Партия с тенью

– Игорь Петрович, можно личный вопрос? – спросил я.

Он кивнул, не глядя на меня.

– Вы после того, как с женой… как справились? После того, как она…

Он долго молчал. Потом сказал:

– Не справился. Просто живу дальше. Есть разница.

Ещё пауза.

– Знаешь, Максим, самое страшное – не только то, что она умерла. Самое страшное – что я не понимаю, почему. Случайность? Судьба? Чья-то ошибка? Моя?

Я не знал, что ответить.

– Вот поэтому я и занимаюсь этим делом, – продолжил он. – Хочу понять: есть ли закономерность в исчезновениях. Или мир просто хаотичен. И тогда всё бессмысленно.

Он затушил сигарету в пепельнице.

– Прости. Слишком мрачное настроение с утра.

– Нормально, – ответил я.

Но понял: для него это дело – не просто работа. Это попытка найти ответ на личный вопрос.

К причалу мы добрались к восьми утра.

Причал – деревянный, старый, доски скрипят под ногами. Пахнет рыбой, машинным маслом и речной водой. У берега качаются несколько лодок и один моторный катер с облупленной краской. На нём крупными буквами выведено: «Зелёный-1».

Перевозчик оказался мужиком лет пятидесяти, в выцветшей майке и кепке с надписью «fisherman», рыбак, значит. Взял с нас по сто рублей и махнул рукой – садитесь. Дороговато, хорошо, что оплатят командировочные.

Когда мы отчалили, перевозчик поинтересовался:

– На остров едете? По делам? – как будто он вез нас не на остров.

– По работе, – коротко ответил Северцев.

– А-а, – протянул мужик. – Тогда будьте осторожны. Место там… неспокойное.

Я усмехнулся:

– В смысле?

– Да так. Люди говорят. Церковь старая, с историей. Помещик там был когда-то, Тёмный звали. Странный был мужик. Говорят, с чёртом дела водил.

– Легенды, – фыркнул я.

Перевозчик пожал плечами:

– Может, и легенды. Только вот турист один года три назад пропал. Пошёл к церкви фотки делать – и всё. Не вернулся. Искали неделю, следов не нашли.

– Может, утонул?

– Может. Только собаки его не нашли. А собаки у нас хорошие, находят всех.

Он помолчал, покрутил штурвал.

– И ещё одно. Местные туда не ходят. К церкви. Особенно ночью. Говорят, там шаги слышны. И свет иногда.

– Бомжи, наверное, – сказал я.

– Может, и бомжи, – согласился перевозчик. – Только что бомжам на острове-то делать? Да и бомжи долго здесь не живут. Раз приходят – и пропадают. Как будто место их не любит.

Перевозчик задумался. Потом вскинулся, будто вспомнил что-то важное.

– А вы знали одного такого пассажира? – вдруг спросил он. – Высокий, в чёрном костюме. С тростью. Красивая трость – конь серебряный на ручке.

Я замер:

– Когда вы его видели?

– Да часто вижу. Раз в месяц точно. Плывёт на остров. Один. Молчит всю дорогу. А обратно не плывёт.

– Как это – не плывёт?

– Так и есть. Отвожу на остров, он сходит. Жду вечером – не приходит. На следующий рейс смотрю – опять нет. Но через месяц снова появляется.

– Может, другим паромом возвращается?

Перевозчик хмыкнул:

– Других нет. Я один тут перевожу. Странный он. И глаза… Будто сквозь тебя смотрит.

Северцев переглянулся со мной.

– Давно это началось? – спросил он.

– Лет пятнадцать назад. Может, больше. После того, как церковь совсем забросили. Грех это.

Катер шёл минут двадцать.

Волга была широкой, мощной, но ленивой, цвета кофе с молоком – вода мутная, видно, недавно прошли дожди выше по течению. Ветер с реки разметал мои волосы, я уже почти проснулся от летней спячки. Пахло водорослями и свободой – той самой, от которой легко становится на душе, пока не вспомнишь, зачем едешь.

Северцев стоял на носу, прищурившись от солнечных бликов на воде. Вид у него был такой, будто он видел там что-то важное. Или просто думал. С ним никогда нельзя было понять наверняка. Не человек – сам себе памятник.

Остров показался как зелёная стена, выросшая из воды. Ивы склонялись прямо над прибрежной полосой, ветки почти касались реки. Вдалеке блеснули крыши турбазы – деревянные домики с красными крышами, говорят, такие строили ещё в советские времена. И серая колокольня старой церкви, торчащая из-за деревьев, словно палец, указывающий в небо. Когда-то она, наверное, была белой.

С первого взгляда место казалось раем для туристов.

Тогда я ещё не знал, что за этой зелёной красотой прячется.

Когда мы причалили, я заметил на берегу собаку. Дворняга, рыжая, худая. Сидела на песке и смотрела на нас.

Я шагнул с катера на причал – собака вскочила и отбежала. Но недалеко. Села метрах в десяти и снова уставилась.

– Странная какая-то, – сказал я.

Перевозчик усмехнулся:

– Это Рыжая. Местная. Она всех так встречает. Людей не любит. Вернее, не людей не любит. А остров. Никогда дальше причала не ходит. Может быть, предупреждает.

Я посмотрел на собаку. Она смотрела на меня – и в глазах был не страх. Скорее, действительно, предостережение.

– Ладно, счастливо оставаться, – сказал перевозчик. – Вечером заберу. Часов в шесть.

Катер отчалил.

Мы остались одни на пустом причале.

Причал на острове тоже деревянный, слегка шатающийся, но еще крепкий.

Доски потемнели от времени и воды, кое-где гвозди торчат. На берегу – песок вперемешку с галькой, пара перевёрнутых лодок, сети на просушке. Пахнет костром и дёгтем. Антураж, или же обслуживающий персонал здесь постоянно живет?

Нас встретил хозяин – Пётр Савельевич, бывший речник. Крепкий пожилой мужчина с загорелым, обветренным лицом, в выцветшей рубашке и резиновых сапогах. Это летом-то! Руки узловатые, пальцы мощные – видно, всю жизнь на реке. Пахло от него табаком и речной рыбой. Говорил негромко, с прищуром – так говорят люди, привыкшие к ветру и солнцу.

Мы прошли в домик-офис. Внутри – тесно, пахнет деревом, куревом и той же рыбой. Видимо, рацион хозяина достаточно однообразный. Стол, два стула, на стенах – выцветшие плакаты с правилами поведения на воде. В углу стоит железная печка, над ней висит закопчённый чайник на железном крюке. Это удобно при качке, вода не выливается. Только какая здесь качка? Привычки…

Я разложил на столе фотографии пропавших.

– Пропавшие, говорите? – почесал он седую щетину. – На Волге бывает. Течение хитрое, ямы глубокие. Каждый год кого-нибудь утянет. Сколько им не говори…

– Только тела не находили, – заметил Северцев.

– Волга большая. Могло унести далеко.

– А эти люди бывали у вас? – я подвинул к нему фото поближе.

Петрович надел очки – дешёвые, с пластиковой оправой. Прищурился, водил пальцем по фотографиям.

– Эта вот… да, была. С группой какой-то приезжала прошлым летом. То ли историки, то ли археологи. Всё копали что-то.

У меня неприятно кольнуло в груди.

– Копали? Где именно?

– В лесу, у старой церкви. Там раньше усадьба помещика была. Они там всё рылись, лопатами махали. Я особо не вникал – дело их.

Северцев наклонился вперёд:

– Пётр Савельевич, а что вы слышали про того помещика, Темного?

Петрович помялся:

– Да ерунда всё это. Старики рассказывают. Да, Тёмный, говорят, фамилия была. Владимир Тёмный. Жил в восемнадцатом веке. Механик был, изобретатель. Как Кулибин. Часы делал, автоматы всякие. Но странный был. Говорят, сам с собой в шахматы играл. И всегда выигрывал. Ну, это уж точно байки. Как можно у самого себя выиграть?

– А что ещё про него говорят? – спросил я.

– Говорят, умер молодым. Лет тридцать пять было. Нашли его в доме мёртвым. Сидел за столом, а перед ним – шахматная доска. Партия не доигранная. И с тех пор в том месте… ну, нечисто.

– В каком смысле?

– Да в прямом. Люди пропадают. Не часто, раз в несколько лет. Но пропадают. Прямо на острове. Местные стороной это место обходят.

– Но турбаза работает, – заметил Северцев.

– Работает. Туристы не знают. А я им и не рассказываю – зачем пугать? Да и кто поверит? – Он отложил три фотографии в сторону. – А эти тоже приезжали…

– Часто приезжали? – спросил Северцев.

– Раз в месяц где-то, человек десять-пятнадцать. Странные были: не пили, не шумели. Сразу шли в лес, до вечера там. Возвращались грязные, уставшие. Платили наличкой. Я не возражал – деньги есть деньги.

Северцев обменялся со мной взглядом.

Я почувствовал, как в жару по спине пробежал холодок.

– Подождите, – сказал Петрович. – Вспомнил ещё. Один раз видел, как они что-то несли. Ящик деревянный, тяжёлый. Вчетвером тащили. Я спросил – что там? Они говорят: артефакты, мол, для музея. Но странно как-то отвечали. Не в глаза смотрели.

– Когда это было?

– В прошлом году. Июнь, кажется. После того – ещё пару раз приезжали, но уже без ящика.

– А потом?

– А потом перестали. Последний раз видел их в прошлом августе. И всё. Больше не появлялись.

Северцев кивнул:

– Спасибо, Пётр Савельевич. Вы очень помогли.

Мы оставили вещи на турбазе и пошли пешком.

Тропа петляла меж вековых дубов и зарослей лещины. Под ногами хрустели сухие ветки, пахло прелыми листьями и грибами. Лес густой, тенистый – солнце пробивается отдельными пятнами. Деревья старые, стволы толстые, покрытые мхом. Где-то стучал дятел, шуршали в кустах птицы.

Комары атаковали нас с первых шагов.

Я ругался, Северцев шёл молча, сосредоточенный. Он шёл впереди, не оборачиваясь, как будто точно знал дорогу. Хотя карты у нас не было.

Чем дальше вглубь острова, тем тише становилось.

Даже птицы будто стихли. Только наши шаги, треск веток да звон комаров. Воздух стоял неподвижный, тяжёлый. И ощущение такое, будто кто-то смотрит из-за деревьев.

Я остановился.

– Шеф, слышите?

Северцев обернулся:

– Что?

– Тихо. Совсем.

Мы замерли, прислушиваясь. Ни птиц, ни ветра, ни шороха. Даже комары перестали жужжать. Как будто лес задержал дыхание.

– Идём дальше, – сказал Северцев.

Но я заметил: рука его легла на кобуру под пиджаком.

Солнце пробивалось сквозь листву золотыми лоскутами, а впереди между деревьями уже виднелась тёмная башня колокольни. Я представил себе, как звонит колокол, звук льется по воде, как живой. Очень красиво и немного пугающе, как будто сама река становится участником события. Но нам этих звуков не услышать уже.

Церковь стояла на небольшой поляне. Белёные стены облупились, местами виднелся красный кирпич. Штукатурка осыпалась кусками, окна без рам – чёрные провалы. Колокольня без колокола, с трещинами в кладке – видно, что не звонила много лет. Купол покосился, крест погнулся. Алтарная часть заросла кустами бузины и крапивой в пояс.

Место выглядело заброшенным. Но не мёртвым. Скорее – затаившимся.

Я обошёл церковь и заметил возле алтаря вскрытую землю: ямы, свежие холмики, следы лопат. Но не только.

– Шеф, смотрите, – позвал я.

Северцев подошёл.

На земле валялись окурки – свежие, не больше недели. Пластиковая бутылка из-под воды. Обрывок газеты.

– Кто-то был здесь недавно, – сказал я.

Северцев присел на корточки, поднял газету. Посмотрел на дату:

– Десятое июня. Пять дней назад. Варвары. У себя дома так не пакостят.

Мы переглянулись.

– Может, туристы?

– Может. Но Петрович говорил, что та группа историков перестала приезжать. Тогда кто?

Северцев подошёл ближе к раскопу, присел, поднял с земли осколок керамики с синим узором. Покрутил в пальцах, поднёс к свету.

– Восемнадцатый век, – пробормотал он. – Они действительно не зря копали.

Я наклонился и увидел в земле что-то блестящее. Подковырнул палкой – из грязи показался маленький предмет.

Шахматная фигура. Пешка. Чёрная, резная, из какого-то тёмного дерева или камня. Теплая.

Я поднял её, протер рукой.

– Игорь Петрович, смотрите.

Он взял фигуру, повертел. Лицо стало задумчивым.

– Старая. Очень старая. И вырезана вручную, мастерски.

– Может, они играли тут в шахматы?

– Может, – сказал он, но голос был неуверенным.

Он протянул фигурку мне.

– Оставим как улику.

– Может, кладоискатели? – предположил я.

– Может. Но семь человек исчезли. И все – так или иначе связаны с этим местом.

Я хотел отшутиться, но вдруг осознал, что вокруг стоит тишина.

Неправильная тишина.

Словно лес затаил дыхание. Ни птиц, ни ветра. Куда же делись комары?

– Мне тут не нравится, – сказал я вслух.

Северцев посмотрел на меня долгим взглядом.

– Мне тоже.

Когда мы уходили, я обернулся. И мне показалось – в одном из окон церкви возникла тень. Быстрая, едва заметная. Остановилась. Не просто тень. Силуэт человека.

Высокий. С тростью. Он стоял в проёме окна и смотрел на нас.

Я моргнул – окно пустое.

– Шеф, там кто-то был.

Северцев остановился, посмотрел на церковь.

– Где?

– В окне. Слева.

Мы стояли, вглядываясь. Ничего.

Но на подоконнике, в пыли, я увидел след.

Круглый отпечаток. Как от трости. Свежий.

– Может, показалось, – сказал я.

– Может, – согласился Северцев. – Но идём быстрее.

И мы пошли обратно, ускорив шаг.

На турбазу мы вернулись уже к вечеру. Время пролетело как-то слишком быстро. Вроде бы туда часик и назад, а день прошел.

Солнце клонилось к закату, река светилась медным отблеском. Воздух потяжелел, пахло вечерней прохладой и дымом от костров – где-то на берегу туристы жарили рыбу.

Я молчал всю дорогу, Северцев тоже не был разговорчив.

Уезжая с острова на катере, я всё время оглядывался на темнеющую в сумерках церковь.

Словно кто-то наблюдал за нами из-за зарослей бузины. Некогда белая колокольня серела на фоне неба, как старый зуб.

Перевозчик исподлобья глянул на меня:

– Ну что, нашли, что искали?

– Пока нет, – ответил я.

– А к церкви ходили?

– Ходили.

Он покачал головой:

– Зря. Нечего там делать. Место плохое.

– Да ладно, – попытался я отшутиться. – Обычная развалина.

Он посмотрел на меня серьёзно:

– Если б обычная, я б и сам туда ходил. А так – ни за какие деньги. Ни днём, ни тем более, ночью.

Мы больше не разговаривали.

В машине, уже на трассе, Северцев произнёс:

– Завтра начнём искать этих археологов. Или кто они там.

Я кивнул.

Тогда я ещё не знал, насколько этот поиск изменит всё.

Дома я достал из кармана найденную чёрную пешку. Поставил на стол, долго смотрел на неё.

Резьба была тонкая, искусная. Дерево – или камень – тёмное, почти чёрное, но с едва заметными прожилками.

Я взял фигуру в руки. И мне снова показалось, что она тёплая. Как будто её только что кто-то держал. Я быстро положил её обратно и отошёл от стола.

И снова приснилась шахматная «доска».

16 июня, ночь.

Макс вернулся поздно.

Весь в грязи, мокрый – шёл дождь, видимо.

Я встретила его у двери:

– Ну как? Нашли что-то?

Он молчал. Снял куртку, повесил. Стянул ботинки.

– Макс?

– Всё нормально. Просто устал.

Голос чужой. Глухой.

Он прошёл в ванную, закрылся. Слышала – вода льётся долго.

Когда вышел – лицо красное, будто тёр мочалкой.

За ужином молчал. Ел без аппетита.

Я не выдержала:

– Максим, что там случилось? На острове?

Он поднял глаза:

– Ничего. Обычный осмотр.

– Тогда почему ты как с похорон?

Он отложил вилку:

– Лен, пожалуйста. Не сейчас.

– Когда будет «сейчас»? Ты и сейчас не здесь!

– Я здесь!

– Нет. Ты где-то там. В своих мыслях. И не пускаешь меня.

Он встал, подошёл, обнял:

– Прости. Правда, просто устал. Дело сложное. Скоро закончу – и всё будет как раньше.

Я прижалась к нему. Хотела поверить.

Но не поверила.

Ночью меня разбудила боль.

Голова раскалывалась. Виски пульсировали.

Я встала, пошла на кухню за водой.

Выпила таблетку. Не помогло.

Вернулась в спальню – Макс не спит. Сидит на кровати, смотрит в окно.

– Макс, ты чего?

Он вздрогнул:

– А? Ничего. Не могу уснуть.

– Голова болит?

Он кивнул:

– Да. Сильно.

– У меня тоже.

Мы посмотрели друг на друга.

В его глазах – страх. Настоящий.

– Лен… – начал он.

– Что?

Он хотел что-то сказать. Потом передумал:

– Ничего. Просто… береги себя. Хорошо?

Странная фраза. Будто он прощается.

Я легла, но не спала. Голова болела так, что хотелось кричать.

И вдруг – за окном что-то мелькнуло.

Я повернула голову.

За стеклом, в темноте – тень.

Человек.

Стоит и смотрит на наше окно.

Пятый этаж. Никого там быть не может. На пятнадцати метрах…

Я зажмурилась, потом приоткрыла глаза.

Тень исчезла.

Я встала, подошла к окну. Посмотрела вниз.

Двор пустой. Только фонари горят.

Но ощущение не проходило: кто-то смотрел.

Уснула под утро.

Снова сон.

Я стою в подземелье. У той же доски.

Фигуры двигаются. Быстро, хаотично.

Белые против чёрных.

И вдруг – белая фигура падает.

Конь.

В ту же секунду я чувствую: кто-то кричит. Далеко. Под землёй.

Голос незнакомый. Мужской.

Я не знаю, чей. Но я знаю – он умирает.

Проснулась в шесть утра.

Макс спал рядом. Дышал тяжело.

Я посмотрела на свои руки.

На ладони – бледное пятно. Квадратное.

Я потёрла – не стирается.

Испугалась.

Встала, пошла в ванную, вымыла руки с мылом.

Потёрла мочалкой.

Пятно не исчезло.

Я посмотрела внимательнее – оно не на коже. Оно под кожей. Но чёткое, правильное. Квадрат. половина сантиметра на половину.

Я вернулась в спальню, разбудила Макса:

– Макс, посмотри!

Показала ладонь.

Он посмотрел. Побледнел.

– Откуда это?

– Не знаю! Проснулась – оно есть! Что это?!

Он взял мою руку, провёл пальцем по метке:

– Не знаю. Может, аллергия.

– Какая аллергия?! Это не аллергия! Посмотри, какой оно правильной формы!

Он отпустил мою руку:

– Покажись врачу.

– Макс, у тебя тоже есть?

Он не ответил. Встал, оделся, ушёл на работу.

Не попрощался.

Я весь день смотрела на эту метку.

К вечеру она стала бледнее. Почти незаметной.

Но не исчезла.

И я поняла: что-то со мной происходит.

Что-то связанное с Максом. С тем, что он нашёл на острове.

И это что-то опасно.