Невидимые петли

Спираль из салфетки «У Марка»

Автоответчик бубнил в трубку, словно жук, застрявший в банке: «Для отмены рекуррентного платежа предоставьте заверенные копии устава, паспорта директора и…» – Анна прижала телефон плечом к уху, рисуя ручкой на салфетке стрелки. Чернила проступали сквозь тонкую бумагу, повторяя узор скатерти из кафе, где Марк когда-то написал на салфетке: «Выпьем кофе?», а потом добавил: «Навсегда». Теперь линии сплетались в уравнение: Зарплата → Резерв → Убыток → Паника → Ещё больший убыток. Спираль закручивалась, цепляя за кляксу, похожую на родинку под левым глазом Марка.

«Вы понимаете, – она перебила робота, сминая салфетку в кулаке, – этот платёж – ошибка системы? Его директор умер!» В ответ заиграла мелодия ожидания – «Лунная соната» в синтезаторном исполнении, та же, что звучала в кафе в день их свадьбы. Анна уронила ручку, и та покатилась по полу, стуча, как метроном. На экране ноутбука мигал чат: «Анна, где отчёт? Клиент в ярости». Она закрыла его, увидев в отражении экрана свою тень – сгорбленную, с волосами, слипшимися от кофе.

«Человеческие ошибки не имеют срока давности, – прошептала она, разглаживая салфетку, где спираль теперь напоминала отпечаток пальца. – А системные… живут вечно». Из динамика вырвался голос оператора: «Без документов отмена невозможна. Согласно п. 15.3…» – Анна перевернула салфетку. На обороте, сквозь пятно от вина, проступали цифры: 15.03.2018 – дата, когда Марк ушёл, бросив ключи на стол с фразой: «Ты любишь свои отчёты больше, чем людей».

«Хорошо, – она провела ногтем по линии „Паника“, оставляя царапину на столе. – Я принесу вам смертное свидетельство. Его, кстати, тоже нужно заверять?» Оператор закашлялся, будто проглотил алгоритм. «Мэм, это… нестандартный запрос».

«Нестандартный? – Анна встала, и стул грохнулся, как когда-то дверь в кафе „У Марка“, которую она захлопнула, убегая от собственной свадьбы. – А автоматический платёж в адрес покойника – это стандарт?» На полу лежала ручка – та самая, что Марк подарил ей на годовщину, с гравировкой «Точность – вежливость королей». Она наступила на неё, и корпус треснул, выплеснув фиолетовые чернила на ботинок.

«Перфекционизм… – она подняла раздавленную ручку, наблюдая, как чернила стекают с пальцев, как кровь из пореза на материнской руке, когда та резала тыкву. – Это когда ты убиваешь живое, чтобы сохранить идеальную схему». На салфетке спираль теперь пересекала слово «Навсегда», написанное когда-то Марком. Анна поднесла её к лампе: в просвете бумага стала похожа на карту звёздного неба, где каждое пятно – ошибка, ставшая созвездием.

«Я принесу вам все документы, – сказала она, вытирая руки о брюки, оставляя фиолетовые полосы. – Даже если придётся выкопать гроб. Системы ведь любят доказательства, правда?» Оператор молчал. В тишине зазвучало тиканье часов – не электронных, а старых, с римскими цифрами, доставшихся от матери. XV блеснуло, как нож.

Когда связь прервалась, Анна развернула новую салфетку. Нарисовала круг вместо спирали. Вписала в центр: «Жить».

Флешбек, день увольнения директора. Роза и вечное завтра

Солнечный луч, пробившийся сквозь жалюзи, разрезал пыль в кабинете, как нож масло. Директор – тогда ещё живой, с лицом, напоминающим смятый договор, – протянул конверт, обёрнутый в плёнку корпоративной тайны. «Не забудьте отключить резервы, – он кашлянул, и запах ментоловых леденцов смешался с горечью кофе. – Системы не любят лишних вопросов. Как вы». Анна взяла конверт, ощутив шершавость бумаги, на которой отпечатались жирные следы чьих-то пальцев. «Успею до вечера», – солгала она, пряча его в ящик стола, где под грудой писем от матери лежала засохшая роза. Её лепестки, некогда алые, как цифры в отчёте о прибыли, теперь напоминали пергаментные карты забытой игры.

«Вы уверены, что хотите уволиться? – она спросила, хотя уже видела, как его чемодан, застрявший в дверях, оставил царапину на логотипе компании. – Без резервов мы…» Директор повернулся, и тень от его шляпы легла на экран, где мигал автоплатёж. «Резервы – это иллюзия, Анна. Как и контроль. – Он усмехнулся, поправляя галстук с пятном от соевого соуса. – Но вы ведь любите иллюзии, да?» Дверь захлопнулась, а в тишине зазвучало жужжание сервера – будто система смеялась, запуская таймер обратного отсчёта.

Анна приоткрыла ящик. Конверт лежал поверх письма с маркой «Срочно», которое мать отправила за месяц до смерти. Конверт пах типографской краской, письмо – лавандой и лекарствами. «Завтра, – она тронула розу, и лепесток рассыпался, превратившись в пыль на клавиатуре. – Сегодня нужно доделать сводку». На экране всплыло уведомление: «Резервное копирование завершено».

Где-то за стеной зазвонил телефон, но Анна уже открывала файл «Отчёт_идеал», где каждая ячейка сияла, как гробовая табличка. Пальцы затанцевали по клавишам, а письма под конвертом зашептали: «Доченька, как твоё давление?», «Научилась ли ты готовить суп?», «Почему не берёшь трубку?». Она прикрыла ящик ногой, и роза сломалась у стебля – сухой треск прозвучал, как щелчок мыши по «Закрыть».

«Перфекционизм – это когда ты хоронишь живое под слоем цифр, – прошептала она годы спустя, выгребая из ящика осколки прошлого. – А потом удивляешься, почему могилы так похожи на таблицы». Конверт, нераспечатанный, слипся с письмами в единый ком, словно система склеила их слезами и пылью. Анна разорвала его, и записка выпала, как лепесток: «Не забудьте» – чернила выцвели, оставив лишь призрак букв.

Серверы за стеной взревели, выбрасывая на экран уведомление: «Автоплатёж выполнен». Анна подняла осколок розы к свету – в прожилках угадывались слова, которые мать писала чернилами из свёклы, когда закончились деньги на лекарства. «Осознанность… – она провела пальцем по шипу, оставив каплю крови на клавише Enter. – Это когда понимаешь, что „завтра“ – самая дорогая валюта. И её всегда не хватает».

На полу, среди осколков, лежал последний лепесток. Она наступила на него, отправляясь выключать систему, которая, в отличие от неё, никогда не забывала платить по счетам.

Шестерёнки на фоне крика

Синие стёкла очков директора преломили свет, бросив на отчёт холодное сияние, будто цифры плавали под водой. Его палец, обручальный, с вытертым узором, постукивал по строке «Компенсация потерь – 15% от ФОТ», словно долбил лёд. «Вы всерьёз считаете, что сотрудники должны платить за вашу… – он задержал взгляд на Анне, и зрачки за синим фильтром сузились, – за вашу системную ошибку?» Голос щёлкал, как кнопка мыши, застревающая в прокрутке. Анна впилась ногтями в кожу ладоней, чувствуя, как шов на стуле впивается в бедро – тот же дискомфорт, что и при родах, когда схватки совпали с дедлайном.

«Автоматизация не ошибается, – она провела языком по губам, ощущая трещины от ночных кофе. – Она выполняет алгоритм. Даже если он…» – «Даже если он пожирает людей?» – директор снял очки, и его глаза оказались обычными: серыми, усталыми. На стене за ним «Крик» Мунка изгибался в такт мерцанию лампы, но он, повернувшись к окну, тыкал в стекло ручкой, будто пытаясь закрыть pop-up. «Вы создали монстра, который пять лет пожирал бюджет. А теперь хотите, чтобы мы резали премии? – он резко развернулся, и галстук с шестерёнками задел чашку. Кофе растекся по графику, повторив контуры острова, который Анна когда-то рисовала на салфетке для Марка. – Перфекционизм – это роскошь. Но платят за него всегда другие».

Анна потянулась к документу, и бумага впилась в порез от конверта. «Системы… они как дети, – она провела пальцем по кофейному пятну, и коричневый след смешался с чернилами. – Не виноваты, что унаследовали наши страхи». Директор фыркнул, запах его одеколона – металл и мята – ударил в нос, как в тот день, когда она в последний раз закрывала дверь материной палаты. «Страхи? – он ткнул в монитор, где мигал автоплатёж. – Это не страх. Это халатность. Вы застряли в 2018-м, как вирус в коде».

За окном пролетела птица, ударившись о стекло. Анна вздрогнула, вспомнив, как мать роняла ложку в пустую тарелку, повторяя: «Всё исправишь, ты же сильная». «Я… – она подняла глаза на картину, где кричащая фигура растворялась в мазках. – Я могу всё переписать. Вручную».

Директор рассмеялся, и звук напомнил скрежет жёсткого диска. «Вручную? – он достал из кармана флешку с логотипом „Backup“ и бросил на стол. – Ваше „вручную“ уже стоит компании миллион. – Флешка покатилась, упав рядом с её дрожащей ладонью. – Знаете, что общего между вами и системой? – Он наклонился, и шестерёнки на галстуке замерли, как заржавевшие. – Вы обе умеете только копировать прошлое».

Анна сжала флешку, чувствуя, как рёбра пластика впиваются в кожу. На экране отразилось её лицо – в морщинках у губ, в седине, которой не было в том мае, когда мать в последний раз попросила помочь посадить тыкву. «Осознанность… – она встала, и стул заскрипел, будто старый лифт в их доме. – Это когда удаляешь вирус, даже если он часть тебя».

Директор уже печатал что-то, не глядя. «У вас две недели. Или я сотру ваш отдел, как временные файлы». Анна кивнула, выходя. На пороге обернулась: картина Мунка теперь висела криво, но он этого не заметил.

Солнце в бумажном замке

Календарь хлопнул, как книга, захлопнутая временем. Лист с 15.09.2020 зацепился за скрепку, оставив на пальце царапину – тонкую, как шов на старом платье матери. Анна сжала бумагу, и дата смялась в кулаке, превратившись в комок с горечью пятилетнего кофе. Но когда она развернула лист, на обороте проступил рисунок: дом с окнами-пуговицами, дерево, чьи ветви сплелись в сеть Wi-Fi, и солнце с глазами – одно закрыто, словно подмигивало. «Тётя, тут дверь забыл! – голос племянника всплыл из памяти, как уведомление. – Дом же будет холодный!»

«Холодный… – Анна провела ладонью по стене кабинета, где кондиционер выдувал цифры: 18° C. – Как система, которая не пускает даже собственные ошибки». Она прижала рисунок к монитору, и сквозь жёлтое солнце просвечивали строки отчёта – «Корректировка за 2020», «Необратимые изменения». «Тётя, ты когда приедешь? – снова эхо голоса, а на столе замигал телефон. – У меня новый рисунок! Дом с дверью!»

«Сейчас, – она набрала сообщение, но вместо «Вечером» пальцы вывели «Прости». Отправила, не дав передумать. За окном завыл ветер, сорвав с дерева лист клёна – точь-в-точь как на рисунке, только вместо улыбки у него были прожилки-морщины.

Перо упало со стола, оставив на линолеуме чернильную каплю – зрачок, смотрящий в потолок. Анна подняла его, ощутив на стержне следы зубов: племянник грыз его, рисуя тот самый дом. «Осознанность… – она провела пером по календарю, зачёркивая „2025“ и вписывая „Сейчас“. – Это когда видишь дверь в нарисованном доме».

Серверы за стеной взвыли, запуская ночной бэкап. Анна выдернула шнур из розетки, и тишина упала, как разбитое стекло. На экране погас «Критический баг», оставив только отражение – женщину, рвущую календарные листы. Они падали, как лепестки с розы, засохшей в ящике.

«Перфекционизм – это когда боишься нарисовать дверь, чтобы не нарушить пропорции, – она собрала листы в папку, перевязанную своим же галстуком. – Но я… – взгляд упал на солнце с закрытым глазом, – я хочу услышать, как скрипит дверь».

В коридоре замигал аварийный свет, окрашивая кабинет в синь экрана смерти. Анна взяла рисунок и флешку с резервом, чувствуя, как металл нагревается от дыхания. «Системы помнят всё, – прошептала она, проводя пальцем по дому без дверей. – Но только люди умеют их рисовать».

На выходе охранник щёлкнул турникетом. «Рано сегодня, Анна Валерьевна».

«Нет, – она улыбнулась, сунув ему в руку смятый лист календаря. – Ровно вовремя».

Рисунок в её сумке шелестел, обещая дверь, которая откроется – не в систему, а наружу. Где-то вдали залаяла собака, и Анна подумала, что это смеётся мать, глядя, как дочь наконец-то выходит из дома, который сама же и построила.

Автограф на песке

Пыль архивной папки осела на ресницах, превращая мир в сепию старых фотографий. Анна провела пальцем по строке «4.3. Автоматическое возобновление…», и бумага под ногтем расслоилась, как кора на мёртвом дереве. Её подпись внизу страницы – кривая, словно след птицы, пораненной дробью, – дрожала под пятном кофе. Клякса растеклась в сердце с трещиной посередине. «Ты всегда торопилась, доченька… – голос матери всплыл из глубины шкафа, где пахло нафталином и невыплаканными слезами. – Даже имя своё в свидетельстве о рождении я еле разобрала».

«Я… я думала, это временно, – Анна прижала ладонь к пункту 4.3, словно пытаясь зажать рану. – Как мамин кашель. Как твои „надо бы встретиться“, Марк…» Договор затрещал по сгибу, высыпая на пол песчинки – может, с того пляжа, где она подписала его, торопясь на совещание. Теперь песок скрипел на зубах, напоминая, что ловушка захлопнулась ровно в тот момент, когда шариковая ручка оставила росчерк.

С флешки, воткнутой в ноутбук, доносился стук клавиш – будто кто-то внутри системы стучал кулаком по стеклу. «УДАЛИТЬ ДОГОВОР? (Y/N)» – мигал курсор. Анна потянулась к клавиатуре, но вместо «Y» нажала на пятно-сердце. Кофе, въевшийся в бумагу за пять лет, оставил на подушечке пальца горький след. «Перфекционизм… – она рассмеялась, и смех разбился о тишину архива. – Это когда пишешь «идеально», а получается «навсегда»».

За спиной скрипнула дверь. Охранник Семён, пахнущий дешёвой водкой и одиночеством, высунул голову: «Анна Валерьевна, пора закрывать». Она не ответила, разглядывая, как пыль в луче света танцует над пунктом 4.3 – вальс, который мать когда-то пыталась научить её танцевать. «Подпись – это автограф души, – сказала она в пустоту, где уже витал призрак директора с ментоловыми леденцами. – А душа, оказывается, умеет предавать».

«Y» – буква вспыхнула на экране, как спичка в темноте. Договор исчез, оставив в папке лишь кофейное сердце и песок. Где-то в недрах серверов запищала сирена, но Анна уже рвала пустую страницу, чувствуя, как волокна цепляются за кожу, словно не хотят отпускать. «Осознанность… – она поднесла к губам окровавленный обрывок, – это когда понимаешь, что даже системы плачут. Бинарными слезами».

На выходе Семён протянул ей забытый шарф – тот самый, что мать связала из старой пряжи, вечно колющийся, вечно тёплый. «Завтра, – он кашлянул, пряча глаза, – принесёте новый договор?»

«Нет, – Анна накинула шарф, и колючки впились в шею, как голос Марка из прошлого. – Завтра я научусь печь пирог».

Сердце из кофе осталось лежать на полке, пульсируя в такт миганию лампы. Оно билось. Оно ждало.

Лабиринт из опавших подписей

Телефонная трубка холодила ладонь, как кусок льда из морозилки матери – той, что Анна так и не размораживала пять лет. «Крысы, говорите? – она прижала аппарат к уху, глядя, как дворник за окном гонится за кленовым листом, похожим на её подпись в договоре. – А если щель – это мы сами?» Бывший директор засмеялся, и в смехе зазвенели осколки бутылок из кафе «У Марка»: «Ты всегда любила философию. Но системы не рефлексируют. Они просто… – пауза, звук зажигалки, выдох дыма, – жрут».

Лист прилип к стеклу, замерзшему с внутренней стороны, и Анна провела по контуру ногтем, оставляя царапину – как на столе в день увольнения. «Вы знали. – Она раздавила муху на подоконнике, и тушка слилась с точкой в пункте 4.3. – Что резервы станут ловушкой».

«Знание – это мусор, – хрипло ответил он, а на фоне заскрипела качелька, будто кто-то качался в пустом дворе. – Его нужно вовремя выметать». За окном дворник ударил метлой по луже, и брызги застыли на стекле слезами. Анна сжала трубку так, что треснул пластик: «Выгораживать ошибки – ваше мастерство. Как и убегать».

«Убегать? – он фыркнул, и сигаретный пепел просыпался в тишину. – Я научил тебя главному: перфекционизм убивает. Но ты… – голос сорвался, как кнопка Delete, – ты превратила это в религию».

Ветер ворвался в форточку, разбросав по полу листы с отчётами. Анна наступила на один, и цифры прилипли к подошве, как жвачка. «Религия? – она рассмеялась, глядя, как дворник садится на корточки, вытирая пот рукавом. – Нет. Это кладбище. Где я хоронила…» – «Людей?» – перебил он.

«Нет. – Она разжала пальцы, и муха упала рядом с рисунком племянника. – Себя. По кусочкам».

Лист за окном отклеился, унося её подпись в сточную канаву. Директор уже говорил что-то о крысиных тропах, но Анна перебила: «Знаете, чем люди лучше систем? – Она разорвала страницу с пунктом 4.3, и бумага взвилась, как осенний лист. – Мы умеем прощать себе щели».

Трубка захлопнулась. Дворник поднял метлу, и тень от неё легла на стену – крест, делящий кабинет на четыре сектора. Анна вышла на улицу, и ветер швырнул ей в лицо горсть листьев. Они цеплялись за волосы, как неотправленные письма матери.

«Держите, – дворник протянул смятый лист клёна. – Похоже, ваше». На нём, в прожилках, угадывалось: А.В. – инициалы, которые она ставила вместо подписи в спешке.

«Спасибо, – Анна сунула лист в карман, рядом с флешкой. – Но я уже начала новую главу. Без автоподписей».

Дворник засмеялся, поворачиваясь к новой порции листьев: «Главы, говорите? Да тут хоть всю жизнь мети – всё равно чисто не будет».

«Зато можно научиться танцевать под дождём из ошибок, – она наступила на хрустящую корочку льда, и скрип напомнил детский смех. – Или печь пироги. Из того, что осталось».

Он махнул рукой, но Анна уже шла к выходу, где на воротах висел замок – не цифровой, а ржавый, с ключом в виде сердечка. Его она выбросила в урну, оставив дверь открытой. Ветер тут же ворвался внутрь, унося обрывки договоров туда, где их уже ждал дворник с метлой – вечный санитар памяти.

Запрос к ветру

Экран замер, застряв между «Отправка» и «Ошибка», словно язык, забывший слово. Анна сжала квитанцию – 10 000 руб., 15-е число, те же цифры, что на могильном камне матери. Бумага шуршала, как её голос в трубке: «Доченька, ты обещала купить лекарства…» «Завтра, мам», – шептала Анна сейчас, складывая квиток в самолётик с острым носом, будто для пробивания стен.

«Лети, – она дунула на сгибы, пахнущие чернилами банкомата, – или ты тоже боишься щелей?» Самолётик рванул вперёд, зацепив край монитора, и врезался в рамку с фото: мать в платке, смеющаяся на фоне яблонь, которые Анна так и не посадила. Стекло треснуло, разделив её лицо на «до» и «после». «Прости…» – слово упало на клавиатуру, активировав спящий микрофон. Где-то в серверах замигал красный глаз.

Фотография качнулась, и из трещины выпал засушенный лепесток – тот самый, с розы из ящика. Он прилип к ладони, как кнопка «Подтвердить». «Перфекционизм… – Анна провела пальцем по цифре 10 000, стирая ноль, – это когда платишь по счетам, забывая, что жизнь – не Excel». На экране поплыли артефакты, рисуя в углу лицо директора с синими стёклами: «Системы не прощают. Особенно тем, кто учит их врать».

Она швырнула в монитор степлер. Удар! – и экран лопнул, выплеснув синеву на пол. В трещине замигало «Ошибка 404: Вина не найдена». «Врешь, – Анна подняла самолётик, на крыле которого теперь красовалось кофейное сердце из договора. – Я сама была ошибкой. Которая… – она распрямила квитанцию, разрывая цикл 15-х чисел, – которая научилась стирать».

С ветра за окном донёсся смех – или плач? – и самолётик, выскользнув из рук, рванул в вентиляционную решётку. Бумага закрутилась в потоке воздуха от серверов, унося 10 000 в тёмную щель. «Мама, – Анна прижала треснувшую рамку к груди, – я, кажется, нашла дверь».

На полу, среди осколков, мигал уцелевший индикатор: «Запрос отправлен».

Алгоритмы из шёлка

Утреннее солнце пробилось сквозь жалюзи, разрезав стол на полосы – жёлтые, как строки в отчёте, где «Баланс» наконец-то не краснел от ошибок. Анна провела ладонью по распечатке, и бумага обожгла пальцы, будто только что вышла из пламени. Чернила пахли не чернилами, а маминым пирогом с вишней: кисло-сладким, неидеальным, с подгоревшими краями. «Призрак сдался?» – Игорь замер в дверях, держа в руке кружку с надписью «Ctrl+Z не работает в реальной жизни». Его тень легла на пол, повторяя контур паука, что плел паутину в углу бывшего кабинета директора – нить за нитью, словно код на забытом языке.

Она кивнула на пустую комнату, где пыль на столе складывалась в узор, напоминающий подпись под пунктом 4.3. «Сдался? – Анна щёлкнула степлером, и скобы впились в отчёт, как зубы в яблоко. – Призраки не сдаются. Они просто… – паутина дрогнула от сквозняка, и в ней запуталась муха с крыльями, похожими на обрывки договоров, – переписывают сценарии».

Игорь прислонился к косяку, и дверь скрипнула, как старый жёсткий диск. «Ты знаешь, что пауки съедают свою сеть, когда та становится ненужной? – Он махнул рукой, и тень от кружки легла на паука, превратив его в чудовище с восемью клавишами вместо лап. – Экономят ресурсы».

«А потом плетут заново, – Анна подошла к окну, откуда доносился скрип качелей. – Не из страха, а потому что могут». Она прикоснулась к паутине, и нить оборвалась, прилипнув к пальцу, как строка из старого кода. В луче света она переливалась радугой – несовершенной, кривой, живой.

Внизу, во дворе, дворник подметал лепестки вишни. «Эй, Анна Валерьевна! – крикнул он, поднимая метлу. – Ваш пирог!» – «Какой?..» – она прижалась лбом к стеклу. «Тот, что обещали! С дверцей духовки, которая скрипит!»

Игорь фыркнул, допивая кофе с осадком: «Перфекционизм – это когда боишься скрипа, да?»

«Нет, – она сорвала с паутины муху, выпустив её в форточку. – Это когда путаешь скрип двери со скрежетом системы».

Паук спустился на невидимой нити, садясь на край монитора. На экране горело: «Резервное копирование завершено». Анна выдернула шнур, и паутина в углу заколебалась, ловя новый ветерок – тот, что принёс запах дождя, земли и чего-то, что пахло не ошибкой, а началом.

«Знаешь, что общего между нами и пауком? – она бросила степлер в ящик, где лежал мамин платок. – Мы плетём сети не из страха, а чтобы чувствовать, как дрожит мир, когда по нитям бежит жизнь».

Игорь улыбнулся, оставляя на столе кружку. На дне, среди кофейной гущи, угадывалось: «Ctrl+S».

А в углу, среди пыли и обрывков, паук начинал новую паутину. На этот раз – с дыркой посередине, чтобы сквозь неё могло пройти солнце.

Двойной эспрессо совести

Автомат вздрогнул, выплюнув два стаканчика вместо одного, и пар от капучино затуманил стекло с трещиной в форме цифры 15 – рокового числа, вшитого в кожу, как шрам. Анна подхватила оба, обжигая пальцы о рёбра бумаги, шершавые, как страницы календаря, который она рвала ночами. «Даже ты против меня?» – она постучала ногтем по экрану, где мигало «ОШИБКА: ИЗБЫТОК НАМЕРЕНИЙ». В ответ автомат булькнул, и капля кофе упала на кнопку «Повторить», словно слеза робота.

На втором стаканчике, под слоем пены, проступила надпись: «Лучше поздно, чем никогда» – синими буквами, как те, что когда-то светились на вывеске кафе у моря. Анна повертела его в руках, вспомнив, как Галина, вытирая пыль с серверов, шептала: «У меня там, в Сочи, сестра… Давно зовёт. Да всё некогда». «Некогда… – Анна провела пальцем по надписи, стирая пену. – Это слово мама повторяла, глядя на аптечку».

Она поставила стакан на стол у подсобки, где лежала тряпка, пахнущая миндальным средством и тоской. Галина, согнувшись над ведром, выжимала воду из тряпки – капли стучали по пластику, как метроном. «Ваш, Анна Валерьевна?» – она кивнула на стакан, оставляя мокрый след на полу – пунктир к двери.

«Нет, – Анна приподняла крышку урны, где лежал смятый лист с подписью. – Это билет. В один конец».

Галина присела, и хруст коленей прозвучал громче, чем гул серверов. «Мне, пожалуй, рано… – она потрогала стаканчик, оставив на нём отпечаток – мокрый круг, как след от бокала на столе Марка. – Вдруг автомат ошибся?»

«Автоматы не ошибаются, – Анна достала из кармана флешку, обмотанную маминой ниткой. – Они просто… – щелчок – выброшенная флешка упала в урну, – показывают то, что мы боимся выбрать сами».