Империя людей, живые маяки 4

Когда Михаил вышел, чтобы отнести готовые карабины в сарай, она уже стояла у стола под деревом. В другой одежде – простые, но безупречно сидящие тёмные штаны и высокий свитер, подчёркивающий длину её шеи. Рядом на столе лежала небольшая упаковка в матовой бумаге.

– Я не люблю, когда мне отказывают, – сказала она без предисловий, когда он остановился в нескольких шагах. – Особенно когда отказ иррационален. Это вредно для бизнеса. Но я умею быть… настойчивой. И понимающей. Я подумала, что, возможно, была слишком прямолинейна.

Михаил молча поставил карабины на крыльцо, вытер руки о фартук.

– Ты не понял сути, – продолжила Илектра, подходя ближе. Её шаги были бесшумны на траве. – Я предлагаю не просто сделку. Я предлагаю… валидацию. Мир там, снаружи, уже создал миф о тебе. Ты можешь игнорировать его, но от этого он не станет менее реальным. Ты – товар. Как древняя статуя, как картина мастера. Но у статуи нет температуры тела. У картины нет пульса. А у тебя – есть.

Она была уже совсем близко. Он чувствовал её запах – сегодня это был запах дорогого мыла и чего-то электрического, едва уловимого, будто сама аура вокруг неё была заряжена.

– Я не статуя, – сказал он.

– В этом-то и ценность, – улыбнулась она, и в этой улыбке было больше профессиональной оценки, чем тепла. – Ты живой артефакт. Но чтобы миф работал, он должен иметь точки соприкосновения с реальностью. Отсюда легенды о святых и их мощах. Людям нужно доказательство. Осязаемое. Интимное. Не обязательно публичное. Достаточно… избранных свидетельств.

Она протянула руку и положила ладонь ему на грудь, поверх грубой льняной рубахи. Её прикосновение было лёгким, точно выверенным, без дрожи, без неуверенности. Как прикосновение реставратора к бесценной картине.

– Вот что я предлагаю, – прошептала она, глядя ему прямо в глаза своими ледяными зелёными озёрами. – Одно доказательство. Только для меня. Никаких записей. Никаких свидетелей. Просто факт. Чтобы я знала. Чтобы я могла сказать – да, он настоящий. И этот факт… он станет основой для всего остального. Гарантией подлинности. Для тех, кто будет покупать миф.

Михаил смотрел на неё, пытаясь разглядеть за этим безупречным фасадом хоть что-то человеческое. Хоть искру азарта, страха, простого любопытства. Не находил ничего. Только холодный, прагматичный расчёт. Она хотела не его. Она хотела сертификат подлинности, скреплённый физической близостью.

И он понял, что это не соблазн. Это – проверка. Проверка его легенды на прочность. Проверка, сможет ли «Дикарь», отшельник, скала – сломаться под давлением простого, циничного предложения.

Он отстранился от её прикосновения.

– Нет, – сказал он.

Но она не ушла. Она замерла, изучая его. Потом медленно кивнула, будто получила важные данные.

– Ты боишься, – констатировала она. – Не меня. Того, что это разрушит твой внутренний нарратив. Святой не должен пачкаться о мирские удовольствия. Но я не предлагаю удовольствие, Михаил. Я предлагаю транзакцию. Самую чистую из возможных. Без эмоций. Без последствий. Мы оба взрослые люди. Мы можем отделить физиологию от… всего остального.

И в тот момент Михаил почувствовал странную, извращённую логику в её словах. После Лилии, после той болезненной попытки воскресить прошлое, которая закончилась стыдом и пеплом, этот холодный, расчётливый подход казался почти… очищающим. Не было никаких призраков, никаких воспоминаний, никаких ожиданий. Только обмен: его легендарность на её подтверждение. Примитивно. Цинично. Просто.

Возможно, именно эта простота и стала ловушкой. Возможно, он просто устал от сложностей, от груза смыслов. Возможно, ему захотелось доказать себе, что он может быть не «скалой», а просто телом. Телом, которое можно использовать. И которое при этом не сломается.

Он не сказал «да». Он просто перестал говорить «нет». Его молчание она приняла за согласие.

Она взяла его за руку и повела в дом. Её движения были уверенными, лишёнными суеты. Она знала, что делает.

Внутри было прохладно и полутемно. Она не стала зажигать свет. Подвела его к кровати, развернула к себе.

– Это не про любовь, Миша, – сказала она тихо, расстёгивая пряжку его ремня. Её пальцы были быстрыми и точными, без дрожи. – Это про репутацию. Твою. Мою. Теперь я смогу сказать, что была с Освободителем. Что знаю, каков он на ощупь. Это придаст вес моим словам. А ты… ты сможешь сказать себе, что прошёл ещё одну проверку. Что даже это тебя не сломало.

Он стоял, подчиняясь её манипуляциям, как пациент на столе у хирурга, который вот-вот начнёт безболезненную, но беспощадную операцию.

Она разделась сама – быстро, эффективно, как сбрасывает ненужную оболочку. Её тело было безупречным, как и лицо. Каждая линия, каждый изгиб – результат работы лучших мастеров. Но в этой безупречности не было жизни. Это был идеальный манекен.

Она толкнула его на кровать, последовала за ним. Её прикосновения были техничными. Она знала, куда нажимать, как двигаться, чтобы вызвать физиологическую реакцию. И она добилась своего. Его тело отозвалось не желанием, а простым, животным рефлексом на стимуляцию. Это было унизительно и отстранённо, как укол, вызывающий непроизвольный спазм.

Сам акт был безэмоциональным, как сборка механизма. Она двигалась сверху, контролируя каждый аспект, её лицо оставалось сосредоточенным, почти задумчивым. Она не целовала его. Не смотрела в глаза. Она изучала его реакции, как врач изучает показания датчиков.

Михаил лежал, глядя в потолок поверх её плеча. Он не чувствовал ничего, кроме странной, давящей пустоты. Не было ни стыда, ни гнева, ни даже отвращения. Было только холодное наблюдение за тем, как его собственное тело предаёт его, реагируя на умелую стимуляцию, в то время как сознание витало где-то далеко, в углу комнаты, глядя на эту сцену со стороны.

Она достигла своей цели – его кульминации – с эффективностью профессионала. Не было ни всплеска, ни облегчения. Просто конец физиологического процесса. Она тут же слезла с него, встала и начала одеваться, не глядя на него.

– Спасибо, – сказала она деловым тоном, застёгивая брюки. – Это было… информативно.

Он сидел на краю кровати, всё ещё оглушённый этой леденящей пустотой. Он ждал, что почувствует себя осквернённым. Но чувствовал себя лишь использованным. Как инструмент. Как ту самую статую, к которой прикоснулись не для поклонения, а для того, чтобы убедиться в материальности мрамора.

Илектра поправила волосы перед тёмным окном, поймав своё отражение.

– Предложение о сотрудничестве остаётся в силе, – сказала она, поворачиваясь к нему. Её лицо снова было безупречной маской. – Подумай. Теперь ты знаешь, что я не враг. Я – ресурс. Так же, как и ты.

Она вышла из комнаты. Он слышал, как открывается и закрывается входная дверь. Через мгновение донёсся тихий гул аэроцикла, быстро набирающего высоту.

Михаил остался сидеть в полутьме. Тело начинало ощущать холод. Он посмотрел на свои руки, лежащие на коленях. Те же руки, что держали «Дикарь». Теперь они держали только пустоту.

«Теперь я могу сказать, что была с Освободителем».

Его репутация. Её репутация. Всё свелось к этому. К холодной транзакции в полутемной комнате.

Он лёг на спину, уставившись в потолок. Не чувствовал себя сломленным. Чувствовал себя… стерильным. Как будто Илектра провела не половой акт, а хирургическую процедуру, удалив последние остатки каких-то иллюзий. О том, что близость может быть чем-то иным. Что его легенда может быть чем-то большим, чем товар.

В доме было тихо. Снаружи доносился лишь шелест листьев. Никакого осуждения. Никакого эха.

Он встал, подошёл к жестяному тазу с водой, вылил его себе на голову. Ледяная вода обожгла кожу, смывая следы её прикосновений, её запах. Он вытерся грубым полотенцем.

Затем оделся, вышел во двор. Вася косил траву на дальнем конце поляны, ритмично взмахивая косой. Он видел отлёт аэроцикла? Неважно.

Михаил подошёл к поленнице, взял топор. Нашёл самое сучковатое, неподатливое полено. Вкопал его.

И начал рубить. Не вкладывая в удары ярость или отчаяние. Вкладывая в них холод. Тот самый холод, что поселился внутри. Каждый удар был чёток, точен, беспощаден. Он рубил не дрова. Он рубил связь. С тем миром, который прислал к нему Илектру. С тем собой, который мог стать частью этой чудовищной механики.

Щепки летели в стороны. Топор гудел в воздухе. Его тело работало, мышцы горели знакомым, честным огнём усилия.

Когда полено раскололось на две идеальные половины, он остановился, переводя дыхание. В груди была не пустота, а ясность. Жестокая, неприкрашенная ясность.

Его проверяли. И он прошёл проверку. Не сломавшись. Не поддавшись. Просто позволив этому случиться, как разрешают пройти сквозь себя ливню или метели. Он остался собой. Скалой. Даже когда её использовали как точильный камень.

Он взвалил наколотые дрова на плечо и понёс их под навес. Работа ждала. Настоящая работа. Та, что оставляла после себя не пустоту, а сложенные в штабель поленья, которые дадут тепло долгой зимней ночью.

Он был не легендой. Он был дровосеком. И в этой простоте была сила, которую не могла купить никакая Илектра.

Часть 9: «Я – не бренд»

Она вернулась на третий день. Без предупреждения, как всегда. Но на этот раз не одна.

Михаил услышал не гул двигателя, а приглушённую речь и смех. Он вышел из кузницы и увидел на поляне группу людей. Их было пятеро: Илектра в центре, а вокруг – четверо в дорогой, но практичной одежде для outdoor. Двое мужчин, две женщины. Их лица были оживлены любопытством, а взгляды скользили по дому, сараю, по самому Михаилу с нескрываемым, почти жадным интересом. Как будто рассматривали диковинный экспонат в зоопарке.

Один из мужчин что-то сказал, и все засмеялись – звонко, свободно, но с какой-то вымученной, показной непринуждённостью. Звук этого смеха резал тишину Жемчужины, как стекло.

Илектра заметила Михаила. Она улыбнулась – её профессиональная, безупречная улыбка – и жестом пригласила его подойти. Он не двинулся с места. Стоял у входа в кузницу, в потрёпанном фартуке, с молотом в руке, и ждал.

Она что-то сказала своей группе и пошла к нему одна, оставив их хихикать и щёлкать скрытыми камерами в направлении дома.

– Михаил, – начала она, остановившись на почтительном, но демонстративно дружеском расстоянии. – Прости за вторжение. Это мои… партнёры. Инвесторы. Люди с тонким вкусом и огромными ресурсами. Они заинтересовались твоей историей. Вполне естественно.

– Уходи, – сказал он тихо, но так, что слова прозвучали чётко, как удар клинка по дереву.

Она не смутилась.– Не будь таким замкнутым. Это возможность. Они хотят не просто слухи. Они хотят опыт. Аутентичный опыт. Прожить день на Жемчужине. Попробовать твою еду. Послушать истории у костра. Они готовы платить. Очень хорошо платить. Мы могли бы организовать что-то вроде… эксклюзивного ретрита. Ты же не хочешь всю жизнь колоть дрова? Это же скучно. А здесь – настоящее приключение. Настоящая жизнь.

Один из мужчин из группы крикнул:– Эй, Освободитель! Правда, что ты одним взглядом можешь заставить бывшего плебея танцевать? Покажешь фокус?

Смех снова пронзил воздух. Михаил увидел, как Вася резко поднял голову от грядок, его лицо стало каменным.

Илектра обернулась и сделала едва заметный, успокаивающий жест. Потом снова посмотрела на Михаила.– Они просто любопытны. Энергичные люди. Не обращай внимания. Давай обсудим условия. Ты предоставляешь локацию и… атмосферу. Я – клиентов и полный цикл обслуживания. Шестьдесят на сорок в твою пользу. Это щедро.

Михаил положил молот на наковальню. Звук металла по металлу прозвучал сухо и окончательно. Он медленно снял фартук, повесил его на гвоздь. Потом вышел из кузницы и пошёл прямо к группе.

Они замолчали, наблюдая за его приближением с интересом, в котором мелькала тень неуверенности. Он был крупнее, массивнее, чем казался издали. И в его движениях не было ничего от придворного или шоумена. Только прямая, несуетливая угроза дикого зверя, охраняющего свою территорию.

Он остановился перед ними, окинув всех тяжёлым, безоценочным взглядом.– Вы уходите, – сказал он негромко. – Сейчас. И не возвращаетесь.

Один из мужчин, тот, что кричал, попытался сохранить браваду.– Эй, дружище, мы просто…– Я не ваш дружище, – перебил Михаил. Его голос не повысился, но в нём появилась стальная жила, от которой у инвестора невольно отхлынула улыбка. – И это не аттракцион. Это мой дом. Убирайтесь.

Наступила неловкая пауза. Илектра поспешно подошла, встала между Михаилом и группой, повернувшись к нему спиной, как опытный дипломат, гасящий конфликт.– Михаил, пожалуйста. Не стоит драматизировать. Это просто бизнес.– Нет, – сказал он, глядя поверх её головы прямо в испуганные теперь глаза её «партнёров». – Это моя жизнь. И вы в неё не вписаны.

Он сделал шаг вперёд. Группа инстинктивно отпрянула, сплотившись. Илектра вынуждена была отступить в сторону.

– Ладно, ладно, – забормотал второй мужчина, нервно поправляя дорогие часы. – Не нужно агрессии. Мы поняли. Место… колоритное. Но явно не для нас. Лиля, может, хватит?

Илектра сжала губы. Её безупречная маска дала трещину, сквозь которую проглянуло раздражение. Не на Михаила. На этих глупых, трусливых богачей, которые испугались первого же намёка на сопротивление.

– Вы ждите у челнока, – отрезала она им. – Я сейчас.

Они не заставили себя ждать дважды, почти побежали по тропинке к посадочной площадке, оглядываясь через плечо.

Когда они скрылись из виду, Илектра повернулась к Михаилу. В её глазах горел холодный, яростный огонь.– Ты только что отверг состояние. Эти люди могли бы профинансировать всё, что угодно. Твою ферму. Твой дом. Целый заповедник на этой скале!– Мне это не нужно, – сказал он просто. – Мне не нужны их деньги. И не нужны они сами.– Ты что, намерен до конца дней играть в отшельника? – её голос зазвенел от неподдельного изумления. – У тебя есть шанс стать не просто символом, а силой! Ты мог бы влиять, менять правила игры! С такими ресурсами!– Я уже менял правила игры, – напомнил он ей. – И заплатил за это свою цену. Сейчас я играю по своим правилам. А они не включают в себя превращение моей жизни в спектакль для скучающих миллиардеров.

Она замерла, изучая его. И в её взгляде, наконец, появилось что-то похожее на понимание. Не согласие. Не уважение. Понимание того, что она столкнулась не с упрямством, а с системой ценностей, столь же цельнокроеной и неприступной, как скала за его спиной.

Она выдохнула, и раздражение в ней сменилось почти профессиональным сожалением.– Жаль, – сказала она, и в её голосе не было больше слащавости. Была констатация упущенной выгоды. – Ты мог бы быть самым богатым человеком в галактике. Не деньгами – влиянием. Люди боготворили бы тебя. Бренд «Михаил Романов» был бы сильнее любого флота.– Я – не бренд, – отчеканил он, и каждое слово падало, как камень. – Я не продаю себя. Даже в виде мифа. У меня есть имя. И оно – моё. Не товарный знак.

Она смотрела на него ещё мгновение, будто в последний раз пытаясь найти слабое место, трещину, за которую можно было бы зацепиться. Не нашла.

– Хорошо, – сказала она наконец, разворачиваясь. – Твой выбор. Но помни: мир не стоит на месте. Легенды тускнеют. И когда тебя забудут, а эти мозоли перестанут тешить твое эго, ты пожалеешь о сегодняшнем дне.

– Я уже ни о чём не жалею, – ответил он ей в спину.

Она не обернулась. Пошла прочь, её прямая спина была полна оскорблённого достоинства акулы, которой отказались подать обед.

Михаил стоял и смотрел, как она уходит. Воздух снова стал чистым, без привкуса её духов и фальшивых смешков. Где-то вдалеке заработали двигатели челнока.

Вася подошёл к нему, вытирая руки о брюки.– Улетели?– Улетели, – кивнул Михаил.– Стерва, – беззлобно констатировал Вася.– Не стерва, – поправил Михаил, глядя в пустое небо. – Вирус. Вирус старого мира, который ищет, к чему бы прицепиться. Просто у этого вируса красивая оболочка.

Вася хмыкнул.– И что, отбили охоту?– На время, – сказал Михаил. Он знал, что Илектра не отступит навсегда. Она перегруппируется, найдёт новый угол атаки. Но это было неважно. Важно было, что он дал отпор. Не силой оружия, а силой отказа.

Он повернулся и пошёл обратно в кузницу. К молоту. К наковальне. К железу, которое не лгало, не торговалось и не пыталось сделать из него бренд.

Он поднял молот, взвесил его в руке. Тяжёлый, простой, честный инструмент. В его ударах был смысл. В складывании поленьев в штабель – смысл. В тишине, которая снова опустилась на Жемчужину, – смысл.

Он не был самым богатым человеком в галактике. У него не было флота, влияния, армии поклонников.

У него был дом. Была работа. Было право сказать «нет».

И в этом крошечном, отвоёванном у вселенной пространстве, он был свободен. Не как легенда. Не как бренд. Как человек.

Он ударил молотом по раскалённому металлу. Искры брызнули во все стороны, яркие и недолговечные, как мифы, которые пытались продать его имя. А металл под молотом принимал форму. Настоящую, простую, нужную форму крюка для котла.

Он был не брендом. Он был кузнецом. И этим всё было сказано.

Часть 10: Эдвард

В то время как на Жемчужине Михаил отражал атаки на свою частную жизнь, в двадцати световых годах от неё, в стеклянных небоскрёбах административного кластера «Республика-1», шла своя, не менее беспощадная война. Без выстрелов. Без дыма. Но с тем же холодным намерением.

Конференц-зал на 400-м уровне башни «Омега-Сектор» был спроектирован, чтобы внушать благоговение. Целиком прозрачные стены открывали вид на бескрайний космос и парящие внизу другие башни. В центре зала плавал, медленно вращаясь, голографический макет сектора – сложное переплетение орбитальных доков, научных станций и транспортных артерий. Воздух был стерильно чистым, пахнущим озоном и властью.

За длинным столом из чёрного полированного камня сидели двенадцать человек. Совет директоров и высшее руководство «Омега-Сектора», ключевого промышленного и логистического узла новой Республики. Во главе стола – Эдвард Романов. Не в парадном мундире, а в простом, идеально сидящем тёмно-сером костюме. Его руки лежали на столе спокойно, без единого лишнего движения. Лицо было маской невозмутимости, но глаза, холодные и пронзительные, как алмазные сверла, медленно скользили по лицам присутствующих.

Доклад вёл Альберт фон Ленц. Потомок одного из старейших кланов, некогда бывших опорой Империи. Человек с седеющими висками, безупречными манерами и глазами, в которых веками оттачивалась уверенность в своём праве править. Он стоял у голографического макета, и его указка выхватывала то один, то другой узел.

– …Таким образом, переход на новую систему управления цепочками поставок позволит увеличить эффективность на восемнадцать процентов, – его голос был бархатным, убедительным. – Однако для её успешной имплементации критически важна стабильность кадрового состава на ключевых позициях. Я подготовил список рекомендованных руководителей блоков, чья квалификация и… родовая дисциплина… гарантируют отсутствие сбоев.

Голограмма изменилась, показав двенадцать имён и фамилий. Все – из старых кланов. Фон Грец, Дон Ромни, Бон Светланы. Ни одного «бывшего» плебея. Ни одного выдвиженца из низов, тех, кто поднялся после Освобождения.

В зале повисло тяжёлое молчание. Все смотрели на Эдварда.

Эдвард не моргнул. Он посмотрел на список, потом поднял глаза на Альберта.– Интересный подбор, Альберт. Напоминает список гостей на моём дне рождения тридцать лет назад. Только половины этих людей уже нет в живых. Другие… не вполне соответствуют требованиям времени.

Альберт улыбнулся, демонстрируя безупречные зубы. Улыбка не дошла до глаз.– Эдвард, уважаемый. Времена меняются, но сталь остаётся сталью. Эти семьи веками управляли сложными системами. Их ДНК…– Их ДНК, – мягко, но неумолимо перебил Эдвард, – была переписана. Как и у всех нас. Мы больше не управляем через генетический императив. Мы управляем через компетенцию. Или должны управлять.

– Компетенция приходит с опытом! – Альберт сделал шаг вперёд, и в его голосе впервые прозвучали ноты раздражения, тщательно скрываемого завесой учтивости. – А опыт этих семей – это опыт строительства Империи! Мы не можем позволить амбициозным выскочкам…– Выскочкам вроде меня? – Эдвард поднял бровь. В зале кто-то сглотнул.

Альберт побледнел, но не отступил.– Я имел в виду непроверенные кадры. Риск слишком велик. «Омега-Сектор» – это артерия Республики. Мы не можем доверить её… экспериментам.

Эдвард медленно кивнул, как будто соглашаясь. Потом откинулся на спинку кресла.– Вы правы, Альберт. Рисковать нельзя. Именно поэтому я внимательно изучил отчёт Счётной Палаты о деятельности вашего управления за последний квартал.

Он лёгким движением пальца вызвал на общий экран другой документ. Сухие колонки цифр, графики, диаграммы.– Здесь указаны, в частности, закупки титановых сплавов у дочерней компании «Ленц-Холдинг» по ценам на сорок три процента выше рыночных. А здесь – странные задержки в модернизации дронов-погрузчиков, совпадающие с банкротством конкурентной фирмы и выгодной её покупкой всё тем же «Ленц-Холдингом». Любопытные совпадения, не правда ли?

Лицо Альберта стало восковым. В зале замерли все двенадцать дыханий.– Это… это клевета! – вырвалось у него. – Провокация! Моя семья верой и правдой…– Ваша семья, Альберт, – голос Эдварда стал тише, но от этого только опаснее, – верой и правдой служила старой системе. Где клановые интересы ставились выше государственных. Где «родовая дисциплина» была синонимом круговой поруки. Та система мертва. Вы либо не поняли этого, либо решили проигнорировать.

Эдвард встал. Его рост, его невозмутимая осанка внезапно заполнили собой весь зал, затмив даже голограмму сектора.– На основании статьи семь Кодекса Республики о конфликте интересов и некомпетентном управлении, я, как утверждённый Сенатом куратор программы реструктуризации, объявляю о вашем немедленном отстранении от должности управляющего «Омега-Сектором». Ваши полномочия переходят к моему заместителю, Карлу Вайсу.

Один из сидящих за столом, молодой человек с умным, усталым лицом и простой фамилией (Вайс – «белый», плебейская фамилия-прозвище), кивнул, не выражая ни триумфа, ни страха.

Альберт фон Ленц стоял, как громом поражённый. Его рот был приоткрыт, глаза не верили.– Ты… ты не можешь… У меня поддержка в Сенате! У меня…– У вас больше ничего нет, Альберт, – закончил за него Эдвард. Его взгляд скользнул по остальным десяти лицам за столом, застывшим в масках шока. – И пусть этот урок будет понятен всем. Старые игры окончены. Клановая квота, семейная скидка, круговая порука – это мусор истории. Мы строим новое здание. И оно будет стоять на фундаменте компетенции, а не родословной. На этом заседание закрыто.

Он повернулся и вышел из зала, не оглядываясь. Его шаги были чёткими, быстрыми. За ним, как тень, последовал Карл Вайс, уже доставая планшет для первых распоряжений.

Альберт фон Ленц остался стоять у померкшей голограммы своего сектора. Вокруг него медленно расходились остальные члены совета, избегая встречаться с ним взглядом. Никто не предложил помощи. Никто не бросил слова поддержки. Круговая порука дала трещину, и сквозь неё хлынул ледяной ветер новой реальности.

В лифте, спускавшемся с 400-го этажа, Эдвард стоял, глядя на мелькающие за стеклом уровни башни. Лицо его было усталым, но не раскаявшимся.

– Жёстко, – тихо сказал Карл Вайс, не глядя на него. – Но необходимо.– Не жёстко, – поправил Эдвард, не отрывая взгляда от проплывающих огней. – Хирургично. Раковая клетка. Её нужно вырезать, пока метастазы не пошли по всему телу. Фон Ленц думал, что сможет протащить старые порядки под соусом эффективности. Он ошибся.

Лифт мягко остановился. Двери открылись в приватный ангар, где ждал его флаер.– Вы уверены, что Сенат… – начал было Вайс.– Сенат проглотит это, – отрезал Эдвард. – Потому что я предоставлю им не только отчёт Счётной Палаты, но и записи переговоров Альберта с его «поддержкой». Они отступят. Им дороже их новые, ещё шаткие кресла.

Он вошёл во флаер. Перед тем как дверь закрылась, он взглянул на Вайса.– Очистите отдел кадров. Весь. Начните с нуля. Критерий один: кто может работать. Всё остальное – не имеет значения.– Понял, – кивнул Вайс.

Дверь закрылась. Флаер бесшумно поднялся и выскользнул в транспортный туннель, оставляя за собой башню «Омега-Сектор», где ещё не остыло эхо только что совершённой казни.

Эдвард откинулся на сиденье, закрыл глаза. Он не испытывал удовлетворения. Только усталую тяжесть в костях. Каждый такой шаг был взрывом в минном поле. Но иного пути не было. Он дал слово – себе, тени брата в камне, всем тем, чьи гены он когда-то сам приказал стереть, – что не позволит Империи воскреснуть под другим именем.