Повороты судьбы

И только тут, оказавшись в относительной прохладе, я в полной мере ощутила накопившуюся усталость. Путь пешком под по-летнему жарким солнцем дался мне нелегко. Стало совершенно очевидно: долгие прогулки – это точно не моя стихия. Привычка к удобству транспорта заметно меня расслабила и отучила от подобных нагрузок.

Но я взяла себя в руки: расслабляться некогда. Приоритет – найти камеру хранения и избавиться от чемодана. Потом уже можно будет немного отдохнуть, оглядеться и следовать дальнейшему плану.

Не спеша, я шла по холлу, высматривая указатель. Поиски увенчались успехом лишь в конце здания, у самого выхода на перрон – там я наконец заметила нужную табличку. Она вела вниз, на цокольный этаж. Спустившись, я оказалась в гулком и пустом коридоре, который привел меня к рядам камер хранения. Прямо у входа на стене висело электронное табло, показывающее доступные для использования ячейки. Я отметила для себя несколько номеров и не спеша двинулась вдоль рядов, выискивая глазами камеру, расположенную подальше от прохода, где-нибудь в глубине.

Наконец я выбрала подходящую камеру. Подойдя к ней, я внимательно прочла инструкцию на дверце. Ничего сложного, знакомый алгоритм: поставить чемодан, закрыть, ввести шесть цифр кода. Удивительно, но это было бесплатно. Хотя радоваться рано, подумала я. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке – оставлю здесь вещи надолго, и кто-нибудь точно заинтересуется, что к чему.

Дверца щелкнула, запирая мой чемодан. Пальцы сами набрали код – привет из прошлой жизни, один из самых ходовых. «Только бы не забыть», – привычно пронеслось в голове. Записать-то не на чем, а моя вечная особенность – споткнуться на последней цифре и гадать потом до посинения – осталась при мне. Вернувшись на первый этаж, я ощутила почти детский порыв любопытства и вышла на открытый перрон, к поездам.

Перронов на станции оказалось немного. У одного из них стоял белоснежный поезд. Своими очертаниями он неуловимо напоминал современные составы, но линии его были более плавными и изящными. Особенно выделялся головной вагон, похожий на хищную птицу, – это сходство подчеркивал искусно нанесенный орнамент в виде орлиной головы. Табло перед поездом подтверждало образ: «Орлиный экспресс Мертория-Крамория».

Очарованная видом ослепительного поезда, я медленно пошла вдоль состава. Заглядывая в окна, я разглядела, что внутри расположены пассажирские места: некоторые вагоны были оборудованы двумя рядами сидений, тянущимися вдоль всего пространства, тогда как другие предлагали уютные зоны со столиками, окруженными креслами. Хотя я и не представляла, сколько времени требуется на преодоление этого маршрута, внешний вид состава внушал уверенность в том, что поездка будет комфортабельной.

Бросив последний взгляд на поезд, я поспешила покинуть здание вокзала. Следующим пунктом моего плана было пройтись по торговым улочкам, чтобы прицениться, а затем найти ломбард. Я размышляла, что разумнее было бы отойти подальше от центра города, дабы избежать лишних вопросов к моему золоту – его маркировка наверняка вызвала бы подозрения. Однако, с другой стороны, мне совсем не хотелось стать жертвой обмана в каком-нибудь сомнительном, полулегальном ломбарде на отшибе.

Я направилась на север района, держа курс на предполагаемый центр города с его главными торговыми артериями. Однако и по пути я не упускала случая заглядывать в витрины встречавшихся лавочек, чтобы составить представление о местных ценах. Так я выяснила, что буханка простого хлеба обходилась всего в 8 рубелей, сдоба стоила около 15, а пирожные и прочая выпечка предлагались по ценам в диапазоне 20-30 рубелей. Беглый осмотр магазина одежды подсказал, что комплект из самых незамысловатых штанов и рубашки потянет примерно на 130 рубелей, а простейшая обувь – на 120.

Наконец, расспросив дорогу у словоохотливого прохожего, я вышла на главную торговую улицу и сразу поняла, что свое название она носила не зря. Это была не метафора: вдоль нее плотными рядами теснились бесчисленные магазины, лавки и открытые прилавки, буквально ломившиеся от самого разнообразного товара. Цены здесь, впрочем, не слишком отличались от тех, что я видела в переулках – возможно, что-то и было чуть дешевле, но разница казалась несущественной. Главное заключалось в другом: судя по невероятному ассортименту, здесь действительно можно было отыскать все что угодно. Мне на глаза попалась даже вывеска лавки с зельями и артефактами! Создавалось стойкое впечатление, что если чего-то нет в наличии сегодня, то оно непременно появится завтра. Улица бурлила жизнью, торговля шла бойко, подтверждая свой статус средоточия городской коммерции.

Лавка зелий и артефактов неудержимо манила, и я поддалась искушению заглянуть внутрь. Едва переступив порог, я погрузилась в густой, пряный аромат десятков трав. Их сушеные пучки свисали с потолочных балок и темных полок, наполняя воздух своим сложным духом – возможно, это была часть антуража, но запах казался абсолютно настоящим. Одна часть прилавка была уставлена рядами склянок и пузырьков из темного и светлого стекла. Аккуратные, чуть выцветшие этикетки обещали избавление от простуды, укрепление духа, спокойный сон и прочие блага – цена на большинство таких снадобий колебалась в районе 50 рубелей. Другую половину прилавка занимали разложенные на потертом бархате артефакты: тускло поблескивающие кольца-накопители энергии, гладкие камни-усилители способностей, браслеты и амулеты, предлагавшие защиту – от ментальных атак до физических угроз, и множество других диковинок с неясным предназначением.

На краткий, чудесный миг я ощутила себя ребенком, затерявшимся в волшебной сказке. Увы, это чувство было мимолетным. Реальность напомнила о себе тяжестью в ногах после долгого пути и неотложной задачей: найти ювелирную лавку, где я еще не успела прицениться. Поэтому, тихо вздохнув, я вернулась на улицу, продолжая свой путь. По пути я окинула взглядом продуктовые лавки, но и там все было предсказуемо: знакомые названия, обычные на вид товары – ничего, что выбивалось бы из моего представления о норме.

Свернув на соседнюю улицу, я искала ювелирные магазинчики – указатели обещали, что они где-то поблизости. Пройдя немного вперед, я действительно наткнулась на такой магазин. Внутри оказалось множество прилавков, под стеклом которых сверкали ювелирные украшения из самых разных драгоценных металлов. Я нашла простое золотое колечко, похожее на мое – его стоимость составляла 570 рубелей, – а затем и тоненькую золотую цепочку за 620 рубелей. Бросив прощальный взгляд на сверкающие витрины, где были выставлены настоящие произведения ювелирного искусства, я вышла. Неподалеку обнаружился небольшой сквер, и я присела там на скамейку.

Итак, общая рыночная стоимость кольца и цепочки – тысяча сто девяносто рубелей. Судя по тому, что я видела в витринах, сумма казалась весьма внушительной, особенно для кого-то в моем положении. Конечно, я понятия не имела, сколько здесь стоит снять хотя бы угол, но чисто теоретически этих денег могло бы хватить на первое время… если бы я могла выручить полную стоимость. Но надеяться на такое было бессмысленно, это же не магазин, а скупка. Мне невероятно повезет, если удастся получить хотя бы половину, может, чуть больше.

Я вытянула гудящие от усталости ноги, стараясь поудобнее устроиться на жесткой скамейке. В горле першило, язык прилипал к небу. Как же хотелось сейчас мороженого, самого простого, или хотя бы бутылку прохладной воды… Но прежде чем думать о воде, нужно было решить, куда нести золото. В голову лезли стереотипы из фильмов и сериалов: легальные ломбарды, которые чуть ли не напрямую сотрудничают с полицией и обязаны сообщать о подозрительных клиентах или вещах. Интересно, как с этим обстоят дела в этом мире? Существует ли похожая практика? Потому что я со своим видом, без единого документа, с украшениями, на которых клейма наверняка не соответствуют местным стандартам, – просто эталон подозрительного лица. Значит, путь в нормальные, официальные ломбарды для меня, скорее всего, закрыт. Остаются только подпольные скупщики, какие-нибудь «левые» конторы. Там, вероятно, будут задавать меньше вопросов и меньше шансов, что меня сдадут властям. Но обратная сторона медали очевидна: цену собьют до минимума, и хорошо, если я получу хотя бы меньше половины рыночной стоимости. А в худшем случае – меня там могли просто "кинуть", отобрать и золото, и надежду.

Передо мной вновь разверзлась развилка, и сам факт её существования требует от меня решения. Я тщетно пытаюсь нащупать «правильный» вариант, но это всё равно что ловить ветер руками – его здесь нет и быть не может. Существует лишь сам выбор, как бросок игральных костей в чернильную пустоту будущего. А за этим броском неотвратимо последует результат, и мне придется собирать эти кости, какими бы они ни выпали. Справлюсь ли я? Готова ли я принять любую комбинацию, любой исход? Каждая из дорог – это заигрывание со стихией, балансирование на тонкой грани над бездной. Но самое мучительное в этом испытании – его абсолютная уединенность. Я одна на один с этим выбором. Никто не подскажет, не подаст знака, не разделит со мной бремя, когда придет час платить по счетам. Вся полнота ответственности, вся её сокрушительная масса предназначена только для меня. Я сама себе и судья, и ответчик, и палач.

Еще несколько мгновений я сидела на скамейке, собираясь с силами, но время поджимало. Солнце давно перевалило за полдень, и я поднялась, чтобы двинуться на юг, туда, где, по моим сведениям, начиналась городская окраина. Меня совершенно не радовала перспектива шататься по незнакомым, возможно, небезопасным улицам и сомнительным ломбардам в сумерках. Хотелось, как можно скорее разделаться с продажей украшений и найти себе пристанище на эту ночь, пока город не погрузился во тьму.

Прошел час, прежде чем пейзаж начал меняться. Ноги гудели от непривычной долгой ходьбы. Сомнений не было – я добралась до окраин. Былое величие зданий все еще угадывалось, но теперь оно соседствовало с обшарпанными стенами и заколоченными окнами, и чем дальше я шла, тем сильнее запустение бросалось в глаза. К счастью, день еще не закончился. Я ускорила шаг, рассчитывая по-быстрому избавиться от золота и сесть на автобус до более цивилизованной, как мне представлялось, части города.

Вскоре мой взгляд выхватил из серой череды фасадов потрепанную, выцветшую вывеску «Скупка». Вход под стать ей: дверь, облупившаяся до древесины, и окна, затянутые многолетней грязью и забранные грубыми решетками, сквозь которые едва угадывался мрак внутри. Преодолев минутное сомнение, я толкнула тяжелую, протестующе скрипнувшую дверь. Шагнула внутрь, и в нос тут же ударил тяжелый, спертый воздух, пропитанный запахом вековой пыли и какой-то неприятной, застарелой кислятины. Со стен свисали обтрепанные лохмотья когда-то, видимо, дорогих обоев, а в дальнем углу темнел массивный, покосившийся сейф. За высоким, донельзя исцарапанным прилавком, загроможденным невообразимым барахлом, сидел мужчина. Его тяжелый, немигающий взгляд исподлобья и густая, давно небритая щетина не располагали к общению. Не поднимая головы, он равнодушно перелистывал страницы какого-то потрепанного журнала.

Я с трудом сглотнула, собираясь с духом, и постаралась, чтобы голос не дрогнул, хотя уверенности во мне не осталось ни на грош:

– Здравствуйте … Я могу?.. – слова прозвучали тише и жалобнее, чем хотелось.

Мужчина, не поднимая глаз от своего чтива – кажется, это был какой-то засаленный детектив, – буркнул с ленцой:

– Заходи, коль пришла. Чего надобно? – его голос был низким и грубым, как наждачная бумага.

Сердце колотилось где-то в горле. Я нерешительно шагнула к прилавку, стараясь, однако, держаться от его неопрятной фигуры на безопасном, как мне казалось, расстоянии – запах затхлости и чего-то кислого, исходивший от хозяина заведения или от скопившегося хлама, был слишком резок.

– Я … я хотела бы … э-э-э … продать … вот это, – сбивчиво пролепетала я. Руки, предательски дрожа, извлекли из недр рюкзака тоненькую, почти невесомую золотую цепочку и скромное колечко без единого камня. Папин подарок. При одном только взгляде на него в груди привычно кольнуло – острая, но уже приглушенная временем боль утраты, смешанная с нежностью. Это кольцо было не просто металлом, оно было осязаемой памятью, якорем, державшим меня на плаву в самые темные дни. Я бережно, словно боясь расплескать драгоценное содержимое своих воспоминаний, положила их на потертую, исцарапанную поверхность прилавка.

Только тогда он соизволил отложить свой журнал, причем сделал это с такой медлительностью, словно оказывал мне величайшее одолжение. С нескрываемым скепсисом он подцепил мои скромные сокровища двумя пальцами, брезгливо поднес их ближе к тусклой лампе. Затем, кряхтя, извлек откуда-то из ящика стола массивную лупу в потертой оправе и принялся скрупулезно их изучать, время от времени что-то бормоча себе под нос. Секунды тянулись мучительно долго.

– Хм. Золотишко, значит, – констатировал он наконец, и его взгляд, холодный и оценивающий, впился в меня так, словно пытался прожечь насквозь. – Документы свои покажи – Тон был таким, будто он заранее знал ответ и просто выполнял формальность.

– Нет… – Голос мой прозвучал глухо, словно чужой. – Никаких документов. Я… я их потеряла.

Слово «потеряла» повисло в затхлом воздухе, как дешевая ложь, которой оно и было.

– Потеряла … – Он протянул это слово с едкой усмешкой, снова поднося лупу к цепочке. Стекло на мгновение исказило его глаз, сделав его рыбьим, немигающим. – Бывает. Клейма, конечно, у тебя тут… занятные. Не наши штампы. Отродясь таких не видал. Откуда вещички-то?

– Это… это бабушкино, – выдавила я, чувствуя, как краска стыда и страха заливает щеки. – Совсем старое… Она всегда говорила, что золото хорошее, настоящее.

– Бабушкино, значит… – Он с легким стуком опустил украшения на потертый прилавок. Его взгляд, до этого изучавший металл, теперь впился в меня – тяжелый, оценивающий, без тени сочувствия. Казалось, он просвечивал меня насквозь, видя всю мою ложь и отчаяние. – Ну да, ну да. И бабушка, надо полагать, документы вместе с тобой потеряла? – Он криво усмехнулся, обнажив желтоватые зубы. – Ладно, проехали. Сколько хочешь за это… – он сделал выразительную паузу, обводя взглядом мои скромные сокровища, – «наследство»?

Я сглотнула. Розничная цена, которую я прикинула, показалась сейчас заоблачной, почти неприличной в этой обшарпанной конуре.

– Мне… мне говорили, что они могут стоить… ну, где-то тысячу сто, может, тысячу двести рубелей… – голос дрожал, выдавая мою неуверенность.

– Тысячу двести?! – Он откинулся на спинку скрипучего стула и разразился коротким, лающим смехом, от которого у меня все внутри похолодело. Смех эхом отразился от пыльных стен. – Девочка, ты откуда свалилась? Где ж ты такие цены видела? За вот это? – он ткнул толстым пальцем с грязным ногтем в украшения. – С левыми клеймами и без единой бумажки? Это если оно вообще золото, а не какая-нибудь хитро позолоченная медяшка, которую через неделю облезет.

– Золото – оно и есть золото, – слова вырвались у меня неожиданно резко, почти с вызовом, хотя колени предательски дрожали. – А клейма, я думаю, для опытного человека вроде вас – не главная проблема.

Скупщик лишь равнодушно пожал плечами, снова беря в руки кольцо и лениво вертя его между большим и указательным пальцами, словно это была какая-то дешевая безделушка. Его взгляд скользнул по мне, и в нем мелькнуло что-то похожее на скуку, смешанную с предвкушением легкой наживы.

– Триста, – голос его был ровным, безразличным, убивающим всякую надежду. – И то, считай, из чистой филантропии, за красивые глазки.

– Триста?! – Я едва не задохнулась от возмущения. Воздуха вдруг стало не хватать, словно он тоже был товаром в этой лавке. – Но это же… это же грабеж! Они стоят почти в четыре раза дороже!

– Ну так иди, – он спокойно положил кольцо рядом с цепочкой, его голос сочился едва прикрытым издевательством. – Иди туда, где дороже. В официальный ломбард. Там тебе и чек красивый выпишут, и договорчик на гербовой бумаге. Только вот документики спросят, да. И происхождением этих «бабушкиных» побрякушек обязательно поинтересуются. А у тебя что? – Он окинул меня с ног до головы презрительным взглядом, от которого захотелось съежиться. – Ни рожи, ни кожи, как говорится. Ни бумажки единой. Да еще и клейма эти, как ты выразилась, «не главная проблема», а по мне – очень даже стремные. Ты ведь понимаешь, девочка, куда ты свою головушку сунула? Это не благотворительная столовая. Здесь свои правила игры. Не нравятся – вон дверь. – Он небрежно кивнул в сторону выхода, даже не повернув головы.

Холодная волна отчаяния захлестнула меня. Он был прав. Абсолютно прав. Куда я пойду? Без документов, без связей? Деньги нужны были не просто срочно – они были нужны как воздух. Горло сдавило, и слова застревали в нем.

– Может… может быть, семьсот? – Голос мой дрогнул, превратившись в жалкий писк. Я чувствовала себя униженной, раздавленной, но выбора не было.

Он замолчал, и эта тишина давила сильнее любых слов. Его маленькие глазки буравили мое лицо, изучали, словно препарировали. Он видел все: мой страх, мою нужду, мое отчаяние. И да, я была почти уверена – ему это доставляло какое-то извращенное, садистское удовольствие. Уголки его губ едва заметно дрогнули, словно в предвкушении моей окончательной капитуляции.

– Четыреста девяносто, – наконец произнес он, и в голосе его не было ни капли сочувствия, только холодный, как сталь, расчет. – И это мое последнее слово. Точка. Не устраивает – забирай свои цацки и топай на ближайший рынок. Может, там какому-нибудь лоху и впаришь их без документов. Если очень повезет и не нарвешься на таких же, как я, только злее.

– Шестьсот? – прошептала я, из последних сил цепляясь за ускользающую надежду, как утопающий за соломинку. – Ну пожалуйста… хотя бы шестьсот?

Скупщик издал преувеличенно театральный вздох, полный вселенской усталости и раздражения, словно я просила у него невозможного, отрывая от сердца последнее. Он с шумом выдвинул ящик своего обшарпанного стола и извлек оттуда замызганную пачку денег, перетянутую аптекарской резинкой. Купюры были мятые, засаленные, некоторые с надорванными краями – они выглядели так же жалко, как и я в этот момент.

– Четыреста девяносто, – повторил он твердо, отсчитывая деньги. Его пальцы ловко отделяли одну купюру от другой. – Держи. И чтоб я тебя больше здесь не видел. Особенно с таким… товаром. Считай, тебе крупно повезло сегодня, девочка. Другой бы и этого не дал.

Он отслюнявил четыре сотенных, добавил несколько мятых десяток и горсть тусклой мелочи, словно это были не деньги, а мусор. Всю эту сумму он небрежно, почти с отвращением, швырнул на прилавок.

Мои пальцы, дрожа, сгребли с прилавка эти жалкие, унизительные деньги – мятые купюры и холодные монеты. Я сунула их в рюкзак, не пересчитывая, не глядя. В горле стоял ком. Главное – быстрее уйти, пока он не передумал, не сказал еще какую-нибудь гадость, не потребовал назад и это.

Он уже отвернулся, не удостоив меня больше взглядом. С деловитым видом он ссыпал цепочку и кольцо в маленький, мутноватый пакетик и убрал его куда-то под прилавок, к остальному своему «добру».

– Давай-давай, шевелись, – буркнул он, не оборачиваясь, его голос был груб и нетерпелив. – Освобождай помещение. Нечего тут очередь создавать, даже если ее и нет.

Не говоря больше ни слова, чувствуя на себе его невидимый, но ощутимый взгляд, я развернулась и, едва не споткнувшись о порог, пулей вылетела из этой смрадной норы, на такой желанный сейчас уличный воздух. Сердце колотилось где-то в горле, а в ушах все еще звучал его издевательский смех и цифра – четыреста девяносто.

Я неслась, почти не разбирая дороги, пока пейзаж вокруг не начал меняться, сменяясь более опрятными, благоустроенными кварталами, где дома выглядели ухоженнее, а улицы чище. Лишь осознав, что наконец-то вырвалась из цепких лап мрачных, негостеприимных окраин, я позволила себе сбавить темп, судорожно оглядеться по сторонам и, заприметив ближайший скромный сквер с несколькими пожухлыми деревьями и парой пустующих скамеек, устремилась туда, чтобы хоть немного перевести дух. Дыхание вырывалось из груди рваными, короткими толчками, сердце билось как пойманная птица, грозя выскочить наружу, а во рту пересохло так, словно я пересекла пустыню. Сделав несколько глубоких, прерывистых вдохов, я попыталась заставить себя успокоиться, унять эту внутреннюю дрожь, сотрясавшую все тело. В глубине души, если быть до конца откровенной, я ожидала чего-то подобного, предчувствовала, что гладко все не пройдет и визит в ломбард не принесет легких денег. И если смотреть правде в глаза, то я еще легко отделалась. Да, страху натерпелась предостаточно, и выручка оказалась смехотворной, почти издевательской, но ведь меня не обманули окончательно, не оставили совсем ни с чем, и, что самое главное, не причинили физического вреда, не тронули пальцем.

Дрожащими руками я расстегнула молнию рюкзака и извлекла на свет божий полученные деньги – плату за мои украшения, единственное, что связывало меня с прошлым. Четыре сотенные купюры, некогда, видимо, имевшие благородный бежево-розовый оттенок, теперь выглядели замусоленными и тусклыми, словно их долго мяли в нечистых руках. Сама их фактура, плотная и какая-то чуть восковая на ощупь, мало напоминала привычную бумагу, скорее какой-то особый, износостойкий материал. На лицевой стороне каждой из них красовалось изображение какого-то величественного строения, отдаленно напоминающего дворец, с множеством колонн, арок и башенок, устремленных ввысь. Оборотную сторону украшало не менее монументальное здание, своими очертаниями и массивным портиком похожее на старинный театр или оперу. Помимо сотенных, там было шесть купюр достоинством в десять рубелей. Эти банкноты, изначально, по всей видимости, зеленовато-коричневые, с преобладанием болотных оттенков, сохранили на одной стороне изображение какого-то древнего кургана или холма, увенчанного одиноким деревом, а на другой – причудливый, замысловатый орнамент, сплетенный из стилизованных ягод рябины или брусники и резных листьев. Остальная сумма была набрана тусклыми серебристыми монетами – несколько пятирубелевых, чуть покрупнее, и горсть однорубелевых кругляшей, холодных и тяжелых на ладони, издававших глухой звук при соприкосновении.

Бережно, словно величайшую драгоценность, я спрятала сотенные купюры поглубже, в потайное отделение рюкзака, за подкладку, а вот монеты и мелкие банкноты переложила в легкодоступный боковой карман – они могли понадобиться в любой момент для мелких расходов. Я подняла голову и внимательно огляделась по сторонам, пытаясь сориентироваться, но незнакомые улицы, вывески магазинов и спешащие мимо люди с чужими лицами ничего мне не говорили. Город был для меня абсолютно чужим, враждебным лабиринтом, и я не имела ни малейшего представления, в какой его части очутилась. Багровеющее солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо в тревожные, огненные тона, а часы на моем запястье показывали начало восьмого вечера. Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Стало совершенно ясно, что сегодня найти безопасное и доступное место для ночлега мне уже вряд ли удастся – время было упущено, да и сил на поиски почти не осталось. Единственным разумным решением в этой ситуации представлялось добраться до вокзала – там всегда людно, есть освещение, полиция, и, возможно, это будет безопаснее, чем бродить по пустынным вечерним улицам или пытаться устроиться на ночлег в каком-нибудь темном подъезде. Я решила отыскать ближайшую автобусную остановку и двигаться в том направлении, надеясь, что какой-нибудь маршрут непременно приведет меня к цели. Уже на вокзале я планировала первым делом купить свежую местную газету с объявлениями и, самое главное, карту города, без которой я была слепа и беспомощна. Затем – найти какое-нибудь скромное, недорогое кафе, чтобы наконец-то поесть чего-нибудь горячего, согреться и немного прийти в себя, и уже за едой, в относительном спокойствии и тепле, углубиться в изучение карты и поиск хоть каких-то зацепок в газете – возможно, там найдутся предложения о недорогом жилье, комнате или хотя бы койко-месте, или даже какая-нибудь временная работа.

Предельная усталость, охватившая меня с одинаковой силой и на физическом, и на моральном уровне, была настолько всеобъемлющей, что до самой вокзальной площади я добиралась, словно в тумане, на каком-то бессознательном автопилоте. Окружающий мир съежился, потерял четкость и краски; мой взгляд скользил по предметам и людям, не задерживаясь, не фиксируя деталей – я была поглощена лишь внутренним ощущением глубочайшего изнеможения.

Едва мои ноги коснулись брусчатки привокзальной площади, как я, подчиняясь какому-то почти животному инстинкту самосохранения, принялась осматриваться в поисках книжной лавки или газетного киоска. Мои усилия вскоре увенчались успехом: взгляд зацепился за скромную, ничем не примечательную вывеску небольшого книжного магазинчика, скромно притулившегося между более кричащими фасадами. Именно там, в его тишине и полумраке, я и приобрела то, что представлялось мне сейчас ключом к спасению, – карту города и свежий выпуск местной газеты. Оказалось, что выбор печатной продукции в Мертории был невелик: газета выпускалась всего одна, носившая несколько претенциозное, как мне показалось, название «Вестник Мертории». С картами дело обстояло схожим образом – мне предложили единственный доступный вариант. Впрочем, к моему немалому облегчению, эта единственная карта оказалась на удивление подробной и информативной: на ней были тщательно прорисованы границы всех городских районов, отмечены не только основные достопримечательности, но и ключевые социально-общественные учреждения, что было крайне важно для моего нынешнего положения.