Спасители России. Сатирические повесть и рассказ

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3593-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Господин редактор интеллектуальной издательской системы Ridero!

В ответ на Ваше требование к тексту книги: «Уточните, есть ли у Вас разрешения от реальных людей на использование их в качестве персонажей Вашей книги?» довожу до Вашего сведения нижеследующее:

1.Литераторы, сочиняющие художественные произведения почти всегда используют в них вымышленные персонажи. Лишь в редких исключениях берут имена исторических деятелей, например, Лев Толстой ввёл в своё художественное произведение «Война и мир» исторических персонажей, а именно, Наполеона и Кутузова. В связи с этим сообщаю Вам, что главные персонажи повести «Судороги» Мишка (Михаил Игнатьевич Грачёв), Андрюшка, Маняня, дядя Ванька и прочие персонажи, вымышленны мной, взять у них справку о том, что они разрешают мне использовать их имена, я не могу. Впрочем, если Вы будете настаивать, я пришлю Вам от каждого персонажа по две справки: одну – просьбу к персонажу дать мне разрешение на использование его имени в повести, другое – разрешение от имени вымышленного персонажа на использование его имени. Если Вы потребуете, могу заверить эти разрешения у нотариуса.

На это Вы можете возразить мне, что в России непременно кто-то где-то живёт под именем Михаил Игнатьевич Грачев. Да, спорить с этим я не могу! Есть, видимо, такой человек в России или за ее пределами, и возможно, не один. Ведь даже среди депутатов Государственной думы есть Михаил Юрьевич Лермонтов. Нет, не тот, что написал «С печалью я гляжу на наше поколенье» и роман «Герой нашего времени» (фу, написал – роман «Герой наших дней», потом вспомнил, что роман «Герой наших дней» написал я, и исправил).

Простите, отвлёкся! Так вот представьте себе, господин интеллектуальный редактор, какова будет жизнь у депутата Государственной думы Михаила Юрьевича Лермонтова, если каждый, задумавший написать о поэте М. Ю. Лермонтове, обратится к нему за разрешением использовать его имя? Может, всё-таки разрешите мне использовать вымышленных персонажей без справок?

2. Кроме того, сатирическая поветь «Судороги» под полным названием «Судороги, или Театр времен Горбачёва» именно в таком виде печаталась многократно и в периодической печати, и в моих книгах: в частности, в трехтомном собрании сочинений и в книге «Беглецы», изданной в «АСТ». В Интернете эта повесть висит, если не ошибаюсь, на сотнях сайтов, но ни разу ни один редактор не выставлял мне подобных требований.

Более того, я начал работать редактором ещё в СССР в 1982 году в издательстве «Молодая гвардия». С 1990 года и до сих пор работаю директором издательства, но впервые сталкиваюсь с таким требованием редактора, как и с другим требованием, о котором пойдет речь ниже. Хоть и пишут сейчас, что в СССР была цензура, но не было таких цензурных требований! НЕ БЫЛО!

3. Может быть, Вы в своем требовании имеете в виду Михаила Сергеевича Горбачёва, с портретом которого в полный рост, наклеенным на фанерный лист, сфотографировался мой герой, из-за чего и произошла история с выходом из состава СССР моей родной деревни Масловки. Я как-то сомневаюсь в том, что Вы требуете у меня разрешение на публикацию от фанерного листа? Или я ошибаюсь?

Или Вы имеете в виду вот этот телефонный разговор Мишки с первым и последним президентом СССР:

«Секретарша, бодро поднявшая телефонную трубку, побелела вдруг и открыла рот. Она повернулась к председателю Верхсовета и молча зевала, судорожно прижимая трубку к уху одной рукой, а другой тыкала пальцем вверх. Парламентарии и министры уставились на нее, и Мишка инстинктивно почувствовал тревогу.

– Чаво? – первым заговорил господин Микит Чистяков. – Ай последние пчелы таво… – ткнул и он пальцем вверх, – улетели?

Секретарша мотнула головой: нет, мол, пчелы на месте, и голос у нее прорезался:

– Михаил… Михаил Сергеевич… из Москвы… Горбачев звонит…

Вот она, беда! Доигрался!

Мишка скукожился, умалился в миг до того, что почти полностью исчез под столом. Один чуб торчал. Секретарша, наконец, оторвала трубку от уха и протянула ему. Все сидели не шевелясь, смотрели, как секретарша тянет трубку председательствующему.

– Меня нету! – пискнул Предверхсовета.

– Я сказала, тута…

Мишка скосил глаза на оппозицию, шея не поворачивалась. Злорадная улыбка оппозиции вызвала шальную мысль: «Эх, пропадать, так с музыкой!» Артоня вылез из-под стола, прокашлялся и решительно взял трубку.

– Председатель Верховного Совета Половецкой республики Михал Игнатич Антошкин приветствует вас, Михаил Сергеевич!

– Михаил Игнатьевич, – услышал он спокойный уверенный голос мужчины, – соединяю вас с Президентом СССР.

Томительная пауза, долгий шорох в трубке, и наконец, знакомый голос:

– Здравствуйте, Михаил Игнатьевич.

– Здравствуйте, Михаил Сергеевич, – неожиданно для себя вскочил Мишка, и весь разговор с Президентом провел стоя. – Как поживаете? – вырвалось у него.

– Заботы, заботы… Моя жизнь у всех на виду… Поздравляю вас с избранием Председателем Верховного Совета!

– Спасибо, Михаил Сергеевич, спасибо!

– Как дела в вашей республике. Народ не волнуется?

– А чо ему волноваться. Народ у меня смирный.

– Смутьяны всегда найдутся. Разве политические партии не бунтуют?

– Нет у меня никаких партий, Михаил Сергеевич…

– Как это? – вырвалось у Президента, и он впервые перешел на «ты». – И как же ты сумел от них отделаться?

– Так у меня народ крестьянский. Он землю пашет, а не языком машет. Ты же сам из крестьян. – Мишка обнаглел, тоже перешел на «ты». – Жизнь чижолая у нас. Антиллигенция не выдерживает, эмигрирует. Сошлют кого к нам на три года после института. А ссыльный, он и есть ссыльный. Одна мечта: поскорей лыжи смазать…

– А конфликты межнациональные? Они же по всей стране идут, – делился опытом Горбачев.

– У нас нету. Инородцев мало, да и те русские. А из русских веревки вей, не пикнут. Только кряхтят…

– Это и у меня так, – подтвердил Горбачев. – Русских по всей стране бьют, жгут, режут, насилуют, а они лишь покряхтывают. И весь мир молчит, будто так и надо. А чуть русский шевельнется, в свою защиту пикнет, так весь мир взрывается: шовинисты, черносотенцы!

– А ты, Михаил Сергеевич, газеткам-то язычок подрежь, укороти. У меня газет нету и тихо.

– Нельзя, демократия, плюрализм, – вздохнул Президент. – Успехов вам, Михаил Игнатьевич! Ты уж от СССР не откалывайся, – попросил он жалобно. – А то мне совсем некем руководить будет.

– Я-то всей душой, – слукавил Мишка. – Но народ, народ…

Мишка попрощался и положил трубку, гордо оглядывая парламентариев и министров.

– Слыхали? Вот так!.. На чем мы остановились? – деловито спросил он, садясь.

– На сексе, – пискнула возбужденная секретарша.

– На видеосексе, – поправила ее Авдотья Николаевна.

С видеосексом разобрались в два счета. Клуб круглые сутки на замке. Васька Туман открывает его, когда ему захочется поиграть в карты. Отпирай, крути хоть целые сутки. Заминка вышла с аппаратурой. Где взять? На черном рынке атомную бомбу продадут, были бы бешеные деньги. В Масловке бешеных денег не было. И мининдел спросил:

– Нельзя ли бешеную прививку сделать масловским деньгам?».

Если Вы просите взять разрешение у исторического лица первого и последнего президента СССР Михаила Сергеевича Горбачёва, то на это у меня четыре ответа:

1. Как я уже говорил, повесть была многократно опубликована, и возражения у М. С. Горбачёва этот невинный диалог, в котором нет даже его критики, ни разу не вызвал возражения. Ведь бывший президент СССР начитался о своей деятельности столько разных мнений и издёвок, что, видимо, со слезами умиления на глазах читает на ночь этот отрывок из моей повести, чтоб видеть приятные сны.

2. Более того, (это реальный случай) я опубликовал роман Валерия Куклина «Истинная власть», где он изобразил Горбачёва под его реальным именем, как американского шпиона, последнего негодяя и подонка. Куклин подписал свою книгу Горбачёву, и я по почте отослал роман Михаилу Сергеевичу. Тот ничего не ответил, но до Куклина дошли его слова о романе, якобы, тот сказал, чего, мол, только писатели не выдумают. Роман «Истинная власть» в Интернете есть, посмотрите, как там изображён со студенческих лет Михаил Горбачёв, если не верите мне.

3. Господин редактор, прежде чем читать этот пункт, выпейте успокоительное, присядьте и крепко возьмитесь за стул. Выпили? Сели? Хорошо! Теперь читайте этот ужас. Пишу шепотом: представляете, я уже 133 раза опубликовал в своем печатном журнале выступления президента России Владимира Путина, этого тирана, по мнению либералов, НИ РАЗУ не испросив у него разрешения на публикацию. Несчётное количество раз публиковал диалоги с ним, разные мнений о нём самом, и печатал всё это под его реальным именем без его разрешения.

Вы думаете, я пишу эти слова из тюряги? Нет, сижу я за своим рабочим столом. И, Вы не поверите, в этом году Владимир Путин вручил гендиректору нашего издательства «Наша молодёжь» свою Благодарность. Сомневаетесь? Загляните на сайт http://nasha-molodezh.ru. Справа на странице увидите и удостоверитесь.

4. Автор я толерантный! Это знают все редакторы моих многочисленных книг и публикаций в толстых журналах. Всегда прислушиваюсь к мнению редактора. Готов прислушаться и к Вашему, могу исправить имя первого и последнего президента СССР, написать вместо «Михаил» имя «Махаил» или просто «Махал», ведь, как Вы видите, персонажи мои произносят имя президента в разговоре, и имеют возможность обратиться к нему запросто: Махал Сергейч. И читатели не догадаются, кто в СССР был первым и последним президентом.

Правда, дважды от автора произносится слово «Горбачёв», но и здесь можно легко найти выход, не требуя справки от Михаила Сергеевича. Предлагаю написать его фамилию, как «Гырбачёв», и реальный Горбачёв не догадается, что речь идёт о нем. Правда, чтоб оправдаться перед читателем, хочется мне написать в скобках после слова «Гырбачев», что фамилия персонажа изменена по требованию редактора. Точно так делается сейчас при упоминании названия организации ИГИЛ, в скобках пишется, что организация запрещена в России. Согласны?

Перехожу к Вашему следующему цензурному требованию. В романе «Беглецы» Вы требуете изменить первый абзац. Вот Ваши слова: «Отредактируйте, пожалуйста, следующий фрагмент, чтобы в нём не было описания способа самоубийства: «Повеситься можно было на трубе. Дмитрий Иванович Анохин вообразил, увидел явственно, как он вытягивает из брюк ремень, делает петлю, встает на унитаз, привязывает конец ремня к трубе, надевает петлю на шею и соскальзывает вниз…».

Этот роман тоже был опубликован несколько раз: в журнале «Октябрь» – под названием «Русская трагедия», и в книге «Беглецы» (издательство «АСТ») и ни разу никто не предъявлял такого требования. Ведь это начало сюжета, завязка. Напоминаю Вам, вкратце, о чем идет речь в романе. Главный герой писатель и директор издательства, доведенный до отчаяния предательством жены, друзей, преследованием властей, потерявший всё, чем жил, стоит перед выбором: покончить с собой или бежать за границу, чтоб там начать новую жизнь. Он бежит за границу с молодой девушкой и попадает в более жуткую ловушку судьбы.

Если я заменю это начало романа, напишу, что мой герой представляет, как он танцует лезгинку, то читатель примет меня за идиота. Все критики как раз отмечали, что я всегда описываю психологически достоверно состояние персонажей, а тут вдруг совру по требованию редактора. Как бы я ни был толерантен, как автор, но уж на такое, такое, как бы это помягче выразиться, …….. требование пойти не могу.

Кроме того, если Вы, господин редактор, не понимаете значение слова «вообразил», поясняю. Вообразил – это значит, представил в воображении, а не сделал в реальности. В мыслях это у него было, в мыслях! Прочитайте дальше. Анохин представил, как он повесился, ужаснулся своей мысли и вышел из туалета живой и невредимый. А чуть позже махнул в США, выбрав девушку, думаю, что она легкого поведения, а та сама вынуждена прятаться за рубежом.

И ещё: я, как читатель с большим стажем, прочитав эти первые слова романа, непременно заинтересовался бы, почему герой думает о самоубийстве, и стал бы читать дальше, чтоб узнать это. Надеюсь, что психология у большинства читателей такая же. А если читатель увидит, что герой воображает в туалете, как он танцует лезгинку, то, думаю, просто зевнет и отложит книгу, а мне, как автору, интересно, чтоб читатель дочитал книгу до конца, да ещё читал, не видя слов, а представлял в воображении моих героев, следил за их судьбой.

В связи с этим требованием у меня возникла ужасная мысль: неужели теперь всю нашу классику интеллектуальные редакторы кастрируют: выкинут из «Капитанской дочки» сцены казни, в ней же Пушкин красочно изображает, как Пугачев персонажей вешает; уберут сцену убийства Хаджи Мурата с его обезглавливанием в повести Льва Толстого «Хаджи Мурат»; выкинут все сцены насилия в романах Достоевского, его Раскольников не будет махать топором в квартире старухи, а будет целовать ее вместе с ее сестрой.

Да, в интересное время мы живём. Режиссеры заставляют Анну Каренину писать на сцене вопреки Льву Толстому, а редакторы мечтают убрать из романа «Анна Каренина» сцену ее гибели под колесами поезда из-за того, что автор слишком красочно описал самоубийство героини. Не дай Бог, кто-то, прочитав эту сцену, сам бросится под поезд.

Дело усугубляется тем, что Анна реально бросилась под поезд и погибла, а мой герой только вообразил самоубийство, после чего спокойненько поехал домой. Простите, не спокойненько, не спокойненько, душа его продолжала болеть, искать выход из тяжёлой ситуации.

Извините, господин редактор, не поднимается у меня рука коверкать первую фразу романа «Беглецы»! Что поделаешь, была такая мысль у моего героя, была, но он выбрал бегство, потому и называется роман «Беглецы». Редактируйте сами, но непременно в скобках укажите: отредактировано таким-то, чтоб читатель не подумал обо мне, как авторе, ничего плохого.

Спасители России

Сатирический рассказ

– Прошу садиться, господа лакеи… простите… министры! – чуть шепелявя заговорил премьер правительства России Черномордый, хмуря брови и делая лицо строгим и важным, соответствующим моменту, хотя ему очень хотелось зевать, ночью он не выспался. Он оглядел министров за широким столом зала заседаний и продолжил: – Начинаем чрезвычайно важное для России заседание. На повестке дня один вопрос: спасение России! Дальше, как говорится, некуда. Производство стоит, и никто не знает, когда оно пойдет! Денег нет… – Черномордый запнулся, огляделся опасливо, ему даже зевать расхотелось, спросил: – Нет тут посторонних?

Кабинет министров России дружно обернулся, осмотрел зал, сунул нос под стол и облегченно выдохнул:

– Нету!

– Если Коржаков жучков не наставил, то нету! – быстро выпалил руководитель внешней разведки и тут же как-то умалился, то ли съежился, то ли скукожился, то ли прозрачным стал. Одним словом, его не видно стало в кресле за широким столом. Это никого не удивило: понятно ведь, разведка не должна быть видна. Главное для нее, во время сказать слово. И слово разведки всегда необычно. Там, где нормальный министр не только ничего не заметит, но и мысли у него не возникнет отличной от других, разведчик все приметит, тем более руководитель разведчиков.

– Коржаков пусть слушает, – милостиво разрешил Черномордый, шевельнув бровями. – Он и так все знает. У него две дискеты компроматов. Ему можно…

– Да, две дискеты это не одиннадцать чемоданов, – льстиво поддакнул министр культуры Сидор. Показалось, что министр прямо через стол лизнет Черномордого.

Он должен был любую реплику премьера восторженно поддерживать, показывать – какие гениальные мысли осеняют премьера.

Сидор лучше всех знал, что культура России дала дуба, только дубовое кресло министра культуры осталось. И держался за него Сидор крепко. Зарплату министрам, в отличии от работников подведомственных ему библиотек, ни разу не задержали. Поэтому министр культуры радостно хихикнул, поддержал своего шефа и полез в кейс за курсовыми работами своих студентов.

Культуры не было, работы тоже, сидеть в дубовом кресле министра и зевать было скучно. Жена ругает: полнеть начал, и Сидор от скуки взялся вести семинар в литературном институте, готовить молодых критиков, то есть будущих безработных. Книги-то не печатаются, что критиковать? На прилавках одни триллеры. Но культурный Сидор нашел, чем занять студентов: дал им задание подсчитать сколько слов используют популярные демократические писатели, триллеры которых никогда не покидают списки бестселлеров.

Развернув курсовую работу своего добросовестного студента, Сидор сразу же обратил внимание на имена писателей и цифры. На первом месте стояло имя Виктора Доценко. Оказывается, в своих семи знаменитых романах о Бешеном, так любимых культурным министром, Доценко использовал аж сто пятьдесят два русских слова! Молодец! Рекордсмен! Вот так словарный запас! В пять раз переплюнул Эллочку!

Надо порадовать премьера Черномордого. Он тоже восхищается романами Доценко, лично говорил автору, что всегда с нетерпением ждет новый роман о Бешеном, а когда роман попадает к нему в руки глотает его, глотает, забыв о еде, о государственных заботах, с дрожью следит за тем, как герой романа Доценко спасает Америку. Душа премьера трепещет в ожидании: спасет или не спасет Бешеный Америку? И как радостно, когда русский Бешеный становится героем США!

Сидор с умилением представляет, как Черномордый вытирает слезы радости, откладывая книгу: Америка спасена! Потом премьер России берет в руки баян, наигрывает милую его сердцу мелодию «Живи, Америка!» и думает, думает с надеждой: вот скоро придет бешеный американец и спасет Россию! Как здорово будет вручать ему награду в Кремле на глазах у всего мира!

Ведь США по такому случаю непременно организуют прямую трансляцию на весь мир, привлекут к зрелищу не только папуасов и бедуинов: они почти цивилизованный народ, но и доставят телевизоры в хижины вновь открытых племен в джунглях Амазонки. И все, все увидят его, ЕГО, Черномордого!

Увидят воочию, как он, выставив свой огромный живот, в двубортном костюме, подметающем полами паркет Кремля, вручает орден Героя России бешеному американцу. Аплодирует весь мир, даже дикие племена в джунглях Амазонки учатся хлопать в ладоши. Эх, мечта, сладкая мечта! Эта мечта и не дала выспаться толком премьеру правительства России, потому-то и давит он зевок, когда говорит о спасении России!

Прости меня, дорогой читатель, увлекся я, увел тебя из зала заседания в бразильские джунгли. Возвращаюсь назад. Итак, зал заседания российского правительства в Белом Доме, нет, не в Вашингтоне а в Москве, в том самом Белом Доме, который собственный президент расстрелял танками.

В Белый Дом в Вашингтоне тоже стреляли, правда, не президент, а какой-то бешеный американец из пистолета. И промахнулся. Белый Дом в Вашингтоне поменьше, чем в Москве. Но несмотря на это, зовут его в мировом сообществе Большой Белый Дом, а московский – малый Белый Дом. Вероятно, из-за того, что в Вашингтонском – хозяин, а в московском его наместник.

Российские министры сидят вокруг стола. Во главе – премьер Черномордый. Реплику министра культуры о двух дискетах Коржакова и одиннадцати чемоданах Руцкого, в которые можно набить тысячи дискет, премьер отметил легким кивком, мол, услышал, оценил поддержку.

– Господа, раз здесь все свои, – продолжил Черномордый, по-прежнему строго хмуря брови, – скажу прямо: дальше некуда! Доруководились… Надо спасть Россию! Или мы спасем, или спасут ее бешеные коммунисты…

– Одного нашего нет, – вдруг робко вякнул со своего места почти совершенно седой и тихий министр юстиции Коволев.

– Кого это, вашего? – строго глянул на него премьер.

– Чу… Чу… – начал заикаться от страха почти совершенно тихий министр юстиции.

– Может, Зю… Зю… Зюганова, – грозой глядел на него Черномордый. – Вашим тут не место!

Дело в том, что Коволев раньше тоже был коммунистом. Правда, все кто сидел сейчас в зале, тоже раньше были коммунистами, но это еще раньше Коволева, которого взяли из коммунистической партии Зюганова в министры юстиции за его покладистый и тихий нрав. Посчитали: беспокоить не будет. И не ошиблись. Устроившись в мягком кресле министра юстиции, Коволев так полюбил его, что перестал считать себя коммунистом, испугался, что вышибут из уютного креслица.

Министр юстиции Коволев от грозного взгляда и страшных слов премьера совсем потерялся, прошептал в тишине:

– Не моего, а нашего…

– Это чей еще здесь Зюганов?! – Черномордый обвел взглядом молчаливый стол.

Министр юстиции Коволев почувствовал, как седеют два последних черных волоска его чудного чуба. За короткое мгновение он из почти совершенно седого и тихого министра стал совершенно седым и абсолютно тихим министром. В тишине, которая бывает в этом зале только глубокой ночью, он смог сделать только одно: медленно поднять свинцовую руку и указать ею вдоль стола наискосок от Черномордого. Головы всех министров, как под гипнозом, повернулись в ту сторону, куда показывала рука юриста, и увидели пустующее кресло Чубатого рядом с креслом Черномордого.

– Ах, Борисыча нет! – заулыбался премьер ласково. – Слона-то я и не приметил!

Министры облегченно зашелестели:

– Чубатый! Борисыч! Борисыч!

– Не приметили потому, что его нет, – снова удачно подхихикнул министр культуры.

– Подождем Борисыча! – снова одобрительно кивнул ему Черномордый и добродушно глянул на министра юстиции. – А ты, законник, меня совсем запутал… Нашего, вашего, моего… У меня в голову черт знает, какие мысли полезли: а вдруг ты опять не наш?

Бледный и тихий министр юстиции с жалким видом ковырял ногтем стол.

– Наш он, наш! Проверено! – проявился на миг руководитель внешней разведки и, прежде чем вновь усохнуть, сделал замечание министру юстиции: – Имущество не порть!

Коволев с благодарностью скосил глаза в сторону кресла руководителя внешней разведки и опустил руки по швам. Так он и сидел до конца заседания.

Появился Чубатый. Распахнул дверь, по-хозяйски прошагал к своему месту рядом с премьером и кинул свою папку на стол. На робкий вопросительный взгляд Черномордого, бросил быстро:

– Начальство не опаздывает, а задерживается!

И в знак хорошего расположения потрепал по широкому плечу маленького премьера и проговорил всем:

– Был у Леонида Устиновича…

– У кого? – испуганно сорвалось с языка премьера. Он служил Леониду Ильичу Брежневу, Константину Устиновичу Черненко, Михаилу Сергеевичу, но об Леониде Устиновиче слышал впервые, и испугался, содрогнулся, что это за монстр такой?

– У президента, – кинул ему Чубатый.

– И как он? – вытянулся Черномордый, пожирая глазами Чубатого.

– Крепнет час от часу! Как сказочный богатырь, не по дням, а по часам здоровеет. Врачи в один голос говорят: в мировой практике такого не было!

– А ты говоришь: меньше пить надо! – шепнул министр сельского хозяйства своему шефу вице-премьеру. – Спирт – великое дело! Если бы землю спиртом поливать, представляешь, какой урожай был бы. Мы бы сами Канаде пшеницу продавали… У меня с собой бутылец финской водки, шлепнем после заседания?

– Дельное предложение! – так же шепотом похвалил вице-премьер. – Всегда бы так!.. а счас тихо, давай послушаем о Леониде Устиновиче… тьфу ты! о Борисе Николаевиче…

– А если крепнет президент, значит, крепнет и Россия! – патетически закончил доклад Чубатый.

– Зачем же тогда ее спасать? – брякнул министр культуры.

– Кого спасать? – не понял Чубатый.

– Россию…

– А на хрен ее спасать?

– Тема у нас такая, – пытался пояснить Сидор.

– Где?

– Заседание такое хотелось провести, – робко пояснил Черномордый.

– А с Борисовной посоветовались?

– Мы потом ей хотели доложить…

– Потом-потом обратился котом, – недовольно буркнул Чубатый. – Ей Березовский теперь уж давно доложил… Вечно вы вперед батьки…

– Вперед матки, – угоднически поправил министр культуры.

– Ну да, – согласился Чубатый.

– Раз уж собрались, а Россию спасть не хрена, – повторил Черномордый слова Чубатого, – давайте хоть подумаем о народе, как накормить его?

– Хрена ли о нем думать, – снова возразил Чубатый. – У него, что своей головы нет? Северные корейцы сами додумались: рвут траву и едят. И сыты! А у русских, что, рук нет? Чего бестолку болтать! Давайте лучше подумаем, как последние заводы приватизировать. Вот это вопрос!