Цирк Странных Чудес

Глава 1. Тень под куполом

Утреннее солнце золотистыми лучами пробивалось сквозь щели шатров цирка «Странных Чудес», разгоняя ночную прохладу. Мирон, высокий, дородный мужчина в безупречном фраке и цилиндре, с тростью в руке, шел по лагерю. Его густые усы шевелились в такт негромкому бормотанию – менеджер проверял готовность к вечернему представлению. Запах свежескошенной травы, дегтя и сладкой ваты витал в воздухе, обещая праздник.

Первой на пути встала палатка Элиции, отодвинутая к самой реке подальше от шумных соседей. Мирон откинул полог. Заклинательница змей, девушка с пшеничными волосами, заплетенными в косу, в простом ситцевом платье в цветочек, склонилась над резервуарами. Ее пальцы, нежные и уверенные, проверяли замки. Вокруг шеи Элиции, как живой воротник, обвился массивный белый удав Щекотка, его голова мирно покоилась на ее плече.

«Надежно, милая?» – спросил Мирон. Элиция повернулась, и в ее карих глазах отразилась тихая преданность: «Все в порядке, Мирон. Щекотка тоже волнуется». Она погладила холодную чешую, и удав ответил ей легким сжатием. «Ничего пугающего», – мысленно повторил Мирон ее любимую фразу, глядя, как она шепчет что-то змее.

Следующая остановка – дварфы-акробаты. Возле их ярко-красной цирковой пушки, похожей на спящего дракона, копошились Берт и Григ. Их коренастые фигуры в кожаных фартуках были сконцентрированы на неисправном механизме зарядки. Лица, скрытые густыми бородами, хмурились. Рядом, как тень, вертелся Зазз – гоблин-чародей, недавно присоединившийся к труппе. Его бугристая, землисто-зеленая кожа была испачкана сажей, а в глазах светился неутолимый интерес. Он пытался заглянуть дварфам под руки, но Берт отмахнулся: «Не мешай, Зазз! Где тут тонко…» Григ лишь хрюкнул в знак согласия.

«Ну что, акробаты?» – громко спросил Мирон, подходя. Берт вытер лоб заляпанным маслом рукавом: «Эх, Мирон… Дня три еще ковыряться, не меньше!». Мирон заметил, как Зазз, игнорируемый дварфами, насыпал на траву горсть черного пороха и что-то подмешивал из маленького мешочка, оставляя темные пятна. «Чем таким занимаешься, искротехник?» – поинтересовался Мирон. Зазз подпрыгнул, уши задрожали: «Цвет хочу поменять! Огонь должен быть не просто бабах, а бабах-красота!» Он чиркнул огнивом. Вспыхнул обычный желто-красный огонек. Зазз разочарованно сморщил нос. Мирон потер подбородок: «Гм. А ты сходи к Элиции. У нее склянок всяких – море. Может, найдется что-то для красоты твоего «бабаха». Глаза гоблина загорелись: «К Элиции? Понял!» – и он уже бежал к реке, подпрыгивая на ходу.

У палатки Элиции Зазз, вопреки обычной осторожности посетителей, смело шагнул внутрь. Элиция, все с тем же удавом на шее, удивленно подняла бровь. «Здравствуй!» – выпалил Зазз. – «Цвет огня менять хочу! Мирон сказал, у тебя зелья есть… то есть, склянки! Можешь помочь?» Элиция задумалась на мгновение, ее взгляд скользнул по полкам с сосудами. «Хм… кое-что, возможно, найдется. Но зелья – это громко сказано. Подержи пока». И прежде чем Зазз успел опомниться, тяжелая, прохладная тяжесть Щекотки обвила его шею. Гоблин ахнул под весом удава и замер. «С детьми так не стоит», – мягко сказала Элиция, забирая змею обратно. Она протянула маленькую склянку с вязкой синей жидкостью. «Вот. Это яд змеиный, особый. Руками не трогай. Должен дать голубой огонь. Красиво будет». «Яд?!» – глаза Зазза округлились от восторга, уши затрепетали. Элиция улыбнулась его искренности: «А ты хороший гоблин. Заходи еще».

Тем временем Мирон направлялся к шатру клоунов. Пестрые плакаты с изображениями номеров – акробатов, Пушки, Водяной Тюрьмы – украшали его стены. Пятеро клоунов готовились по-разному: трое курили на солнышке, четвертого не было видно, а пятый – крысолюд Чучун – выписывал невероятные кульбиты. Его светлая, чуть кудрявая шерсть взъерошилась, ирокез колыхался. В середине сальто Мирон ловко подхватил крысолюда за ногу: «Вытягивай носок, Чучун! Вытягивай! Я ж старый акробат, понимаю!» Чучун, закончив трюк, засеменил на месте, глаза блестели: «Мирон! Привет! Все ок! Народу будет – ух! Хочу шутку новую… нет, две! Или тройное сальто с пиротехникой… а может…» Он замолчал, нажал на свой нос – раздался звук клаксона. Мирон рассмеялся.

Внезапный крик прорезал воздух: «Чтоб я тебя еще раз послушала!!!» Чучун насторожил уши. Мирон вздохнул так, будто на плечи ему упал мешок с песком. Из соседней роскошной палатки выпорхнула, как разгневанная бабочка, госпожа Мордейн. Она была ослепительна даже в репетиционном марафете – платье переливалось, волосы уложены безупречно. В руках она яростно лупила подушкой по спине сгорбленного помощника Дага. «Я ж посылала тебя к Мирону!» – шипела она. Даг лишь жалобно мычал. Мирон поспешил навстречу, Чучун – за ним. «Он говорил со мной, Мордейн, – сказал Мирон спокойно. – Про главное выступление. Что не так?» «А то, что мой номер должен быть…» – начала Мордейн, сверкая глазами. «Мы уже решили, – мягко, но твердо перебил Мирон. – Главным будут «Пёрышки». Им это нужно». Чучун, не удержавшись, пискнул: «То чо вы делаете – это настоящее чудо! Не так важно, каким по счету!» Даг отчаянно замотал головой, ожидая взрыва. Но Мордейн замерла. Ее гневное лицо смягчилось, она даже удостоила Чучуна взглядом. «Ладно, – неожиданно сдалась она. – Пошли, Даг. Готовиться». И скрылась в палатке. Мирон облегченно выдохнул и похлопал Чучуна по плечу: «Спасибо, друг. Ты – чудо!»

Дальше путь Мирона лежал мимо билетных будок и сладких ларьков, источающих запах карамели и жареных орехов. Он остановился у маленького, но яркого шатра Элары – Оракула Треснувшей Луны. «Элара, ты тут?» – осторожно отодвинул он полог. «О, Мирон! Привет! Заходи!» Глазам потребовалось мгновение, чтобы привыкнуть к полумраку. Внутри царил творческий хаос: шторы глубокого зеленого и кроваво-красного цвета создавали интимную атмосферу, на низком столе дымила курильница с благовониями, пахло полынью и сандалом, рядом стоял хрустальный шар с едва заметной трещиной. Повсюду валялись исписанные листы с астрологическими символами. Среди этого всего стояла Элара. Высокая, стройная, со смуглой кожей и темными кудрями, собранными в небрежный хвост. Ее простое платье с открытыми плечами казалось частью шатра. «Ну что, Оракул, готова поразить толпу?» – спросил Мирон. Элара улыбнулась, ее аметистовые глаза, видимые даже в полутьме, блеснули: «Всегда готова, шеф». «Отлично. Зазывалы должны вернуться. Народу обещают – тьма! А вот и они!» В шатер вошли Элевар и Ригги. Элевар, человек нескладного телосложения с длинными руками и короткими ногами, улыбался во весь рот. Рядом с ним Ригги, говорящий золотистый ретривер, шел на задних лапах, в жилетке карточного фокусника. Его умные глаза устало смотрели. «Фух, горло дерет! Народу – как на ярмарке! Можно водички?» – прокаркал Ригги. Элара молча протянула бурдюк. Собака жадно прильнула к нему. “Цирк – семья, – подумал Мирон, глядя на них. «Элара, если помощь нужна – мы тут!» – предложил Ригги, вытирая морду. Элара покачала головой: «Спасибо, ребята. Пока справлюсь». Ригги вздохнул, повернувшись к Элевару: «Ну ничего, когда-нибудь и мы главную сцену займем!» «Когда-нибудь», – кивнул Элевар. «Ну ладно, – сказал Мирон, делая руками пару загадочных пассов. – Твори чудеса, Оракул». Он вышел, оставив Элару среди благовоний и тайн.

Завершая обход, Мирон направился к строителям, возводящим вечернюю сцену. Там его ждал Профессор – седовласый старик с тихим, хриплым голосом и глубоким шрамом на шее, памятью о временах, когда он был глотателем огня. Теперь он был наставником Мирона в искусстве конферанса. Обсудив детали вечера, они вышли к рощице. Посреди нее, под раскидистым дубом, на крошечном (для него) табурете сидел Торнгаст – огромный белый медведь в круглых очках на носу. Перед ним громоздилась стопка книг. «О, Торнгаст! Не страшно тут одному? Диких зверей полно!» – крикнул Мирон. Медведь поднял массивную голову, очки съехали на нос: «Да кого мне бояться?» – пророктал он утробным, но спокойным голосом. В тот же миг из-за дуба с рычанием выскочил Бардольф, бурый медведь Мирона, и попытался запрыгнуть на спину Торнгасту. Белый медведь лишь ворчливо дернул плечом – бурый повис на нем, как медвежонок на матери. «Что за тяга к грамоте?» – спросил Мирон, наблюдая за возней. «На Севере… не учили. Только старшие знали что знали. Вот… «Кулинарный альманах Джубилоста Нарт… пртр… аргх!» – Торнгаст рыкнул от досады, не сумев выговорить имя автора. «В городе библиотека есть, при церкви. Там книг – море!» – предложил Мирон. Торнгаст снял очки, задумчиво протер их: «Да не распугать бы народ…» «Пустяки! Пару выступлений – и станешь местной достопримечательностью! Дети сами на руках носить будут. Кстати, о выступлениях… какую роль в цирке видишь?» Торнгаст водрузил очки обратно: «Не решил. Пока порядок посмотрю. Буду полезен». «Хорошо. Перед шоу найди меня – поговорим», – сказал Мирон и пошел дальше. Бардольф тем временем игриво лизнул и легонько прикусил ухо Торнгаста: «Поиграем?» Белый медведь фыркнул, но в его глазах мелькнул огонек. Игра началась – грубоватая, медвежья, со сбитой травой, толчками и довольным ворчанием. Когда Мирон оглянулся, Торнгаст, уже без очков, с парой свежих ссадин, но довольный, лежал под деревом, отдуваясь, а Бардольф мирно сопел рядом. До вечера оставалось несколько часов. Цирк «Странных Чудес» замер в предвкушении.

Закат растекался по небу багрянцем и золотом, окрашивая шатры цирка «Странных Чудес» в теплые, тревожные тона. Первые зрители, словно разноцветные ручьи, стекались к главному входу, их смех и возбужденные голоса сливались в предвкушающий гул. Воздух пах жареным миндалем, сахарной ватой и легкой ноткой страха перед чудесами.

Профессор, его седые волосы отсвечивали в последних лучах солнца, нашел Торнгаста все под тем же дубом. Медведь методично перелистывал страницу толстой книги, очки съехали на самый конец носа. «А, вот и ты! Отлично, – голос Профессора был чуть громче шепота, но все равно терялся в общем шуме. – Пойдем, найдем Мирона. Пора потихоньку заводить машину». Они направились к кулисам главного шатра – туда, где обычно перед шоу толпился Мирон, отдавая последние распоряжения.

Там, в узком проходе за декорациями, их ждало не расписание, а леденящий ужас.

Мирон лежал на спине. Его цилиндр валялся в пыли рядом. Высокое, всегда такое живое лицо было восково-бледным. Глаза, широко раскрытые, смотрели в багровеющее небо с немым ужасом. Синие, раздувшиеся вены резко выделялись на шее и висках, как ядовитые корни. Дыхания не было. Гробовая тишина вокруг него звенела в ушах громче любого крика.

В глазах Профессора мелькнула чистая, животная паника. Он схватился за грудь, его собственный старый шрам горел огнем. «Святые небеса…» – выдохнул он, хрипло и бессильно. Это было проходное место. Любая секунда – и кто-то увидит. Увидит и разразится хаосом, который похоронит цирк в самом его начале.

«Торнгаст… помоги…» – прошептал Профессор, голос дрожал. Медведь, не задавая вопросов, молча и осторожно подхватил безжизненное тело Мирона. Оно казалось невероятно тяжелым, не от веса, а от невыносимости происходящего. Они оттащили его за груду прочных ящиков с реквизитом, скрытую глубокой тенью. Торнгаст нашел кусок грубого брезента и накрыл Мирона. Получился бесформенный, мрачный холм. «Пока… пока не время знать, – пробормотал Профессор, отвернувшись. – Первое выступление… оно должно состояться».

Но проблема обрушилась, как камнепад: порядок выступлений знал только Мирон. Бумаги с расписанием не было видно. Профессор стоял, сжимая виски, его дыхание было прерывистым. Весь порядок выступлений, все планы – все это знал только Мирон! Первое представление нового цирка… и катастрофа. Вдруг его взгляд упал на большую, прочную клетку в дальнем углу закулисья, где обычно отдыхал после игр с Торнгастом медведь Мирона – Бардольф. Сердце Профессора сжалось от новой волны отчаяния. Профессор забегал на месте, как раненый зверь, бормоча себе под нос: «Номер акробатов… потом Мордейн… или пушка?.. Змеи… Оракул… Господи, как же…» Его пальцы бессознательно теребили воротник рубашки над шрамом.

Тяжелая, покрытая шерстью лапа легла ему на плечо. «Не суетись, – пророкотал Торнгаст, его низкий голос пробился сквозь панику профессора, как якорь. – Разберемся. Постепенно».

Профессор замер, сделал глубокий, дрожащий вдох. В его глазах, затуманенных страхом, зажегся огонек решимости. План, робкий и отчаянный, начал складываться. «Так… Так, так, так… – заговорил он быстрее, уже четче. – Никто не должен знать. Никто. Пока. Мы решим. Торнгаст, найди клоунов. Быстро! Им надо оттянуть начало. Любой ценой! Пятнадцать минут минимум!» – слова вырывались шепотом. – «Позови Чучуна! И… Элицию! Ее номер теперь первый. И… Элару! Гадалку! Срочно!» Профессор провел рукой по лицу, глядя на клетку. – «И… Торнгаст. Прежде чем идти… Проверь Бардольфа. После того как… Мирон… его заперли, чтоб не пугал публику. Но…» Голос Профессора дрогнул. – «Он должен знать. Или… или почувствовал. У Мирона был номер с ним… Дрессированный медведь. Может… Может, он сможет выйти вместо Мирона хоть как-то? Успокоить публику вначале? Посмотри… Договорись с ним, если сможешь». Торнгаст тяжело кивнул. Он помнил игривого Бардольфа, их недавнюю возню под деревом. "Согласится ли выступить?"– пронеслось у него в голове. Он направился к клетке. Бардольф обычно был добродушным увальнем, особенно после игр и угощений.

Но то, что он увидел, было незнакомо. Бардольф не лежал, не дремал. Он шатался по клетке из угла в угол, как маятник. Его густая шерсть взъерошена, голова опущена, из пасти сочилась слюна. Из его глотки вырывалось глухое, непрерывное ворчание – не игривое, а тревожное, почти болезненное. На первый взгляд Торнгасту было непонятно, что с мишкой. Похоже на отравление? На боль? На дикую тоску?

– Бардольф? – осторожно позвал Торнгаст, приближаясь к решетке. – Эй, дружище… Ты как?

Медведь резко остановился, поднял голову. Его маленькие глазки, обычно сонные, горели незнакомым, мутным желтым огнем. Он уставился на Торнгаста, но в его взгляде не было ни узнавания, ни дружелюбия. Только тупая, животная ярость.

– Бардольф, – повторил Торнгаст громче, стараясь звучать успокаивающе. – Это я, Торнгаст. Помнишь? Мы играли…

Имя, произнесенное вслух, как будто только разозлило мишку. Бардольф издал оглушительный, хриплый рев и с разбегу бросился на решетку! Мощные лапы с когтями вцепились в прутья, он тряс их с бешеной силой, пытаясь проломить. Клочья пены и слюны летели из его пасти, рев, потрясавший решетку, был наполнен чистой, необузданной ненавистью. Он не видел в Торнгасте ни угрозы, ни друга. Он видел цель, которую нужно разодрать на куски.

– Кхррр… УуууРРРАААА! – ревел Бардольф, яростно грызя прутья.

Торнгаст отпрыгнул назад, шокированный. Это было не просто возбуждение – это была бешеная агрессия. Что-то было ужасно не так. Он не стал медлить.

– Помощь! Сюда! – заревел Торнгаст своим мощным голосом, разносящимся по всему заднику. – Бардольф! С ним беда! Нужна телега! СРОЧНО!

На крик сбежались несколько рабочих, бледных от страха при виде беснующегося медведя.

– Что с ним?!

– Не знаю! – рявкнул Торнгаст, отгораживая рабочих своим телом от клетки. – Но он вырвется – убьет кого-нибудь или себя покалечит! Нужно укатить клетку! Где тяжелая телега?!

Рабочие кинулись исполнять. Через пару минут они подкатили крепкую телегу, которую использовали для перевозки тяжелых декораций. С риском для жизни, под дикий рев и удары лап по прутьям, они сумели зацепить клетку с Бардольфом тросами и с невероятным усилием втащить ее на телегу. С помощью телеги и рабочих цирка мишка был в безопасности – изолирован и убран подальше от людей и представления. Но его безумный рев еще долго эхом отдавался из-за шатра.

Торнгаст стоял, тяжело дыша, глядя вслед увозимой клетке. Его лапы сжимались в кулаки.

– Еще предстоит выяснить, что с ним, – глухо прорычал он. – Но одно ясно точно… Он посмотрел на Профессора, который подошел, потрясенный увиденным. – Номеру Мирона и Бардольфа не быть. Ни сегодня. Ни… никогда.

Профессор молча кивнул, его лицо стало еще мрачнее. Потеря была двойной. Он похлопал Торнгаста по плечу, насколько мог дотянуться:

– Хорошо, что ты был тут. Справился. А теперь… беги. Клоуны, Элиция, Элара. Время не ждет. – Его голос звучал устало, но решимость вернулась. – Цирк должен начаться. Для Мирона.

«Понял», – кивнул Торнгаст и растворился в сгущающихся сумерках, двигаясь с удивительной для его размеров быстротой и ловкостью.

Чучуна он нашел в шатре клоунов. Крысолюд, наполовину покрытый белым гримом, с ирокезом, уложенным в невероятный шип, нервно подпрыгивал на месте, поправляя огромные ботинки. Его глаза, огромные и выразительные даже без грима, расширились при виде медведя. «О! Что, пора? Что-то пошло не по плану?» – запищал он.

«Да, – коротко бросил Торнгаст. – Скоро на сцену. Нужно оттянуть выступление. Найди Профессора за главными кулисами. Срочно». Эффект был мгновенным. Остальные клоуны в шатре, услышав, замерли на секунду, а потом задвигались с лихорадочной скоростью. Кисти с гримом полетели быстрее, носы приклеивались, шляпы водружались на головы. Почти сразу, как по команде, они хлынули к выходу – пестрая, шумная лавина в клетчатых штанах и рыжих париках. Последним выходил молчаливый мим. Увидев Торнгаста, он приподнял воображаемую шляпу и подмигнул ему одной глазницей, широко раскрашенной под звезду. Его огромные, скрипучие ботинки зашаркали по земле в такт убыстряющемуся ритму цирка.

Следующей была Элиция. Торнгаст нашел ее у вагонетки, где она в последний момент проверяла замок на резервуаре с коброй. «Госпожа Элиция, – сказал он, стараясь не напугать. – Ваш номер… первым. Нужно спешить».

Элиция резко обернулась. Широко раскрытые глаза выражали чистый шок. «П-первым? – переспросила она. – Но я же должна была… четвертой? Что случилось?..» Вопрос повис в воздухе. Торнгаст молчал. Элиция сжала губы, взгляд стал сосредоточенным. Она увидела проходящих мимо строителей, грузивших тюки. «Эй! Вы! – крикнула она, голос звенел, но не дрожал. – Эти резервуары – на сцену! Немедленно! И…» – она сделала паузу, глядя на хрупкие стеклянные емкости, – «АККУРАТНО! Они же все чувствуют!»

Теперь Элара. Торнгаст понимал, что его вид может напугать зрителей. С лихорадочной поспешностью он накинул на себя то, что нашел у клоунов: огромный, съезжающий набок цилиндр, пестрый пиджак, натянутый поверх шерсти, и очки. Получилось нелепо и трогательно. Проходящие мимо дети тыкали пальцами, визжали от восторга и тянули родителей: «Смотри, мама, медведь-джентльмен!» Родители бледнели, но улыбались через силу.

К шатру Элары Торнгаст подошел как раз в тот момент, когда оттуда выходил бледный, растерянный мужчина – очередной клиент, потрясенный увиденным в хрустальном шаре. Так как войти целиком медведь не мог, он лишь просунул морду в полог, нарушая интимный полумрак, наполненный дымом благовоний. «Элара. Там Профессор зовет. Срочно».

Гадалка стояла спиной, поправляя свою характерную глазную повязку – черную бархатную ленту, скрывавшую ее слишком выразительные глаза перед чужим взглядом. Она вздрогнула, услышав его голос. «Срочно? – переспросила она, поворачиваясь. На ее смуглом лице читалось ошеломление. – Но шоу…» Вопросы замерли на губах при виде его перекошенного цилиндра и решительного выражения морды. Времени не было. Элара потушила свечи одним взмахом руки, задула курильницу. Наскоро нацарапала углем на клочке пергамента: «Тайны призвали. Скоро вернусь» и прикрепила его к пологу снаружи. Вышла.

У кулис, в глубокой тени за декорациями водяной тюрьмы, их ждали Профессор и Аксель. Аксель, молодой человек с острым взглядом и руками, вечно пахнущими серой и озоном, возился с коробкой, испещренной рубинами и латунными тумблерами – пультом управления спецэффектами. Увидев Элару, Профессор схватил ее за руку. Его пальцы, обхватившие ее руку, были ледяными.

В этот момент высыпала ватага клоунов. Чучун лихо отсалютовал.

– Задание выполнено, господин Профессор! Публика в предвкушении!

– Вперед! – кивнул Профессор. – Дайте нам время!

Клоуны выкатились на арену под веселую музыку Акселя. Начался водоворот глупостей.

«Элара, выручай, – его шепот был слышен даже поверх нарастающего гула зала. – Мирон… очень болен. Не может вести. Нужно представлять номера. Справишься?»

Смех публики прокатился волной, но для Элары за кулисами он звучал как отдаленный гул. Гадалка замерла. Ее глаза за повязкой округлились невидимо для других, но губы слегка приоткрылись. Привыкшая слушать шепот судьбы в шаре, чувствовать эмоции, а не проецировать свой голос на сотни людей… Мысль о сцене, о микрофоне, о внимании толпы обрушилась на нее лавиной. Она почувствовала, как подкашиваются ноги. «Д-да… – прошептала она, голос сорвался. – Наверное… Справлюсь».

«Отлично! – Профессор выдохнул с облегчением, которое граничило с истерикой. – Рассчитываю на тебя!» Он кивнул в сторону Акселя. Тот, оторвавшись от пульта, повернулся. Его лицо, обычно сосредоточенное, расплылось в ободряющей улыбке. Он поднял вверх два больших пальца, сверкнув ими в полутьме как знак поддержки и готовности. «Освещение, звук, дым – все под контролем, Оракул. Дашь знак – и будет магия», – его голос прозвучал уверенно, как якорь в бурю.

За кулисами, под аккомпанемент безумного топата клоунов и первого взрыва смеха из зала, началось их новое, непредсказуемое выступление. Выступление без Мирона. Выступление, где Оракулу Треснувшей Луны предстояло не гадать, а вести цирк сквозь тьму.

Клоунада закончилась. Тихий шепот… Эмоциональное принятие… Элара закрыла глаза под повязкой. Заклинание Наваждения сработало. Легкий ветерок подхватил пряди ее кудрей, блики заиграли на скулах, колокольчики на браслете зазвенели. Внутри стало чуть спокойнее. Глубокий вдох. Еще один. Она шагнула из тени на залитую светом арену.

Толпа затихла. Перед ними стояла высокая фигура в струящемся платье, лицо скрыто таинственной повязкой. Ветерок колыхал платье и волосы. Ее голос, усиленный Акселем, прозвучал ровно и звучно:

«Друзья! Странники! Искатели диковин! Вы перешагнули порог не просто цирка – вы вошли в мир, где трещины в луне становятся вратами, а обычное оборачивается чудом! Здесь, под этим пестрым куполом, мы – те, кого зовут "странными". Те, чьи дары не вписываются в клетки правил… Но разве не в странности – истинная магия? Сегодня вы увидите не просто трюки – вы увидите искру невозможного, рожденную теми, кто нашел смелость быть собой! Пусть Дезна направит ваши сны сквозь это представление… И пусть ваше сердце останется открытым для чуда!»

Она повернулась к кулисам, изящным жестом приглашая. Свет мягко приглушился, сменившись таинственным синеватым сиянием. Зазвучала мелодия с эльфийскими мотивами.

«А теперь… Встречайте ту, чья душа говорит на языке чешуи и шепота! Она пришла из теней пустынь, где змеи – короли, а песок помнит древние заклинания… Её холодный взгляд – как лезвие, но в её руках – сама жизнь извивается в танце! Она – госпожа шипящих тайн, хранительница древних ритмов… Встречайте госпожу Элицию!» Элара отступила назад, растворяясь в тенях. «Даруйте же ей ваше безмолвное изумление… Ибо её искусство – это гимн грации и опасности, сплетенный воедино!»

И тогда из противоположных кулис появилась она. Элиция. Она вышла неспешно, царственно, словно скользя по песку. Ее платье было шедевром циркового портновского искусства – открытое, облегающее, из переливающейся ткани, напоминающей то ли дорогой шелк, то ли змеиную кожу под лунным светом. Оно мастерски открывало столько женской красоты, сколько было нужно: изящные плечи, линию ключиц, стройные руки, намекая на соблазнительные изгибы, но оставляя тайну там, где она была нужна. На ее плечах, обвивая шею, как живое ожерелье, покоился массивный белый королевский питон Щекотка. На предплечьях изящно извивались пара тонких, блестящих ужей. Что-то еще, мелкое и юркое, мелькало в складках платья у ее пояса.

Проходя мимо Элары, все еще стоявшей в темноте у сцены, Элиция повернула голову в сторону кулис, где угадывалась фигура гадалки. Ее губы едва слышно шевелились, и в шепоте, утонувшем в музыке, слышались остатки нервозности и сомнения:

«Это не поможет…»

Но в тот самый миг, когда ее босая ступня коснулась освещенной синим сиянием арены, произошла магия не иллюзий, а чистой воли. Сомнение испарилось. Нервная складка между бровями разгладилась. Губы сжались в тонкую, уверенную линию, а затем расплылись в едва уловимой, загадочной улыбке. Растерянное и нервное лицо превратилось в лицо уверенной и прекрасной женщины, знающей свое дело на все сто процентов. Она была госпожой этой сцены, повелительницей шипящих созданий.