Невидимые петли

Анна и цифровой призрак

Синий свет монитора дрожал, как болотный огонёк, выхватывая из темноты пальцы Анны – они метались по клавиатуре, холодной и липкой от конденсата, оставляя отпечатки на стрелках «вверх» и «вниз». «Баланс – это зеркало, которое отражает наши слепые зоны», – прошелестел голос в голове, голос семинара по корпоративной этике, который она пропустила месяц назад. Цифры плясали, сливаясь в серую рябь: 10 000 руб. – Резервный фонд. «Стоп, – она вцепилась в мышку, чувствуя, как пластмассовый корпус впивается в ладонь. – Я не… Я не создавала этот счёт». За окном, в чёрном зеркале ночи, вспыхнул и погас фонарь, осветив на мгновение её отражение – бледное, с тёмными провалами вместо глаз. Где-то в шахте лифта загрохотали тросы, будто гигантский механизм перезагружался, готовясь проглотить её вопрос.

Она потянулась за чашкой, но кофе давно остыл, оставив на дне гущу, похожую на трещины в высохшей земле. «Или создавала?» – голос сорвался в шёпот, ударившись о тишину. Папка с меткой «Архив» хрустнула, как старая кожа, когда Анна дёрнула её из стопки. Пыль взметнулась спиралью, закрутившись в луче настольной лампы, и она чихнула, стирая с документа пепел – нет, пепла тут не было, это просто тень от руки дрожала на строке «Автоплатёж активирован 15.09.2023». «Пятнадцатое сентября…» – дата звенела в висках, как стеклянный осколок. В тот день мать позвонила ей в последний раз, но Анна сбросила звонок – дедлайн, графики, квартальный отчёт.

Лифт застрял между этажами, издав металлический стон. Анна вдохнула резкий запах перегретого пластика и нажала «Отменить платёж». Экран завис, превратившись в чёрный прямоугольник, где её лицо отражалось теперь целиком – глаза широкие, губы поджаты. «Нет, нет, нет, – она ударила по клавишам, чувствуя, как под ногтями застревают крошки от печенья, съеденного на бегу. – Вернись, чёрт!» Внезапно монитор вспыхнул ослепительно-белым, выжигая сетчатку, и в тишине прозвучал щелчок – точь-в-точь как звук захлопывающейся мышеловки.

Когда зрение вернулось, на экране горела единственная строка:

«Резервный фонд – ваша страховка от свободы».

За спиной упала ручка, покатившись под стол, а в ушах зазвучал смех – хриплый, механический, как скрип несмазанных шестерёнок.

Марк и спираль молчания

Мел скрипел, оставляя на доске белые шрамы, когда Марк обводил уравнение, сбившееся в углу – цифры сползали вниз, как слёзы. «Образование – это не конвейер, – прошептал он, сжимая ластик, крошки которого прилипли к потным пальцам, – но мы упорно штампуем детали». Солнечный луч, пробившийся через пыльные жалюзи, разрезал лицо Кати пополам: левая щека дрожала, правая была мраморно-неподвижна. Её тетрадь лежала раскрытой, страницы перекошены, будто кто-то рвал их в спешке. Листок с чужим почерком – аккуратным, без помарок – выпал на пол, и Марк поднял его, почувствовав, как шершавая бумага цепляется за заусенец.

«Почему? – он протянул листок, замечая, как её зрачки сузились, будто от вспышки. – Ты же решила контрольную на прошлой неделе. Сама». Катя втянула голову в плечи, будто школьная форма внезапно стала на два размера больше. За окном закричали вороны, и кто-то из класса захихикал – звук рассыпался стеклянными осколками. «Родители сказали… – она провела ладонью по краю парты, сдирая старую наклейку, – …что лучше списать, чем получить четвёрку». Последнее слово вырвалось шёпотом, словно «четвёрка» была ругательством.

Марк взглянул на плакат над доской: «Физика – наука о причинно-следственных связях» – буквы «следственных» потрескались, превратившись в «сле… ственных». Он провёл пальцем по ребру указки, оставив на металле жирный след. «Значит, цель – не понять, а избежать последствий? – он подошёл к её парте, и тень от его фигуры накрыла Катю, как вуаль. – Если я поставлю двойку за списывание, это будет… причиной или следствием?»

Она закусила губу, и капля крови выступила на белой коже. Где-то в коридоре грохнула дверь, зазвенели стёкла в шкафу с реактивами. «Они… они снимут меня с олимпиады, – голос Кати треснул, как пересушенный мел. – Скажут, что я позорю семью». Марк повернулся к доске, стирая ладонью половину уравнения – белая пыль осела на рукавах пиджака, смешавшись с перхотью. «Физика, – он бросил ластик в стакан, где плавали окурки мела, – учит, что любое давление рождает напряжение. – В классе запахло мокрым асфальтом из открытого окна. – Но никто не предупреждает, что рано или поздно… – он обернулся, видя, как Катя прячет руки под парту, будто там спрятана бомба, – …материал ломается».

Он подошёл к плакату, отклеил уголок с буквой «сле» и сунул обрывок в карман. «Завтра, – сказал он, глядя на часы, стрелки которых показывали без пяти свобода, – принеси своё решение. Даже если оно неправильное». Катя кивнула, и первая слеза упала на листок с чужим почерком, размыв синие чернила в фиолетовое пятно.

Лиза и синдром Само́сбывающегося прогноза

Шприц дрожал в её руке, игла подрагивая, как стрелка сломанного компаса, пока Лиза набирала инсулин – жидкость была холодной, словно вытянутой из глубины холодильника. «Пятый раз за год, Николай Васильевич, – она щёлкнула по цилиндру, выгоняя пузырёк воздуха, и капля повисла на кончике, сверкая под люминесцентной лампой. – Почему не соблюдаете диету?» Мужчина сидел на кушетке, его пальцы, покрытые машинным маслом, сжимали края бумажной простыни, оставляя серые отпечатки. За окном, сквозь трещину в стекле, дымила труба фабрики, и рыжий смог стелился по улице, как ядовитый туман.

«После смены… – он кашлянул, и звук был глухим, будто из пустой бочки, – …только шоколад даёт силы». Его рука потянулась к карману, вытаскивая плитку «Алёнка», обёртка которой слиплась от тепла тела. Лиза вздохнула, чувствуя, как запах какао смешивается с антисептиком – сладкая горечь заполняла комнату. «Силы? – она резко дёрнула жгутом его руку, и синие вены выступили, как реки на карте безысходности. – Вы же видите анализы. Это не сила, это петля».

Игла вошла в кожу, Николай вздрогнул, но не от боли – его глаза упёрлись в трубу за окном, где чёрный дым клубился, образуя кольца, как в детской игре с мыльными пузырями. «Там, на фабрике, – он кивнул в сторону, и цепочка на шее блеснула, – воздух такой, что к концу смены язык как наждак. А дома… – он развернул шоколад, отломив кусок с треском, – …дома жена плачет, что я опять в больнице. Круг замкнулся, доктор».

Лиза вытащила иглу, прижав ватку, пропитанную спиртом. Холодная жидкость растеклась по его коже, смешиваясь с потом. «Грязный воздух → усталость → тяга к сахару → диабет → усталость, – она произнесла это шёпотом, будто боясь, что стены услышат. – Вы правы. Петля». За дверью зазвенел тележкой санитар, везущий капельницы, и звук колёс по линолеуму напомнил Лизе детство – мать толкала такую же тележку в морге.

Николай встал, поправляя робу с логотипом завода – жёлтая шестерёнка, как на часах Судьбы. «Знаете, доктор, – он сунул шоколад в карман, оставляя на ткани жирное пятно, – когда я ем это, мне кажется, будто глотаю кусочки времени. Чтобы дотянуть до пенсии». Он вышел, хлопнув дверью, и в проём ворвался запах гари – фабрика выбросила новую порцию дыма.

Лиза подошла к окну, проводя пальцем по подоконнику: слой чёрной пыли легче пуха, но тяжелее свинца. Где-то вдалеке, за дымовой завесой, мелькнул автобус Дмитрия – жёлтый, как предупреждающий знак. «Мы лечим болезни, но кормим их причины, – она прошептала, стирая пыль в кулак, который разжался, оставив на ладони тёмный след. – А потом удивляемся, почему они возвращаются». Внизу, у входа, Николай сел на скамейку, доставая шоколад. Петля сомкнулась снова.

Дмитрий и дорога в никуда

Рулевое колесо жалось в ладонях, как раскалённый обруч, а пот стекал за воротник рубашки, смешиваясь с запахом перегретого пластика. «Объезд через ул. Промышленную», – бубнил навигатор, голос робота-диктора напоминал скрежет шестерёнок. Дмитрий вжал педаль газа, чувствуя, как резина шин вгрызается в асфальт, выплёвывая гравий в подкрылки. «Двадцать минут по кругу, чёртово колесо!» – он ударил кулаком по рулю, и клаксон взвыл коротко, как загнанный зверь. За окном дождь стучал по крыше, будто пытался выдолбить код из азбуки Морзе, а стеклоочистители метались, оставляя на лобовом стекле полупрозрачные дуги, словно следы невидимых птиц.

Внезапно в просвете между дворниками мелькнул ржавый забор: «СИСТЕМА = МЫ + НАШИ ПРИВЫЧКИ» – буквы, выведенные аэрозолем, стекали фиолетовыми потёками, как кровь из царапины. «Привычки… – Дмитрий приглушил радио, где диджей вещал о новых дорожных камерах. – Твою мать, я же сам выбрал этот маршрут». Он приоткрыл окно, и запах мокрого асфальта ворвался в салон, смешавшись с ароматом старой жвачки, прилипшей к рычагу КПП. Где-то за спиной засигналил грузовик, и он вздрогнул, будто его поймали на краже.

«Съехал бы ты уже!» – прохрипел водитель фуры, высунувшись из кабины. Его лицо, обветренное и покрытое щетиной, напомнило Дмитрию отца – того самого, что тридцать лет крутил баранку на этом же перекрёстке. «Сам съезжай, – пробормотал Дмитрий, но включил поворотник. – Привычка, говорите…» Стеклоочистители взмахнули снова, и граффити исчезло под потоком воды, словно его и не было.

Он вырулил на обочину, колёса зарылись в грязь, брызги ударили в дверь. Выключил двигатель – тишина навалилась, как ватное одеяло. Закурил, но сигарета горчила, будто пропиталась выхлопными газами. «Система… – он выдохнул дым в щель окна, наблюдая, как его засасывает обратно в салон. – Мы сами её собираем. Винтик к винтику». В зеркале заднего вида мелькнул автобус Лизы – жёлтый, как предупреждающий знак, – но он проехал мимо, даже не замедлившись.

Дмитрий достал из бардачка старую карту, где улица Промышленная была перечёркнута красным маркером. «Отец говорил: „Иногда, чтобы двигаться вперёд, нужно остановиться“, – он провёл пальцем по складкам, оставляя сажевый след. – А я всё гнал…» Свернул карту в трубку, сунул обратно, и замок бардачка щёлкнул, как капкан. Завёл мотор, вытер ладонью запотевшее стекло – граффити исчезло, но на его месте теперь виднелась трещина, похожая на молнию. «Поехали, – он тронулся, включив дворники на полную. – Попробуем без привычек».

Красный свет ячейки бился в такт мерцанию лампы над столом, отбрасывая на стену тень, похожую на кровавый порез. Анна впилась ногтями в подлокотник кресла, чувствуя, как пластмасса трещит под давлением. «Расхождение: 10 000 руб.» – цифры пульсировали, будто пытались вырваться из таблицы. За окном погас последний этаж бизнес-центра, оставив лишь её окно – одинокий куб света в чёрной массе бетона. «Почему я не вижу ошибку?» – шепот сорвался в тишину, где гул серверов напоминал дыхание спящего зверя. Её палец дрогнул над клавишей Delete, но вместо этого она схватила чашку – кофе остыл, оставив на дне горькую гущу, как осадок от невысказанных слов.

«Ты всегда так, – вдруг прозвучал в голове голос матери, – зарываешься в бумаги, пока жизнь проходит мимо». Анна резко повернулась к фотографии: пыль на стекле скрывала её улыбку, но материнские глаза всё ещё смотрели упрёком. Тот день, первый рабочий, мать подарила ей рамку с надписью «Горжусь тобой». Теперь позолота потускнела, а буквы «Гор» откололись, оставив только «жусь». Она провела пальцем по стеклу, и пыль собралась в комок, липкий от сладкого латте, пролитого неделю назад.

Ctrl + Z – экран дёрнулся, открыв папку «Временные», забитую файлами с названиями «Исправить_потом». «Нет, – она щёлкнула по самому старому документу, датированному днём смерти матери. – Не может быть…» Открылась таблица с невнесённым переводом – те самые 10 000 на счёт «Резерв_мама». «Я же хотела проверить комиссию… – голос сломался, превратившись в хрип. – А потом…» Потом был звонок из больницы, гудки в пустой квартире, чёрное платье, купленное впопыхах.

Серверы за стеной взревели, будто система смеялась, выплёвывая уведомление: «Автосохранение: 23:59. Архивировано». Анна встала, и стул с грохотом упал, отозвавшись эхом в коридоре. На экране материнская улыбка растворилась в бликах, а красная ячейка погасла – ошибка исчезла, поглощённая алгоритмом. «Компьютеры помнят то, что мы стираем, – она схватила рамку, стирая пыль рукавом. – Но я… я не хочу забывать».

За окном замигал свет фургона с уборщиками – они выгружали мусорные мешки, туго набитые обрывками дней. Анна потянулась к мышке, но вместо «Закрыть» нажала «Распечатать». Принтер заскрипел, выплёвывая лист с цифрами, и она прижала его к груди, чувствуя, как чернила отпечатываются на блузке. «Перфекционизм – это гроб без крышки, – прошептала она в темноту, глядя на фото. – Прости, я остановлюсь. Обещаю».

Но серверы гудели громче, заглушая её слова.

Флешбек, 2018 год

Пиджак жал подмышки, впиваясь швами в кожу, будто пытался сдержать дрожь – Анна сидела, выпрямив спину, как учили на курсах этикета, но стул давил на копчик, повторяя узор плетёной спинки болезненными точками. Директор стучал карандашом по графику, оставляя вмятины на бумаге: «Резервный фонд – наша подушка безопасности. – Его голос булькал, как засорённый слив. – Настройте автоматические платежи. Сегодня же». За дверью взорвался смех – кто-то крикнул: «Сюрприз!», и запах шоколадного торта просочился сквозь щель, смешавшись с ароматом лака для столешницы. Анна кивнула, не отрывая глаз от часов на стене: римская XV блестела, как лезвие, а стрелка замерла, будто время истекало именно здесь, в этом кабинете с зелёными шторами, поглощающими солнечный свет.

«Вы уверены, что автосписание – оптимальное решение? – она едва слышно спросила, чувствуя, как каблук впивается в ковёр с узором из бесконечных спиралей. – Вдруг возникнут непредвиденные…» Директор фыркнул, откинувшись в кресле, которое завизжало пружинами. «Непредвиденности и существуют, чтобы их предвидеть. – Он швырнул ей папку, и уголок врезался в ладонь, оставляя красную полосу. – Ваша задача – сделать систему идеальной. Как швейцарские часы».

Она открыла файл, и листы зашуршали, как осенние листья под ногами матери, которую она тогда ещё заставала дома. На мониторе мелькнуло уведомление: «Напоминание: позвонить маме» – Анна закрыла его одним движением, даже не прочитав. «Автоплатёж активируется 15-го числа, – проговорила она автоматически, будто читала сценарий. – Всё будет готово к вечеру». Директор хлопнул ладонью по столу, и стакан с водой задрожал, проливая каплю на график. «Вот и отлично! – Он улыбнулся, обнажив жёлтые клыки. – Системы не подводят. В отличие от людей».

Когда Анна вышла, в коридоре уже валялись серпантин и пластиковые вилки. Коллеги толкались у окна, затянутого дымом от бенгальских огней, а на столе красовался торт в виде Excel-таблицы: ячейки из мастики светились ядовито-розовым. «Эй, Анна, кусочек? – бухгалтер Марина протянула ей тарелку, но та отшатнулась, боясь испачкать пиджак. – Ты же сегодня именинница!»

«Некогда, – она прижала папку к груди, чувствуя, как сквозь бумагу проступает холодок экрана. – Нужно доделать настройку». Повернулась к лифту, но дверь была заклеена плакатом «Команда – наша семья!», и ей пришлось рвать бумагу, чтобы нажать кнопку. В кабине пахло чужим парфюмом и страхом.

Теперь, спустя годы, она понимала: тот автоплатёж стал первой трещиной в стекле. Компьютер запомнил дату – XV – как священную цифру, но стёр её смысл: 15-го мать ждала звонка, глядя на телефон, пока экран не потух навсегда. Системы не прощают забывчивости. Они просто множат ошибки, пока снежный ком не раздавит тебя под тяжестью «потом».

Игорь и налог на перфекционизм

Луч света из приоткрытой двери разрезал полумрак офиса, как лезвие, и в щель просунулась рука с кружкой, где буквы «Ctrl+Alt+Del жизнь» выцвели от частых стирок. «Опять геройствуешь? – Игорь щёлкнул выключателем, и люминесцентные лампы замигали, будто не решаясь осветить Анну, сгорбленную над клавиатурой. – Может, это налог на перфекционизм? Платишь собой, как валюта невыгораемых». Он поставил кружку на край стола, и чёрный чай расплескался, оставляя на графике пятно, похожее на континент. Анна не подняла глаз, продолжая тыкать в цифры, будто экран был алтарём, а она – жрицей, приносящей в жертву часы.

«Перфекционизм – это когда ошибка стоит дороже, чем жизнь, – она щёлкнула мышкой, удаляя строку с пометкой «исправить_потом». – А налог… – голос сорвался, когда взгляд упал на шоколадку, которую Игорь бросил рядом с фотографией. Alpen Gold с орехами. Обёртка блестела, как те конфеты, что мать прятала в шкафу за банками с гречкой, пока сахар не съел её сосуды изнутри.

«Спасибо, – Анна потянулась к плитке, и фольга хрустнула, будто ломались кости. – Только я… не ем сладкое». Игорь прислонился к дверному косяку, пахнущий паяльником и энергетиками. «Знаю, – он усмехнулся, и тень от его вихра упала на стену, превратившись в вопросительный знак. – Но иногда память вкуснее реальности. Материнская, например».

Он ушёл, оставив за собой шлейф статики от синтетической куртки. Анна развернула шоколад, и запах какао ударил в нос – сладкий, густой, как сироп от кашля, который мать пила перед смертью. «С днём рождения!» – было написано на внутренней стороне фольги. Она сломала плитку, и орех выпал на клавиатуру, закатившись под клавишу Enter.

«Системы не забывают, – прошептала она, поднимая орех, испачканный в жирных отпечатках. – Даже если мы стираем историю…» На мониторе всплыло уведомление: «Автоплатёж в резервный фонд выполнен. 15.03.2018». Дата, когда мать в последний раз попросила купить Alpen Gold. Анна сжала шоколад в кулаке, и тёплые крошки прилипли к ладони, как песок из часов, который уже не пересыпать обратно.

«Осознанность… – она потянулась к кружке Игоря, где на дне плавала мушка, и выпила глоток холодного чая. – Это когда понимаешь, что Ctrl+Z не работает в реальной жизни». За окном погасло последнее освещённое окно бизнес-центра, и тьма поглотила цифры на экране, оставив только красный отсвет ячейки – как единственный маяк в океане забытых «потом».

43 – Возраст осени

Принтер захлебнулся, выплюнув последнюю квитанцию, и Анна опустилась на колени, чувствуя, как линолеум холодит кожу сквозь колготки. Бумаги разлетелись веером, задевая пятно от кофе – коричневое, как родинка на руке матери. «RF-09/20… – она провела пальцем по цифрам, и чернила остались на подушечке, синие, как вены на запястье. – Ты же обещала не болеть». Где-то за окном упал лист клёна, ударився о стекло – тот самый звук, что слышала мать, закрывая глаза в последний раз.

«Жизнь – не таблица, – шептала Анна, раскладывая квитанции по датам, будто собирала пазл из собственных лет. – Её не выровняешь по столбцам». Свет лампы дрожал на странице 43, превращая цифру в трещину на зеркале. Она наклонилась ближе, и тень от головы легла на бумагу – силуэт с сединой, которой не было в том сентябре, когда мать вязала шарф у окна, повторяя: «Не работай за маму, работай для себя».

«Для себя? – Анна сжала квитанцию 2018 года, где сумма в 10 000 руб. была зачёркнута системой как „ошибка“. – А где это „я“?» В углу листа мелькнула каракуля: смешной человечек с кривыми ногами – её рисунок из детства, случайно попавший в сканер. «Вот ты где, – она прижала ладонь к бумаге, и чернила отпечатались на коже. – Спряталась между дебетом и кредитом».

За окном завыл ветер, поднимая листья в танце, похожем на её попытки упорядочить хаос. «Компьютеры помнят всё, – она потянулась к рамке с фото, где мать смеялась, обнимая её за плечи. – Даже то, что мы называем „удалить навсегда“». Пыль с фотографии смешалась с пеплом из пепельницы, и Анна чихнула, случайно сдув квитанцию со стола. Та приземлилась на клавиатуру, закрыв ячейку «Расхождение».

«Осознанность… – она подняла лист, заметив, что оборотная сторона испещрена детскими стихами. – Это когда видишь изнанку системы». Нажала F2, чтобы редактировать, но вместо цифр ввела: «Прости, я опоздала». Экран завибрировал, будто не понимая команды, а потом погас, отразив её лицо – в морщинках у глаз, в спутанных волосах.

«Перфекционизм – это когда боишься сделать шаг, чтобы не сломать симметрию, – она сорвала пиджак, бросив его на стул. Пуговица отскочила, покатилась по полу, затерявшись среди квитанций. – Но я… я устала быть алгоритмом».

Скомкала страницу 43, чувствуя, как бумага сопротивляется, словно пергамент мумии, но потом разгладила её ладонью. Морщины остались – шрамы от выбора. «Мама, – она прижала лист к груди, где билось сердце, – я нашла ошибку. Она была не в системе».

За окном погас свет в IT-отделе. Где-то упала последняя листва.

3:15 – Рецепт забытья

Пластиковый стакан смялся в кулаке, выплескивая на клавиатуру холодную гущу. Анна всмотрелась в экран, где цифры плясали в такт миганию курсора: «15.09.2025 – Списание: 10 000 руб. Резервный фонд». «Каждый чёртов 15-й… – она ударила по столу, и мышка подпрыгнула, сбрасывая на пол крошки от шоколадки. – Его же уволили пять лет назад!» Голос гулко отозвался в пустом офисе, будто кричал не она, а призрак старого директора, чей портрет всё ещё висел в разделе «Архив».

В соседней вкладке, затерявшись между отчётами, тускло светился рецепт тыквенного пирога. «Ингредиенты: 500 г тыквы, корица, время». Анна ткнула в экран, оставив жирный отпечаток на слове «время». «Где я возьму время? – засмеялась она, и смех превратился в кашель. – Тыква гниёт на балконе с прошлой осени…» Как и мамины семена в шкатулке, которые та собиралась посадить «в следующем сезоне».

«Системы не увольняют, – она пролистала историю платежей, где даты шли ровной чередой, как швы на скальпеле. – Они просто выполняют код. Даже если он режет по живому». Курсор замер на строке «ЗП_Директор», за которой скрывался пароль – дата рождения матери. 01031965. Анна ввела его дрожащими пальцами, и экран вздрогнул, открыв папку «Исправленные_ошибки». Там, среди сотен файлов, лежало видео: мать на кухне, посыпает пирог сахарной пудрой. «Всегда оставляй место для сладкого, – голос с экрана звучал хрипло, – а то засохнешь, как моя тыква».

«Я не засохла, – Анна вытерла лицо рукавом, оставляя на ткани полосу от туши. – Я… Я просто забыла, как пахнет корица». Она потянулась к телефону, но вместо «Бухгалтерия» набрала номер цветочного магазина, который мать отмечала в блокноте. «Здравствуйте, – голос на том конце звучал сонно, – вы хотите заказать букет?»

«Нет, – Анна взглянула на рецепт, где вместо специй теперь виднелись капли кофе. – Мне нужны семена тыквы. И… удобрения». За окном замигал свет фургона, вывозящего офисный мусор – обёртки, бумаги, пустые ампулы от энергетиков. Анна закрыла вкладку с отчётом, оставив только видео. Мать на экране подмигивала, размахивая лопаткой.

«Перфекционизм – это когда боишься испечь пирог, чтобы не сжечь идеал, – она выдернула флешку с резервными копиями, чувствуя, как металл нагрелся от бессонных ночей. – Но идеалы… они не пахнут корицей».

Нажала «Удалить» на папке «Резервный фонд», а затем открыла холодильник, где пластиковый контейнер с салатом покрылся сизым пушком. Выбросила его в корзину, поставив вместо этого заплесневелую тыкву на стол. Нож вошёл в мякоть с хрустом, высвобождая запах осени, детства, маминых рук.

«Система ошиблась, – прошептала она, счищая семена. – Ключ не в резервах. Он – в том, чтобы иногда… – взгляд упал на экран, где таймер автосохранения отсчитывал секунды, – иногда просто печь пирог».