Прогулка нового человека. …среднего возраста

Иллюстратор Боем Бэгги

© Алексей Павлюшин, 2025

© Боем Бэгги, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0067-9182-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прогулка нового человека

Повесть

Глава 1

Сегодня мне гораздо лучше – с наступлением лета удалось выйти из депрессии. Правда, вместе с этим пришла и растерянность, ведь от прежних желаний мало что осталось. Припоминаю, несколько лет назад, когда таких забот не имел, лучшим провождением времени считал компанию настежь раскрепощенных женщин, хотя, подозреваю, именно так я до апатии и дошел. Нет, к «нимфам» у меня претензий никаких – они щедры и прекрасны, просто в подобных упражнениях оказались куда устойчивей меня. Они знали хитрость – в таких делах нужно веселиться бездумно, а я со своими размышлениями очень быстро нашел за этим одну только тоску. Казалось бы, уже взрослый человек, и пора бы выработать навыки извлечения высокого коэффициента полезного действия из всякого мероприятия, но нет. Как у добрых людей: они и пить умеют, и есть, и так выстроить свою интимную жизнь, что все в пользу, а не как у некоторых… Главное, и к опыту обращаться бессмысленно, не работает почему-то. Так, будто образ жизни выстраивается из чего-то другого. Смотрю на себя и удивляюсь, к своим тридцати восьми успел: отслужить в армии, получить две трети инженерного образования, пятилетку отработал проектировщиком, некоторое время крутил баранку в такси и даже успел поуправлять собственным предприятием, а многие страсти с самой юности почти не изменились – парадокс.

Если долго пребываешь в подавленном состоянии, быстро привыкаешь к низкому тонусу, а когда депрессия отступает и энергия понемногу возвращается, ясно, что нужно куда-то ее девать. Сил у меня стало куда больше, но мозг работал все еще плохо, поэтому в голову лезли всякие глупости: тянуло поскандалить, что-нибудь испортить или сломать. Новое дело, сумевшее бы меня занять, тоже никак не хотело рождаться и приобретать более или менее внятную форму. В связи с этим пришлось признать, что высокий физический и психический тонус нужно удовлетворять умеренными нагрузками и новыми впечатлениями. Первая же попытка увязать оба этих пункта при текущем безденежье указала на прогулку.

Славься, бесплатная прогулка, несущая усталость и эстетическое насыщение! Благо Петербург в этом смысле словно создан для прогулок. Да, наверное, для этого и создан!

Если бы не депрессия, так бы и не узнал города. Я не отношусь к коренным петербуржцам и переехал сюда десять лет назад, но в смысле наплевательства на более подробное знакомство с городом не отстаю от местных. Мол, я же здесь живу – еще успею посмотреть. Исходя из тех же рассуждений, один мой знакомый за пятнадцать лет, прожитых в Петербурге, не удосужился хотя бы однажды сходить в Эрмитаж. У меня с этим было полегче, я посетил сей музей два раза, но не из любви к искусству и даже не для галочки, но ради женщин. Вернее сказать, ради того, чтобы произвести впечатление на девушек разных периодов моей жизни. Кстати, оба раза удачно. Сразу вспомнил анекдот, в котором мужик был трижды женат, каждый раз по любви и каждый раз счастливо. А может быть, и верно – не стоит мерить брак длительностью его протяженности, и он может быть кратковременным, но счастливым? Хотя в этом смысле я теоретик и за все время общения с женщинами не раз удачно уклонялся от гильотины брака.

Первым на ум приходит случай с филологом Люсей. Милейшее существо, как могли бы сказать в стародавние времена, но ее мама, бабушка и тетя – это было нечто. Один приятель, наслушавшись моих рассказов, окрестил их «командование гестапо», я же звал их мягче: Три Толстяка. Образы, созданные Олешей, казались мне более близкими к положению наших отношений. Я в этом представлении, само собой, выступал в роли канатоходца-революционера Тибула. Кроме того, именно в это время я тоже занимался эквилибристикой, то есть пытался каким-то образом спасти свое небольшое строительное дело – черт дернул легализоваться, и с той поры все полетело под откос. Нужно сказать, спасение получалось плохо, дело шло к банкротству, ну а беда, как известно, одна не ходит. Тогда она притащила с собой этих троих. Я уже был с ними шапочно знаком, а в одну из встреч с Люсей она пригласила меня зайти к ней в гости, объяснив это тем, что ее мама хотела о чем-то со мной посоветоваться. Я тогда шел к ней, рассуждая примерно так: если в доме четыре женщины, у них все хорошо с чистотой и бережливостью, но, скорее всего, дефицит мужских рук. Словом, когда перешагнул порог Люсиной квартиры, я склонялся к тому, что сейчас будут просить что-нибудь отремонтировать или начнут с необходимости проведения времени на лоне природы, а после станут клянчить деньги, допустим, на починку дачной крыши. На ум пришло еще несколько более экзотических версий, но все оказалось куда проще.

Меня встретила мать Люси и, прежде чем пригласить в гостиную, проводила в ванную комнату, недвусмысленно намекая на необходимость мытья рук. За круглым накрытым столом под желтым абажуром меня приветствовал остальной состав женского совета. От непролазной опрятности и кружевной салфетки на старом телевизоре мне стало неуютно. Первой начала говорить бабушка, заслуженный учитель всея Руси, Зоя Арнольдовна. Для начала она взялась накладывать мне винегрет и поинтересовалась, ем ли я студень. Никогда не любил холодец, но с целью узнать разницу студень все же попробовал. Понял, что даже если студень делается руками заслуженной учительницы, проживающей на Петроградской стороне, это никак не отличает его от сибирского холодца. Все постепенно взялись за обед. Женщины ели аккуратно, но много. Пока я мурыжил салаты, они с благопристойным и умеренным видом умяли второе и две трети курицы. В конце трапезы принесли десерт и запотевший графин калиновой настойки домашнего производства. Выпили, и я потерял бдительность. Теперь-то и начался тот разговор, ради которого меня пригласили. Люсина тетя улыбнулась и поинтересовалась, почему такой интересный, веселый и симпатичный молодой человек, как я, до сих пор не женат. Я тогда неудачно пошутил, ответив – с чего они это взяли? Не оценили и вторую шутку о том, что способ сохранения мужской молодости и веселости заключается в как можно более долгом пребывании в состоянии свободы. Тогда Люсина мама осушила бокал и спросила, какие у меня планы относительно Люси. Я точно не был готов к такой прямой атаке. Слов нет, эффективная стратегия для сбивания с толку, хотя в таком подходе читалось отчаянье. Что касается Люси, то, кроме расчета на ее ласку ближайшим вечером, никаких более долгосрочных планов я не имел, но ее маме ответил, будто наши отношения находятся на стадии узнавания друг друга и еще рано строить какие-то планы. Мою уклончивость не оценили. Зоя Арнольдовна поднялась и сообщила о том, что в прежние времена мужчины отличались конкретным подходом к вопросу отношений и если уж молодой человек знакомился с девушкой, то тем самым имел план на создание с ней семьи. Нужно сказать, что от мужчин в этой квартире остались только фотографии на почетном месте над пианино. Тогда подумал, что если я сейчас пойду на поводу у этой бабуси, то через какое-то время присоединюсь к этим трем мужикам на стенке. Мне хотелось спросить, где эти мужчины теперь, но, судя по их отсутствию в квартире и оказанному почтению их портретам, они умерли, ведь, успей они сбежать, их бы сочли подлецами и уж точно не повесили бы ни на какие стенки. Словом, я не смог удержаться от насмешки. К тому же с самого детства не переносил манипуляций – не любил чувствовать себя дураком. Гордость взяла свое, но в моих устах она приобрела заносчивое звучание. «Но раньше и женщин не особенно спрашивали, когда замуж выдавали», – заметил я и уточнил, интересовался ли кто-нибудь по этому поводу Люсиным мнением, потому что лично я этого не делал. Сама Люся смотрела на меня, и в ее глазах мелькнул азартный огонек. Видимо, она была так воспитана, что не решалась влезать в разговор, если ей не дали слова. Она, кажется, совсем не чувствовала, что теперь в самый раз высказать свое мнение и сейчас хороший момент для расстановки приоритетов. Но Люся была слабой девушкой и ничего такого никогда не делала. Не сделала и на этот раз. Тогда слово взяла Люсина тетя и принялась перечислять достоинства племянницы. В число прочих вошли: ответственность, устойчивость, живой ум, наличие которого почему-то обосновывалось получением Люсей красного диплома СПбГУ. Я сдуру думал, что отличная успеваемость – это как раз показатель скупой фантазии, усидчивости и хорошей памяти, комплекса несоответствия, в конце концов, но никак не живого ума… Или Люсина тетка трактовала это понятие по-своему? Впрочем, это уже не имело значения, ведь тема разговора мне быстро надоела, и я просто замолчал и предпочел спору наблюдение за происходящим.

Вдруг у Люсиной мамы сдали нервы, она взялась судорожно собирать посуду и плаксиво причитать, а через минуту и вовсе выбежала из комнаты. Эстафету приняла Люсина тетка. Она как могла выразила молчаливую обиду, перемешанную, надо думать, с гордостью, схватила со стола хрустальную чашу с конфетами и демонстративно вынесла ее прочь. Видимо, привыкла к воспитательным манипуляциям с лишением ребенка сладкого. Люся, по крайней мере, на этот театральный выпад среагировала вполне. Она бросила в меня короткий осуждающий взгляд, но моментально сменила его насмешливым недоумением. А непоколебимая и опытная Зоя Арнольдовна предложила выпить на посошок. Мы выпили, и перед тем как я вышел в дверь, она пожелала мне всего хорошего, но о том, что вновь рада видеть меня в своем доме, не обмолвилась ни словом.

Вечером позвонила Люся, нервно смеялась, повторяя некоторые фразы своей тетки, а потом посерьезнела. Просила меня не обижаться и призналась, будто не ожидала от своих близких такого странного диалога. Кроме того, уверяла, что не знала об их планах устроить мне смотрины, хотя можно было догадаться.

Мы с Люсей встречались еще около года, и за это время я трижды имел удовольствие общаться с ее семьей. Все три раза отличались натужными попытками склонить меня к женитьбе, и все три закончились испорченным настроением. К слову о Трех Толстяках как авторитарном управляющем органе: эти встречи несли с собой такое напористое давление, что я действительно почувствовал себя пролетарием Тибулом, несогласным с настояниями и порядками тиранов. Последним финтом стал звонок Люсиной мамы, но этот монолог скорее вызывал жалость, хотя и нес прежнюю неуклонность. Для начала Люсина мама была совершенно пьяна и еле ворочала языком, и, на мое удивление, из какого-то жеваного словесного хлама вдруг вывалилось довольно разборчивое: «Здравствуйте! Сволочь, я беременна! После школы сразу в университет… Никакой армии, даже если мальчик! Ты будешь отвечать… Алименты!» На этом монолог опять скатился в нечто невразумительное. Таких прямых проекций на собственного ребенка я еще не встречал – она даже говорила от ее лица, а эти фантазии – ребенка у Люси еще и в проекте нет, а его вероятное и жутковатое будущее уже сложилось в промытых мозгах его бабушки.

За текущий год это странное семейство еще дважды присылало мне приглашения в гости. Теперь я их, само собой, не принимал – ни к чему подкреплять человеческие иллюзии своими отказами их разделять. С теми представлениями, какие выдумали себе Люсины родные (наверняка апеллируя к морали), нельзя понять, что людей может связывать простая похоть. Не любовь, не дружба и даже не общий комплекс неполноценности, а обыкновенная страсть. Благо они хоть неверующие, и если бы это было не так, то нас бы, скорее всего, заклеймили грехом прелюбодеяния и надоедали бы еще и призывами отречься от лукавого. Кроме прочего, с Люсей мы расстались так, как можно только мечтать. На излете нашей страсти мы ходили на концерт, и в фойе ДК имени Горького я встретил своего бывшего одногруппника Пашу и мимоходом познакомил его с Люсей. Какое-то время спустя у них все сложилось, и на мою «пиратскую» голову вдруг посыпались не проклятья, а благодарности. Еще месяца три Люся иногда звонила мне и рассказывала, как ей повезло встретить Пашу, как ее домашние души в нем не чают и всем народом держат стремянку, когда он забивает в стену гвоздь. Потом меня звали на свадьбу, но я и в этот раз проигнорировал приглашение, теперь просто потому, что не люблю подобных торжеств.

Вдруг в голову пришел вопрос, заставивший чуть вернуться назад. А действительно, как я не догадался, для чего меня пригласили близкие Люси? Ведь смотрины – это же первое, что должно было прийти мне в голову. Может, это какой-нибудь психологический блок и где-то внутри затесалась бессознательная травма детства, связанная с околобрачными ритуалами? А может быть, мое поколение, за некоторыми исключениями, настолько оторвалось от общественного образа мышления, что очевидное для нас неощутимо, а нетривиальное видится нормой? Но это ведь юношеский подход, а юность до поры борется за индивидуальное высказывание, но с прикосновением к по-настоящему взрослой жизни иллюзии осыпаются и вперед выступает рациональное. Оценка человеческого потенциала с точки зрения целесообразности. Прагматизм в трате энергии. Расчет вместо интуиции. Именно через рациональное в индивидуальность проникает общественный взгляд, чтобы полностью ее заместить. Скорее всего, здесь и находится точка расхождения приоритетов, ведь наше поколение по сравнению с предыдущим довольно инфантильно. Кстати, подобное может значить, что с этой стороны наша индивидуальность защищена. Полностью беззащитна перед машиной маркетинга, но с точки зрения общественной мысли, уж конечно, полностью самобытна! От этого сарказма я даже поморщился. Любая едкая мысль должна быть высказана, иначе она немного отравляет внутреннее пространство. Хотя в эту минуту и в этом состоянии такой яд подействовал на меня отрезвляюще.

Как бы хорошо все ни закончилось с Люсей, после нашего общения осталось некое неприятное послевкусие. Видимо, как бы я ни старался оттолкнуть от себя общественные установки, все же совсем заменить их своими собственными невозможно. И, наверное, как раз они и стали проводниками этого налета, вернее, привкуса непорядочности, вмененной мне простыми, даже примитивными средствами. Я бы никогда не принял этого близко к сердцу, если бы не имел более высоких чувств к Люси, чем те, которыми прикрывался. В случае с непорядочностью, впрочем, как и в любом другом итоге взаимодействия, должно быть две стороны: есть тот, чьи действия назвали непорядочными, и тот, кто произвел эту оценку, но в случае со мной в этом клубке самообмана я стал единственным его участником… Вот же эгоист! Даже здесь умудрился извернуться и выгородиться! Конечно же, Люся тоже что-то почувствовала, но я бы хотел, чтобы она не ощутила ничего болезненного. Видимо, так сильно хотел, что в своих рассуждениях лишил ее права на чувства? Все совесть! От таких финтов и случается депрессия, будь она неладна!

Пока проходил по набережной Макарова, припомнил другой случай – и то был более нарочитый пример непорядочности. Такое специально не вспоминается, оно выскакивает в сознании машинально, наверное, для сравнения или по принципу контекстной рекламы. Там тоже стоит только набрать в строке поисковика, допустим, «купить диван», и потом эти диваны еще какое-то время будут вертеться на рекламных баннерах посещаемых сайтов. Если, конечно, не поставить антирекламную программу. Вот бы и для мозгов такую! Но это уже какая-то евгеника, а если литературный жанр, то антиутопия или фантастика. Итак, если непорядочность имела место произойти, это место так и останется занято именно ей.

Глава 2

Знался я, помнится, с одной падшей женщиной. Не представляю почему, но вдруг захотелось сказать это устаревшим языком, насколько я его понимаю. Может, так работает усвоенная мной мораль, и подобная форма выражения призвана отстраниться от этого знакомства и, может быть, сделать его менее постыдным? Хотя, если вдуматься, я не стыжусь – есть дистанция, но не стыд. В конце концов, иметь в знакомых проститутку еще не значит пользоваться ее услугами. Или немного иначе: не значит продолжать пользоваться ее услугами при каждой встрече. Но это так, попытка юмора, а вообще я ей за близость никогда не платил и даже удивился, узнав, на каком поприще она себя реализовала. Даша имела именно такой вид, какой делает представительниц ее профессии очень дорогостоящим и редким товаром, – она была красива, но совершенно непохожа на стереотип ночной бабочки. Даша имела вкус и умела вести себя в обществе. В ее комплектацию входило высшее педагогическое образование, языки – английский и немецкий, кроме этого, она постоянно училась на курсах. Самых разнообразных, но непременно прикладных, от кулинарных до лепки из глины. Словом, если бы не ее профессия, она могла бы считаться нормальной, активной и развивающейся женщиной. Собственно говоря, когда я встретил ее, она мне и показалась именно такой. Хотя нет – она таковой и являлась! Но в этих рассуждениях мне мешает знание способа ее заработка, ведь это клеймо, как ни крути! Во время знакомства Даша виделась мне не просто симпатичной и неглупой молодой женщиной – я увидел достаточно высокий уровень. Я небольшой специалист по определению принадлежности к тому или иному общественному положению (часто ошибался), но человеческий уровень чувствую хорошо. Именно чувствую, ведь внешне, как известно, он может быть обманчив, и если не пускать в ход эмпатию, можно нарваться на не пойми что. Таким образом, через призму моего чувственного сонара (нашел-таки синоним эмпатии) я увидел признаки умеренности. Умеренную красоту, умеренную силу, умеренное проявление вовне. Умеренность создает вкус, безвкусица – это всегда переизбыток, и Даша была его лишена. В ней не находилось неких мешающих узлов – того, что блокирует доступ к прямому взгляду на личность. Все эти ограничения находились под ее контролем, но при всем этом ощущался некий потолок. Я искал в памяти какой-то знакомый пример, но находилось только нечто абстрактное: жизнелюбивое, свободное существо без внутренних ограничений, хотя и не особенно духовное. К этому прилагалось размышление, что земной, общедоступной формой проявления духовного может являться секс, и в естественно-физическом смысле большего удовольствия, чем оргазм, человек познать не способен. И вот все это вместе определяло образ Даши почти безукоризненно, но тогда я не знал, что эта структура приведена к настолько практической форме.

Не могу похвастаться умением быстро сходиться с людьми, но с Дашей препятствий к этому практически не было. Причем точкой соприкосновения стало все то, что трактуется общественной моралью как необязательность. В попытках взаимного узнавания одинаково безответственное отношение к жизни помогает распахнуть обоюдное доверие не меньше, чем с этим справляется, допустим, общее горе. Даша была раскрепощена дальше некуда, а во мне полыхало пламя желания, которое я имел возможность реализовывать, и в нашем случае все это сразу отошло на второй план. Таким образом, между нами что-то доказывать оказалось некому, а страсть – это не что иное, как желание доказать. Тогда мы и нашли друг в друге довольно интересных собеседников, хотя и очень разных. Кстати, признание разделяющей нас пропасти интересов и порой противоположного жизненного опыта порождало такой уровень откровенности, какой нельзя иметь между близкими людьми, просто из соображений сохранения доверия и этой самой близости. Наша откровенность была сродни неудержимой правдивости пьяных пассажиров поезда. Мы тоже не совсем осознанно, но где-то понимали, что через некоторое время собеседник выйдет в дверь и немедленно забудет все услышанное, к тому же не станет мучиться сожалениями и о своих секретах, подробно рассказанных первому встречному.

Мы с Дашей делились рассказами так, словно участвовали в некоем соревновании, и, хотя наши истории были очень разными, по накалу страстей они долго удерживали условную ничью. Но вот однажды Даша выдала нечто такое, что навсегда вывело ее в лидеры нашей необъявленной гонки.

Даша трудилась настолько цивилизованно, насколько позволяла ее профессия, – работала через салон. В будущем она собиралась набрать постоянных клиентов и уйти в индивидуалки, но этот расчет не оправдывал себя год за годом, и на общих началах она навидалась всякого. Были у нее и лютые извращенцы с целым шкафом латексных приблуд. И нервные лысенькие мужички с большим капиталом, но мужским достоинством как у ребенка. И пьяные чиновники, которым в постели грош цена, но тот грош компенсирующие гривенником во время какого-нибудь развязного марафона. У последних в ход шли даже их рабочие атрибуты. До использования степлера, конечно, не доходило, но один краснощекий чудак из фонда поддержки образования однажды приляпал ей на левую ягодицу печать со словами «Проверено. Одобрено». А другой требовал повесить над кроватью портрет президента или хотя бы премьер-министра, потому что без их вдохновляющих взглядов он не может действовать. Словом, немудрено, что на ниве занятости таким сомнительным ремеслом попадаются разного рода затейники и оригиналы, но один все же умудрился выйти вон даже из такого экстравагантного ряда.

Этот Дашин клиент, она его называла Митя, любил порассказать о своей нелегкой доле. Оказалось, лет пятнадцать назад он занимался крупным международным бизнесом, что-то связанное с металлами. Потом где-то пожадничал, кто-то обиделся и нажал на нужный рычаг. Его попытались прижать к стенке, но тот оказался проворней и успел слинять с родины, «где нет честному предпринимателю вольного воздуха». В общем, сбежал туда, где уже был организован счет в банке и нет договора с Россией об экстрадиции. Жизнь в заграницах понемногу наладилась, и вроде бы денег полно, и по миру путешествуй не хочу (только без пересадки в России), но ныло Митино пролетарское нутро, грыз его буржуазный червь своими правилами и личной ответственностью. Свобода была, но Митя жаждал воли. Жаждал без реализации, без отдушины много лет. По итогам таких терзаний в один из дней Митя сорвался и крепко попрал местные законы. Как только слегка пришел в себя, навел справки, что бывает за его недавний разгул, – быстро понял, дело плохо, и в тот же миг страшно затосковал по родным березкам и просторам. Стал искать способ вернуться. Поднял старые связи, навел справки: кого сняли? кого назначили? Нашел одного, недавно повышенного, и запросился обратно. Приняла его отходчивая родина назад, в качестве раскаяния указала, каким благотворительным фондам нужно сделать щедрые отчисления, и даже судить не стала – живи, говорит, но больше уж, пожалуйста, не балуй.

Митя, вдохновленный таким великодушием родной земли, немедленно выстроил дом, купил несколько машин, нанял обслугу и охрану и скоропостижно спятил. И спятил он очень оригинально – он стал метить деньги. И не так, как, например, крапят карты или надписывают купюры (такие банкноты с отметкой кассира временами попадались каждому), Митя их метил так, как поступают собаки с углами домов. Большинство проходивших через него денег подвергалось нехитрой процедуре, словом, это были буквально мокрые деньги.

Что это было за помешательство, для Даши так и осталось загадкой. Может быть, он вдруг начал испытывать пренебрежение к окружающим его материальным проявлениям? И если это было так, то символичней, чем помочиться на купюру, будет только использовать ее в качестве туалетной бумаги. Но, по всей видимости, Мити все же хотелось сохранить товарный вид банкнот, и поэтому он поступал так, а не иначе.

Даша особенно отмечала, что денег он не жалел (в разных смыслах). Платил всем, кого нанимал, в полной мере и в оговоренный срок и даже, бывало, расщедривался на чаевые. Кстати, персонал Митиного дома не знал о его поехавшей крыше. Митя принял конспиративные меры – с прислугой рассчитывался чистыми деньгами (в кои-то веки буквально), через секретаря, а аттракцион по надругательству учинял с отдельно взятыми купюрами. Дополнительно Митину мокрую тайну стерегли замки цокольного этажа, а именно там он устраивал свою вакханалию. Для разрядки любопытства прислуги, ведь в подвал он не пускал никого, по предположению Даши Митя и стал вызывать проституток. Вроде как – хозяин с причудами, держит в подвале нечто такое, что стыдно показать, а для использования этого нечто периодически привозит проституток. Все яснее ясного: состоятельный мужик, без семьи, таскает в дом проституток, с жиру бесится, извращенец. Для людей здесь все в порядке – таких господ кругом пруд пруди.

Обставился Митя с умом и проституток выбрал постоянных, и прудить бы ему свой пруд сколько угодно его больной душе, если бы вскоре это помешательство не пошло в рост. Раньше, когда Даша и две ее коллеги приезжали в дом Мити, он провожал их на цокольный этаж и оставлял в одной из комнат с небольшим баром. Никаких попыток использовать приглашенных девушек по профессиональному назначению он никогда не предпринимал, да и вообще не тревожил их, пока не закончит свои дела, щедро расплачивался и отпускал с миром. Даша и ее коллеги резонно считали Митю одним из лучших своих клиентов. Можно сказать, он был для них проявлением профессиональной удачи. Так продолжалось вплоть до одного злополучного вечера, когда Митя впервые проводил их в другую комнату.