- -
- 100%
- +
Его детство было расписано по фазам: «Подавление», «Стимуляция», «Ассимиляция», и ни в одной из граф не было слова «любовь».
Запах гари, пыли и собственного пота был густым и липким, как вторая кожа. Они сидели в тесном, душном помещении, которое когда-то служило машинным отделением для давно забытой системы вентиляции где-то на 35-м уровне Окраин. Ржавые трубы, оплетенные паутиной старых оптоволоконных кабелей, создавали над ними подобие металлического кровавого леса. Единственным источником света был мерцающий экран портативного терминала, который Мария каким-то чудом извлекла из тайника в своей старой, догражданской квартире.
Лев не помнил, как они выбрались. Вспышки памяти были обрывочными, как сломанный код: багровый свет, грохот взрывов, крики «Ястребов», холодная сталь трубы на его спине, когда он, почти без сознания, тащил обессилевшую Марию по бесконечным служебным тоннелям. Его тело ныло, каждый мускул кричал о перенапряжении. Но физическая боль была ничтожной по сравнению с тем, что творилось у него внутри.
Тишина, рожденная золотыми нитями, исчезла. Ее место занял оглушительный гул. Не внешний, а внутренний. Гул миллионов байтов информации, которые он скачал в последние секунды перед тем, как терминал в «Янтаре» превратился в груду расплавленного пластика. Данные, которые он еще не осмеливался открыть. Данные о себе.
– Держи, – хриплый голос Марии вывел его из ступора.
Она протянула ему автономный инжектор с обезболивающим и регенератором. Ее собственная рана на плече была уже аккуратно обработана, но лицо оставалось бледным, с синяками под глазами. Униформа инквизитора была сброшена в углу, замененная потертыми штанами и темной водолазкой, найденными в том же тайнике. Она выглядела уязвимой. Человечной. И от этого чужой.
Лев молча взял инжектор, приложил к шее и нажал кнопку. Холодная волна разлилась по венам, притупляя боль, но не касаясь той, что сидела глубже.
– Они объявили нас террористами, – сказала Мария, усаживаясь на ящик с инструментами напротив него. Ее голос был ровным, отчетливым, будто она докладывала о погоде. – Взрыв на исследовательском объекте. Гибель персонала. Уничтожение данных государственной важности. Наши лица уже в эфире.
Лев кивнул. Он ожидал этого. Соколов не мог позволить им уйти. Два вышедших из-под контроля оружия, знающих слишком много.
– Твой крёстный не теряет времени, – произнес он, и его голос прозвучал глухо.
Мария сжала губы. Признание боли мелькнуло в ее глазах и было тут же подавлено.
– Он не мой крёстный. Он – цель. Как и весь Синдикат.
Она посмотрела на мерцающий терминал.
– Мы не можем сидеть здесь вечно. Нам нужен план. А для плана нужна информация. Что мы принесли с собой?
Лев медленно перевел взгляд на терминал. Он был похож на заминированную дверь, за которой скрывалось чудовище с его собственным лицом. Он боялся. По-настоящему, до тошноты, боялся того, что найдет.
– Я… – он попытался сказать «не могу», но слова застряли в горле.
Мария поняла. Она видела его тремор, стеклянный взгляд. Она видела, как он сжимает и разжимает кулаки, пытаясь вернуть себе контроль.
– Ладно, – тихо сказала она. – Тогда я.
Она взяла терминал, ее пальцы уверенно забегали по сенсорной панели. Лев смотрел, как она подключает его к изолированной сети, запускает дешифраторы. Она была профессионалом. Даже будучи объявленной вне закона, она действовала по инструкции. Старая привычка.
– Файловая система… повреждена, но читаема, – бормотала она себе под нос. – Основные каталоги… «Администрация», «Исследования», «Субъекты»…
Она открыла папку «Субъекты». Список. Длинный, пугающий. Идентификационные номера. В-001. В-002… Д-015… П-008… Петрова, Алиса. Петров, Кирилл. И… Волков, Лев.
– Фазы… – прошептал Лев, глядя на структуру его собственной папки. – Посмотри на фазы.
Мария открыла его файл. И Лев увидел свое детство. Расписанное по фазам. Аккуратно, методично, как инструкция по сборке сложного механизма.
ФАЗА 1: «ПОДАВЛЕНИЕ»
Цель: Искоренение эмпатических и эмоциональных реакций, определяемых как «шум» и «помеха» для чистоты восприятия кода.
Методы: Сенсорная депривация (камера 4-Б), негативное акустическое подкрепление (триггер «Свисток»), химическая регуляция симпатической нервной системы.
Отчет: *«Субъект В-017 демонстрирует выдающийся прогресс. Реакция на триггер – мгновенная. Эмпатический отклик на визуальные стимулы (включая страдания других субъектов) снижен на 94%. Рекомендовано к переходу на Фазу 2.»*
Лев читал и чувствовал, как по его спине ползет ледяной пот. Он помнил белую комнату. Помнил звук. Но он всегда думал, что это… лечение. Исправление его broken мозга. А это… это была намеренная, методичная поломка. Его учили не чувствовать. Его калечили, чтобы сделать удобным.
– Лев… – голос Марии был полон ужаса.
– Читай дальше, – выдавил он.
ФАЗА 2: «СТИМУЛЯЦИЯ»
Цель: Развитие врожденной способности к визуальному восприятию кода реальности и манипуляции им на тактическом уровне.
Методы: Контролируемое воздействие на нестабильные участки кода, принудительная визуализация сложных структур, болевое подкрепление при ошибках.
Отчет: *«Субъект В-017 превзошел ожидания. Способен воспринимать код до 4-го уровня вложенности. Боевые алгоритмы усваивает со скоростью 287% выше нормы. Побочный эффект – хронические мигрени, бессонница, непроизвольная визуализация кода бытовых предметов. Определен как «приемлемый ущерб».*
«Приемлемый ущерб». Его боль, его кошмары, его неспособность видеть мир как нечто целое – все это было всего лишь статистикой в отчете. Строчкой в графе «побочные эффекты».
И тут он увидел ее. Фотографию. Маленький мальчик, лет девяти, с большими, слишком серьезными глазами. Он сидел за столом, перед ним – голографическая модель асимметричного шестигранника. А за его спиной, положив руку на его плечо, стоял человек. Высокий, в форме майора. Соколов. И на лице Соколова была не улыбка. Это было выражение удовлетворения мастера, рассматривающего удачно выполненную работу.
Лев отвернулся. Ему снова стало плохо.
– Дальше, – прохрипел он.
ФАЗА 3: «АССИМИЛЯЦИЯ»
Цель: Интеграция субъекта в общество в качестве скрытого оператора. Тестирование долгосрочной стабильности имплантированных поведенческих паттернов и триггеров.
Методы: Внедрение в структуру Инквизиции. Работа в паре с субъектом П-008 (Петров, Кирилл) для наблюдения за его «нестабильной» эмпатической моделью.
Отчет: *«Субъект В-017 полностью функционален. Триггеры стабильны. Воспринимается системой как высокоэффективный оператор. Протокол «Подавление» в невральной архитектуре активен и предотвращает нежелательные эмоциональные связи. Рекомендовано к этапу «Развертывание».*
«Ассимиляция». Его вся жизнь в Инквизиции. Его дружба с Кириллом. Все это был эксперимент. Он был крысой в лабиринте, а его напарник – еще одной подопытной крысой, за которой он должен был следить.
Он поднял взгляд на Марию. Она смотрела на него, и в ее глазах не было отвращения. Была жалость. И это было невыносимо.
– Все это время… – начал он, и голос его сломался. – Я думал, что я… что я испорчен. Болен. А они… они сделали меня таким. Они написали меня, как пишут код. С ошибками. С багами. С… с блокировками.
Он встал, его движения были резкими, неуклюжими. Ему нужно было двигаться. Нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума.
– Лев…
– Нет! – он круто повернулся к ней. – Ты понимаешь? Я не человек! Я не оружие! Я… я продукт! С фазами разработки! С отчетностью! С «приемлемым ущербом»!
Он засмеялся. Горько, истерично. Звук заполнил тесное помещение, отразился от ржавых труб.
– Они не просто использовали меня. Они меня создали. С нуля. Мои воспоминания… моя личность… все это могло быть… вшито. Собрано по кускам. Как думаешь, откуда у меня эти «воспоминания» о родителях, которых я не помню? О доме, в котором никогда не был?
Мария молчала. Она не знала, что сказать. Никакие слова не могли закрыть ту пропасть, что открылась перед ним.
Лев подошел к стене, уперся в нее лбом. Холод металла ненадолго приглушил жар в висках.
– Они забрали у меня все, – прошептал он. – Даже мою боль. Они присвоили ее себе, превратили в метрику эффективности.
Он глубоко вдохнул. Выдохнул. Когда он повернулся назад, его лицо снова стало маской. Но теперь это была не маска безразличия. Это была маска чистой, нерастраченной ярости.
– Хорошо, – сказал он, его голос снова стал низким и контролируемым. – Теперь мы знаем, что я такое. Продукт. С браком. – Он посмотрел на терминал. – Но у бракованного продукта есть одно преимущество. Он знает все слабые места производственной линии.
Он подошел, взял терминал из рук Марии. Его пальцы уже не дрожали.
– Соколов думает, что активировал мой триггер. Думает, что я – его послушное оружие. – В уголке его рта дрогнула едва заметная судорога. – Он ошибся. Он дал мне доступ к моему исходному коду. А я… я лучший в мире специалист по исправлению ошибок.
Он открыл файл с пометкой «ВОЛКОВ, Лев – Протокол “Подавление”». Не чтобы прочитать его. Чтобы изучить. Чтобы понять архитектуру своих собственных цепей.
Лев закрыл файл, но не мог закрыть правду: он был не пациентом, не учеником – он был продуктом. И его единственным шансом стать человеком было сделать то, для чего его и создали – найти слабое место в системе и нанести удар.
Глава 14: Испытание
Когда подавители отключились, мир не закричал – он завизжал.
Три дня. Семьдесят два часа, распавшиеся на бесконечную череду кошмарных видений из файлов «Янтаря» и лихорадочных попыток составить план. Любой план. Лев почти не спал. Когда он закрывал глаза, он видел схемы своего собственного мозга, испещренные багровыми шестигранниками, как шрамами.
Он изучил файл «Протокол “Подавление”» вдоль и поперек. Он понимал его архитектуру. Это была изощренная, многослойная нейросетевая блокировка, вплетенная в самые глубинные структуры его сознания. Она не просто гасила эмоции. Она фильтровала его восприятие реальности, пропуская только те данные, что были нужны для выполнения функции «оператор-инквизитор». Все остальное – боль, эмпатия, незапланированные связи, спонтанные мысли – классифицировалось как «шум» и подавлялось.
И она имела аварийный механизм. В случае сбоя или попытки взлома, протокол должен был запустить каскадное отключение высших психических функций, превращая субъекта в овощ. Идеальная защита от непокорного оружия.
– Ты не можешь его просто «взломать», – сказала Мария вечером третьего дня, наблюдая, как он в сотый раз прокручивает те же данные. Она разогревала на переносной горелке что-то безвкусное и питательное. – Это все равно что пытаться вытащить себя из болота за волосы. Нужен… внешний импульс. Рычаг.
Лев оторвался от экрана. Его глаза горели лихорадочным блеском.
– Рычаг есть. Боль.
– Что?
– Протокол активируется от сильных эмоций, верно? Чтобы их подавить. Значит, чтобы его перегрузить, нужна эмоция, которую он не сможет обработать. Чистая, нефильтрованная сенсорная информация. Мир… без его призмы.
Мария замерла с кастрюлькой в руках.
– Ты хочешь отключить внутренние подавители? Сознательно? Лев, это безумие! Ты видел, что написано в последствиях! «Кататонический ступор», «необратимое повреждение нейронных связей»!
– Я и так ходячее повреждение, – горько усмехнулся он. – А ступор… это если я сдамся. Я не сдамся.
– И как ты это сделаешь? У нас нет нужного оборудования. Нейрохирурга с собой не прихватили.
– У нас есть кое-что получше. – Лев посмотрел на свисток, лежавший рядом с терминалом. – Обратный триггер.
Мария поняла. Ее лицо вытянулось.
– Нет. Лев, нет. Это… это как сознательно вызвать у себя эпилептический припадок!
– Именно. – Он встал. Его тело было напряжено, как струна. – Система «Подавления» реагирует на свисток, переводя меня в боевой режим. Но что, если я не буду бороться? Что, если я… впущу в себя все, что он пытается заблокировать? Протокол не рассчитан на добровольную капитуляцию. Он рассчитан на подавление сопротивления. Если сопротивления не будет… он должен дать сбой.
– Это теория! На грани фантастики!
– Все мое существование – фантастика, Мария! – его голос прозвучал резко. – Я создан в пробирке, мои воспоминания – это, возможно, файлы, а моя боль – это строчка в отчете! У меня нет выбора! Я либо попытаюсь стать чем-то большим, либо Соколов пришлет «Ястребов», и я умру, как хорошее, послушное оружие, которое не сработало!
Они смотрели друг на друга в тусклом свете. Гул Окраин доносился сквозь металл стен, напоминая, что внешний мир все еще существует.
– Что мне делать? – наконец, тихо спросила Мария. Она капитулировала. Не перед ним. Перед неизбежностью.
– Не дай мне сломаться, – попросил он. И в его голосе, впервые, была не сталь, а уязвимость. Настоящая, человеческая уязвимость. – Если я… если я не смогу выйти обратно… ты должна будешь…
– Не договаривай, – резко оборвала она. – Ты выйдешь. Потому что иначе я лично пойду к Соколову и вручу ему свою голову на блюде. Понял?
Уголок его губ дрогнул в подобии улыбки.
– Понял.
Он уселся на пол в центре комнаты, скрестив ноги. Положил черный свисток перед собой. Сделал несколько глубоких, медленных вдохов, пытаясь унять дрожь в руках. Он не боялся боли. Он боялся никогда из нее не выйти.
– Готов? – спросила Мария, встав на колени перед ним. Ее руки были сжаты в кулаки.
– Нет, – честно ответил Лев. И поднес свисток к губам.
Он не просто дунул. Он вложил в этот звук весь свой страх, всю свою ярость, все свое отчаяние и свою волю. Это был не сигнал к атаке. Это был призыв. Призыв ко всему, что в нем было настоящим.
Пронзительный, высокий звук, знакомый до боли, прорезал воздух.
И сначала ничего не произошло. Только привычный, холодный спазм прошел по его позвоночнику. Режим «оператор». Боевая готовность. Эмоции – на нуле. Код – стабилен.
«Сопротивляйся!» – мысленно закричал он сам себе. «Не подчиняйся!»
Он представил, что это не команда. Это дверь. И он должен не закрыть ее, а распахнуть настежь.
Он мысленно ухватился за тот самый багровый шестигранник в схеме своего мозга и… потянул его на себя.
И тогда подавители отключились.
Мир не закричал. Он завизжал.
Стена перед ним перестала быть стеной. Она рассыпалась на мириады зеленых, синих, желтых строк кода, каждая из которых визжала, плакала, ржавела, размножалась и умирала одновременно. Перфорированный пол под ним зашевелился, как живой, его дыры превратились в глаза, смотрящие на него с немым вопросом. Гул вентиляции обрушился на его сознание лавиной – это был не звук, а физический удар, состоящий из миллиардов вибрирующих частиц, каждая со своим именем, своей историей, своей болью.
Он почувствовал запах. Не просто запах ржавчины и пота. Он почувствовал запах отчаяния Марии, страх, исходящий от таракана за стеной, металлический привкус собственного ужаса на языке. Он увидел биополе Марии – не как стабильный голубой контур, а как бушующее море багровых всплесков тревоги, серебряных нитей заботы и черных провалов сомнения.
Боль. Это была не метафора. Это было все. Его нервы горели. Каждая клетка его тела кричала под натиском нефильтрованной реальности. Его разум, годами обученный упорядочивать, классифицировать, подавлять, был разорван в клочья. Это был хаос. Ад. Белый шум мироздания, ворвавшийся в его черепную коробку.
Он закричал. Или ему показалось? Он не мог отличить свой крик от визга кода, от гула труб, от биения своего собственного сердца, которое стучало, как молот, выбивающий его из реальности.
«Я не могу! Я не могу!»
Он почувствовал, как его сознание уплывает. Каскадное отключение. Система пыталась спасти его, уложив в кататонический ступор. Это было легко. Просто отпустить. Утонуть.
И сквозь этот водоворот безумия до него донеслось что-то теплое. Что-то простое. Что-то… не кодовое.
Голос.
– …ев! Лев! Держись!
Это была Мария. Ее голос был искажен, превращен в шипящий поток данных, но в его основе была… структура. Паттерн заботы. Он ухватился за него, как утопающий за соломинку.
– Я… здесь… – он попытался сказать, но его губы не слушались. – Шум… все… ломается…
– Я знаю! – ее руки схватили его за плечи. Физическое прикосновение стало еще одним якорем. Островком стабильности в бушующем океане. – Не борись с этим! Пропусти через себя! Ты же видишь код? Ищи паттерн! Не детали, Лев, паттерн!
Паттерн… Он заставил себя не смотреть на отдельные визжащие строки. Он попытался отступить. Увидеть общую картину.
И тогда он увидел.
Золотые нити. Те самые. Они были здесь. Не на каком-то фундаментальном уровне, доступ к которому требовал титанических усилий. Они были везде. Они сплетались в основу всего этого хаоса. Они не визжали. Они… пели. Тихо, почти неслышно под воем распадающегося мира. Это была музыка реальности. Гармония, на которую был наложен диссонанс его собственного восприятия.
Он потянулся к ним. Не чтобы переписать. Просто… прикоснуться.
И боль отступила. Не исчезла. Она осталась оглушительным гулом, но теперь он был не ее жертвой, а… наблюдателем. Он стоял в эпицентре урагана, но его ноги были на земле. Золотые нити обвили его сознание, как защитный кокон.
Он дышал. Рвано, тяжело, но дышал.
– Лев? – голос Марии стал четче.
– Я… я здесь, – он смог выговорить. Он открыл глаза. Мир все еще был кошмаром из мельтешащего кода, но теперь он видел в нем структуру. Порядок. Красоту, даже. Жуткую и невыносимую, но красоту.
И в этом хаосе, прямо перед ним, он увидел нечто, чего не должно было быть. Визуальный образ, встроенный в самый код стены. Не текст. Не схему. Картинку. Старую, зернистую фотографию.
Он узнал это место. Заброшенный транспортный узел на 12-м уровне. Там, где когда-то проходили высокоскоростные маглевы.
И под фотографией горела одна-единственная строка кода, написанная на языке, который он понимал без перевода. Координаты. И время. Завтра. 04:30.
Послание. От Кирилла. Оно было здесь все время, вшитое в саму реальность, но чтобы его увидеть, нужно было смотреть без фильтров.
Силы покинули его. Он рухнул на пол, судорожно хватая ртом воздух. Подавители не включились обратно. Но острая, режущая боль ушла, оставив после себя глухую, изматывающую ломоту во всем теле и оглушительную тишину. Настоящую тишину. Тишину после бури.
Он лежал, уставившись в ржавый потолок, и чувствовал, как по его щеке течет что-то горячее и соленое. Слеза. Настоящая, не классифицированная, не подавленная слеза.
Мария склонилась над ним, ее лицо было бледным, испуганным.
– Лев? Ты… ты в порядке?
Он медленно повернул голову. Его взгляд был ясным. Уставшим до смерти, но ясным.
– Нет, – прошептал он. – Но я… жив.
Он попытался сесть, и она помогла ему, подставив плечо.
– Я видел… – он начал и покачал головой. – Мы должны быть там. Завтра.
– Где?
– Он оставил нам записку. В коде самого мира.
Мария смотрела на него, и в ее глазах читалось миллион вопросов. Но она задала только один.
– Что ты чувствуешь?
Лев задумался. Он вглядывался внутрь себя, в ту рану, что зияла на месте протокола «Подавление». Там была боль. Стыд. Ярость. Но было и что-то еще. Что-то хрупкое.
– Все, – наконец сказал он. – Я чувствую все.
Он посмотрел на ее руку, все еще лежавшую на его плече. И он не отстранился. Он почувствовал исходящее от нее тепло. И это тепло было… приятным.
«Держись, – сказала Мария, её голос был якорем в бушующем море кода. – Держись за меня».
И он держался.
Глава 15: Охота
«Ястребы» охотились с грубой силой, «Голуби» – с холодным расчётом, и Лев впервые оценил изящество паранойи Кирилла.
Рассвет на Окраинах не приносил света. Он приносил смену оттенков тьмы – с угольно-черного на грязно-серый, пронизанный неоновыми подтеками рекламы и аварийными всполохами патрульных дронов. Воздух на 12-м уровне был густым от испарений с нижних этажей и запаха немытых тел.
Лев стоял в тени арочного проема, ведущего к заброшенному транспортному узлу. Его пальцы сжимали выступ ржавой балки так сильно, что металл скрипел. После вчерашнего мир все еще был слишком громким, слишком ярким. Код рекламных табло плясал у него на периферии зрения, назойливый и агрессивный. Шепот тысяч жителей трущоб, их усталость, их страх, их злоба – все это давило на его незащищенную психику, как физическая тяжесть.
Но в этом был и плюс. Он чувствовал приближение опасности не как абстрактную угрозу, а как конкретное искажение в сенсорном поле. Прямо сейчас он чувствовал два таких искажения. Разных.
– «Ястребы», – тихо сказал он, не поворачиваясь к Марии, стоявшей за его спиной. – Две группы. Сходятся с флангов. Стандартный протокол охвата.
Мария, прислонившись к стене, кивнула. Ее лицо было сосредоточенным. Она слышала то, что было недоступно ему – слабые щелчки в их имплантированных комлинках, обрывки шифрованных переговоров.
– Подтверждаю. Идут по сканерам. Ждут приказа на зачистку. Это – каток. Они просто сомнут все на своем пути.
«Ястребы» охотились с грубой силой. Их тактика была проста, как молоток: обнаружить, окружить, уничтожить. Лев видел их код еще до того, как увидел самих людей – агрессивные, пульсирующие оранжевые сгустки, движущиеся сквозь тусклую зелень фонового кода инфраструктуры.
– А вторые? – спросила она. – Я их не слышу.
– «Голуби», – ответил Лев, и его губы искривились в подобии улыбки. – Они… тише. Гораздо тише.
Он не видел отдельных агентов. Он видел, как меняется сам код окружающего пространства. Датчики движения на соседних зданиях начинали передавать чуть искаженные данные. Камеры наблюдения слегка меняли частоту сканирования. Даже поток людей на улице начал бессознательно перестраиваться, образуя невидимые коридоры и заграждения. «Голуби» не ломились в дверь. Они медленно, методично превращали весь район в гигантскую ловушку.
– Впервые оцениваю изящество паранойи Кирилла, – пробормотал Лев. – Он всегда говорил, что «Голуби» страшнее. Я не верил.
– Что будем делать? – в голосе Марии не было паники, только холодный расчет. Она была инквизитором. Охота – ее стихия, даже если теперь она была дичью.
– «Ястребы» идут по протоколу. Мы его знаем. «Голуби»… с ними сложнее. Они играют с полем. Значит, нам нужно выйти за его пределы. – Лев оттолкнулся от стены. – Вниз.
Он рванулся вглубь арки, не в сторону станции, а к зарешеченному люку в полу, ведущему в технические коллекторы. Код замка был старым, корявым. Раньше Лев взломал бы его одним точным импульсом, сожжав схему. Сейчас он видел в его грубых линиях слабость, усталость. Он коснулся пальцами решетки, послав не разрушающий импульс, а… успокаивающую волну. Зеленые линии кода замка дрогнули, вздохнули и разомкнулись с тихим щелчком.
– Как ты…? – начала Мария.
– Позже! – он уже сталкивал ее в темную дыру, сам прыгая следом.
Пространство внизу было тесным, залитым смрадной водой по колено. Но здесь, вдали от глаз и датчиков, давление «Голубей» сразу ослабло.
– Они знают, что мы здесь, – сказала Мария, включая фонарь на запястье. – Но не знают точно где. «Ястребы» будут прочесывать уровень. «Голуби»… попытаются предугадать наш путь.
– Значит, нам нужно пойти туда, где нас быть не может.
Он повел ее по лабиринту тоннелей. Его новое восприятие стало компасом. Он чувствовал малейшие вибрации в трубах, указывающие на работу механизмов или движение отрядов выше. Он видел следы чужого вмешательства в код автоматических систем – нежные, почти невидимые голубые патчи, которые «Голуби» накладывали на старую инфраструктуру, пытаясь взять ее под контроль.
Они двигались так почти час, пока Лев не замер у развилки. Один тоннель вел в сторону старого узла связи – логичный путь для беглецов, пытающихся послать сигнал. Другой – в заброшенную зону затопления, тупиковую и опасную.
– Связь, – сразу сказала Мария. – Там есть шанс выйти на связь с сопротивлением или…
– Ловушка, – перебил ее Лев. Он смотрел на тоннель к узлу связи. Код здесь был… чистым. Слишком чистым. Старая, поврежденная система вдруг сияла ровным, почти стерильным светом. Это была приманка. – «Голуби» уже там. Они ждут.
Он указал на тупиковый тоннель.
– А там?
Лев всмотрелся. Код в том тоннеле был диким, рваным, поломанным. Настоящим. Но сквозь этот хаос он уловил слабый, едва заметный резонанс. Знакомый резонанс. Тот самый, что исходил от послания Кирилла.
– Там… правда, – сказал он.
Их путь лежал через зону затопления. Вода доходила до пояса, была ледяной и маслянистой. Время от времени с потолка падали капли ржавчины, звучавшие как выстрелы в давящей тишине. Давление возвращалось. «Голуби», поняв, что первая ловушка не сработала, начали сживать кольцо, манипулируя системами осушения, пытаясь либо затопить их, либо выкурить.