- -
- 100%
- +
Горящий свиток обвил её пальцы, как шелковая перчатка, пламя лизало кожу, оставляя мурашки, но не боль. «Играешь в милость? – Лира прижала огонь к груди, и в его сполохах проступила карта: лабиринт под руинами Карфагена, извивающийся, как кишка, с кровавыми крестами на развилках. – Гадир… – она провела ногтем по точке у входа, и из царапины сочился дым, пахнущий отцовским одеколоном. – Здесь ты… перестал быть человеком». Стена позади затрещала, штукатурка посыпалась, как снег с крыши, обнажая каменную кладку. На ней – надпись, выжженная чем-то кислотным: «Тень ждёт у Врат. Она голодна. Она помнит твой смех в колыбели».
«Помнит? — Лира вонзила кинжал в букву «Т», и из трещины брызнула чёрная смола. Она зашипела, складываясь в лицо – её лицо, но с глазами, как у Мелькарта. – Ты думала, колыбель была твоей? — прохрипела тень, цепляясь ногтями за лезвие. – Он нашел тебя в колодце. Ты была свёрнута в пеленах из паутины… с этим! — Щупальце ткнуло в «Шин» на её шее.
Лира вырвала кинжал, разрывая смоляное лицо. «Врёшь! У меня есть мать! Её портрет в…» – она замолчала, внезапно осознав: на всех картинах мать изображена со спины. «Портрет? — тень засмеялась, её голос теперь звучал как скрип двери в подвале. – Это был её саван. А ты… ты даже не спросила, почему у неё на шее шрам в форме ключа?»
Свиток внезапно сжался, опаляя ладонь. Карта сморщилась, открывая новый слой – схему комнаты с колыбелью, под которой зиял люк. «Он спустился за тобой в Гадир… и принёс это вместо дочери, — тень вытянула руку, и стена с надписью начала крошиться, обнажая лестницу вниз. Запах ладана сменился вонью гниющего мяса. – Спустись. Узнай, чья кровь течёт в твоих жилах…»
Лира шагнула к лестнице, но пол под ней прогнулся, став мягким, как кожа. «Нет! – она ударила кинжалом в камень, и лезвие высекло искры. – Ты хочешь, чтобы я усомнилась? Получи!» – схватив свиток, она швырнула его в тень. Бумага вспыхнула зелёным огнём, и в дыму возник отец – не призрак, а живой, с окровавленным «Шин» в руке.
«Лира! — он попытался обнять её, но пальцы прошли сквозь плечо, оставив шрам в виде спирали. – Выхода нет… только вниз. Колодец ведёт к началу. Разбей зеркало в его дне, и…»
«…и ты умрёшь, — закончила за него тень, материализовавшись за спиной Лиры. Её рука, холодная и липкая, обвила шею. – Зеркало – это ты. Разобьёшь – рассыплешься песчинками. Выбор прост: стань тенью… или исчезни».
«Выбор? – Лира резко наклонилась, и тень, потеряв равновесие, рухнула в лестничный пролёт. – Я уже сделала его!» – она прыгнула следом, вцепляясь в каменные ступени. Внизу, в кромешной тьме, ждал звон цепей и скрежет когтей по железу.
«Добро пожаловать домой, — прошипел Мелькарт, его голос теперь исходил отовсюду. – Готовь ключ… пора открыть Врата настежь».
Лира достала «Шин» – символ пылал, как уголь. «Нет, – она прижала его к груди, чувствуя, как металл вплавляется в рёбра. – Пора их сжечь».
Надпись на стене вспыхнула алым, и тени завизжали. Где-то в глубине, за Вратами, завыл ветер. Но это был не ветер – чей-то смех. Знакомый. Папин.
Лира ворвалась в коридор, спотыкаясь о собственную тень, сплетавшуюся у ног в узлы. Слёзы жгли щёки, оставляя солёные дорожки, которые тут же облизывали невидимые языки воздуха – холодные, шершавые, как кошачьи. В нише напротив, где ещё вчера горела лампада перед ликом Девы Марии, теперь пламенел искажённый силуэт: краски на иконе поползли, превратив глаза святой в щели серебряной маски, а улыбку – в оскал. «Хватит! – Лира швырнула кинжал, и лезвие, звонко ударившись о стекло, разбило его в звёздный узор. – Отстань, слышишь?! Я не твоя кукла!» Из трещин хлынул песок – не жёлтый, а чёрный, тяжёлый, пахнущий прокисшим вином. Он захлестнул её по щиколотки, увлекая за собой клочья страниц отцовского дневника. «Нет! – она ухватилась за обрывок, но буквы ожили, впиваясь в пальцы: «…прости, что выбрал её, а не тебя…»
«Ложь! — закричала Лира, разрывая бумагу, и из ранок на руках брызнула ртуть. Жидкий металл слился в зеркало у её ног, отразив маску вместо лица. «Правда, — прозвучал голос отца из зеркальной глади, но губы маски шевелились синхронно. – Я спас тебя от Гадира… но не от себя. Ты всегда была… инструментом».
«Инструмент? – она пнула зеркало, и осколки впились в песок, зашипев, как раскалённое железо. – Ты называл меня дочерью!» Ветер из ниши усилился, вырывая из песка кости – мелкие, словно детские. Они складывались в слова: «Дочь… ключ… жертва».
Маска в лампаде засмеялась, и пламя погасло, сменившись зелёным свечением. «Он принёс тебя в жертву ещё в колыбели, — шептала тень, материализуясь из дыма. Её пальцы, тонкие как спицы, обвили горло Лиры. – Но ты выжила… и теперь Мелькарт требует долг. Мою часть тебя…»
Лира вцепилась в тень, рванув на себя, и та распалась на мух. Они жужжали отцовскими словами: «Беги… в библиотеку… сожги всё…» – но их рой уже сплетался в новую фигуру у окна. Марко, точнее его призрак, стоял, держа в руках разбитые часы. «Он солгал и мне, — сказал он, бросая часы в песок. Стрелки, как живые, впились в Лиру, целясь в „Шин“ на её груди. – Дай мне ключ… и я отведу Мелькарта от тебя».
«Довольно! – Лира вырвала стрелки, и те рассыпались в пыль. – Ты мёртв. И он мёртв. А я… – она наступила на костяное слово „жертва“, кроша его каблуком. – Я дышу. Значит, ещё борюсь!»
Стена с нишей внезапно рухнула, открывая потайную лестницу. Внизу, в синеватом свете, виднелся сундук, окованный цепями с обрывками кожи. «Его дар… — завыл ветер, поднимая песок вихрем. – Возьми… и стань сильнее его!»
Лира спустилась, разорвав паутину, липкую, как смола. Сундук открылся сам, выдохнув запах ладана и крови. Внутри лежал меч – клинок из чёрного стекла с рукоятью, обмотанной её детскими волосами. «Возьми… — прошептали волосы, касаясь её запястья. – Это единственная часть тебя… что он не смог украсть».
«Украсть? – Лира схватила меч, и клинок запел, разрезая воздух. – Он отдал мне всё!»
«Даже страх? — из сундука поднялась фигура – она сама, но с глазами Мелькарта. – Ты дрожишь. Как дрожал он, когда Врата закрывались…»
Лира вонзила меч в двойника. Тот рассыпался, но каждый осколок стал зеркалом, отражающим её прошлое: отец, прячущий «Шин» в её колыбель; мать, плачущая кровавыми слезами; тень Марко, роняющая ключ в колодец…
«Видишь? — засмеялась маска, сползая теперь с иконы и плывя по воздуху. – Вся твоя жизнь – цепь чужих решений. Умри сейчас… и разорви её».
«Нет. – Лира разбила мечом ближайшее зеркало. – Я сделаю новую цепь… и задушу ею тебя!»
Осколки взметнулись, превратившись в стаю воронов. Они ринулись к маске, выклёвывая её серебряные глаза. «Ты заплатишь! — завизжала тень, рассыпаясь. – Мелькарт уже идёт… он в твоём дыхании… в твоём…»
Голос оборвался. Лира, стоя среди песка и обломков, подняла обгоревший лист из дневника. На нём детская рука вывела: «Папа, когда ты вернёшься?» – а ниже, взрослым почерком: «Когда разобью все зеркала».
«Значит, так… – она сжала лист, и он вспыхнул, осветив коридор до самого подвала. – Тогда начну с твоего отражения, Мелькарт».
Ступени вниз заскрипели, будто зовя. А где-то в глубине, в такт её шагам, забилось чьё-то второе сердце.
Утренний свет, пробивавшийся сквозь закопчённые шторы, упал на лицо Лиры, заставив её зажмуриться. Горничная, застывшая на пороге, сжимала в руках поднос с разбитым фарфором – чашка качалась, звеня о блюдце, будто подавая сигнал тревоги. «Доктор, вы… – женщина тыкала дрожащим пальцем в стену, где трещины расходились от надписи, будто паутина от убийственного удара. – Это вы… нарисовали?» Лира приподнялась на локте, и обгоревшие страницы прилипли к коже, оставляя чёрные отпечатки букв на руке. На штукатурке, выведенные кинжалом, зияли слова: «Врата Танит – смерть в обмен на правду», каждое «р» заканчивалось каплей застывшей ржавчины, словно автор писал не лезвием, а собственной кровью.
«Нет, – Лира встала, и с её платья посыпался пепел, пахнущий жжёными волосами. – Это… они сами». Она наступила на «Шин», валявшийся в луже воска, и кристаллы соли затрещали под каблуком, будто плач, запертый в камне. Горничная отступила, крестясь: «Святая Дева, это же проклятие! Вчера стена была чистой!»
«Проклятия – это письма, которые мы не смогли сжечь, — Лира подняла амулет, и соль осыпалась, открывая трещину в форме змеи. – Адресат всегда находит их».
Женщина, пятясь, задела вазу с иссохшими розами. Сухие лепестки взметнулись, и среди них Лира увидела обрывок дневника: «…если читаешь это, значит, Танит уже в стенах. Беги…» – но последнее слово было перечёркнуто, а вместо него выведено: «СТРЕЛЯЙ ПЕРВОЙ».
«Кто здесь был ночью? — горничная прижала поднос к груди, как щит. – Я слышала… смех. Детский. И звон – будто цепи волочили по полу…»
Лира провела пальцем по надписи, и штукатурка под буквами оказалась влажной, словно стена истекала потом. «Цепи? — она повернулась, заметив, что тень от подноса на полу не повторяет его форму, а тянется к двери, как щупальце. – Это были не цепи. Это Мелькарт скребётся когтями, чтобы вырваться из зеркал. — Она бросила „Шин“ в лужу воска, и тот зашипел, выпуская пар с запахом моря. – Принесите уксус и соль. И… спички».
«Доктор, вы нездоровы, — горничная сделала шаг назад, наступая на собственную тень, которая дёрнулась, как раненая птица. – Вам нужен врач… или священник!»
«Врач? — Лира рассмеялась, и эхо разнеслось по коридору, вернувшись голосом отца: „…смерть в обмен на правду…“ – Он мёртв. Священник? — она сорвала со стены крест, висевший криво. На обратной стороне, в слое пыли, проступили детские пальчики, обведённые по контуру. – Ваш священник три года прятал это. Видите? — она поднесла крест к свету, и в позолоте проступили царапины: „Лира“ и дата – день её рождения. – Молитесь лучше, чтобы Танит не любила ваши имена».
Женщина выбежала, крестя воздух. Лира, оставшись одна, прижала ладонь к надписи. Камень под пальцами пульсировал. «Смерть за правду… — она достала из-под воротника цепочку с ключом – тем самым, что выпал из пепла. – Ладно, отец. Держи карман шире».
Внезапно стена дрогнула, и из трещин брызнула чёрная жидкость. Лира отпрыгнула, но капли успели схватиться с полом, образуя буквы: «ОН ЗДЕСЬ».
«Поздно, — она вылила уксус из поднесённой горничной бутылки на пол. Жидкость вскипела, и в едком дыму проступил силуэт с рогами. – Я уже всё отдала. Даже страх».
Силуэт рассыпался, оставив на камне серебряную монету с профилем Мелькарта. Лира поднялá её – на обратной стороне было выгравировано: «СЧЁТ ОТКРЫТ».
«Сколько? — она швырнула монету в окно, и стёкла разлетелись, пропуская ветер с криком чаек. – Я давно не считаю чужие долги».
За её спиной, в луже воска, «Шин» засветился алым. Надпись на стене поползла, буквы перестраиваясь в новое послание: «ПРАВДА В ОГНЕ. СМЕРТЬ В ТЕБЕ».
«Знаю, — Лира чиркнула спичкой, поднося огонь к занавескам. – Но я уже горю».
Глава 4: «Шин на ладони»
Лира втиснулась между двумя верблюдами, чьи горбы пахли прогорклым маслом и пылью веков. Воздух гудел, как раскалённый улей: торговцы, потрясая связками сушёных скорпионов, орали: «Жала вырваны – кусаться не будут!», а старуха в парандже тыкала ей в лицо амулетом из вороньих когтей: «От теней за три монеты!». Лира отшатнулась, наступив на ковёр из верблюжьей шерсти – грубой, словно сплетённой из колючек. Сквозь чад жаровен с жареным миндалём, сладкий дым которого лип к потной коже, она заметила лоток. На нём, меж треснувших амфор и бронзовых браслетов, покрытых зелёной кровью времени, мужчина в выцветшем хаки, похожем на кожу змеи, перебирал монеты. Не римские – пиратские дублоны с выщербленными черепами. Его пальцы скользили по металлу беззвучно, будто он трогал не предметы, а их тени.
«Ищете «Хамсин»? – голос мужчины пробился сквозь гам, как нож сквозь папирус. Он обернулся, и Лира замерла: на его шее, под левым ухом, зиял шрам – не рубец, а словно кто-то выжег на коже символ «Шин» раскалённым гвоздём. – Зак Эль-Фарук. Ваш отец… — он бросил монету в воздух, и та, упав, застыла на ребре, дрожа, как стрелка компаса. – Платил мне золотом за проводника. А потом – свинцом. — Он расстегнул ворот, открыв вторую метку: синеватую дыру от пули над ключицей.
Лира схватила дублон с лотка. Металл обжёг пальцы, оставив запах моря и пороха. «Вы вели его к Вратам Танит. Где они?» – она сжала монету, и в глазах мужчины мелькнуло жёлтое, как у шакала.
«Танит? — Зак усмехнулся, и его тень – странно плоская, будто вырезанная из чёрного полотна – потянулась к её запястью с «Шин». – Она не богиня. Она долг. — Он швырнул на прилавок кинжал с рукоятью, обмотанной волосами – седыми, как пепел. – Ваш отец оставил это в животе моего брата. Заберите… или он сгниёт, как и ваш «Хамсин».
Лира отдернула руку, но тень Зака уже обвила её палец, холодная и плотная, как мокрая верёвка. «Он искал не Врата, — прошипел Зак, доставая из-под прилавка флягу. Внутри что-то булькнуло, и запахло серой. – Он искал ребёнка. Девочку, рождённую от тени и соли… — Он плюнул в песок, и плевок зашипел, выжигая яму. – Говорят, её глаза – как у Мелькарта. А на шее… — Его палец дрогнул у её ворота.
«Притронешься – отрублю тень, — Лира выхватила кинжал, и волосы на рукояти ожили, впиваясь в ладонь. – Где „Хамсин“?»
«В вашем сердце, — Зак наклонился, и его дыхание пахло могильным тленом. – Это не корабль. Это болезнь. Песок в легких, огонь в жилах… — Он ткнул в её грудину, и «Шин» под кожей вспыхнул, осветив его лицо – теперь оно было покрыто сетью трещин, как древняя фреска. – Отец заразил вас. А я… — Он вдруг схватился за горло: из шрама-символа сочилась чёрная смола. – …я лишь симптом.
Толпа внезапно расступилась, пропуская слепого музыканта с лютней. Струны завыли, и тень Зака дёрнулась, отползая к лотку. «Ищите в Гадире… — он захрипел, падая на колени. – Под колодцем… там, где он спрятал вас…»
Лира шагнула назад, натыкаясь на торговца скорпионами. Корзина опрокинулась, и чёрные тени рассыпались по песку, шипя. «Беги! — закричал Зак, его голос теперь звучал как скрип двери в подземелье. – Они уже видят ваш след!»
Но было поздно. Музыкант дёрнул струну, и звук разрезал воздух – за ним, как нитка за иглой, потянулся вой ветра. Не песчаного, а морского. Ветер, что пах солью и детским страхом.
Лира впилась пальцами в рукоять кинжала, спрятанного в складках платья – холод металла смешивался с потом, обжигая ладонь. «Значит, вы знали его? – её голос перекрыл рёв ослика, тащившего телегу с гранатами, чьи алые брызги падали на песок, как капли крови. – Почему тогда не помогли, когда он исчез?» Зак подбросил монету, и та, кружась, поймала луч солнца, ослепив её на миг. «Он запретил, — ответил он, ловя дублон ребром, будто ловушку для пальцев. – Сказал: „Если я пропаду, отвези это Лире…“ — Ладонь разжалась, и в ней блеснул серебряный „Шин“, точная копия её ключа, но покрытый патиной, словно вытащенный со дна моря. – …но не сказал, что вы уже носите его на шее».
Тень за спиной Зака, до этого неподвижная, как пятно смолы, вдруг дрогнула. Её рука – слишком длинная, с когтями вместо пальцев – медленно поднялась, указывая на Лиру. Песок под её ногами зашипел, превращаясь в стекло, а запах жареного миндаля сменился вонью гниющего мяса. «Ваш отец боялся не Мелькарта… — Зак бросил „Шин“ на прилавок, и тот завыл, как раненый зверь, впиваясь в дерево. – …а того, что вы станете его тенью».
Лира схватила амулет, и металл жёг кожу, оставляя узор в виде спирали. «Почему вы хранили это? – она наклонилась ближе, ловя в его дыхании ноты полыни и разложения. – Ждали, когда я приду… или когда оно придёт за мной?»
«Ждал, когда вы спросите правильный вопрос, — Зак провёл пальцем по шраму на шее, и чёрная жижа сочилась из символа, капая на монеты. Они закипели, шипя: „Спроси… спроси…“ – Например: почему ваш „Шин“ молчит… а мой – поёт?»
Тень за его спиной внезапно рванулась вперёд, когти вонзились в прилавок, оставляя борозды, полные личинок. Лира отпрыгнула, но тень уже обвила её лодыжку, холод проник сквозь ткань, как влага сквозь гроб. «Отец хотел защитить вас… — засмеялся Зак, его глаза теперь горели жёлтым, как фонари в тумане. – А я хочу знать: чья кровь звенит в этом металле… ваша… или её?»
Лира ударила кинжалом по тени, и лезвие, пройдя сквозь тьму, вонзилось в прилавок. Дерево треснуло, выпуская поток пепла – в нём мелькали лица: отец, закапывающий что-то в песок; женщина с её глазами, но с рогами вместо волос; ребёнок, плачущий в колодце… «Молчи! — она вырвала клинок, и пепел осел, превратившись в карту на столе. Гадир, обведённый кольцом из змей. – Вы работаете на него…»
«Мы все работаем на него, — Зак поднял флягу, выливая содержимое на карту. Жидкость, густая как нефть, поползла к отметке Гадира, сжигая бумагу. – Даже мёртвые. Особенно мёртвые… — Он тыкнул в пепел, и тот сложился в слово: «БЕГИ».
Тень, всё ещё держащая её за ногу, дёрнула. Лира упала на колени, и «Шин» выскользнул из руки, покатившись к клетке с куропатками. Птицы взметнулись, бьющиеся о прутья, и в их криках она услышала: «В колодец… он в колодце…»
«Слишком поздно, — Зак наступил на «Шин», пригвоздив его к земле. – Мелькарт уже нашёл его. И теперь… — Его тень разинула пасть, и из горла вырвался рой мух, жужжащих на языке, который Лира слышала только в кошмарах. – …он ищет вас.
Лира вцепилась в клетку, и прутья поддались, как глина. Куропатки вырвались, превратившись в стаю воронов, и бросились на тень, выклёвывая её глаза. «Скажи ему, — она подняла „Шин“, теперь чёрный от ярости, – что я сама приду забрать своё!»
Зак отступил, его лицо трескалось, как высохшая глина. «Он придёт с песчаной бурей… — прохрипел он, рассыпаясь. – …и вы станете ветром!
Тень исчезла, оставив на песке обгоревший след. Лира, сжимая «Шин», повернулась к лотку, но на месте Зака лежала лишь кукла из верёвок и костей, а в её пустых глазницах копошились скорпионы.
Мятный чай дымился в стакане, запотевшем от влаги, словно чьё-то дыхание на стекле. Зак наклонился, и его рука, покрытая татуировками в виде морских узлов, дрожала, когда он пододвинул сахарницу с кристаллами, напоминавшими осколки льда. «Хамсин – не корабль, — прошипел он, и его голос сливался с шёпотом занавесок из верблюжьей шерсти, которые текли по стенам, как жидкая тьма. – Это река. Чёрная. Под руинами Карфагена. Её вода… — Он провёл пальцем по краю стакана, и стекло заскрипело, оставляя на коже след, похожий на шрам. – …пахнет миндалём и страхом. Как ваши духи, когда вы бежите от собственной тени».
Лира отодвинула чашку, и жидкость расплескалась, оставив на столе пятно, похожее на карту острова с рваными берегами. «Вы следили за мной? — она сжала ложку, и металл впился в ладонь, оставляя отпечаток узора в виде волн. – Или ваша тень делала это?» Взгляд её скользнул к стене, где тень Зака, неестественно вытянутая, наклонялась к её силуэту. Чёрные губы коснулись виска её тени, и та дёрнулась, будто ужаленная.
«Тени дешевле наёмников, — Зак усмехнулся, и в его зубах застрял кусочек листа мяты, зелёный, как яд. – Ваш отец научил меня: за каждым шагом следит либо свет, либо тьма. Я выбрал тьму… — Он щёлкнул пальцами, и пламя свечи между ними погасло, но тени не исчезли – стали чётче, обведя контуры их лиц кровавой подводкой. – …она честнее. Например, сейчас ваша тень хочет меня задушить. А ваше тело?»
Лира впилась ногтями в скатерть, грубую, словно сплетённую из верблюжьих ресниц. «Моё тело помнит, как вы продали его координаты тому, кто оставил этот шрам! — она рванула ворот его рубахи, обнажив пулевое отверстие. Кожа вокруг него шевелилась, будто под ней копошились черви. – Он стрелял в вас, потому что вы вели его к ней. К Танит. Где вход?»
Тень Зака внезапно схватила тень Лиры за горло, и в горле реальной Лиры сжалось, перекрывая воздух. «Вход… — он вытащил из кармана ключ – ржавый, с обломанным зубцом. – Там, где река становится зеркалом. Но чтобы увидеть его… — Ключ упал в чай, и напиток закипел, выплёскивая на скатерть капли, которые оставляли дымы́е пятна. – …нужно перестать бояться собственного отражения».
Лира, задыхаясь, выхватила ключ из кипятка. Металл обжёг пальцы, сливаясь с болью от удушья. «Как он… — она выдохнула, и в воздухе повисло облако пара, в котором мелькнуло лицо отца – без глаз, с „Шин“ на языке. – …как он смог пройти?»
«Он нырнул, — Зак встал, и его стул упал с грохотом, заставив вздрогнуть даже тени. – С криком вашего имени. А вода… — Он провёл рукой по горлу, и шрам раскрылся, как рот, из которого хлынул чёрный дым. – …сожрала его за семь секунд. Столько же, сколько вы плакали, когда он бросил вас в колодце».
Тень Лиры вырвалась, схватив со стола нож. Реальная Лира взмахнула им, и лезвие разрезало дым, revealing карту на стене – трещины в штукатурке сложились в лабиринт с отметкой «Хамсин» в центре. «Семь секунд… — она воткнула нож в карту, и из разреза брызнула смола, пахнущая морской глубиной. – Этого хватит, чтобы найти его. И убить вас, если соврёте».
«Убить? — Зак рассмеялся, и из его рта выпал зуб, превратившийся в песок. – Я умер в тот день, когда ваш отец выстрелил. А это… — Он стёр тень со стены, и та прилипла к руке, как смола. – …просто костюм. Теперь ваша очередь надеть его».
Занавески внезапно захлопали, как паруса во время шторма, и в кафе ворвался ветер, несущий песок. Не жёлтый – чёрный, как вода Хамсина. Лира прикрыла лицо, но песок уже забивался в уши, шепча: «Спускайся… спускайся…» – а когда ветер стих, Зака уже не было. На столе лежал ключ и лужа чая, в которой плавало её отражение – с глазами Мелькарта.
Карта, раскинутая на столе, дышала. Сухожилия, стягивавшие её края, вздрагивали, как струны арфы под невидимыми пальцами. Зак провёл ладонью по пергаменту, и чернильные очертания берегов забились, словно рыба в сетях. «Ваш отец искал не Врата… — его голос слился с треском горящих в углу дров, из которых сыпались искры-пауки. – …а ключ от них. Вот здесь… — Ноготь, обломанный и жёлтый, вонзился в точку на карте. Чернила вздулись пузырём, лопнули, и оттуда хлынула струйка чёрной воды, пахнущей медью и гнилыми водорослями. – …течёт Хамсин. Но чтобы плыть, нужен проводник, чья тень… — Он замолчал, и пламя свечи погасло, оставив лишь зелёное свечение карты.