- -
- 100%
- +
– Я действительно переживаю за Дженни, – шепнула она, натирая ноги лечебным кремом. – Что будет с ней потом? Что потом будет со всеми нами?
– Ты о чём? – нехотя отозвался Конан. Он уже давно был готов заснуть.
– Помнишь, как мы попали сюда из приютов? Когда Стиллы выбирали детей в труппу?
– Да, и что с того?
– Когда мы только стали частью труппы, здесь были взрослые артисты. Хотя, в том возрасте нам все казались взрослыми, – лихорадочно шептала Либерти, совсем забыв о своём отказе от ночных размышлений. – Скорее всего, они были чуть старше теперешних нас. Мы выросли рядом с ними, они научили нас всему, а что потом? Куда пропали все артисты, Конан?
Фокусник задумался, вращая на запястье кольцо из своего реквизита:
– Наверное, когда подросли мы, мистер и миссис Стилл занялись новым поколением…
– А старое списали со счетов? Выгнали и обрекли на нищету? Они ведь знают, что артистам только и остаётся, что выступать! Что с ними стало, Конан? Что станет с нами? Подумай, если заменили их, то когда-нибудь заменят и нас! А ведь мы ещё будем молоды, но Стиллам понадобится новая кровь… нас просто выставят на улицу!
– А что ты предлагаешь, Либерти? – устало зашипел Конан, цепляясь за свои короткие пряди грязно-песочного цвета. – Мы живём хорошо, и у нас есть всё, чтобы прожить так ещё долго.
– Но это пока… ты вообще не думаешь о своём будущем?
– Будущее для меня слишком далеко, чтобы в него заглядывать, – зевнул фокусник. – Тем более в наших реалиях.
– Об этом я и говорю! – Либерти повысила голос. – Всё упирается лишь в то, что мы обречены из-за режима праздников!
– Мы хотя бы не мучаемся из-за него. Раньше ещё было престижно, скажем, работать в какой-нибудь больнице… мне мистер Стилл так рассказывал. Теперь нет. Праздники – вот всё, что осталось у Илитиона. И мы с тобой имеем к ним прямое отношение. С голоду не умрём, это точно. Если артист и правда чего-то стоит, он не пропадёт. Есть те, кто из-за праздников страдает – но это точно не про тебя и меня. Так к чему сетовать на жизнь?
– Я не сетую, Конан! Но иногда я думаю, что могла бы…
Фокусник вскочил с места и подбежал к окну фургона, которое было заклеено старой газетой. Оторвав бумагу от стекла, он позволил жёлтому свету фонарей и вспышкам разноцветных гирлянд проникать внутрь.
– Подойди! – он сам подтащил Либерти к окну. – Смотри, нет, смотри сюда! Вот наш мир: эти улицы, эта сцена…
Его голос делался всё раздражительнее. Либерти молчала.
– …эта площадь, этот человек!..
Она посмотрела туда, куда указывал фокусник, чувствуя у себя на плече тяжесть его холодной руки. Дом по другую сторону площади был украшен огромным портретом молодого человека с глазами цвета стали. Из-под светлых волос выступало бледное в свете луны лицо с нечитаемым выражением. Нельзя было сказать точно, улыбался он или хмурился. Скай Гресл, президент республики Илитион, смотрел на Либерти сквозь окно старого фургона.
– Поэтому давай восславим режим праздников, споём гимн вместо колыбельной и ляжем, наконец, спать! – почти закричал Конан. Сзади послышались шорохи и недовольное бормотание. Он понял, что погорячился, и как ни в чём не бывало похлопал Либерти по плечу, понизив голос:
– Ладно, не бери в голову. Я просто устал. Не одной тебе бывает трудно…
Фокусник поднял свою простынь и удалился в угол. Оставшись в относительном одиночестве, Либерти опустилась на пол и прислонила голову к стене. Позиция Конана не была для неё открытием, а на пустые обиды не было ни времени, ни сил. Фокусник держался рядом с ней только в пределах труппы; встретившись при других обстоятельствах, они бы вряд ли искали общества друг друга. Но завтра обоих артистов ждали новые выступления и новый праздник – значит, их странной дружбе было суждено продолжиться. По крайней мере, на Конана часто можно было положиться.
Либерти постепенно проваливалась в тревожный сон. В её мыслях гудела странная смесь из воспоминаний о сладких яблоках и фальшивых цветах. Она взглянула на окно, призрачный свет которого бил ей прямо по лицу. С противоположного конца площади за ней по-прежнему наблюдали серые глаза.
Глава 2
Азалия извивалась на сцене, словно змея. Они с Либерти исполняли дуэт, вырывая из толпы восторженные крики и овации. Натянутые отношения двух танцовщиц проявлялись и во время выступления: в тех частях номера, где между ними было предусмотрено взаимодействие, обе кидали друг на друга недобрые взгляды. Для очередного трюка девушки вновь сблизились: Азалия сделала наклон назад, вырастая обратно через пару мгновений. Либерти, в свою очередь, отыграла движение рукой – для зрителей всё выглядело так, будто это она невидимой силой вернула тело Азалии в исходное положение. Девушка с медовыми волосами незаметно оттолкнула её руку и подалась вперёд, словно нарочно скрывая Либерти от глаз людей, а потом выбежала в центр и стала изгибаться во все стороны, заставляя трепетать своё белое платье – оно повторяло золотые узоры костюма Либерти и отличалось только цветом. Понимая, что ей всё же не хватает амплитуды движений, она намеренно меняла их на ходу, подстраивая под себя и заставляя танец приобретать иной смысл. Либерти никак не реагировала на это, продолжая исполнять свою партию: «Если Азалии так хочется внимания, то пускай она получит желаемое».
Вечер уже окутал город в тёмно-синий шарф, и концертная программа праздника подходила к концу. Дальше планировались прогулки по площади и угощения. Перед глазами Либерти замелькали долгожданные фейерверки, кульминация любого торжества: в небе взрывались красные, золотые и белые звёзды. В Илитионе так и говорили: «Звёзды вместо огня». Фраза вошла в употребление с того дня, когда Ричард Гресл, предыдущий президент Илитиона и родной отец нынешнего, ввёл запрет на огнестрельное оружие. Теперь гвардейцы носили длинные шпаги, а порох использовался только для фейерверков. Помимо этого нововведения фигура Ричарда Гресла была интересна разве что его неожиданной кончиной, которая потрясла страну два года назад. Всё произошло слишком внезапно, и поговаривали даже о том, что кто-то был крайне заинтересован в скором уходе президента. В первую очередь, его сын, в руки которого сразу же попала власть. Выборы прошли в аккурат на следующий день после достижения Скаем Греслом совершеннолетия, и он не оставил шансов конкурентам. Новоявленной династии опасались даже Праздные: именно из высших кругов впервые поползли слухи о том, что новый президент был причастен к смерти отца. Однако получить какие-либо доказательства было трудно. Скай Гресл вёл закрытый образ жизни и нечасто появлялся перед народом.
Близился финал танца. Либерти разбежалась и оторвалась от земли, выполняя маховое сальто – они тренировали его вместе с Дженни. И никто даже при сильном желании не смог бы скрыть от публики её элемент: девушка буквально парила над деревянной сценой. Они с Азалией встретились в центре, а затем подбежали к краю сцены, принимая последнюю позу – секунда, и аплодисменты заглушили даже гул пиротехники.
Либерти поспешно скрылась в кулисах и, минуя объятия миссис Стилл, вышла на освещённую яркими фонарями площадь. Искать сегодня в толпе зевак Эмила было бессмысленно. Он ещё утром рассказал ей, что отец решил торговать на небольшом бульваре у окраины города. Мистер Флаттер слишком опасался, что Эмил опять встретится со вчерашними гвардейцами или перейдёт дорогу кому-то из Праздных. Все главные улицы Зоннебурга служили местами проведения праздников, но отличались по размаху торжеств. Самые яркие выступления, фейерверки и лучшие угощения всегда были на Центральной площади – там, где выступала труппа Либерти. Пускай они пока не были известны в столице, но в родном Зоннебурге справедливо могли назваться успешными артистами.
Мистер Флаттер, умышленно обрекая себя на меньший заработок, ушёл вместе с сыном на отдалённый Закатный бульвар. Либерти представила, как они вдвоём стоят у своей красной палатки, зазывая случайных прохожих. Ходил ли кто-то вообще в такие места по праздникам? Наверное, только те, у кого средств меньше, чем у самих Флаттеров. Слоняясь без цели между людских колонн, она тут же нарисовала в голове, как Эмил держится за потрёпанную куртку отца, и на усталом лице мистера Флаттера, из-под его тёмных, не похожих на шевелюру Эмила волос, появляется светлая улыбка. Если они встретят там бедных, то без долгих размышлений отдадут им последнюю выпечку и все разноцветные конфеты. Либерти замедлила шаг, но потом вдруг сорвалась с места. Она должна была как-то помочь Флаттерам.
В воздухе опять мелькнула яркая вспышка, сопровождающаяся громом. Либерти взглянула на небо: «Разве фейерверки на сегодня не закончились?». Крики людей усилились, но, кажется, перестали быть радостными. Она поняла, что на этот раз дело было не в «звёздах и огне».
– Буревестники! Это Буревестники! – послышался сзади тревожный голос мистера Стилла. – Они здесь… артисты, ко мне!
Потоки людей потекли в разные концы площади, но Либерти кинулась туда, откуда раздавались звуки фейерверков. За её спиной продолжал гудеть голос директора труппы, однако она и не думала ему внимать. Ей впервые представилась возможность увидеть легендарных Буревестников в действии.
Никто не знал, откуда именно они взялись. Однажды во время праздника в Гедонбурге на одной из главных площадей столицы появились трое: назвав себя Буревестниками, они объявили войну режиму праздников. Их речи призывали к борьбе и были наполнены такими словами, которые в Илитионе редко решались употреблять. Три мятежника непременно появлялись на праздниках в разных уголках страны – за ними началась охота, но гвардия так и не смогла напасть на след. Каждое новое торжество они встречали в другом месте, сопровождая его обращениями к людям, которые от страха иногда даже затыкали уши – действия Буревестников были смелыми, даже чересчур смелыми для Илитиона. Мистер и миссис Стилл называли их разбойниками и очень опасались столкнуться с бунтовщиками лично, хотя Буревестники никогда не нападали на людей, применяя оружие только во время стычек с гвардейцами, из которых всегда умело выпутывались. Чаще известия о мятежниках доходили из столицы; наконец, они решили навестить и Зоннебург.
Либерти добежала до того конца площади, где вчера произошла история с венками. Каждая новость о Буревестниках была для неё сродни порыву свежего ветра: то, о чём они говорили в своих речах, находило отражение в мыслях самой девушки. Она никогда не думала об открытом протесте и теперь боялась признаться самой себе, что слова Буревестников, обрывки которых иногда передавали друг другу в толпе пугливые голоса, слишком походили на её собственные. Либерти была бы не против праздников, но увидела за свою жизнь слишком много загубленных из-за них судеб. Глаза уже болели от наблюдений за тем, как у ярких палаток толпились дети, через силу запихивая в рот сладости, чтобы хотя бы чем-то утолить голод. В ушах звенело слишком много разговоров о том, как людей ловили на тайных подработках по выходным, на которые те вынуждены были пойти, только чтобы выжить. Но главное – у Либерти болело сердце от того, как народ терял на праздниках остатки рассудка. В последнее время участились несчастные случаи во время торжеств – городские службы и предприятия теряли ответственность за свои действия. Многие сферы жизни пришли в запустение; остатки искусства были вытеснены пышными празднованиями и существовали только в их рамках. Либерти промчалась мимо высохших до основания лип, украшенных, словно для издёвки, яркими лентами: выглядело так, как будто покойника нарядили в карнавальный костюм. Поэтому её и тянуло к Буревестникам неправильным, сломанным магнитом, который отрывал от всего привычного и грозился выбросить в пучину неизвестности. Нет, девушка не была готова отказаться от своей жизни и отправиться вслед за мятежниками. Однако прожить без них теперь, когда они обнаружили себя и вскрывали самые потаённые, загноившиеся раны Илитиона, она тоже не могла.
Либерти взглянула наверх. Низкий белый дом, облицованный деревянными балками, выходил окнами на площадь: на черепичной крыше стоял юноша с длинными чёрными волосами, сидящими на его голове подобием меховой шапки. Поверх изящной бежевой рубашки была накинута куртка из грубой тёмной кожи – и такое противоречие было во всей его фигуре: он был не слишком высок, но гордо вытягивался в полный рост, выглядел не старше Либерти, но весело смеялся, как маленький ребёнок, сжимал в руке клюшку для игры в аристократический крокет, но совсем не аристократично отбивал ей жестяные банки. Они взлетали в небо и взрывались сотнями искр, разнося по площади тот самый гром, который привлёк внимание Либерти. «Фейерверки! Значит, это Теодор Айви!» – подумала она, запомнив из слухов имена Буревестников и то, какое оружие каждый из них применял. Теодор служил в банде мятежников главным заводилой и головной болью Гвардии: поймать его не терпелось многим. Но Айви был неуловим и ловко орудовал любыми пиротехническими устройствами, которые попадались ему под руку. На заводах фейерверков участились пропажи пороха: теперь Либерти догадывалась, в чьих руках находились эти запасы. Теодор всегда работал на привлечение внимания толпы и заботился о том, чтобы выступления Буревестников выглядели эффектно. У него получалось: Либерти застыла перед домом, наблюдая за каждой новой вспышкой в небе.
– Разойдись! – рука в голубой рубашке оттолкнула её в сторону. Площадь уже заполонила Гвардия, и несколько человек тащили лестницу к зданию, на крыше которого обосновались мятежники. В то же мгновение наверху появилось новое действующее лицо: девушка с длинными, ярко-красными волосами держала в руках арбалет и целилась в гвардейца, который раньше всех забрался на лестницу. «Рей! – тут же пронеслось в голове у Либерти. – Всегда сурова и собрана, а в своих речах обличает несправедливость. Как же невозмутимо она смотрит в лицо опасностям!». Красноволосая девушка шагнула к самому краю крыши, посылая стрелы в противников и отправляя гвардейцев в неприятные полёты вниз по лестнице. В её поведении не было ни тени страха или слабости: алые пряди скрывали эмоции на лице, а движения обволакивал свободный чёрный плащ, подол которого касался черепицы.
Раненые солдаты Гвардии сбились в кучу под злополучным домом. Либерти слегка поморщилась, глядя на то, как командир отряда пытался извлечь из ноги стрелу. Гвардеец стиснул зубы и прошипел что-то подчинённым, резко выдёргивая наконечник, а затем поднялся на ноги и заковылял обратно к лестнице: два солдата поддерживали конструкцию с обеих сторон, и командир стал вновь взбираться на крышу. Раненая нога то и дело соскальзывала с досок: гвардеец цеплялся руками за лестницу, зависая в воздухе, а потом продолжал путь. Либерти подняла голову: Рей стояла на месте и словно поджидала командира отряда. Она не сделала ни одного лишнего движения, не сказала ни слова; но, когда гвардеец ухватился рукой за карниз, девушка придвинулась к нему почти вплотную, балансируя на покатой крыше, и наступила носком сапога на пальцы командира. Тот взвизгнул от боли – Рей продолжала давить на его руку, не убавляя силы. Либерти изумлённо взглянула ей в лицо. Она ожидала увидеть искажённую садизмом улыбку, однако мятежница по-прежнему выглядела абсолютно спокойно, и лишь её тёмные глаза наполнились ненавистью. Ругательства командира оборвались в тот момент, когда Рей сдвинула сапог на лестницу, отталкивая её ногой. Истошный крик гвардейца, летящего вниз с высоты, заглушил топот ног его подчинённых, которые вцепились в продольные доски и удержали конструкцию в нескольких метрах от земли. Командир спрыгнул с неё, злобно стреляя глазами во все стороны; лицо Рей выражало безразличие. Гвардейцы вернули лестницу обратно, однако лезть наверх никто больше не решался. Около дома уже стала собираться толпа из самых смелых и любопытных – командир подошёл к ним с важным видом и ткнул пальцем в стоявшего ближе всех мужчину:
– Ты! Забирайся наверх и достань оттуда мятежников.
Случайный зевака вытаращил на него глаза:
– Как?! Я безоружен, а если уж и Вы не смогли…
– Молчать! Я не смог, как вам это нравится? Делай то, что тебе говорит представитель закона! Или что же, ты тоже на стороне Буревестников?
Ситуация делалась для него безвыходной. Либерти чуть не задохнулась от возмущения. Командир толкнул мужчину в спину, увлекая в сторону дома, и тут на крыше появился третий. Сверкая шпагой на поясе, он окидывал стоящих внизу людей взглядом изумрудных глаз. Предводитель Буревестников Арес Марчелло был молодым человеком высокого роста; пряди его каштановых волос падали по обе стороны загорелого лица, имевшего благородный вид. Он носил белую рубашку с глубоким вырезом и чёрные брюки, на которых висела перевязь для ножен. Заметив командира гвардейского отряда, Арес широко распахнул свои выразительные глаза, и его громкий голос зазвучал над площадью:
– Так значит, этими методами вы хотите бороться нами? Прикрываться народом, неповинными людьми!
Он указал рукой на мужчину:
– Отпустите его.
Командир отряда ослабил хватку на плече несчастного, и прохожий поспешно скрылся в толпе.
– Я выполнил твою просьбу, мятежник. А теперь спускайся, и мы поговорим с тобой лично!
– Зачем? – грозно подала голос Рей. – Лучше вы поднимайтесь к нам.
Гвардейцы остались на месте. Девушка сдержанно усмехнулась, заметив их промедление. Арес продолжил речь, обращаясь теперь к толпе зевак:
– Гвардейцы готовы жертвовать вами ради победы над Буревестниками. Но разве не должны они в первую очередь защищать вас? Вы только что увидели, что Гвардии совсем не важны ваши жизни, и потому пришло время самостоятельно бороться за них! С вас хватит бессмысленности праздников и страха перед самодурством закона. Живите сердцем, а не трусостью разума! Начните с простого слова «нет», откажитесь потакать чужим прихотям. Все вы, каждый из вас! Вы можете стать той самой силой, которая раз и навсегда уничтожит в Илитионе страдания. Стоит только начать…
Лицо Ареса озарялось отблесками вспышек, которыми продолжал усеивать небо Теодор. Командир отряда пытался было прервать обращение мятежников к народу, но голос предводителя Буревестников и грохот над площадью заглушали всё вокруг. Гвардейцы окончательно сдались и лишь злобно перешёптывались, глядя на крышу. Толпа колебалась, однако продолжала вслушиваться в слова бунтовщика. Теодор отправил в полёт последнюю банку: она разорвалась в воздухе, на мгновение загораясь яркой звездой протеста. Довольный юноша закинул клюшку на плечо. Арес продолжал провозглашать смелую правду; в темноте его глаза светились воодушевлённостью. Либерти стояла прямо перед домом, между гвардией и толпой людей, держась поодаль и от тех, и от других. Она изучала предводителя бунтовщиков взглядом, сопоставляя в голове его образ и речи. Какую цель действительно преследовал Арес Марчелло? Как мог он настолько искренне верить в победу трёх человек над непоколебимым режимом? Зачем он заставил людей сомневаться в их образе жизни, зачем он заставил в очередной раз засомневаться во всём и саму Либерти? Она оглядела всех Буревестников, вновь вернула внимание на Ареса – и вдруг столкнулась с направленными прямо на неё зелёными глазами.
– Да, стоит только начать! Ты, артистка, – костюм Либерти позволял безошибочно определить сферу её занятий. – Скажи, кто мешает тебе быть счастливой? Назови имя!
Арес внимательно смотрел на неё, ожидая ответ. Зрители и гвардейцы во все глаза уставились на заинтересовавшую мятежника танцовщицу. Либерти нервно вздохнула, а потом прошептала так, что было слышно ей одной:
– Я. Пожалуй, только сама я и мешаю.
– Раньше я думал так же.
Она вскинула глаза вверх. Арес Марчелло обращался к ней. Но нет, он никак не мог расслышать её слова! Прочитал по губам? Или же…
– Я знал ответ.
Либерти вновь встретилась с мятежником взглядами. На секунду в ушах стихло всё, кроме звука его голоса. Он предвидел её ответ на вопрос. Подловил её на крючок. Глядя на бунтовщика, Либерти обречённо усмехнулась:
– Догадливый мерзавец.
Рядом с площадью раздались крики: весёлость глаз Ареса моментально сменилась на тревогу. Изумруды в последний раз коснулись лица Либерти, а затем повернулись в сторону источника шума. К дому подбежало несколько запыхавшихся людей в рваной одежде:
– Помогите, там пожар! Скорее! – они обращались к гвардейцам. Либерти мгновенно напряглась: судя по одышке, эти люди долго добирались до Центральной площади.
– Мы не пожарная служба, – отмахнулся командир отряда.
– Но к нам и пожарная служба не едет! Пожалуйста, помогите вызвать спасателей, вы ведь знаете, где их найти!
– Вы на календарь смотрели? – устало ответил гвардеец. – Все сейчас на праздниках, никто не будет заниматься вашими кострами!
– Там ужасный пожар, командир! – воскликнул один из прибежавших. – Если Ваш отряд может хотя бы вынести раненых, мы просим…
– Я занят мятежниками, разве не видно? – рявкнул тот, кивая на крышу. Совершенно потерянные и обезумевшие от паники люди взглянули на Буревестников, и вдруг человек в пропахшей дымом куртке в отчаянии кинулся к дому:
– Буревестники! Помогите, я умоляю! Вы же не откажете нам…
Командир вытаращил на него глаза:
– Обращается к преступникам!
Никто даже не взглянул в его сторону. Арес без промедления кивнул толпе:
– Где всё произошло?
– Закатный, Закатный бульвар!
У Либерти потемнело в глазах. Она сорвалась с места, но рука в ожогах перехватила её за запястье:
– Стой, погубишь себя! Пускай разберутся Буревестники.
Трое бунтовщиков уже бежали по черепице, легко перепрыгивая с крыши на крышу и словно перелетая от дома к дому через узкие пропасти между зданиями. Они неслись в сторону окраины Зоннебурга, откуда уже начал подниматься в чёрное небо столп дыма. Либерти проводила взглядом спину Ареса, который вёл за собой Теодора и Рей, и в бессилии опустилась на землю. Стоило лишь ждать и надеяться на то, что судьба не могла быть столь жестока к семье Флаттеров. Пожары были частым явлением для жителей провинции: отец Эмила точно знал, как выйти из опасной ситуации, а его сын всегда был шустрым и ловким. «Они не пострадают!» – беспрестанно шептала Либерти, словно убеждая в этом саму себя. Гвардейцы с равнодушными лицами покинули место происшествия, разогнав и толпу. Площадь опустела.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.