Зеркало Эхо: Проклятие тринадцати отражений

Первая встреча с прошлым

Холодный свет лампы падает на исцарапанный стол, на котором лежит медицинская карта. Мария Воронова – психиатр с непростым прошлым – внимательно изучает записи. Её пальцы едва заметно дрожат, когда она читает диагноз:

«Пациент №214: Лика Сомова. Диагноз: диссоциативное расстройство с элементами синестезии. Жалуется на „зеркальные галлюцинации“, сопровождающиеся ртутными выделениями и временными дезориентациями».

В углу кабинета Лика Сомова – молодая девушка с бледной кожей и тёмными кругами под глазами – склонилась над стеной. Её пальцы, испачканные углём, скользят по поверхности, оставляя причудливый узор из переплетающихся зеркал.

Мария поднимает взгляд:

– Лика, расскажите подробнее о ваших… видениях.

Девушка замирает, затем медленно оборачивается. Её глаза странно блестят, словно отражая невидимый свет.

– Они не видения, доктор. Это окна в другие миры. Иногда… они открываются, и я вижу то, что не должно быть доступно живым.

Пока она говорит, из её ладоней начинает сочиться странная жидкость. Не пот – ртуть. Тяжёлые капли падают на пол, растекаясь причудливыми узорами. Лика не замечает этого, полностью погружённая в свои мысли.

Мария наклоняется, рассматривая капли. Они складываются в чёткие цифры: 1893. Год, который она никогда не забудет.

– Что вы видите в этих окнах? – голос Марии звучит мягче, чем обычно.

Лика вздрагивает, словно выходя из транса. Её пальцы сжимаются в кулаки, останавливая поток ртути.

– Смерть. Перерождения. И женщину… Она похожа на вас.

В кабинете повисает тяжёлое молчание. Мария чувствует, как холодок пробегает по спине. Она знает – эта встреча изменит всё.

Лика снова смотрит на стену, где её рисунок начинает словно оживать. Зеркала в узоре искривляются, отражая то, чего нет в реальности. Девушка протягивает руку к одному из них, и её пальцы проходят сквозь стену, словно та сделана из тумана.

– Они зовут меня, – шепчет она. – Скоро я отвечу.

Мария понимает – перед ней не просто пациентка. Перед ней – ключ к разгадке, которую она искала годами. И возможно, предупреждение о том, что прошлое никогда не умирает по-настоящему.

Ртутные капли на полу продолжают мерцать, словно маленькие звёзды, указывая путь в неизвестность. А рисунок на стене всё ещё искрится, храня в себе тайны, которые готовы вырваться наружу.

Наследие пламени

Лампочка над столом мерцает, отбрасывая нервные тени на стопку медицинских журналов. Мария щёлкает шариковой ручкой, пытаясь скрыть дрожь в пальцах. Её голос звучит резко, как скрип несмазанных петель:

– Вы ведь не верите в свою чушь о параллельных мирах? Это просто защитный механизм психики.

Она тянется к диктофону, но Лика внезапно вскакивает. Холодные пальцы впиваются в запястье врача с силой, несоразмерной хрупкому телу. Ртуть сочится из-под ногтей пациентки, оставляя на коже Марии жгучие следы.

– Твоя прабабка, Элиза Воронова, говорила то же самое. – Лика шипит, приближая лицо. Её зрачки сужаются в вертикальные щели, отражая пламя невидимой свечи. – Пока не сгорела заживо в своей зеркальной мастерской. 12 августа 1893.

Воздух пропитывается запахом палёной шерсти. Мария дёргается, опрокидывая стакан с водой. Лёд тает неестественно быстро, превращаясь в мутные лужицы с радужной плёнкой.

– Откуда вы… – начинает она, но Лика уже отступает к двери, оставляя на полу дымящиеся следы.

– Проверь почтовый ящик, доктор. Там письмо от твоей семьи.

Ночь. Кабинет тонет в синеве экрана компьютера. Мария разворачивает анонимную посылку, обёрнутую в жёлтую пергаментную бумагу. Ножницы соскальзывают с упаковки, царапая палец до крови. Внутри – зеркало в раме из чёрного дерева, инкрустированной серебряными змеями. Стекла касаться страшно: оно холоднее льда, словно вырезано из глубины арктических пещер.

– Глупости, – бормочет она, поворачивая артефакт к свету.

В отражении за её спиной медленно проявляется силуэт. Женщина в обгоревшем викторианском платье, с волосами, сплетёнными из пепла. Её лицо – точная копия портрета прабабки в семейном альбоме.

– Echo. – Шёпот звучит одновременно из зеркала и из углов комнаты. – Ты – следующая.

Мария резко оборачивается, роняя раму. Серебряная змея на рамке впивается ей в ладонь, оставляя метку в виде римской цифры XIII. Кровь смешивается с пылью на полу, рисуя дату: 12.08.2025.

Из динамиков компьютера внезапно вырывается скрип виниловой пластинки. Голос Лики, искажённый помехами, напевает колыбельную на забытом языке. В такт музыке трещит лампа, а в зеркале женщина-призрак поднимает обугленную руку, указывая на родинку за ухом Марии – точь-в-точь как на портрете 1893 года.

– Нет, – хрипит Мария, накрывая зеркало окровавленной тканью. Но даже сквозь ткань слышится смех – хрустальный, как бой разбиваемых стёкол, и древний, как шелест пергамента в огне.

Проклятие в пыли веков

Пыль архивов оседает на ресницах Марии, превращая каждый вздох в горьковатый туман. Пальцы скользят по переплёту газеты 1893 года, оставляя на коже следы сажи и типографской краски, пахнущей железом и страхом. «Сожжена Элиза Ворон за колдовство», – шепчет она, вглядываясь в фото, где женщина с её лицом стоит у позорного столба. Пламя на снимке движется – искры вырываются из пожелтевшей бумаги, обжигая кончики пальцев.

– Интересное совпадение, не правда ли? – Голос библиотекаря заставляет её вздрогнуть. Старик в бархатном жилете, пахнущий нафталином и ладаном, указывает тростью на подпись под фото: «Перед казнью прокляла род до 13-го колена. Да сгинут в огне собственных тайн». – Говорят, её зеркала искали по всему городу. – Он кашляет, и в звуке слышится скрип старых страниц. – Те, что находили… приносили смерть. Одно вернулось в прошлый вторник.

Мария ощущает, как капля пота стекает по позвоночнику, холодная, как ртуть.

– Вы верите в эту сказку?

– В сказки не верю. – Старик снимает очки, и его глаза оказываются мутно-белыми, словно затянутыми пеплом. – Но зеркало из особняка Ворон сейчас в вашей гостиной, доктор Воронова. Оно ждёт.

На улице сумерки окрашивают город в синеву. Витрины магазинов мерцают, как глаза голодных зверей. В отражении бутика Мария замечает движение – Лика, бьющаяся в стеклянной клетке из 13 зеркал. Её рот открыт в беззвучном крике, пальцы царапают поверхности, оставляя кровавые полосы. «Не игнорируй меня!» – будто слышит Мария, но звук приходит изнутри, как скрежет иглы по кости.

– Лика? – Шёпот застревает в горле.

Девушка в отражении поворачивается. На стекле витрины проявляются буквы, будто выжженные кислотой: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ». За спиной Лики возникают тени – фигуры в плащах с капюшонами, их лица скрыты, но в руках они держат зеркала, обёрнутые колючей проволокой.

Мария отшатывается, задевая плечом прохожего.

– Извините… – бормочет она, но, поднимая глаза, видит: все витрины на улице показывают одно и то же. В каждом отражении Лика бьётся в ловушке, а тени приближаются. Даже лужи на асфальте искажаются, складываясь в цифру 13.

– Это не настоящее, – вслух говорит себе Мария, сжимая портфель так, что кожа трещит. – Контроль. Нужен контроль…

Из кармана звенит медальон Элизы. Она достаёт его – металл обжигает, как лёд. В крошечном зеркальце медальона Лика уже не одна: позади неё стоит Элиза в обгоревшем платье, а их руки сплетены в единый кулак, сжимающий ключ.

– Тринадцатое колено, – шепчет ветер, и фонари гаснут один за другим.

Мария бежит, но её отражение в витринах замирает. Ликины губы шевелятся в такт шагам: «Беги. Будет хуже». На последнем витке улицы, у подъезда её дома, витрина цветочного магазина взрывается. Осколки летят в лицо, но замирают в сантиметре от кожи, складываясь в мозаику: 1893—2025.

– Хватит! – кричит Мария, хватаясь за сердце. Оно бьётся в ритме колокола, который она слышала только во сне.

В кармане звонит телефон. Неизвестный номер. Голос Лики, искажённый помехами:

– Ты видела их? Они пахнут гарью и… о, Боже, они уже у твоей двери!

Щелчок. Тишина. И запах горящего дерева, плывущий из подъезда.

Пробуждение змеи

Пыльный архивный ящик скрипит, будто кости старика, когда Мария поддевает крышку отвёрткой. Внутри – письма, перевязанные лентой цвета запёкшейся крови, и засохшая роза, чьи лепестки шелестят, как кожа змеи при линьке. «Прости, что отняла твой дар», – дрожит почерк матери на пожелтевшей бумаге. Чернила пахнут полынью и слезами. «Иначе они нашли бы тебя, как нашли Элизу. Они боятся нашего света, но ещё больше – нашей тьмы».

– Какую тьму? – Мария прижимает письмо к груди, и бумага оставляет на коже красноватый отпечаток, будто ожог от поцелуя.

Лунный свет пробивается сквозь шторы, падает на розу. Сухой стебель внезапно выпрямляется с хрустом вывихнутого сустава. Шипы впиваются в запястье Марии, цепкие, как пальцы утопленника.

– Проснись, – звучит в голове голос, знакомый и чуждый одновременно. Это голос матери, но с примесью шипящего тембра Элизы. – Они украли нашу память, но не силу. Ты носишь её в крови. В каждой клетке.

Роза оживает полностью: чёрные лепестки распускаются, обнажая внутри каплю ртути. Она стекает по руке Марии, оставляя за собой узор в виде спирали. На шее возникает жгучий зуд – в зеркале напротив проявляется родимое пятно. Не просто пятно: змея, кусающая хвост, точь-в-точь как на портрете Элизы в газете 1893 года.

– Что вы со мной сделали? – Мария царапает кожу, но символ лишь ярче проступает, будто подкожные чернила реагируют на прикосновение.

Голос смеётся – звук колокольчиков, падающих в колодец. «Мы ничего не делали. Это твой выбор. Ты открыла ящик. Ты вдохнула пыль прошлого. Теперь они идут».

Ветер распахивает окно. По подоконнику ползёт ртутная змея, оставляя за собой след в виде дат: 1893—1995—2025. Она заползает на письмо, и цифры сливаются в одно слово: СЕСТРЫ.

– Какие сёстры? Элиза и кто? – Мария хватает ножницы, но лезвия проходят сквозь ртутное создание, как сквозь дым.

«Ты и Лика. Вы всегда были сёстрами. В каждом веке. В каждом воплощении». Голос матери теперь звучит из всех углов комнаты. Фотографии на столе переворачиваются лицевой стороной вниз, кроме одной – детского снимка, где Мария и Лика стоят, держась за руки. Но сейчас на фото Ликино лицо зачёркнуто кровавым крестом.

Роза сжимает запястье с такой силой, что выступает кровь. Капли падают на символ змеи на шее, и тот начинает двигаться. Чешуйчатые кольца сжимаются вокруг горла, холодные и влажные.

– Сними это! – Мария рвёт цветок, но шипы впиваются глубже. По стене за её спиной ползут тени – силуэты с факелами и зеркалами.

«Беги. Или стань тем, кем должна была», – шепчет голос, растворяясь в скрипе половиц.

Внезапно боль отпускает. Роза рассыпается в пепел, а на столе остаётся нож с рукоятью в виде змеи. На клинке гравировка: «Для 13-й». За окном воет сирена – карета скорой помощи проезжает мимо, но Мария клянётся, что видит в её окнах Элизу, машущую рукой в клубах чёрного дыма.

Игра огненных теней

Квартира Лики пахнет горелой кожей и расплавленным металлом. Мария спотыкается о лужи ртути, которые пульсируют, как живые, прилипая к подошвам ботинок. На стене – трещина, расходящаяся от разбитого зеркала, будто удар нанесён изнутри. Осколки валяются на полу, сверкая ртутными каплями на срезах.

– Лика! – кричит Мария, но эхо возвращается искажённым, будто кто-то перекрыл горло её собственному голосу.

Она наклоняется, подбирая крупный осколок. Стекло обжигает пальцы, как лёд, но внутри него – пламя. Своё лицо в викторианском платье, стоящее у костра, где горят зеркала. Женщина поворачивается, и пепел вьётся вокруг её рук, как змеи.

– Ты думала, проклятие в крови? – говорит отражение голосом, сотканным из треска горящего дерева. – Оно в страхе. В твоём страхе увидеть правду.

Мария сжимает осколок так, что кровь стекает по запястью. Капли падают в ртутную лужу, создавая дымящиеся кратеры.

– Что я должна сделать?

– Приди, – шепчет женщина, и пламя в зеркале вздымается выше. В огне мелькают лица: Лика в клетке из 13 зеркал, мать, рвущая письма, библиотекарь с белыми глазами. – Сожги ложь. Стань пламенем, а не свечой.

За окном гаснут фонари, погружая комнату в синеватую тьму. Воздух густеет, как смола. Где-то в темноте скрипит дерево – старое, сухое, будто рама зеркала в прихожей медленно поворачивается. Мария чувствует, как по спине ползёт холодок, хотя шею уже обвила змея-родинка, сжимаясь в такт её сердцебиению.

– Я не боюсь, – лжёт она, поворачиваясь к дверям.

В зеркале прихожии, теперь обращённом лицевой стороной к ней, стоит Элиза. Её обгоревшие пальцы прижаты к стеклу, оставляя сажевые отпечатки.

– Ложь – единственное, что защищало тебя, – шипит она. – Но огонь всё съест. Даже память.

Стекла во всей квартире начинают вибрировать. В их отражениях – сотни Лик, бьющихся в зеркальных ловушках, и сотни Элиз, подносящих факелы к рамам. Мария смотрит на осколок в руке: теперь в нём она сама, одетая в платье XIX века, держит факел над зеркалом с лицом Лики.

– Выбор за тобой, – звучит голос матери, но слова складываются из скрипа поворачивающихся рам. – Гори или освещай путь.

Внезапно ртутные лужи вспыхивают синим пламенем. Дым заполняет комнату, вырываясь в форточку спиралями, похожими на ДНК. Где-то вдалеке, сквозь кашель и рёв огня, Марии слышится смех Лики – свободный, безумный, живой.

– Я иду, – говорит она, разжимая пальцы. Осколок падает в ртутный огонь, и взрыв света поглощает всё.

На мгновение перед слепотой Мария видит итог:

Элиза и Лика, держащие её за руки у костра.

13 зеркал, превращающихся в пепел.

И своё отражение, улыбающееся в пламени.

Тьма. Тишина. И запах розы, растущей из пепла.

Уголь и ртуть

Кабинет пахнет мокрой шерстью и миндалём – аромат дезинфектора смешивается с дождём, бьющим в запотевшее окно. Мария Воронцова прижимает к груди папку с диагнозами, наблюдая, как Лика Сомова царапает стену обугленным карандашом. Уголь крошится, оставляя на белой поверхности чёрные прожилки, похожие на треснувшее стекло.

– Доктор Воронцова, – Лика поворачивается, и её глаза блестят, как влажный графит, – вы уверены, что зеркала – всего лишь стекло?

Мария замечает дрожь в пальцах пациентки. Не нервную – ритмичную, будто под кожей бьётся крошечный моторчик. Она делает шаг вперёд, и каблук застревает в щели между плитками. Пол здесь неровный, как будто кто-то пытался вырваться из-под него.

– Это не арт-терапия, Лика. – Мария указывает на узор, где линии складываются в ловушку из восьмиугольников. – Мы говорим о ваших галлюцинациях. О «людях в зеркалах», которых вы…

– Вижу. – Лика перебивает её, проводя линию так резко, что уголь ломается. Осколок падает в стакан с водой на столе, и жидкость мгновенно серебрится, превращаясь в ртуть. – Вы спрашиваете, будто не знаете, что они настоящие.

За окном хлопают крылья. На подоконник садится сорока, но вместо глаз у неё – крошечные зеркальца. В них отражается Мария, только старше: морщины, седина, шрам на шее, которого ещё нет.

– Лика, – голос доктора звучит резче, чем планировалось, – давайте вернёмся к…

– К ритуалу? – Девушка улыбается, обнажая зубы, слишком белые для курильщицы. Её рука тянется к часам-ходикам на стене – медным, с треснувшим стеклом. Подарок Марии на прошлый Новый год. – Они тикают громче, когда вы врёте. Слышите?

И правда: тиканье учащается, сливаясь со стуком дождя. Мария сжимает папку так, что картон мнётся. В луже ртути на столе плавает её отражение – в нём за спиной стоит женщина в викторианском платье. Тень кладёт обугленные руки ей на плечи.

– Что вы рисуете? – Мария делает шаг назад, наступая на тень от часов.

Лика смеётся, и звук будто исходит из всех углов комнаты одновременно. Она достаёт из кармана халата свёрток, перевязанный волосом – чёрным, с седыми прядями.

– Для ритуала. – Бросает свёрток на стол. Тот раскрывается сам, обнажая зеркальце в оправе из птичьих костей. – Скоро поймёте.

Сорока за окном каркает. В её зеркальных глазах теперь две Лики: одна рисует на стене, другая – машет Марии из глубины отражения, держа в руках часы, стрелки которых вращаются вспять.

Карта теней

Угольный карандаш трещит, как кость под давлением, оставляя на стене зигзаг, похожий на молнию. Лика отбрасывает обломок, и тот катится к ногам Марии, оставляя за собой след сажи, вьющейся дымом.

– Они шепчут, когда я сплю. – Лика поднимает ладони, где чёрная пыль смешалась с каплями пота, образуя жидкий металлический блеск. – Говорят… вы тоже их слышите. По ночам. Когда тиканье часов становится громче вашего дыхания.

Мария наклоняется поднять осколок, но замирает: на полу тень от её руки удлиняется неестественно, превращаясь в коготь. За окном сорока бьёт крылом по стеклу, и в её зеркальных глазах мелькает Элиза – женщина в обугленном платье, рисующая на стене клиники те же линии.

– Это карта? – Мария касается стены, и штукатурка под пальцами шевелится, как живая кожа. Линии повторяют изгибы улиц: аптека с зелёным неоном, переулок с бродячими кошками, их клиника в центре узора.

Лика резко поворачивается. Её халат пахнет жжёной резиной и мокрым пеплом.

– Нет. – Она проводит ногтем по центральной точке узора – там, где на карте должен быть кабинет. Из царапины сочится ртуть. – Это ловушка. Для тех, кто ищет выход.

Часы-ходики внезапно замолкают. Тишина давит на барабанные перепонки, пока из динамиков на потолке не доносится скрип. Голос, похожий на голос Марии, но искажённый, как запись на старом виниле: «Тринадцатая ветвь. Время кончается».

– Вы слышите? – Лика подходит так близко, что Мария видит в её зрачках отражение сороки. Теперь у птицы человеческие руки, сжимающие зеркало. – Они хотят, чтобы вы нашли посылку. Ту, что я отправила месяц назад.

Мария отступает к столу, задевая стакан с ртутью. Жидкость выплёскивается, образуя на полу цифры: 13.

– Какая посылка? Вы не…

– Вам пришло письмо. – Лика тычет пальцем в тень от часов, и та превращается в конверт из чёрной бумаги. – С печатью вашего рода. Ворон с змеёй в клюве.

Сорока каркает три раза. В такт этому в окне гаснет свет – не только в кабинете, но и во всём квартале. Только узор на стене светится теперь фосфоресцирующим зелёным, как глаза хищника в темноте.

– Для ритуала, – шепчет Лика, исчезая в тени, хотя дверь не скрипнула. Её голос остаётся висеть в воздухе, смешиваясь с запахом горящей розы.

Мария включает фонарь телефона. На столе лежит конверт, которого секунду назад не было. Восковая печать тёплая, как живая плоть. Внутри – ключ с гравировкой в виде сороки и записка: «Они уже открыли дверь».

За окном, в кромешной тьме, загорается одно окно. В нём стоит Элиза, прижимающая палец к губам. А на подоконнике, где сидела сорока, теперь лежит перо, покрытое ртутными каплями.

Слёзы из зеркала

Стул падает с грохотом, когда Лика вскакивает, будто её ударило током. Её пальцы впиваются в щёки, оставляя красные полосы, а из-под сомкнутых век вытекают серебристые капли. Ртуть стекает по подбородку, капает на пол, где мгновенно сворачивается в шарики с лицом Марии внутри.

– Они здесь! – голос Лики раздваивается, как треснувшее стекло. – Выведите их! Вы же видите?!

Мария хватает диктофон, но кнопка западает, будто сопротивляется. Плёнка внутри пищит, прокручиваясь со скрежетом ржавых шестерёнок.

– Пациентка демонстрирует признаки психомоторного возбуждения… – начинает она, но запись перебивает чужой голос: «Ты следующая. Тринадцатая».

Лика бьёт кулаком по столу. Стакан с ртутью подпрыгивает, и жидкость выплёскивается, образуя на поверхности узор – точную копию карты на стене. Шарики с лицами катятся к Марии, цепляясь за её туфли липкой плёнкой.

– Не записывайте, а смотрите! – Лика тычет пальцем в окно. Сорока с зеркальными глазами бьётся в стекло, и с каждым ударом её отражение растёт: теперь это женщина в платье XIX века, держащая ножницы. Элиза.

Мария отшатывается, натыкаясь на часы-ходики. Стрелки крутятся бешено, а маятник бьётся о стенки корпуса, как птица в клетке.

– Лика, это галлюцинация. Сядьте, пожалуйста…

– Галлюцинация? – Девушка смеётся, и из её рта выпадает ртутный шарик. Он раскатывается по полу, превращаясь в миниатюрное зеркало. В нём Мария видит себя: седую, с лицом, покрытым шрамами-трещинами. – Они старят нас. Забирают время. Час за часом, пока не останется…

Грохот. Сорока пробивает окно. Осколки падают, застывая в воздухе, как кадр из замедленной съёмки. В каждом – отражение Лики, раздваивающейся на две фигуры: одна рыдает, другая улыбается, держа в руках посылку, обмотанную колючей проволокой.

– Возьмите! – кричит двойник Лики, просовывая посылку сквозь осколки. – Для ритуала!

Мария машинально протягивает руку. Проволока впивается в ладонь, но боли нет – только холод, расползающийся по венам. Внутри коробки что-то стучит, совпадая с ударами её сердца.

– Не открывайте здесь, – шепчет настоящая Лика, обхватив голову руками. Её ртутные слёзы теперь текут вверх, к потолку, образуя над головой Марии змеящийся узор: 13. – Они в стенах. В часах. В вас.

Диктофон взрывается. Из корпуса вырывается ртутный пар, складывающийся в фигуру Элизы. Она указывает на посылку, и её безгубый рот шевелится в такт голосу из динамиков:

– Сожги ложь.

Свет меркнет. Последним, что видит Мария перед тем, как погрузиться в темноту, – своё отражение в осколках. Лицо стареет на глазах, а на шее проявляется родинка-змея, кусающая часы на запястье.

Зеркальный туннель

Лика обмякает на кушетке, но её пальцы сжаты так крепко, будто осколок зеркала – последний якорь в реальности. Ртутные капли застывают на ресницах, как слезы из жидкого металла. Мария вытирает их салфеткой, и ткань растворяется, оставляя на ладони ожог в виде цифры 13.

– Спокойной ночи, – шепчет она, поправляя одеяло, но в ответ слышит скрип динамика над дверью. Голос Лики, заплетающийся от седативных, шипит как радиопомеха: «Не смотри туда. Она уже идёт».

Осколок выпадает из расслабленной ладони пациентки. Мария поднимает его – стекло ледяное, будто вырезано из антарктического льда. В отражении вместо кабинета: туннель с пульсирующими стенами, словно живая плоть. На них – портреты женщин с её лицом. 1801: Элиза с ножницами у горла. 1945: медсестра с часами вместо сердца. 2025: она сама, держащая посылку Лики.

– Что это?.. – Мария прикасается к стеклу, и палец проваливается внутрь. Воздух туннеля пахнет горелой розой и старыми книгами.

«Вы всегда были любопытны, доктор», – звучит голос Лики из динамиков, но теперь в нём смешались десятки тембров. По потолку кабинета ползёт ртуть, складываясь в стрелки часов. 23:59. «Они дали вам время. Но время кончилось».

В туннеле что-то шевелится. Тени сливаются в фигуру женщины – сперва силуэт, потом детали: обугленные кружева платья, волосы, сплетённые из колючей проволоки, глаза как у сороки. Элиза идёт, оставляя за собой следы пепла. Её рука тянется к Марии сквозь осколок.

– Закройте глаза! – орёт Лика уже своим голосом, срываясь на хрип. Часы-ходики бьют полночь, и стеклянный циферблат трескается, выпуская рой чёрных бабочек. Они садятся на зеркальный туннель, превращая его в решето.

Мария отбрасывает осколок. Тот разбивается о пол, и каждый кусочек показывает новый кадр: Лика в зеркальной ловушке, посылка с кровавой лентой, сорока с ключом в клюве. В углу кабинета материализуется женщина из окна – её пальцы впиваются в плечо Марии, холодные как могильный камень.