Летний снег

В пасти бури

Горы что расстилались вблизи самого неба так и очаровывали своим холодом. Их гребни, острые как зазубренные кинжалы, пронзали свинцовую пелену облаков, уходя в недостижимую высь, где царила лишь слепящая белизна и ледяной ветер, выворачивающий душу на изнанку. Тишина. Она висела в разреженном воздухе, тяжелая, звенящая, почти осязаемая. Лишь изредка ее разрывал далекий гул лавины – глухой удар под землей, переходящий в нарастающий рев, затихающий где-то в ущельях. Или шелестящий вздох ветра, срывающего с гребней перья снежной пыли, кружащейся в мертвенном танце над пропастями.

Здесь царила первозданная, безжалостная красота. Красота, не знающая пощады. Снег искрился обманчивой нежностью, но таил в себе смертоносный холод и коварные пустоты. Скалы, припорошенные белым, казалось бы, мягким, но оставались неумолимо твердыми и непреступными.

Холод здесь был не просто воздухом, а живой, ползущей сущностью, пробирающейся под одежду, сковывающей дыхание в ледяные кристаллы. Бескрайняя белизна заснеженных гор, погруженных в синеватые сумерки, давила своим безмолвным величием.

Мир растворился. Не было гор, неба, земли – только белая ярость, ревущая, кружащая, слепая. Метель не падала с неба, она вздымалась с земли, как взбесившийся призрак, хлестала ледяными бичами, забивала снежной пылью рот, нос, глаза. Воздух гудел низко, злобно, как разъяренный зверь, а ветер выл в скалах тысячи потерянных душ. Это был не шторм, а конец света, обернутый в лед.

Метель выла не ветром – выла тысячей потерянных голосов. Белая тьма пожирала скалы, небо, время. На крошечном уступе, зажатом меж двух чернеющих скал, трепетало слабое, алое пятно – костер. Его пламя не плясало, оно билось в конвульсиях, пригнутое к земле невидимой рукой бури. Огонь шипел и стонал, когда снежные заряды впивались в его сердцевину, вырывая клочья дыма и искры, которые тут же гасли, как народившиеся надежды.

Парень сидел, прикованный к скале спиной. Не от холода – от окаменевшего ужаса. Рыжие пряди, выбившиеся из-под капюшона, казались в свете костра не волосами, а тлеющими углями на пепелище души. Его лицо, затянутое шарфом до переносицы, было маской. Но над шарфом горели глаза. Зеленые, как весенний лес его убитой долины, но мертвые. В них не было метели. В них был пожар. Тот самый. Праздничные огни, превратившиеся в адское пламя. Крики не восторга, а ужаса. И тень – тонкая фигурка, мелькнувшая на краю горящего мира и растворившаяся в лесной тьме перед тем, как все поглотила чернота.

"Защитил?"Ледяной скрежет в висках был громче воя бури. Он сжег все. Дома. Храмы богини-Лани, чьи рога из ивовых прутьев вспыхнули факелами. Деревню, которую клялся спасти от когтей Ворона-Ночи. И… ее. То ли пепел на ветру, то ли призрак в лесу. Тяжесть на душе была не грузом – это был пылающий кратер. Он чувствовал липкий запах гари сквозь снежную пыль, слышал треск горящих балок вместо скрежета льда. Куртка, коричневая, как земля под пеплом, казалась ему саваном. Шарф на шее – единственной нитью, связывавшей его с "до". Может, она его связала? Может, в этих стежках осталось ее дыхание?

К его бедру, живым, дышащим камнем, прижалась хаски. Черно-белая, как пепел и снег. Густая шерсть покрылась ледяным панцирем, но под ней бушевала жизнь. Ее голубые глаза – не просто голубые. Как горные озера подо льдом. Как очи богини, смотрящие сквозь время. Они не отрывались от его лица. В них не было вопроса. Было знание. Знание огня, криков, бегства. Знание его вины и его отчаяния. Она была там. Она видела.

Она не пыталась согреть – она принимала удар. Тело развернуто щитом против шквалов, несущих снег и память. Ее крупная голова лежала на его коленях. Сквозь вой ветра прорывалось ее глубокое, прерывистое поскуливание – не от боли. Это был плач. Плач по сгоревшим рощам, по погибшим, по нему. По девушке с лицом, как лунный свет. Иногда она резко тыкалась холодным носом ему в руку, сжатую в кулак. «Я вижу тебя. Я помню все. И я здесь.»

Парень медленно, как сквозь толщу льда, разжал пальцы. Рука, обожженная тогда, дрогнула и погрузилась в черно-белую шерсть на ее загривке. Не для тепла. Для искупления. Прикосновение к единственному существу, которое знало всю правду и не бежало. Хаски ответила тихим, грудным ворчанием – звуком абсолютной верности сквозь ад. Она прижалась сильнее. Ее дыхание, образующее облачко пара, смешивалось с его прерывистыми выдохами. В ее льдистых глазах, отражающих агонию костра и его мертвый взгляд, горело нечеловеческое понимание. Она была связью с миром, который он уничтожил. С богиней, чье имя он осквернил огнем. С землей под снегом и пеплом.

Костер захлебнулся окончательно. Осталась тлеющая яма, окутанная клубами дыма и снега. Метель торжествовала, смывая последние следы. Но на скале держались двое: человек-факел, сжигаемый виной, и пес-призрак, хранитель его кошмара и последней искры жизни. Ее голубые озера-очи не мигали, встречая его зеленый, обращенный внутрь пожар. Они не спасали его от прошлого. Они были его прошлым, настоящим и, возможно, будущим – немым укором и безмолвным обетом в самом сердце белого хаоса. Пока ее тело давило на его ногу, а ее взгляд пронзал пелену вины, он не был окончательно потерян. Он был проклят, но не одинок.

Вскоре парень решил отправится искать ночлег, даже если надо будет пробираться сквозь леденящий ветер что так обжигал кожу. Он не мог вынести боль от холода последнего друга и товарища. Ветер свистел, словно предупреждая о надвигающейся опасности, но парню было не до этого. Наполненные холодом легкие глотали свежий морозный воздух, но помыслы его были об одном: найти укрытие от жестокой стихии. Устремляясь в горы, он ощущал, как пушистая шерсть собаки обнимает его руку, словно поддерживая в часы непрекращающейся борьбы с метелью.

Неожиданно ему открылось что-то неестественное среди белоснежного пейзажа. Придавленный камнями и замаскированный под снежным покровом, он заметил мерзлое тело оленя. Сердце его сжалось от жалости: животное было замучено холодом, и в нём не осталось ни капли жизни. Сложив руки в молитве, парень произнес тихие слова, прося о упокоении души бедного существа, так беззащитного и уязвимого в лютый мороз. С болью на сердце, парень начал отрезать куски мяса, понимание того, что это животное отдало жизнь ради их спасения, терзало его душу.

И вдруг, среди снежного вихря, его верная хаски, словно ощутив его отчаяние, резко остановилась и начала громко лаять. Её голос разносился по горам, наполняя окрестности радостью – она нашла пещеру. Ушко собаки подрагивало от волнения, когда она вскоре показала ему путь. Парень, полон надежды, погнался за своей верной подругой, зная, что их спасение вскоре станет реальностью.

В укрытии пещеры, куда их привела верная хаски, парня встретила тишина, прерываемая лишь тихим шёпотом ветра, который всё ещё бушевал за пределами этого безопасного убежища. Стены пещеры были украшены натёками старой воды и шершавыми камнями, а нижняя часть была покрыта толстым слоем снега, похожим на мягкое одеяло.

Парень, присев на корточки, начал разжигать костер. Его руки тряслись от холода и напряжения, но, сконцентрировавшись, он принялся за дело. В рюкзаке были сухие щепки и веточки, что когда-то он собирал вместе с девушкой и шутили, затем пламя с трудом разгорелось, вырываясь из чёрного, угрюмого пространства, обжигая морозный воздух. Когда огонь наконец разгорелся, жар стал подниматься, наполняя пещеру теплым светом и уютом.

Парень смотрел на пылающие языки пламени и задумался. Он не испытывал голода, хотя понимал, что еда необходима для выживания. Его хаски, отряхнувшись от снега, преданно прижалась к его ногам, искренне надеясь на его заботу.

Собака, очевидно, тоже страдала от голода. Ее большой, выразительный взгляд, полный ожидания, не оставлял парню выбора. «Простите меня, хорошая девочка», – прошептал он, доставая кусок мяса, отрезанный от оленя. Снова он почувствовал стыд за то, что жизни одного существа принесли пользу другому, но именно так работает природа.

Разложив мясо на дровах, он выставил его над огнём, позволяя сокам стечь и запаху окутать пещеру. Хаски встревоженно извивалась, её носик трепетал в воздухе, улавливая ароматы, которые начинали будоражить аппетит. Парень, глядя на её ожидание, почувствовал лёгкую улыбку. Это был момент единства и понимания, когда даже в разгар зимних тягостей они были вместе, отгоняя одиночество и страх.

Как только мясо поджарилось, парень отрезал кусок и предложил собаке. После того как они вместе поели, собака улеглась ему на колени и задремала. А парень внезначай задремал, но его сон был беспокойный и он проснулся в холодном поту.

Метель выла за стенами скального убежища – глухой, протяжный стон, как голос забытой в ледяной пустоте души. Костра больше не было. Лишь горстка черного пепла, быстро заметаемая снегом, да вонь гари, призрачно витавшая в воздухе, смешанная с запахом мокрой собаки. Холод пробирал глубже костей; он сидел в окаменевшей позе отчаяния, спина – ледяной камень, ноги – чужие колоды. Но пальцы его правой руки жили своей собственной, механической жизнью. Они двигались медленно, сквозь толщу оцепенения, погруженные в густую, черно-белую шерсть на боку хаски.

Собака лежала, свернувшись плотным клубком, подставив ему спину и бок – живая грелка, дышащий щит. Ее дыхание было глубоким, ровным, но не сонным. Голубые глаза, полуприкрытые, отсвечивали в темноте слабым фосфорическим светом, как затерянные во льду звезды. Она не спала. Она бодрствовала над ним.

А он… он не мог уснуть. Сон был милосердной бездной, куда его не пускали. Вместо него приходили обрывки. Острые, как ледяные осколки, обжигающие, как угли.

Пальцы в шерсти… а в памяти – тепло иного огня. Яркий, праздничный костер в центре деревни. Пламя лизало ночь, отбрасывая пляшущие тени на лица. Он видел их: смеющиеся рты, глаза, полные доверия к миру и богине. Слышал грубоватые, но искренние голоса, сплетавшиеся в хороводную песню. Мелодия восхваления Лани-Матери, Владычице Гор и Быстрых Рек. Запах горящей смолистой сосны, тушеной дичины, медовухи… Запах дома, мира, до. Его собственный голос, чистый и сильный, сливался с общим хором. Лулу рядом, ее рука в его руке, теплая и живая. Ее смех, как звон ручья…

Пальцы в шерсти замерли, вцепившись. Резкий сдвиг. Не звук – тишина. Давящая, как перед ударом грома. Головы повернулись к уступу на скале за деревней. Там, на черном зубце камня, четко вырезанный на фоне багряного восхода, сидел Ворон. Не просто птица. Массивный, как скала, темный, как сама ночь, вобравшая в себя весь свет. Его глаза – две красные точки – были устремлены на деревню. Не с любопытством. С холодным, нечеловеческим расчетом. Наблюдал. Ждал. В хороводе кто-то сдавленно ахнул. Песня оборвалась на полуслове.

Пальцы дернулись, шерсть зашевелилась под ними. Хаски издала тихий, вопросительный стон. Воспоминание рванулось, как лавина. Туман. Густой, едкий, не от воды, а от… страха? Дыма? Ощущение невыносимого жара, обжигающего лицо, но… руки. Руки не горели. Они были источником. Из ладоней, из кончиков пальцев лился не свет, а жидкое, яростное пламя. Оно било фонтанами, лизало бревенчатые стены, пожирало священные знаки богини, вырезанные на воротах, вздымалось к небу черно-красными языками. Он стоял внутри огня. Центр бури. И вокруг – бегущие тени. Знакомые лица, искаженные первобытным ужасом. Крики. Не песни. Вопли. И они кричали не просто от страха огня. Они кричали на него. Указывали на него пальцами, что горели, но не сгорали. "Чудовище! Проклятый! Предатель!"Их глаза… в них был ужас перед ним.

Пальцы впились в шерсть так, что хаски взвизгнула и дернулась. Он не почувствовал. Последний обрывок. Самый острый. Сквозь завесу дыма и безумия – она. Лулу. Бегущая к опушке леса. Оборванное платье. Лицо… Лицо. Один глаз широко открыт, полный слез и непонимания. Другой… На месте другого глаза – темная, кровавая рана. Не порез. Вырванное, изуродованное место. Как будто огромная когтистая тень цапнула ее по лицу, вырвав глазное яблоко. Она оглянулась. Взгляд – не на горящую деревню, а на него. На того, кто стоял в эпицентре ада с пылающими руками. В этом взгляде – не боль. Стеклянный ужас. Глубокая, окончательная потеря. И потом – поворот. Исчезновение в черной пасти леса. В тот самый миг, когда его сознание поглотила тьма.

"Лулу…"Хриплый шепот застрял в горле, задушенный воем метели и комом ледяного отчаяния. Пальцы разжались, дрожа. Он снова ощутил шерсть под ними, влажную от снега и дыхания собаки. Реальность. Скала. Метель. Пепел костра. И этот вес. Не просто тяжесть. Гора пепла, горячего пепла его жизни, его веры, его любви, наваленная ему на грудь. Он сгребал ее, защищая их от Ворона-Ночи? Или Ворон вложил в него эту разрушительную силу? Или… он сам был орудием?

Тула осторожно приподняла голову. Ее голубые глаза, бездонные и знающие, смотрели на него в полумраке. В них не было упрека. Было понимание всей глубины его кошмара. Она медленно лизнула его закоченевшую руку, все еще лежащую на ее боку. Теплый, шершавый язык – единственное живое прикосновение в этом ледяном аду вины. Она не могла снять груз. Не могла вернуть Лулу или стереть пепел сгоревшего мира. Она могла только дышать рядом. Быть свидетелем его нескончаемой ночи. И пока ее бок поднимался и опускался под его дрожащей рукой, пока ее глаза хранили отблеск того, что он натворил, и не отводили взгляда – он не был окончательно потерян. Он был проклят, но не покинут. И бдение продолжалось под вой ветра, несущего в себе отголоски песен и криков.

Загадочная деревня

Дни слились в белый к

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.