Виктория-24

Глава 1 Ночная смена

Меня зовут Леодора. Да-да…. Леодора.

Мама, начитавшись в юности латиноамериканских романов, решила, что это имя, означающее «подарок», принесет мне необыкновенную судьбу. Подароком оказалось вечное объяснение, как пишется и откуда взялось, и тихое, почти физическое желание раствориться в толпе, стать невидимкой. Что ж, ночная смена в супермаркете «Виктория-24» – идеальное для этого место.

Дождь стучал по крыше дешевой однушки на окраине, когда я нажимала «отправить» на последнем из пятнадцати резюме. «Виктория-24» ответила первой. Пригласили на собеседование в десять вечера. Уже это казалось странным.

Магазин располагался на границе спального района и промзоны, огромная светящаяся коробка в ночи. Издалека он казался маяком, вблизи – аквариумом, где плавают призрачные фигуры редких покупателей. Возле входа меня встретил запах мокрого асфальта, хлорки и сладковатого душка от бакалеи.

Директора звали Аркадий Семенович. Человек в безупречном, чуть старомодном костюме, с руками, которые никогда не оставались без дела: то поправляли галстук, то перебирали бумаги. У него были очень спокойные глаза цвета мокрого асфальта.

– Леодора, – произнес он, не споткнувшись о имя. – Ночная смена. С десяти до шести. Обязанности: выкладка товара, приемка, поддержание чистоты. Клиентов мало, но они… специфические. Ночь меняет людей. Не боитесь?

– Нет, – солгала я. Боялась всего: темноты за пределами освещенных проходов, тишины, нарушаемой только гудением холодильников, собственного дыхания в огромном пустом зале.

– Прекрасно, – он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин. – Коллектив у нас небольшой, почти семья. Завтра можете выходить. Инструктаж проведет Валентина, старший кассир.

Когда он пожал мне руку, его ладонь была сухой и прохладной, как мрамор.

Моя жизнь до «Виктории» была полосой неудачного трудоустройства: два дня курьером, где я заблудилась, месяц в колл-центре, где у меня голос срывался на шепот от стресса и неделя расклейщиком объявлений, где меня смыло дождем. Жила я одна, родители остались в маленьком городке за тысячу километров, друзей как-то не случилось. Квартира – студия с окном во двор-колодец, где вечно пахло жареной рыбой из соседней кухни. Я выращивала на подоконнике кактусы, потому что они могли пережить неделю без внимания. И читала детективы, тоннами, погружаясь в чужие расследования, где всё всегда складывалось в идеальную мозаику.

Первая смена стала погружением в иной мир. Днем «Виктория» – шумный, яркий, пахнущий хлебом и специями мир. Ночью она превращалась в лабиринт. Свет горел только в центральных залах, оставляя бухгалтерию, служебные комнаты и дальние углы завесой из теней. Воздух стоял неподвижный, холодный, пропитанный запахом сырого мяса из охлаждаемых витрин и пыли с верхних полок.

Валентина, женщина лет пятидесяти с усталым лицом и неожиданно живыми глазами, показала мне основные маршруты.

– Зона складов вот там, – она махнула рукой в сторону тяжелой двери с надписью «Персонал» в дальнем конце зала. – Но туда без надобности не ходим. Все товары для ночной выкладки уже здесь, в подготовительной зоне. Ключи только у меня и у Аркадия Семеновича. Правило номер один: не соваться.

Правило номер два, как выяснилось, – не обращать внимания на странности.

– Они иногда приходят, – сказала Валентина, кивая в сторону торгового зала. – Ночные покупатели. Не все… адекватные. Будь вежлива, но держи дистанцию.

Первым таким покупателем стал мужчина в длинном пальто, который полчаса стоял перед полкой с растворимым кофе, шепча что-то себе под нос. Другим – девушка, купившая в три ночи три килограмма мармелада и расплатившаяся мелочью, которая была теплой и липкой от зажатости в кулаке.

А еще был звук. Иногда, в самые глухие часы, между двумя и четырьмя, из-за двери в склады доносился приглушенный скрежет, будто что-то тяжелое передвигали по бетонному полу. Валентина делала вид, что не слышит.

– Старые трубы, – бурчала она. – Или холодильники. Нечего мозги парить.

Но однажды, когда Валентина ушла на перекур, это кстати еще одно ночное правило – делать вид, что не замечаешь ее двадцатиминутных исчезновений каждый час, скрежет повторился. Ближе. И к нему добавился новый звук – тихий, металлический лязг, будто упала цепь или крюк.

Я подошла к двери. Она была массивной, окрашенной в тускло-зеленый цвет, с надежной защелкой и кодовым замком. На табличке коряво было выведено: «Посторонним вход воспрещен. Опасность.» От щели под дверью тянуло холодом и чем-то еще – сладковатым, затхлым запахом, похожим на тот, что бывает в подвалах старых домов.

– Любопытство – не порок, но правило есть правило, – раздался за моей спиной спокойный голос.

Я вздрогнула и обернулась. Аркадий Семенович стоял в проходе между стеллажами с консервами. Я даже не слышала, как он вошел.

– Извините, я… мне послышалось.

– В «Виктории» ночью много чего может послышаться, – он улыбнулся, но глаза оставались серьезными. – Это место с историей. До магазина тут было общежитие, а еще раньше… впрочем, не буду вас пугать. Идите, проверьте, пожалуйста, сроки годности на молочной полке. Валентина иногда пропускает.

Он говорил мягко, но в его тоне была сталь. Я покорно кивнула и ушла в молочный отдел, чувствуя на спине его взгляд.

Позже, когда часы показали пять утра и начал пробираться первый, самый слабый рассвет, появился он.

Парень лет двадцати пяти, в темной куртке, с сумкой через плечо. Высокий, чуть сутулый, с небрежными темными волосами и глазами, которые смотрели на мир с тихим, внимательным любопытством. Он направился прямо ко мне.

– Привет. Меня Аркадий Семенович направил. В ночную смену. Начинаю сегодня. Я Максим.

Он протянул руку. Я, автоматически, ответила на рукопожатие. Ладонь у него была теплой, в отличие от мраморной прохлады директора.

– Леодора, – представилась я.

– Красивое имя, – сказал он просто, без тени насмешки или удивления. И добавил, понизив голос: – А здесь правда по ночам привидения бегают? Мне так на районе говорили.

Я хотела ответить шуткой, но взгляд мой сам потянулся к той самой зеленой двери в конце зала.

– Не знаю насчет привидений, – сказала я тихо. – Но что-то здесь точно не так.

Он последовал за моим взглядом, и его лицо стало серьезным.

– Интересно, – произнес он задумчиво. – А что за дверь?

В этот момент зазвонил телефон в офисе, и Валентина, вернувшаяся с очередного «перекура», бросила на нас неодобрительный взгляд.

– Работы не обещали? – крикнула она. – Леодора, иди принимай палету с хлебом. Новенький, маркируй уценку.

Максим кивнул мне, как бы говоря «потом продолжим», и направился знакомиться с Валентиной.

А я пошла на приемку, думая о его теплой ладони, о взгляде Аркадия Семеновича и о том сладковатом, неприятном запахе, что пробивался из-под зеленой двери. Запахе, который теперь, казалось, намертво впитался в мою униформу и волосы.

Ночь кончалась. «Виктория-24» готовилась к новому дню, к потоку обычных людей. Но я уже знала: где-то в ее глубинах, за запретной дверью, этот магазин хранил свою настоящую, ночную жизнь. И что-то подсказывало, что скоро я увижу ее своими глазами.

А за окном уже светало, размывая призрачные очертания промзоны и превращая мой ночной мир обратно в просто большой, скучный супермаркет. Но семя было посажено. Любопытство, которое мама, назвавшая меня Подарком, вероятно, считала частью моей необыкновенной судьбы, тихо пошевелилось внутри, направляя взгляд к зеленой двери снова и снова.

Глава 2 Шепот полок

Адаптация к ночным ритмам оказалась похожей на погружение в плотную, вязкую среду. Дни перестали быть фоном, они стали перерывом, странным и нелепым интервалом между настоящей жизнью, которая начиналась с наступлением темноты. Мое тело сопротивлялось: в четыре утра глаза слипались, в полдень, когда весь город бодрствовал, меня вышибало из сна как обухом по голове. Квартира в эти дневные часы казалась враждебной – слишком яркой, слишком шумной от звуков чужой нормальной жизни за стеной.

Максим стал моим проводником в этом перевернутом мире. Выяснилось, что он устроился почти одновременно со мной, и Аркадий Семенович почему-то взял двух новичков сразу, что было против его же строгих правил. Максим был молчалив, но наблюдателен. Он быстро усвоил все процедуры, двигался по залу почти бесшумно, и у него была странная привычка – он часто замирал, прислушиваясь, будто улавливая частоты, недоступные остальным.

– Ты слышишь? – спросил он меня на третью смену, когда мы вместе разбирали коробки с консервами в дальнем конце «Бакалеи».

– Что?

– Тишину. Она тут разная. В мясном отделе – густая, тяжелая. В отделе с водой – более звонкая. А здесь… – он обвел рукой стеллажи с вареньем и соленьями, – здесь она сладкая и приторная. И прерывистая.

Я прислушалась. Гул холодильных установок, далекий скрип тележки Валентины, доносящийся с касс… и да, между этими звуками зияли пустоты, наполненные ничем. Но разными? Возможно. Я пожала плечами.

– Ты странный.

– Это комплимент? – он улыбнулся уголком рта.

– Констатация факта.

Мы работали дальше. Я украдкой наблюдала за ним. Он не задавал лишних вопросов, но его присутствие было успокаивающим. В его компании зеленая дверь в конце зала казалась чуть менее зловещей. Ненамного.

Аркадий Семенович появлялся каждую ночь, ровно в полночь, как призрак, выплывающий из служебных помещений. Он делал обход, проверял бумаги, мог задать вопрос о сроке годности того или иного товара. Его внимание было точечным, выверенным. Он никогда не задерживался надолго, но ощущение, что за нами наблюдают, не покидало до самого его ухода. Особенно он интересовался Максимом, задавал ему вопросы о прошлом опыте, о планах. Максим отвечал односложно, но вежливо.

Однажды ночью произошел первый инцидент. Вернее, я его заметила. В «закрытой» зоне, рядом с офисом, где находились дверь в подсобки и тот самый зеленый портал, стоял большой промышленный пылесос. Я точно помнила, что в начале смены его рукав был аккуратно свернут и закреплен липучкой. Когда я проходила мимо в половине третьего, липучка была расстегнута, а сам рукав лежал на полу, тянусь к зеленой двери, как серая кишечная петля. Я остановилась, замерла. Из-под двери, щель которой была теперь чуть больше, чем обычно, словно ее не до конца прикрыли, тянуло холодом и тем самым сладковато-затхлым запахом, который теперь я узнавала мгновенно. И еще… еще пахло хлоркой. Резко, химически, будто что-то пытались отмыть.

– Что-то не так? – за спиной раздался голос Валентины. Я вздрогнула так, что чуть не вскрикнула.

– Пылесос… – выдавила я.

– Упал, – она бросила быстрый, почти беглый взгляд на дверь и тут же отвела глаза. – Трубка новая, плохо крепится. Нечего тут глазеть. Иди, проверь ценники в рыбном отделе, их сегодня обновляли.

Она наклонилась, грубо свернула рукав и защелкнула липучку. Движения ее были резкими, сердитыми. Когда она поднялась, я поймала на ее лице выражение, которого раньше не видела – не просто усталость, а страх. Но оно мгновенно растворилось в привычной маске раздражения.

– Валентина, а что там, за той дверью? – рискнула я спросить, тише.

Она посмотрела на меня так, будто я предложила разобрать магазин по кирпичику.

– Склады. Хлам. Старое оборудование. Крысы, может быть. Тебя не касается. Правило помнишь? Иди работай.

Но это не были крысы. Я была почти уверена. И пылесос не упал сам – его тащили. К двери. Зачем? Чтобы убрать что-то? Разлить что-то? Мысли крутились, как белка в колесе, не находя выхода.

На следующую ночь пришел Максим с синяком под глазом.

– Что случилось? – не удержалась я.

– Неловко утром встал, об угол тумбочки, – отмахнулся он. Но синяк был свежим, багрово-синим. Похожим на удар. Он избегал прямого взгляда и был напряжен, как струна. Во время обеденного перерыва (если можно так назвать двадцать минут в час ночи) он сидел, уставившись в стакан с чаем, и вдруг, не глядя на меня, спросил:

– Лео (он первый начал сокращать мое имя, и мне, странным образом, это нравилось), ты веришь в совпадения?

– Смотря в какие.

– Вот, например, я неделю назад нашел объявление о работе здесь, в газете, которую ветром принесло мне буквально под ноги. Я даже не покупал ее. А тут – ты, с твоим именем-подарком. И нас обоих взяли. И этот магазин, который… чувствует себя неправильно.

– Ты тоже это чувствуешь? – прошептала я.

Он кивнул, наконец подняв на меня глаза. В них была та же настороженность, что и у меня внутри.

– Здесь что-то происходит. И Аркадий Семенович… он как дирижер. Все знает, все контролирует. Но что именно он контролирует?

Мы помолчали. Холодильник у стены отдела с заморозкой издал протяжный, стонущий звук.

– Синяк – не от тумбочки, правда? – спросила я.

Он вздохнул.

– Вчера, после смены, когда уже светало, я задержался. Хотел посмотреть, нет ли служебного входа снаружи, к тем складам. Обходил здание. Вроде, нашел что-то похожее на старую дверь для погрузки, но она была наглухо заварена. Когда возвращался к автобусной остановке, меня остановили двое. Не местные бомжи, нет. Одетые нормально. Спросили, что я тут делаю, зачем шляюсь. Сказали, что ночью тут небезопасно, могут ограбить. А потом один из них, пока другой держал меня за руку, «предупредительно» ткнул кулаком в глаз. Сказал: «Чтоб запомнил. Ночью спи, а не гуляй».

Ледяной комок сформировался у меня в желудке.

– Ты думаешь, они связаны с магазином?

– Не знаю. Но они появились сразу после того, как я осмотрел задний фасад. Это не совпадение, Лео. Это предупреждение.

После этого разговора атмосфера в «Виктории» стала сгущаться. Каждая тень казалась живой, каждый звук – шагом приближающейся угрозы. Я начала обращать внимание на мелочи. На то, как Аркадий Семенович каждый раз перед уходом лично проверял замок на зеленой двери. На то, как Валентина вздрагивала, если внезапно завывал ветер в вентиляции. На появление нового сотрудника – мрачноватого грузчика Степана, который выгружал ночные фуры и работал молча, избегая всех, но часто перебрасываясь понимающими взглядами с директором.

А еще были покупатели. Ночные призраки «Виктории-24». Среди них завелся свой постоянный клиент – старик в стеганом ватнике, который приходил ровно в три и покупал одну и ту же вещь: банку тушенки «Армейская» и свечу-таблетку. Он расплачивался медными пятаками, которые, казалось, копил вечность. Однажды, когда Максим был на приемке, а Валентина, по обыкновению, отсутствовала, старик, получив сдачу, задержался у кассы. Его мутные глаза уставились на меня.

– Ты новенькая, – просипел он. – Держись подальше от холодных стен. Они помнят. Они впитывают. Особенно та, что с зеленым лицом. – Он кивнул в сторону конца зала. – Она голодная. Ей нужно подкрепление.

– Что… что вы имеете в виду? – спросила я, чувствуя, как холодеют пальцы.

Но он уже повернулся и поплелся прочь, шаркая тапочками по глянцевому полу. Его слова повисли в воздухе, присоединившись к гулу холодильников и скрежету моих собственных мыслей.

Я решила действовать. Медленно, осторожно. Если Максим получил предупреждение снаружи, значит, нужно искать ответы внутри. Я начала вести что-то вроде дневника, записывая в заметки на телефоне все странности: время визитов Аркадия Семеновича, продолжительность «перекуров» Валентины (они стали короче, но чаще), случаи, когда свет в отдельных секциях вдруг мигал или гас на несколько секунд (обычно в районе зеленой двери).

Однажды, разбирая старые ценники в кабинке кассира, я нашла под стопкой бумаг смятую, пожелтевшую схему магазина. План эвакуации. На нем, помимо основного зала, было обозначено что-то вроде подвального помещения под складским комплексом. Но на всех современных планах, висевших на стенах, никакого подвала не было. Дверь в него, если верить старой схеме, должна была находиться как раз за зеленой дверью. Это было уже что-то. Тайна в два уровня.

Я показала схему Максиму в наш следующий перерыв. Мы сидели в крошечной комнатке для персонала, где пахло старым кофе и тоской.

– Подвал, – прошептал он, водя пальцем по бумаге. – Логично. Если хочешь что-то спрятать по-настоящему – прячь под землю. Но как туда попасть? Код от двери знают только Аркадий Семенович и, возможно, Валентина.

– А если… он не меняет его? – предположила я. – Если он уверен, что никто не посмеет даже подойти? Я видела, как он вводил код пару раз. С большого расстояния, но…

– Ты запомнила?

– Нет. Но… – я закрыла глаза, пытаясь воспроизвести в памяти его быстрые, точные движения. – Он делал это левой рукой. И набирал не глядя, очень уверенно. Как будто это просто… часть ритуала.

Мы замолчали, осознавая безумие затеи. Взломать кодовый замок, принадлежащий человеку, который, возможно, связан с какими-то криминальными историями, в его же магазине, где он появляется как призрак. Это было самоубийственно.

Но любопытство, это чудовище, которое я так долго в себе душила, уже вырвалось на свободу. Оно подпитывалось тихими ночами, шепотом старика, синяком под глазом Максима, запахом хлорки и тления. Оно требовало ответов.

Решение пришло неожиданно. Через неделю. У Валентины разболелся зуб. Она металась, хваталась за щеку и в конце концов, бледная как полотно, заявила, что уезжает в срочную стоматологию, которую якобы нашла в круглосуточном режиме.

– Продержитесь до пяти, – бросила она, глотая обезболивающее. – Аркадий Семенович на совещании у поставщиков, приедет только к открытию. Не наделайте глупостей.

И она ушла. Вместе с ключами и знанием кода. Но оставив нас одних. Впервые. В огромном, пустом, светящемся аквариуме «Виктории-24». Вместе с зеленой дверью, которая теперь, казалось, дышала в такт мерцающим лампам дневного света.

Мы с Максимом переглянулись. В его глазах читалось то же самое, что бушевало у меня внутри: страх, азарт и понимание того, что такого шанса больше не будет.

– Это ловушка? – тихо спросила я.

– Не знаю, – ответил он. – Но если она настоящая, то мы идиоты, если ее не используем.

Мы договорились на быструю разведку. Только посмотреть. Только попробовать. Мы подошли к двери. Она была монолитной, холодной на ощупь. Кодовый замок – старый, металлический, с десятью цифровыми кнопками, стертыми от времени. Я представила движения Аркадия Семеновича. Левая рука. Быстро. Уверенно. Он тянулся к замку, не глядя…

Я подняла левую руку и интуитивно, следуя мышечной памяти наблюдения, нажала четыре кнопки: 1… 7… 0… 5.

Щелчка не последовало.

– Попробуй с конца, – предложил Максим. – Может, он начинает с нижнего ряда.

Я нажала 5, 0, 7, 1.

Тишина.

Сердце колотилось так, что я боялась, его будет слышно по всему магазину.

– Дай я, – Максим осторожно отстранил меня. Он прикоснулся к кнопкам, вглядываясь в них. – Видишь? Три цифры стерты сильнее других. Семерка, ноль и… четверка. Но четверки в твоей комбинации нет.

Он набрал: 7, 0, 4, 1.

Тихий, но отчетливый металлический щелчок прозвучал, как выстрел в тишине собора.

Дверь подалась внутрь на сантиметр. Мы замерли, боясь пошевелиться. Оттуда пахнуло тем же сладковатым холодом, но теперь к нему добавился явственный запах сырой земли, плесени и… чего-то химического, лекарственного. Формалина? Мы с Максимом переглянулись. В его глазах я увидела отражение собственного ужаса. Но и решимость.

– Мы просто заглянем, – прошептал он, словно убеждая себя. – На пять минут. Не больше.

Он потянул дверь на себя. Она открылась беззвучно, на хорошо смазанных петлях. За ней оказался не склад, а узкий, тускло освещенный коридор из неотделанного бетона, уходящий вниз по пологому пандусу. Лампочки под потолком, защищенные решетками, мигали, отбрасывая прыгающие тени. Воздух был холодным и густым.

Мы шагнули внутрь. Дверь медленно закрылась за нами с тихим щелчком, окончательно отрезав нас от знакомого мира полок с товарами. Мы были в брюхе «Виктории». И теперь оставалось только спуститься в ее самые темные, самые скрытые глубины.

Пандус вел вниз метров двадцать, затем упирался в поворот. За поворотом начиналось небольшое помещение – что-то вроде предбанника. На стеллажах из ржавой арматуры лежали старые папки, банки с краской, сломанная техника. И еще одна дверь. Деревянная, старая, с облупившейся краской. Она была приоткрыта. Из щели лился тусклый желтоватый свет и тот самый химический запах был особенно силен здесь.

Максим жестом показал мне остаться, а сам краем подошел к щели и заглянул внутрь. Я видела, как его спина напряглась, а плечи резко поднялись к ушам. Он застыл на месте, будто превратившись в камень. Потом медленно, очень медленно отступил, повернулся ко мне. Лицо его было белым, как бумага, глаза огромными, полными невыразимого ужаса. Он беззвучно пошевелил губами: «Назад. Немедленно».

Но было уже поздно. Из глубины за деревянной дверью раздался звук – не скрежет, не стон. А тихий, влажный, отрывистый звук. Похожий на… на отсечение чего-то мягкого. И вслед за ним – негромкий, деловитый вздох.

За нашей спиной, наверху пандуса, послышались шаги. Тяжелые, размеренные, спускающиеся по бетонному склону прямо на нас. Мы с Максимом метнулись к ближайшему стеллажу, забившись в щель между ним и стеной. Я зажала рот ладонью, чтобы заглушить стук собственного сердца.

Шаги приближались. Мимо нас, в сантиметрах, прошел Степан, грузчик. Его лицо было сосредоточенным, пустым. В руках он нес большой, тяжелый на вид черный мешок для мусора, надутый и перевязанный у горловины. Из-под ткани мешка проступали какие-то угловатые, неясные контуры. Он прошел к деревянной двери, постучал, и дверь открылась, выпустив на мгновение волну яркого света и того лекарственного запаха. Степан исчез внутри. Дверь закрылась.

Мы выждали еще минуту, не в силах пошевелиться. Потом Максим схватил меня за руку и почти потащил вверх по пандусу, к выходу. Мы выскочили в коридор, он захлопнул зеленую дверь, и мы прислонились к ней спинами, дыша как загнанные звери.

– Что ты видел? – выдохнула я.

Он покачал головой, его трясло.

– Не… не уверен. Комната. Стол. Что-то накрытое клеенкой. Инструменты. И… – он сглотнул, – и волосы. Длинные, темные, женские волосы, свисающие с края стола на пол. И рядом… кусок… кусок чего-то, что было похоже на… на часть руки.

Мир перевернулся. Все странности, все полунамеки, страх Валентины, предупреждение старика, угрозы Максиму – все это сложилось в одну ужасающую, невероятную картину. В подвале «Виктории-24» кто-то что-то резал. Что-то человеческое.

И мы только что чуть не попались этому кому-то.

Снизу, из-за зеленой двери, снова донесся скрежет. Более громкий, настойчивый. Будто что-то тяжелое и мягкое тащили по бетону. Вверх. К нам.

Мы побежали. Через весь магазин, к кассам, к свету, к иллюзии нормальности. Нам нужно было работать, улыбаться, делать вид, что ничего не произошло. Но мы уже знали. Мы прикоснулись к тайне «Виктории». И тайна эта была кровавой, ужасающей и пахла формалином и тлением.

Когда через час появился Аркадий Семенович, свежий и подтянутый, будто и не было ночи, он окинул нас своим спокойным взглядом.

– Всё в порядке? Валентина сообщила, что уехала. Не было ли проблем?

– Всё нормально, – выдавила я, чувствуя, как мои губы немеют.

– Отлично, – он улыбнулся. Его глаза, цвета мокрого асфальта, скользнули по моему лицу, по бледному, как мне казалось, лицу Максима, и остановились на дальнем конце зала, на той самой зеленой двери. На долю секунды в его взгляде мелькнуло что-то острое, оценивающее. – Я пойду проверю сменные документы. Вы молодцы.

Он направился к своему кабинету, но не по обычному маршруту, а сделав небольшой крюк. Мимо зеленой двери. Он остановился перед ней, повернулся к нам спиной. И замер. На несколько секунд. Будто прислушиваясь. Будто проверяя, не нарушили ли мы его святая святых. Потом пошел дальше.

Мы с Максимом снова переглянулись. В его глазах я прочла подтверждение всех своих самых страшных догадок. Он знал. Аркадий Семенович знал, что мы были там. Или подозревал. Игра началась. И теперь мы были не просто наблюдателями. Мы были мишенями. И чтобы выжить, нам нужно было узнать правду. Даже если эта правда окажется страшнее любого ночного кошмара.

А снаружи уже светало, и первые покупатели – пенсионеры за ранним хлебом – стучали в стеклянные двери, требуя впустить их в этот чистый, яркий, пахнущий свежестью мир, под которым, в бетонной могиле, лежала настоящая «Виктория». Голодная. И ждущая своего следующего подкрепления.

Глава 3 Формалин и фантомные боли