Печальные рассказы

Единка

  Всю свою сознательную жизнь Он делал карьеру.

 Сознательную отсчитал с двенадцатилетнего возраста, когда Его назначили председателем совета дружины школы.

     Был членом всех обществ: юного натуралиста, юного следопыта, защитника природы. Отличался в сборах макулатуры и металлолома.

     Одним из первых вступил в комсомол и скоро избрался секретарем комитета комсомола школы. Был на прекрасном счету в райкоме, после окончания школы по направлению поступил в Высшую Комсомольскую Школу при ЦК ВЛКСМ, по окончании которой был направлен на работу заворготделом в райком комсомола, где развил такую бешеную деятельность, что был замечен в тихую пору застоя и направлен на учебу в Высшую Партийную Школу при ЦК КПСС и одновременно на работу в райком партии инструктором.

     Ему понадобился лишь год, чтобы зарекомендовать себя прекрасным организатором и администратором, после чего направляется непосредственно в аппарат ЦК ВЛКСМ, где за четыре года взбирается до должности секретаря ЦК,

     Еще через четыре года направляется в аппарат ЦК КПСС, но должность, как ОН считал, не соответствующей Его способностям. Но стиснув зубы работал, чтобы доказать всем, на что Он способен. Его действительно продвигали, в ту эпоху редки были такие работяги и Его рассматривают в качестве второго  секретаря в национальную  республику.

     Но все начало рушиться после выборов Первого и Последнего Президента Страны. Многие тогда перешли в аппарат Президента, но Он остался в аппарате ЦК и понял, что надо что-то менять, ибо мечта-стать членом Политбюро ЦК КПСС и быть похороненным в Кремлевской стене может не осуществиться.

     Но менять было сложно. Да и не успел. Развал Страны выбросил его на улицу: своей квартиры не было, цековскую отобрали. Хотя и был прописан в столице, предложили возвращаться  к себе, в республику.

     Всему этому было объяснение: Он был одиночкой, единка, как называли Его за глаза.

     Товарищей не было: в комсомоле считали выскочкой и карьеристом, избегали.

В партии, после Хрущева, не принято было дружить, да и Он не любил с кем-то водиться. Собираться и вести беседы , обсуждать проблемы – не его, всегда считал единственно верной линию партии, Партия, считал, дает и даст Ему все.

     Друзей , в прямом смысле слова, также не было. Не мог дружить, друг, по понятиям, человек, которому можно доверить сокровенное, а Он сокровенное доверять не мог никому.

     Жены также не было. Долго ухаживать не мог, не было времени, остановить выбор на ком-то как-то тоже не смог, в сексе предпочитал онанизм, вел дневник, в котором описывал свои сексуальные фантазии с возбуждавшими Его женщинами.

     С родственниками давно не поддерживал отношений, после смерти матери, считал, что они только и делают, что просят Его о протекции (впрочем, так и было).

     Естественно, что с квартирой вопрос решил, не цековскую, но все-таки выделили однокомнатную  на Юго-Западной.

     И здесь с соседями не сходился, предпочитал сидеть дома и писать: размышления не о  судьбе Великой Страны и ее развале, а опальным деятелям Партии: Романову, Гришину, Лигачеву, предлагал им разнообразные идеи возвращения во власть.

Демократическую Россию не принял, коммунистические организации Нины Андреевой, Геннадия Зюганова и им подобных игнорировал.

Пенсии Ему не полагалось, на работу устроиться не мог. От отчаяния отправил в издательство свой “Дневник онаниста”. Приняли на ура, опубликовали, получил гонорар и предложение сотрудничать. Написал после этого еще пару вещей, но они больше были серьезные, где-то философские – не приняли, издательство даже не стало рассматривать и вступать в переписку.

     Шестого ноября тысяча девятьсот девяностого второго года  принял для себя историческое решение, которое исполнил утром следующего дня.

     Тщательно побрившись, надев костюм, во внутренний карман которого положил партийный билет, двинулся к Красной Площади.

     Пройдя к Кремлевской стене, долго стоял возле нее, вспоминая весь свой славный жизненный путь.

Потом медленно достал заранее припасенную таблетку, проглотил и сел, спиной прижавшись к стене.

     Он умер тихо и незаметно. Кроме партбилета, у него нашли предсмертную записку всего в одну строку:

“Я рад, что могу исполнить свое желание у Кремлевской стены в Семьдесят Пятую Годовщину Великого Октября! ”

     Его похоронили также скромно и тихо за счет государства, на могиле только Фамилия и год смерти.

Белые Носки

Лейла была самой красивой девушкой нашего НИИ, а я простым инженером.

За глаза ее называли принцессой и в нее не был влюблен, скорее всего, лишь вахтер института, старый злой татарин, которого интересовало только свое семейное положение (у него две дочки – старые девы, никак не могли выйти замуж).

В принципе, я считался завидным женихом: кроме того, что имел двухкомнатную квартиру в центре города, у меня было подготовлено золотишко для будущей женушки, а самое главное, у моей жены не было бы ни свекрови, ни свекра: мой отец был представителем Аэрофлота в Эфиопии, и два года назад, возвращаясь из отпуска , мои родители трагически погибли в авиакатастрофе.

Но главная моя беда заключалась в том, что реально за меня хотели выскочить замуж именно те, кто мне не нравился по какой-либо причине. А вот те, кого бы я действительно хотел назвать своей супругой, относились к моим ухаживаниям с прохладцей.

Естественно, что к этой категории относилась и Лейла. Я сам понимал даже не про мизерность шансов, а об их полном отсутствии. Но так как мы работали в одном отделе, общались ежедневно, я замечал, что относится она ко мне даже лучше, чем к женской половине нашего коллектива.

А получилось это так. Была она родом из близлежащего Бакинского села, русским владела не очень и попросила меня помочь составить предложение на русском для племянницы, где обыгрывалось слово “гвоздики”. Самое смешное произошло именно тогда, когда она вместо гвоздики (в смысле цветы) поставила неправильно ударение и получилось совсем другое слово, уже в смысле предмета для забивания молотком.

Можно сказать, что после этого мы и сдружились, Лейла даже стала подкармливать меня на работе, принося из дома разносолы, варенья, разного рода печеные изделия.

Я уже знал, что сватались к ней многие, это неудивительно, но вот она никак не могла найти того, кто бы ей совсем уж запал в душу.

Однажды Лейла призналась мне:

– Знаешь, Алекпер, ко мне сватаются те, кто мне совершенно не нравится. А вот те, кто мне нравится либо женаты, либо мною не интересуются. Это меня бесит.

Как это мне было близко! Я сказал ей, что то же самое происходит и со мной.

Она как-то странно посмотрела на меня и криво улыбнулась:

– Странно, ты очень хороший парень, симпатичный, умный. Неужели ты не можешь найти девушку, которая тебе понравится?

– Я же говорю тебе, я не нравлюсь тем, которые нравятся мне. У тебя же похожая ситуация.

– Нет, не та же. Я девушка, мне сложнее. А тебе что, вот, сколько хороших девушек вокруг. Та же самая Рамина.

– Рамина девушка хорошая и симпатичная, – согласился я, – Но у нее один недостаток: от нее все время пахнет потом. Ты видела, сколько дезодоранта на себя она выливает, сколько духов, будто купается, но все равно перебить этот противный запах не может.

– Ну да, пахнет. Странный ты какой-то. Но все остальное же хорошо.

Я решил больше на эту тему не говорить.

Однажды к нам в отдел ввалился здоровенький мужчина, он именно ввалился, а не вошел. И ввалившись, быстро обвел взглядом кабинет и направился в сторону Лейлы.

Она, увидев его, сильно покраснела, вскочила и побежала к одиноко стоящему кульману. Мужик рванул за ней и, схватив за руку, рухнул на пол.

Мы не могли прийти в себя от изумления, при чем все это действо произошло быстрее, чем я его пишу.

Лейла тщетно пыталась вырвать свою руку, а мужик затараторил на азербайджанском:

– Стану я твоей жертвой, почему ты меня мучаешь, сколько будет так продолжаться? Все мои родственники перестали верить в тебя, верить мне, советуют оставить тебя, но я не могу. Как я смогу это сделать? Ты моя луна, мое солнце.

Ты от меня скрываешься, твой двоюродный брат грозился мне и угрожал. Но мне это все равно, если ты сейчас не выйдешь отсюда со мной- не знаю, что сделаю с собой, с тобой, со всеми.

Вот только после этих слов наш начальник отдела Вагиф муаллим пришел в себя.

Он в три шага приблизился к этой парочке и, крепко схватив мужика за воротник пиджака, несколько раз встряхнул.

– Эй,– обратился он к нему, – Ты кто такой? Что ты здесь вытворяешь?

Мужик, не обращая внимания на нашего шефа и на его энергичные встряхивания, продолжал держать Лейлу за руку и молил ее о пощаде, о милости и еще о чем-то.

Сама Лейла уже не пыталась вырвать руку, но вся вдруг затряслась и громко разрыдалась.

Тут Вагиф муаллим резко отшвырнул мужика к входной двери, а сотрудницы отдела подбежали к Лейле. Но она оттолкнула их и выбежала из кабинета.

Шеф рывком поднял мужика с пола и мы все увидели на его глазах слезы.

– Ай, начальник, что мне с собой поделать? Пепел мне на голову! Все родственники от меня отвернулись. Люблю я ее, жить без нее не могу. Я готов стать вот этой половой тряпкой у нее под ногами!

Что можно было поделать в этой ситуации? Немая сцена. Мужик отряхнул с коленок пыль и медленно вышел из кабинета. Немая сцена продолжалась.

В этот день Лейла на работу не вернулась. Ее сумочку отвезла к ней домой одна из сотрудниц и на следующий день привезла ее же заявление об отпуске.

Целый месяц о ней не было ни слуху, ни духу. А потом все резко изменилось.

На втором этаже нашего административного здания располагалось специальное конструкторское бюро, руководителем которого был молодой, тридцатидвухлетний Эльдар Мямишев, высокий, лысоватый, с постоянно бегающими глазами.

Могу с уверенностью заявить, что не нравился он никому: обыкновенный карьерист, лизоблюд, вечно высокого мнения о себе. С подчиненными вел себя вызывающе, постоянно находил в их работе недостатки, что интерпретировалось у них лишь в одно: придирается.

Вот с этим самым Мямишевым и закрутила роман Лейла, вернувшись из отпуска.

Как это произошло – никто не мог внятно объяснить. Просто в какой-то момент он стал постоянным гостем в нашем отделе, а по окончании рабочего времени они вместе уезжали куда-то.

Никто ничего не мог понять, в том числе и я. Отношения Лейлы ко мне изменились – мы стали опять просто сотрудниками одного отдела.

Через три месяца парочка объявила о свадьбе. Она должна была состояться в одном из многочисленных домов торжеств Баку. Самое оригинальное было в том, что Лейла пригласила на свадьбу весь отдел кроме меня. Не сказать, что я был в шоке. Но изрядно удивлен-да. Меня это не сильно коробило. На свадьбу нужно было “бросить” долларов пятьдесят, не пригласили-ничего, доллары сэкономил.

И до и после свадьбы жизнь в нашем отделе продолжала течь своим чередом. Никаких изменений, даже несущественных.

Лейла вышла на работу через неделю после свадьбы. Но это была уже другая Лейла.

На эту красавицу невозможно было смотреть без возбуждения: короткая джинсовая юбчонка, облегающая белая кофточка , из под которой просвечивался белый бюстгальтер, ярко накрашенные пухлые губы. Она вся так светилась, мило шутила, громко смеялась, но.…Но не со мной. Буд-то меня и не было на этом свете.

Объяснение этому было получено на следующей неделе. Мы столкнулись в коридоре во время обеда. Она буквально на минуту прижала меня к стенке и скороговоркой выстрелила:

– Я не хочу, чтобы меня он ревновал. Я только вышла замуж, мне проблемы не нужны. Дома он предупреждал. И тебя он не любит, не нравишься ты ему.

* * *

Прошло три года. За это время успел развалиться Советский Союз, наступила анархия под названием рынок. Я начал заниматься продажей в Иран металлолома, это приносило неплохой доход. Жил я нормально, но не богато, инфляция съедала большую часть доходов.

Однажды в метро я столкнулся с Эльдаром Мямишевым. Да-да, с тем самым Эльдаром, мужем Лейлы. Он радостно вскинул руки, даже обнял меня и прикоснулся своей щекой к моей, видимо, это обозначало что-то вроде поцелуя. Я не ожидал от него такого подхода и опешил.

– Как ты? Где ты?– затараторил он ,– Чем занимаешься?

-Да так. Перебиваюсь. Металл в Иран гоним с подельником.

-Ну и как? На хлеб с маслом хватает?

-Хотелось бы больше, – улыбнулся я, – На черную икру в придачу. А ты что?

-А я сам себе хозяином стал. Сантехникой занимаюсь. Частные заказы. Клиентов дофига. Нормально. Я по мелочи не берусь. Подводку сделать, ‘пятиминутку’ повесить-это да. А так, краник кому-то, нет, это мелочь.

-Ну и молодец. Домашние как? Дети есть?

-Детей нет, -улыбнулся он, -Ребенок, сын. Три месяца уже. Пару лет покантовались, а потом решили-пора, надо заводить. И дома уже мама настаивала.

-А вы с мамой живете? У тебя же вроде своя квартира была.

-Была. Продали. Деньги нужны были. Младшего брата в прошлом году женили. А так я купил квартиру на Советской, в “итальянских” дворах. Нормально. Пока переживем, потом видно будет.

Слушай, – схватил он меня за руку, -ты сейчас что делаешь? Может, поедет к нам? Посидим. Ты пьешь? Водочку возьмем, поговорим.

Вот тут я действительно выпал в осадок. Не понял такой внезапно вспыхнувшей ко мне любви. Может, и стоило отказаться, послать его, но я вспомнил Лейлу и принял приглашение.

Он тут же по телефону-автомату предупредил жену о нашем приходе ( имя мое не назвал, сказал с товарищем, поручил приготовить вкусный обед), я купил букет алых роз и бутылку российской водки, мы сели на такси и через пятнадцать минут были у них во дворе.

Это был обыкновенный ‘итальянский’ двор, двухэтажный, с общим туалетом во дворе. Правда, соседей было всего двое: один из них обзавелся деньгами и выкупил большую часть квартир, устроил себе хоромы со своим санузлом, второй тоже пристроил себе в квартире клозет, так что дворовым пользовались только Эльдар с Лейлой.

Лейла встретила нас дежурной улыбкой на лице. Я даже не прочел удивления на ее лице.

– А-а, – протянула она, увидев меня,– Вот значит, какой у нас сегодня гость!

И все. Так буднично, будто я был у них в прошлую пятницу.

Я протянул ей букет цветов. Тут она улыбнулась шире: была польщена. Скорее всего, за последнее время ей никто не дарил цветов.

Мы прошли в комнату. В принципе, квартира их и была однокомнатной, просто разделена чем-то вроде ширмы на большую и меньшую половинки.

Мы сели за квадратный кухонный стол, который уже был сервирован типичными азербайджанскими яствами. Первый тост, естественно, я поднял за них. Второй персонально за нее, третий за него.

Тут пошли разговоры о Советском Союзе, о прошлой работе, о том, какие мы все были замечательные и жили дружно. На четвертый тост водочки уже не хватило и он вышел в близлежащий магазин за бутылкой. Лейла прошла за ширму. Я за ней. Она наклонилась над детской кроваткой.

-Это наш сын. Как он тебе?

Ничего необычного в младенце не было. Ребенок как ребенок.

-Он прекрасен, -проговорил я и обнял ее за плечи.

Она резко обернулась ко мне и впилась в мои губы. Я сладостно застонал и мои руки прошлись по ее телу. Почти тут же она оттолкнула меня прошептав:

– Я тебе позвоню. Потом, не сейчас. У тебя тот же телефон?

– Да, – я не давал себе отчета, хотелось продолжать ласкать ее, опрокинуть на кровать и овладеть этим прекрасным телом.

– Идем, он сейчас придет.

Она вытолкала меня за ширму и усадила за стол. Сама села напротив.

– Я всегда думала о тебе. Ты мне всегда нравился. Но выйти за тебя замуж не смогла бы. Не спрашивай, сама не знаю почему. Это мое, свое. А теперь поговорим о другом. Просто поговорим, чтобы, когда он вошел , между нами не было никакой искры.

Он пришел минуты через две.

-Ну как, как дела?

-Разговариваем. Спрашиваю его, почему не женился до сих пор. Объяснить не может.

Дальнейшее я помню плохо. Мы раздавили и эту бутылку, потом, по-моему, она вышла меня провожать, вроде я остановил такси и поехал домой.

Все последующие дни я думал о ней. Иногда о нем. Тогда за столом он говорил, что никого у них нет, все старые друзья – товарищи разбежались, каждый решает свои проблемы и он рад был увидеть меня, знакомое лицо. Но если вспомнить, что он не любил меня, относился пренебрежительно в те времена, почему я вдруг понадобился ему сейчас?

Но все эти мысли занимали меня не долго, я отмахивался от них и вновь возвращался мыслями к ней.

Прошло более месяца прежде, чем она позвонила.

– Сегодня вечером я тебя жду. Приезжай в восемь вечера, не раньше. В восемь совсем темно. Я тебе сразу открою.

– Хорошо. А как соседи? С ними проблем не будет?

-Интересно, что ты спросил насчет соседей, а не Эльдара. Один переехал, второй открыл себе новую дверь, входит с параллельной улицы. А вот Эльдар сегодня утром уехал в район, в Гусары, какой-то клиент предложил ему выгодную работу на частной вилле. На пару дней поехал, обещал приехать послезавтра.

-Что-нибудь купить надо? Не с пустыми же руками приходить.

-Ну, вроде все есть. Купи шампанское,”Фабер”, оно мне нравится. Пока, жду.

Я повесил трубку и не верил своему счастью. Всего через несколько часов я буду обладать ею! Боже, неужели?

Как пролетело время до восьми, вы, наверное, понимаете. Оно тянулось невероятно долго. И вот, наконец, в восемь вечера я подошел к огромной деревянной двери прошлого века и затаил дыхание. Через несколько секунд тяжелая дубовая дверь приоткрылась и меня впустили в слабоосвещенный двор.

Не скажу, что крадучись, но как-то с опаской я прошел за ней в квартиру.

Мы сели за стол, открыли шампанское, выпили и начали болтать. Вернее, говорила больше она. О том, почему вышла тогда именно за него, о последующей жизни, о какой-то женской болезни, которая не позволяла родить, о долгом лечении, о постоянных спорах со свекровью, которая обвиняла ее во всех смертных грехах только из-за того, что она не могла родить. Удалась семейная жизнь? Трудно было ответить на этот вопрос, она и не пыталась на него ответить, да и не спрашивала себя об этом. “Кисмят”, говорила она, что в переводе означало “судьба”.

После таких разговоров я даже и не знал как себя теперь вести. Подойти обнять, впиться в губы – что-то меня сдерживало.

Она же деловито убрала со стола и прошла за ширму. Я за ней.

-Я сейчас постель приготовлю. Поздно уже. Будем спать.

Все это было сказано довольно буднично, но я все равно задрожал от возбуждения.

Она вообще все делала деловито: готовила постель, прихорашивалась перед зеркалом, раздевалась, не стесняясь меня, еще приговаривая при этом:

-Ты чего стоишь? Ложиться не собираешься?

Все это было довольно нелепо, у меня никогда так не происходило. Наконец, мы легли и началась прелюдия.

Вся эта фантастичность, нелепость происходящего должна была закончиться именно так.

В самый момент обострения фазы, именно тогда, когда сгораемый желанием я готов был войти в нее, через открытую форточку послышался визг тормозов, щелчок открываемой двери и противный голос Эльдара, благодарившего кого-то и сообщавшего, что с божьей помощью они благополучно доехали до дома.

Надо было видеть ее в этот момент. Быстрее молнии она оттолкнула меня вскочила на ноги, натянула халат.

-Быстрее же, чего лежишь? – прошипела она

Я окаменел. Незавидная судьба любовника.

Она же бросила на меня мои брюки и рубашку.

-Быстрее, быстрее. Двигайся.

Голос Эльдара еще раздавался с улицы. Я вскочил, натянул майку, трусишки, кое-как попал в штанины брюк и не мог попасть в рукава рубашки. Меня бросило в озноб.

-Давай, давай, иди к двери, он откроет, я его задержу, а ты вылетай. Носки одень, не забудь.

С не заправленной рубашкой я стал натягивать свои белые носки. Лейла подошла к входной двери и я услышал ее голос:

– Я тебя не ждала. Тише, тише, ребенок спит, иди в туалет, чтобы потом не ходить.

-Не хочу я в туалет, – рассмеялся Эльдар

-Хочешь, не хочешь – иди. Вон как приехал, вся улица на шум проснулась. Иди.

И тут же буквально схватила меня за ворот рубашки:

-Сейчас, подожди, – она прислушалась, – Все, беги, входную дверь полностью не открывай, скрипнет, чуть приоткрой и беги. Давай, пока.

Я как угорелый вылетел во двор, с легкостью приоткрыл ту самую тяжелую дубовую дверь и помчался вниз по улице. Что-то мне было не то, сначала не мог понять, потом дошло: я выбежал без туфлей, в одних белых носках . Как теперь быть? Босиком было не совсем уютно, в ночи они так интересно выделялись, с другой стороны туфли остались у нее, что теперь будет? Если он их увидит?

Мимо проезжало такси. Я поднял руку.

* * *

С тех пор прошло больше двадцати пяти лет. Я уже стал дедушкой. Но все время вспоминаю ту ночь у Лейлы.

Много раз я пытался восстановить то, что не удалось тогда. Звонил ей, подстерегал у магазинов или в парке, куда она ходила гулять с малышом. Но все напрасно. Она больше не соглашалась ни на никакую близость.

-Не получилось тогда, значит не “ кисмет”, – отвечала она на все мои мольбы и предложения.

Жалко, конечно, что не получилось тогда. Но все же в памяти остались те самые белые носки, о которых я рассказываю в кругу близких друзей, когда собираемся за стаканчиком чая.

ГАВРОШ

Кто и когда прозвал Азера Алиева Гаврошем – давно уже никто не помнил. И за что прозвал – также.

Обыкновенный мальчишка из поселка Сабунчи, что в пригороде Баку, больше времени проводил во дворе и воспитание, можно сказать, получал там же.

 Отец его был нефтяником, работал на Нефтяных Камнях в смену из 15 дней, мать известная общественница, народный заседатель Ленинского нарсуда, победитель социалистического соревнования на родной чулочной фабрике.

За всю свою жизнь Гаврош полностью прочел одну книгу-сказку “Колобок”.

Все остальные сказки и книги он знал по экранизациям, что не мешало ему во дворе аппелировать такими, всем известными фразами, типа:” Бедный Йорик!” ,“ Быть или не быть!”, “Мне дурно !– проговорила она”, “Индейцы рядом – обозы в круг”, “Тихо, бабуля, в сарае немцы”, ”Гасконцам не нужны академии, гасконцы с детства академики” и так далее.

Естественно, что учился он из рук вон плохо, тащили его за уши только из-за матери, все-таки известная в личность в поселке.

Кое-как закончив восьмилетку, поступил в профтехучилище на слесаря-механосборочных работ, после окончания которого, по протекции матери, устроился на работу в Лениннефть оператором подземного ремонта скважин.

С первой зарплаты купил матери шейный платок, отцу портсигар (ему совершенно не нужный) и все. Больше в этой семье зарплаты Гавроша не видели.

Сказать, что внешность у него была обычная – значить ничего не сказать. Вечно взъерошенный, с желтыми прокуренными зубами, заячьей губой – он все время шутил по поводу своей губы, говорил, что так легче водку пить, не выльется обратно.

По прошествии времени ему пришла повестка в армию, но опять же, по протекции матери, у него обнаружили врожденный порок сердца и советская армия лишилась  потенциального воина.

В связи с таким знаменательным событием отец подарил ему мопед-мечта поэта!

И вот  Гавроша дома почти не застанешь – после работы он выезжал на своем ”друге” со двора и возвращался поздно ночью.

Теперь у него появилась цель (у него реально до этого не было цели в жизни, любил перефразировать Портоса из фильма: живу, потому что живу): накопить денег на полноценный мотоцикл. Зарплату нужно было копить долго, поэтому он ударился в коммерцию: продавал старые порнографические  игральные карты,  такие же старые номера журналов ”Playboy”, а также женские колготки. Откуда все это доставал-оставалось загадкой.