Дьявол внутри нас

– Стоит все-таки жить на этой земле, если здесь есть такая штука, как весна, – пробормотал он.

Улицы постепенно оживали. Пронзительный скрежет первых трамваев разлетался по сторонам. В садиках соседних домов слышался стук деревянных башмаков, хлюпанье насосов, плеск воды. С шумом распахнулось окно в одном из все еще зарешеченных домов впереди по улице. Урча, пронесся по улице автомобиль и свернул на проспект с трамваями.

Омеру подумалось, что не только домашняя жизнь его родственников, но и жизнь всего города так пестра, словно состоит из множества заплат. Природа и техника, вековая старина и сегодняшний день встречаются здесь. Красота и фальшь, полезное и ненужное живут рядом друг с другом и переплетаются.

На первом этаже в гостиной послышались чьи-то шаги. Должно быть, встала Фатьма, готовит завтрак. Омер подошел к зеркалу, поправил галстук, пригладил волосы. Он решил подождать немного, а потом пойти умыться и напиться воды.

В соседней комнате послышались шаги. Открылась дверь. Омер вскочил. Не успев ничего сообразить, оказался в гостиной. Маджиде с полотенцем в руках уже прошла в умывальную. Через приоткрытую дверь он заметил ее халат, белую ночную рубашку и спутанные волосы.

«Значит, она спала раздевшись», – подумал молодой человек. Это ему показалось странным, будто сон в одежде был доказательством истинной скорби.

Маджиде умылась и, вытирая лицо, выходила из умывальни. Омер растерянно оглянулся по сторонам и, схватив маленькое розовое полотенце, кем-то оставленное на стуле рядом с его комнатой, принялся мять его в руках.

Подняв голову, девушка взглянула на него, будто не узнавая, и холодно произнесла:

– Это вы? Бонжур.

Омер, похлопывая себя по правому колену свернутым полотенцем, ответил с детским энтузиазмом:

– Да, это я. Я пришел поздно… Вы уже спали… То есть рано ушли спать, я не видел… Пусть ваше горе отступит в прошлое. Я соболезную вам!

Он заметил, что Маджиде готова была уйти, и заговорил торопливо, пытаясь хоть немного задержать ее. Было ясно, что девушка провела бессонную ночь. Ее веки опухли и покраснели, лицо побледнело, вид был поникший. Омер понял, что ошибся, полагая, будто она спокойно провела ночь. Он говорил, одновременно осматривая ее с головы до ног. В длинной белой ночной рубашке Маджиде казалась еще выше и стройнее, чем накануне. Между халатом и домашними туфлями из алого бархата виднелась узкая полоска кожи, белоснежная, как слоновая кость. Короткие рукава с оборками открывали неторопливые руки. Кисти рук, сжимавшие полотенце, были покрыты веером расходившихся к пальцам тонких голубоватых жилок. Короткие вьющиеся волосы были заправлены за уши, а в прядях блестели капли воды.

Больше Омер ничего не смог сказать. Девушка не испытывала никакого стеснения, стоя перед ним в ночной рубашке, прямо и смело, без малейшего беспокойства и тревоги глядя на него, отчего стеснение начал испытывать он. Если бы она покраснела и начала прикрывать себя то тут, то там или попыталась бы убежать, Омер наверняка по привычке бы взялся шутить и повел бы себя по-привычному пошло. Но девушка, стоявшая перед ним, вела себя настолько естественно, что оказалась сильнее его.

Омер запнулся.

– Да… Я очень расстроен. Я вам соболезную!

– Благодарю вас, – ответила Маджиде все так же холодно, но все же вежливо и ушла.

Омер тоже хотел было вернуться в свою комнату, но спохватился, что его случайная встреча с Маджиде будет выглядеть нелепо, и направился к умывальнику. Он снял очки, чуть-чуть помочил лицо и вытерся полотенцем, которое успел завязать в жгут. Хотя во рту у него пересохло, попить он забыл. Вернувшись к себе в комнату, Омер долго стоял посреди нее. Он осознал, что вел себя перед девушкой глупо и выглядел перед ней смешно и даже жалко.

– Черт побери! Оказаться таким болваном! Я, наверное, уставился на нее, будто собираюсь ее съесть. Она, конечно, виду не подала, но, видимо, сильно рассердилась. Если бы я был девушкой, я бы презирал мужчин типа меня.

Он не смог спокойно сесть на тахту, а при мысли о том, что если он будет ходить по комнате кругами, то выдаст свое волнение, и это будет слышно у Маджиде в соседней, остался беспомощно стоять посреди комнаты. «Наша жизнь поистине невыносима от всех мелочей и пошлостей, которые ее наполняют!» – пробормотал он.

– Что это я! – одернул он себя и резко вышел из комнаты и спустился на первый этаж, к столу.

Стол, накрытый белой скатертью, уже был готов к завтраку.

В двери со стороны сада вошла Фатьма, вытирая об себя мокрые руки. Она держала эмалированную кружку с огромными зелеными маслинами. Она поставила кружку с маслинами рядом с тарелкой с медом.

– Садитесь, мой бей, наши поздно встают, – сказала она.

Омер решил, что если и сегодня уйдет, не повидавшись с хозяевами, родственники на него снова не обидятся, и спросил только:

– Дядя уже ушел?

– Нет, еще не вставал!

Значит, Галиб-эфенди совсем забросил дела. Он понял, что бесполезно являться в свою лавку на Яг-искелеси до утреннего намаза, и решил, что умнее будет спать подольше, доверившись совести своего шестнадцатилетнего мальчишки-приказчика.

Омер подвинул к себе табурет и сел. Фатьма налила ему чаю в белоснежную стеклянную чашку, стоявшую перед ним. Наверху послышался шум открываемой двери. Затем – чьи-то шаги.

– Наверное, это Семиха! – сказал Омер, пытаясь сохранить равнодушный тон голоса.

– Нет-нет, конечно! Кючюк-ханым[20] встает не раньше обеда… Скорее всего, это Маджиде-ханым. Время идти на учебу. Вчера она не ходила. Они с хозяйкой навещали одну подругу в Кадыкёе. Но как же она пойдет сегодня?

Шаги продолжали слышаться сверху. Наверное, Маджиде надевала туфли. Фатьма наклонилась к Омеру и прошептала:

– Эти ее занятия песнями и музыкой. Разве можно туда ходить в такой день?

И, покачав головой, добавила:

– Ну а здесь что делать, в четырех стенах? Пусть прогуляется на свежем воздухе, ей станет легче… Так жалко девочку…

Маджиде спускалась по лестнице. На ней была спортивная юбка кирпичного цвета в зеленую клетку, кофейного цвета шерстяной свитер. На голове – такой же берет. Омер заставил себя посмотреть в ее сторону. На его лице появилось неловкое подобие улыбки.

Маджиде спускалась, слегка улыбаясь. В полутемной гостиной краснота глаз и бледность лица были не так заметны, она лишь выглядела немного поникшей.

Ее улыбка доставила Омеру невероятную боль. Не потому, что он считал неуместным улыбаться в такой момент… А потому, что нужно было быть слепым, чтобы не видеть, как эта девушка страдает. Однако эта девушка была такой сильной натурой, что даже горя своего окружающим показывать не хотела. Ее улыбка будто отталкивала всех, кто хотел бы приблизиться к ней. Омер сказал себе: «Кажется, я вот-вот впутаюсь в такую историю… Иншаллах, конец будет благополучным».

Маджиде села точно напротив Омера. Взяла чашку, сделала несколько глотков. Было видно, что ей ничего не хотелось, но чтобы не выдавать себя необычными поступками, она изо всех сил старалась допить горячий чай. На мгновение их глаза встретились. Юноша со светло-каштановыми волосами, падавшими на белый лоб, показался ей немного забавным, но очень искренним. Лицо Маджиде немного просветлело, и, слегка прикрыв глаза, она вздохнула.

Весь ее вид говорил: «Видите, что со мной происходит!» Омер все это сразу понял. Он посмотрел на нее в упор и тоже глубоко вздохнул. Они пытались понять друг друга, робко, застенчиво улыбаясь, словно два человека, которые сидят в одном купе вагона и говорят на разных языках.

Омер несколько раз открывал рот, наклонившись вперед. Он собирался что-то сказать, но так и не решился. Маджиде, казалось, этого не замечала. Наконец оба одновременно встали из-за стола. Омер сказал, обращаясь к Фатьме:

– Передай привет тетушке и дяде! Скажи, что я их ждал, но они еще не встали. Я не виноват. – И, улыбнувшись, добавил: – Семихе тоже передайте, что я целую ее глазки.

Он взял в руки шляпу. Маджиде взяла ноты и надела летнее светлое пальто.

– Вы тоже уходите? – спросил Омер будто бы с безразличным видом.

– Да. Как видите.

Омер подумал: «С этой девушкой обычные приемы не пройдут».

У него в голове хранились шаблонные фразы, веселые дерзости, которыми восхищались его однокурсницы; остроты, игривые и иногда нескромные. В противоположность всему этому намерения его в этот раз были настолько крепкими, что со всем прежним было не сравнить. Маджиде, выходя из двери, случайно коснулась его пальцами руки, и он вдруг покраснел. Взгляд ее печальных глаз из-под длинных черных ресниц, пытавшийся не противоречить горделивой вымученной улыбке, иногда останавливавшийся на нем, всякий раз поражал его, и он принимался бессмысленно оглядываться по сторонам и продолжал молчать. Он сам то и дело поглядывал на свою спутницу, бросая взгляды на грудь под кофейного цвета свитером, выступавшую из-под распахнутого на ходу пальто, и дыхание юноши перехватывало.

Выйдя на проспект, они посмотрели друг на друга. Омер поспешно спросил:

– Куда вы едете? В консерваторию? Сейчас еще только восемь часов. У меня еще час. Хотите, пройдемся пешком?

Маджиде утвердительно кивнула, и они зашагали в направлении к Беязиду, а затем – к Бакырджилар. Неловкость не покидала их.

Омер размышлял:

«У меня пропал голос, как у соловья, наевшегося шелковицы[21]. Такое со мной впервые. Неловкое положение! Нельзя же объясняться в любви девушке, с которой только что познакомился и которая в трауре, потому что накануне узнала о смерти своего отца. Такую только утешать… А я никогда раньше этого не делал… Ни меня никто никогда не утешал, ни я никого не утешал. Утешения – высшая форма лицемерия. Лицо принимает фальшиво-печальное выражение, брови приподнимаются; голова качается с грустным и сочувствующим видом, печальный, проникновенный голос – все это сводит с ума. Уверен, Маджиде со мной согласна. Наверняка соболезнования ей не по душе. Это видно по тому, что она пошла на занятия как ни в чем не бывало… Однако что теперь следует делать? Толку идти молча, переглядываясь, как школьники, у которых еще молоко на губах не обсохло. Это проявление равнодушия… А если протянуть ей руку и сказать: «До свидания» – и все?.. Больше навязываться невозможно… Но почему я не могу сделать этого?.. Меня что-то держит рядом с ней! Ее профиль прекрасен. Белоснежное лицо! Правда, немного бледное… От бессонницы или она всегда такая? Нет, определенно, я ее давно знаю. То есть душу ее знаю… Между нами есть какая-то невидимая связь. Ах, дурак Нихат! Когда-нибудь он меня выведет из себя… «Ты, наверное, видел ее в детстве, у тебя в памяти сохранились воспоминания о ней… Вот ты и преувеличиваешь!» – говорил он. Ерунда! Это не детские воспоминания!.. Но раз об этом заговорили, раз есть такое предположение. Трудно удержаться, чтобы не поверить в такое… Как люди любят все упрощать, опошлять!.. Все мечты может уничтожить одно глупое слово… Нихат мне последнее время не нравится. Все время впутывается в какие-то темные дела. Но товарищ он верный. Ради меня пошел бы даже на смерть… Впрочем, откуда мне знать? Мало ли что я воображаю, а он, может, и пальцем не пошевелит… Однако до сих пор только он многим жертвовал ради нашей дружбы. Деньгами, например… А способен ли он на большее? С некоторых пор он сам стал мне меньше нравиться… А уж типы вокруг него… Однако в них есть что-то, право, притягательное. Они только и работают, как в лихорадке, как машина: только бы доказать что-то – плохое или хорошее – и это притягивает!»

Взгляд его снова упал на Маджиде. Девушка тоже была погружена в свои мысли. Она шагала по улице, а в это время ее брови сошлись на переносице, взгляд был устремлен вперед, и на лице не двигался ни один мускул. Ноты, которые она держала под мышкой справа, соскользнули назад. Ноги, в кофейного цвета туфлях на низком каблуке, легко ступали по мостовой. Омер заметил, что она шла как мужчина, крупным, свободным шагом. Семенящая и подпрыгивающая из-за каблуков походка большинства девушек всегда вызывала у него сострадание. Поэтому он с одобрением начала шагать с девушкой в ногу.

Примечания