, шантрапа пузатая! А ну, бегом с дедусем прощаться, – скомандовал дед Сергей.

Детвора, заранее подготовленная к спектаклю, гурьбой с шумом и криками кинулась к прадеду.

– До свиданья, дедусь! До свидания! Приезжайте к нам еще! Мы вас будем ждать! Мы будем скучать!.. – галдели правнуки.

Вместе со всеми кричал и Анатолий, ожидая его быстрого возвращения и, конечно же, гостинцев, которые пообещал им дед Сергей. Афанасий, укутанный тулупами, едва несколько раз смог махнуть ослабевшей рукой, бережно облаченной в теплую меховую рукавицу.

– Ну чавой-то ты, Стяпан, копаешься́ там? Поехали уже, помолясь, – скомандовал дед.

– Ну-у-у! Залетныя! Пошли! – крикнул Степан, хлопнув легонько вожжами, и пара лошадей послушно и плавно тронулась с места к узкому извилистому проходу в снежном валу.

– Ну вы, папаша, и придумали концерт… – удивленно, с ухмылкой обратился к отцу Степан, когда сани выкатили за пределы хутора. – Дед-то не разблачит тебе? А то ведь тады нам всем не поздоровится…

– Ничаво он, сынок, не разблачит. Он и не поймёт, што назад ево привезли. Енто папаша так, от старости своёй капризничает, да и всё тута. Какая яму разница, иде жить – што у Пятра, што у мене. Ведь он уже ничаво не видит и не слышит. Яму, сынок, разницы уже нету… А отказать не можно. Надыть сполнять отцовскую волю. Он ведь мене папаша! Понимаешь?!

– Да понимаю… – призадумался Степан, поглядывая через плечо на укрытого тулупами деда. В силу своей молодости он не мог ни понять, ни представить себе, как может чувствовать себя старый человек. Только благодаря воспитанному с малых лет почтению к родителям и сединам дедов он знал, что обязан им отдавать должный почет и уважение. А до конца проникнуться этим он пока не мог.

Не прошло и получаса, когда Афанасий, тепло одетый и укрытый овчинными кожухами, задремал в конских санях, которые кружили по заснеженной степи всего в каких-то трехстах метрах от хутора.

– А ну-ка, Стяпан, посмотри, задремал папаша аль нет, – велел Сергей своему сыну, когда их сани нарезали очередной след вокруг хутора.

Степан, одетый по-зимнему тепло и основательно, кряхтя, поправил сползающую на лоб лисью шапку. Неуклюже повернувшись, он осторожно приподнял ворот овчинного тулупа. Дед мирно спал, изредка подергивая седыми бровями.

– Заснул дедусь… – улыбнулся Степан, поправляя ворот.

– Ну и слава богу! – вздохнув, успокоился Сергей.

Он вспомнил один из теплых весенних дней, когда старик был еще полон сил и, так сказать, со строгой отцовской инспекцией приехал на хутор сына: проверить, все ли в порядке у него на хозяйстве. Если да, то порадоваться, если нет, дать мудрый совет или отругать за нерадивость, а то и подзатыльник отвесить, если еще перечить надумает, хотя сын по возрасту сам имел внуков. Это время для хуторских жителей было особо напряженным. До наступления жарких летних дней нужно было успеть подстричь овец и провести санитарную обработку всего поголовья, а заодно и пересчет произвести. Для оперативности в такую пору приходилось нанимать временных рабочих. Вот как раз в один из таких дней приближающуюся к хутору фигуру Афанасия первым заметил один из наемных рабочих.