Московские каникулы питерской идеалистки

А психологический портрет Игоря? Это было вообще что-то! За какой-то час она смогла увидеть в нём то, что он, зная друга почти четверть века, никогда бы не смог сформулировать. Реакция на неё Марии. Холодная, умная, недобрая московская львица не только снизошла до общения, но и пригласила её в свой дом! У Павла не было иллюзий, приглашали в первую очередь питерскую психологиню, а не его. И вообще это ощущение, когда ты с женщиной на равных, было внове. При этом она даже не пыталась залезть на броневичок, отстаивая свои права, и что-то доказывать. Она просто была такой, что не признавать её равной не получалось.

В общем, ему всё нравилось. Он был увлечён, заинтригован и, пожалуй, даже чуточку влюблён.

А поцелуй был вкусным, только очень коротким.

Весь день пятницы он провёл в прекрасном настроении. Само осознание, что она где-то рядом, радовало. А предвкушение субботы возбуждало и интриговало.

Пал Палычу надо было купить шапку. Сын, непонятно почему, был фанатом шапок, кепок, бандан и всего, что можно водрузить на его светлую рыжую головушку. Однажды, гуляя по Мясницкой, Павел заметил очень славную лавочку, в витрине, которой были выставлены различные вязаные штучки. Чего там только не было: отвязные полосатые шарфы, колпачки, как у мультяшных гномов, какие-то жилетки, свитера, гольфы неимоверно весёлых расцветок. После работы он решил заехать и выбрать самому важному человеку в своей жизни очередной кепарик.

Внутри магазинчик не разочаровал. Он уже выбрал полосатый двухвостый колпачок, чьи хвосты можно было использовать и как шарф и затейливо завязывать, создавая забавные комбинации. Уже была отложена и жилетка цвета морской волны с вывязанным корабликом, когда Лановой поймал себя на том, что последние несколько минут, он вдумчиво рассматривает шерстяные женские перчатки нежно-голубого цвета с вышитыми на них рыжими лисичками.

– А почему бы и нет? – задал он себе вопрос. – Завтра мы поедем гулять, она опять будет ходить с мёрзлыми пальчиками. И это же не бриллианты, в конце концов, – уговорив себя, он отложил перчатки к другим покупкам. И даже на миг представил её лицо, когда он ей эти перчатки вручит.

* * *

Павел опаздывал. Не на много и заранее предупредил об этом. Я спустилась в холл отеля ко времени и ждала, разглядывая окружающую меня суету. Кто-то выезжал, кто-то въезжал, кто-то только спускался к завтраку, кто-то в халате и с мокрой головой поднимался из спа. Было ярко, сочно, разноязыко и пахло приключением. Убойная смесь из разнообразного парфюма, живых цветов, стоящих в большой напольной вазе неподалёку от меня, кожи диванов, плюс чуть-чуть тянуло табаком из постоянно распахивающихся входных дверей и кофейными нотками из бара.

Телефон зазвонил:

– Выходи.

Я поднялась из кресла, поправила волосы, которые, странно реагируя на местную воду, вились как оглашенные, укутала шалью шею, глубоко вдохнула и вышла в солнечное морозное московское утро.

На эстакаде стаял джип Павла и подмигивал мне фарами. Я забралась в машину, и мы тут же отъехали, поскольку желающих занять наше место была целая вереница.

– Привет! Извини. Пробки. Даже в субботу, – он коротко улыбнулся мне и сосредоточился на дороге. – Мы не опоздаем.

– Привет! – я ответила на улыбку и осмотрелась.

На нём была ярко-красная парка, отороченная каким-то мохнатым мехом, джинсы и высокие ботинки. От офисного щёголя не осталось даже воспоминаний. Машину вёл ковбой Мальборо в его зимней ипостаси.

Я таращилась в окно. Город снова спешил и в переливах солнца с проблёскивающими в них искорками снега был молод и задорен.

Я предвкушала встречу с Крутицким подворьем. Конечно, я подготовилась и почитала о месте, куда мы отправлялись. И о Переделкино тоже, если всё-таки до него дойдёт дело. Игорь с Марией тревоги не вызывали, скорее, аккуратное любопытство.

Лановой спрашивал, как идёт моя работа. Рассказывал о том, какого шороху навела я встречами с его ребятами в дирекции. Из динамиков звучал какой-то удивительно шкодливый Бах в ироничной, но очень уместной обработке. Было хорошо и спокойно. Пока мы не доехали до места встречи.

Как ни странно, мы добрались первыми. Ни Гершуни с Марией, ни экскурсовода пока не было.

Павел заглушил мотор, залез в бардачок, достал какой-то пёстрый целлофановый пакетик размером А5 и протянул мне.

– Держи. Это тебе, – он смотрел на меня, чуть усмехаясь одними глазами.

Это было неожиданно.

Я озадаченно уставилась на мужчину и взяла пакет. Внутри было что-то мягкое. Я не дала любопытству расцарапать себя в клочья и тут же засунула в нос в подарок. Это что-то было шерстяным, под цвет моей шали. Лёгкое движение руки, и мне на колени упала пара чудесных перчаток. На голубом, словно сугробы под полуденным солнцем, фоне резвились вышитые рыжие лисички. Это было – ух! Оно и смущало, и вызывало нежность, несказанно радовало и ещё больше пугало.

Я потянулась и благодарно поцеловала дарителя куда-то между щекой и шеей:

– Спасибо, Паша, они просто волшебные! А ты – супер!

Он приподнял правую бровь, чуть дурашливо улыбнулся и заявил:

– Да, я такой! Я молодец! Я тебя спас, а то бы отморозила себе лапки, – он хитро прищурился. – И если ты считаешь, что отделаешься от меня прохладным поцелуем в щёчку, – даже не мечтай!

– Никакого бескорыстия! – деланно возмутилась я.

– О, выходим! Они приехали, – мой спутник что-то заметил на парковке и заглушил мотор.

Он вынул меня из машины, но, не дав отойти, на несколько мгновений прижал к себе и поцеловал. Этот поцелуй был другим, он дразнил и искушал, требовал ответа. И я ответила.

– Опять торопишься! – немного отдышавшись, покачала головой я.

– Да я неспешен, как черепаха! – он изобразил возмущение.

– Пойдём уже, реактивная черепаха! – и я, выскользнув из его рук, отошла на безопасное расстояние.

Перчатки грели ладошки, а забота Павла – всю меня изнутри, заставляя замирать и купаться в этом тепле.

Мы встретились с друзьями Ланового, поздоровались, осмотрелись и остались довольны друг другом. Маша была, как Снегурочка, вся в белом, не считая голубых джинсов: белый пуховик, белая ушаночка, белые сапоги. На снежном фоне акцентами выделялись яркие губы и голубые глаза. Игорь напоминал хэллоуинского колобка – в ярко-рыжей куртке с чёрной отделкой, джинсах, берцах и шапочке с помпоном в тон куртке. Добавим сюда пламенеющую парку Павла. В этой разномастной компании в своей чернильно-синей дублёнке, джинсах и чёрных замшевых сапожках, я выглядела самой скучной.

Мы подошли к уже начинающей кучковаться вокруг колоритной дамы группе. Экскурсовод была неподражаема – она напоминала атаманшу из мультика про бременских музыкантов: такая же крупная, такая же фактурная, с лицом, которое карикатуристы отдают наиболее злокозненным тёщам. Вся на бохо стиле: странно вязаная шапочка, митенки, шарфище, спускавшийся по её мощной фигуре почти до пят. А ещё у неё был голос, голосина и даже голосище. Наверное, так говорила Раневская: в тональности иерихонской трубы, выдерживая драматические паузы и походя разбрасываясь афоризмами. Но всё это было забавно ровно до того момента, как народ «для разврата», по выражению мадам, был собран и она не начала рассказывать.

Несомненно, в её родословной отметились сирены. Своим повествованием, лишь начав разрешённые речи, она завораживала, стирала грани между веками, ввергала в азарт и ужас, свивая нить из легенды и истории прямо перед нами.

Крутицкое подворье – это тайный город внутри Москвы. Вернее, осколок от того, что ею когда-то было. Вступая в слободу Арбатец, эдакий маленький Арбат, даже Арбатёнок, ты вдруг оказываешься на пару веков назад. Мощённые круглым камнем мостовые, на морозе скользкие, как стекло, сразу же создают нужную атмосферу. Двухэтажные домики, палисаднички, за которыми идёт неторопливая жизнь простых людей, которым в пяти километрах от Кремля удалось сохранить на сияющем парчово-кожаном плаще столицы подвылинявшую, но всё ещё прелестную ситцевую заплаточку и сопряжённые с ней благость и покой.

Павел, благодаря тому что оказывался всё время где-то рядом со мной, пару раз ловил меня, уже готовую навернуться на убегающую из-под ног обледеневшую мостовую, а потом просто взял за руку, подтянул к себе под бок и больше не выпускал, чем обеспечил устойчивость.

Духом былого, древностью, истоки которой аж в тринадцатом веке, в бывшей резиденции митрополитов, было пронизано всё: и небелёные стены Успенского собора, и яркие изразцы пряничного Крутицкого теремка, и цепляющиеся друг за друга хвостами драконы-решётки, разграничивающие внешний и внутренний дворы.

Проводя временные аналогии, наша атаманша и предводительница рассказывала, что самый расцвет этого места пришёлся на XVII век. Фактически, доберись три мушкетёра и Д’Артаньян до Москвы, они могли бы гулять по этим камням, подниматься по парадному крыльцу, смущать посадских барышень своей экзотичностью.

Рассказала она и о том, как вновь и вновь разрушалось и снова восстанавливалось подворье, как во времена второго ополчения 1611 года Минин и Пожарский с войском получали здесь благословение на изгнание поляков – в эту годину Крутицы носили гордое имя Второго Кремля. О том, как в этих стенах завязывались первые ростки научной мысли на территории средневековой Руси. О саде, что цвёл здесь, полный растений, из стран заморских привезённых, диковинных, посаженный с целью научной и исследовательской. Про героев и злодеев, про святых и мучеников, про негодяев и подвижников – в общем, как от века ведётся в любой истории про русскую землю.

Мы зашли в древний храм, побродили по музею, поклонились памятной доске реставратору, не давшему изуродовать этот такой уникальный и такой трогательный уголок исторической Москвы в середине прошлого века.

А потом, в качестве бонуса от экскурсовода, мы всей толпой догуляли до расположенного буквально в пятнадцати минутах ходьбы Новоспасского монастыря. И там уже услышали всё о Романовых, поклонились их могилам, узнали о местных святынях и легендах. Показали нам и предполагаемое место упокоения княжны Таракановой, томившейся в монастыре долгие годы.

Если Крутицы вызвали восторг и ощущение попадания в добрую сказку, пусть и, как все наши околоисторические сказки, пропахшую и огнём, и порохом, то с Новоспасским у меня случилось нечто, что уже бывало, правда, очень нечасто в путешествиях. То странное состояние, когда вдруг ты оказываешься в месте, которое настолько свойственно тебе, что то ли ты в нём была когда-то, в другой жизни и реальности, то ли оно тебе снилось, то ли быть твоей душе здесь предназначено. Я поняла, что сюда я обязательно вернусь, и вернусь одна, для того чтобы вслушиваться в себя, в пространство и то ли понять что-то важное, то ли вспомнить.

Так уместно и правильно мне было в этой святой обители, что мои спутники, уже после прощания с нашим эксцентричным экскурсоводом, с трудом увели меня со второго этажа собора, где я немного зависла перед списком чудотворного Спаса Нерукотворного.

– Саша, а ты, – мы ещё в «Ливанце» договорились все перейти на ты,– всерьёз верующая? – Мария задала мне этот вопрос, когда мы подходили к машинам. Было решено выпить по чашке кофе и потом отправляться в Переделкино. Экскурсия с довеском заняла почти три часа, и день потихоньку начинал клониться к вечеру.

– Да нет. Я отношу себя к христианам широких взглядов, без экстремизма и экзальтации, – и усмехнулась с ноткой самоиронии. – Просто это место… Новоспасский монастырь, он какой-то совсем другой, особенный. Мне сложно объяснить.

Она кивнула:

– Знаешь, о нём многие пишут как о месте силы, гармонии и покоя. Я его тоже очень люблю.

Погода потихоньку начинала портиться. Солнышка уже не было видно из-за тучек. По ходу перерешили кофе взять с собой, чтобы не тратить время и в Переделкино оказаться ещё засветло.

* * *

А лёд-то тронулся, господа присяжные заседатели! Саша всё ещё чуть топорщилась, как плюшевый ёжик, но уже отвечала на его поцелуи. Павел улыбался своим мыслям, ведя машину. Его пассажирка притихла, думая о чём-то своём. С этим выражением лёгкой задумчивости, погружённости в себя она была очень хороша. Разрумянившаяся после мороза, что её освежило, добавило новых красок, умиротворённая и тихонько позёвывающая, она была уязвимой и очень притягательной.

Перчатки ей понравились. Всё же у них с Пал Палычем было много общего. Мелкий так же обычно реагировал на подарки: сначала изумлённое «это мне!», а потом яркий, искристый фейерверк радости.

Александра даже сама его поцеловала. Ну как поцеловала – чмокнула в угол челюсти. Но это почти нейтральное проявление благодарности в один момент отключило все тормоза, которые его сдерживали. Он хотел с этой женщиной не только разговоров. Она возбуждала, дразнила, и при этом ему хотелось оберегать её.

На Сашино требование взять деньги за экскурсию Павел даже не стал вступать в дискуссию.

– Нет.

Она возмутилась:

– Но почему? – и столько в этом было праведного возмущения, что ему одновременно захотелось и выругаться, и рассмеяться. При том, что он принимал её всерьёз и как равную, порой этот сгусток ума, женственности и вредности казался ему ужасно забавным.

Он развернулся и посмотрел на неё, как на слабоумную:

– Саш, кто из нас психолог? Давай ты сама найдёшь причину, почему мужчине может захотеться доставить удовольствие симпатичной ему женщине.

Она призадумалась и хитро уставилась на него:

– Общественная нагрузка?

Ещё более жалостливо окинув её взглядом, Лановой хмыкнул:

– И не надейся! – и куда более серьёзно добавил: – Давай, закроем эту тему раз и навсегда. Когда я ухаживаю за женщиной, она за себя не платит.

Александра слегка надулась, но ненадолго:

– То есть ты за мной ухаживаешь? – и были в этом вопросе и сомнение, и надежда.

– А ты не заметила? – иронию в его словах можно было есть ложкой.

– Ну… я… – она замялась, но по чёртикам в её глазах он понял, что ей приятно сказанное.

– Саш, если ты меня будешь провоцировать, то я сейчас остановлю машину и могу наглядно продемонстрировать, насколько активно я готов за тобой ухаживать.

Желание выполнить угрозу было очень велико. Ему хотелось добраться до её губ, до её тела, разбить к лешему всю сдержанность и отстранённость.

Но эта трусиха замотала головой, категорически отвергая предложенное:

– Верю, верю, верю!

Основательно разочарованный, он выдержал паузу и спросил:

– Александра, а скажи мне как психолог психологу: мне кажется или ты меня побаиваешься?

Она посмурнела, немного посопела, но всё-таки ответила, приняв омерзительно независимый вид:

– Да как вам сказать, коллега, просто тебя для меня слишком много, очень вдруг и твой московский напор меня, – она фыркнула, как растревоженная кошка, – вводит в состояние лёгкой фрустрации.

И, усмехнувшись, показала ему язык.

Он развёл руками. Мол, ну извини. У него было ещё несколько каверзных вопросов, но, на счастье его собеседницы, они приехали.

По дороге они заскочили в магазин и купили всё, что было нужно для гриля, и всяких вкусностей в придачу. На красноречивый Сашин взгляд, намекающий на совместную оплату, Павел даже не отреагировал.

* * *

Переделкино зимой, наверное, было прекрасно, но разглядеть его за снежной стеной не представлялось возможным. Снег за окнами машины уже не кружил и не сыпал – он валил, словно ставя цель заполнить собой всё пространство.

Мы подъехали к кованым воротам, которые гостеприимно распахнулись нам навстречу. Дорожка к дому была расчищена и обсажена очаровательными голубыми ёлочками. Выступающий из снежного марева дом казался театральной декорацией к какой-то зимней пьесе. Он был в два этажа, с мансардой, башенками и верандой, обнимающей всё здание полукольцом. Наверное, когда-то это и было дачей, но этим вечером перед нами предстал полноценный зимний дом с элементами модерна, и даже, скорее, особняк. Окна на первом этаже призывно светились, маня путников войти.

Мы выгрузили всё привезённое и, отряхивая снег, ввалились в большую светлую дверь, над которой горел фонарь.

В просторном, ярко освещённом холле нас встретила дивная троица: сенбернар, огромный, как телёнок, серая гладкая лоснящаяся кошка и женщина лет восьмидесяти, поскольку назвать её старухой я не смогла даже мысленно.

Мария бросилась к встречающей. Если не вглядываться, их можно было бы принять за сестёр: обе высокие и стройные (старшая была суше и более хрупкой), обе светловолосые – одна русая блондинка, а вторая с сединой такого оттенка, как будто кто-то собрал лунные лучи и сбросил ей на косу. Обе женщины были в джинсах, одна в белом свитере с вывязанным орнаментом, вторая в длинном бежевом кардигане. Обе исполненные стати и уверенности в своём праве царить.

– Ба! Мы приехали! – ни привычной изморози, ни нотки высокомерия, ни вежливой холодности не было в этом восклицании Марии, только нежность и радость встречи.

Бабушка, а это была она, обняла внучку и с любопытством уставилась на вновь прибывших:

– Ну же, знакомь нас!

– Бабушка, это мои друзья.

Было приятно и неожиданно.

– Игоря ты знаешь.

Бабушка благосклонно кивнула Гершуни, а он подчёркнуто элегантно поклонился:

– Приветствую, Вероника Матвеевна!

Следующим был представлен Павел как друг Игоря и звезда российского бизнеса. Лановой подошёл к ручке и был одарён улыбкой.

Дошла очередь и до меня.

– А это Александра, наша гостья из Питера, психолог и бизнес-консультант.

Достойная бабушка своей внучки испытующе оглядела меня, а потом улыбнулась так, что я сразу почувствовала себя самой желанной гостьей:

– Чувствуйте себя как дома, дорогая, я рада, что у Маши такие друзья!

Нам были представлены и животинки: собака-гора откликалась на кличку Людвиг, а кошка звалась Глафирой, или Глашей. Собачище подошло ко мне и башкой боднуло в живот: гладь, мол. Я в совершенном восторге гладила, обнимала и тискала это огромное и совершенно добродушное существо. Большие собаки всегда были моей слабостью, впрочем, собаки вообще, вопреки тому, что в доме всегда обитали кошачьи всех мастей.

Глаша, придирчиво осмотрев нас всех, никому не выказала своего расположения и гордо удалилась.

Маша рассказал нам историю дома. Когда-то здесь действительно была писательская дача, но со временем она начала ветшать, и сыновья Вероники Матвеевны выкупили её для матери, которая совершенно влюбилась и в дом, и в участок.

Дом пришлось полностью перестроить. Машина бабушка жила в Переделкино весь год, а немалая семья из трёх братьев и их домочадцев съезжались к ней при первой же возможности. А сегодня вместе со снегом на голову хозяйке свалились мы.

Непогода за окнами откровенно лютовала. Не знай я, что мы в сорока километрах от Москвы, я бы поставила на то, что мы на крайнем Севере. Метель мела, ветер угрожающе подвывал под окнами, а снег валил такой, что свет фонаря в двух шагах от крыльца был едва заметен. Я всерьёз призадумалась о том, как мы доберёмся до столицы. Похоже, вопрос волновал не одну меня. Игорь подошёл к окну и, озадаченно глядя на снежное безобразие, вопросил:

– И как мы будем отсюда выбираться, если эта жуть не прекратится?

Вышедшая с телефоном в руках Мария, уже успевшая сменить тёплый свитер на пуловер цвета пыльной розы с глубоким вырезом, не отрывая глаз от экрана, ответила:

– А никак! Эта жуть будет только ухудшаться, а распогодится, если верить «Телеграму», только назавтра к полудню. Это значит, что я беру вас в плен, – она задорно улыбнулась. – Спален хватит на всех. Так что вы остаётесь! – окинув нас хозяйским взором, она для проформы уточнила: – Или у кого-то были планы?

Судя по тону, положительный ответ категорически не предполагался. Мы трое переглянулись, усмехнулись и замотали головами.

– Вот и прекрасно!

И она, удовлетворённая тем, что всё сложилось по её велению, начала распоряжаться. А я поймала на себе долгий взгляд Павла.

Старшая хозяйка поддержала внучку:

– Машенька права. Сейчас на дороге опасно. Дом большой. И вам здесь рады.

Поскольку мы все были голодные, нам перепал небольшой перекус в виде нежнейших расстегаев и бутербродов с красной рыбкой под домашний вишнёвый компот. Был предложен глинтвейн, но коллективно отклонён и отложен на вечер. Едва мы дожевали, Мария взяла всех в оборот. Мужчины были отправлены на веранду заниматься грилем, а три женщины, после небольшой экскурсии по дому, проследовали на кухню.

Дом был светлый, с большим количеством высоких окон, гибко извивающихся лестниц, неожиданных уголков, с множеством интерьерных штучек, афиш, фотографий и невероятно стильных безделушек. Он был создан с любовью, и видно было, что хозяйке в нём комфортно и не одиноко.

В гостиной с высоченной, на два этажа, стеклянной стеной-окном горел камин, стоял рояль в окружении уютных кресел и диванов, в больших вазонах росли неизвестные мне растения. Ноги утопали в серебристо-сером мохнатом ковре. А на инструменте стояла большая старая фотография. На ней сияла хозяйка дома, лет на тридцать-сорок моложе себя нынешней, в расцвете зрелой красоты, одетая в невероятно изысканное платье и тоже у рояля. Портрет был интересен и ракурсом, и красотой объекта, и тем настроением, которое он создавал.

– Вы красавица, Вероника Матвеевна! – совершенно покорённая фотографией, выдохнула я.

– Была, деточка, была. Моё время прошло, теперь ваше, – прекрасная бабушка мягко улыбнулась и развела руками.

Я замотала головой, не соглашаясь:

– Нет, теперь таких не делают. Хотя, – мой взгляд скользнул по Марии, – может, только ваша Маша. Кровь не водица.

Обе польщённые женщины тепло смотрели на меня. Старшая приобняла меня за плечи и усмехнулась:

– Загляни в зеркало, дорогая, увидишь ещё одну.

– А рояль? Вы певица?

Мария гордо кивнула:

– Бабушка у нас звезда. Уникальный голос, похожее меццо-сопрано было у Синявской. Но потом случился дедушка. Дедушка был дипломатом, и его карьера оказалась важнее, – она вздохнула, взглянула на старшую родственницу. – А может быть, и зря? – это не было утверждением, скорее, рассуждением, вопросом.

– Тогда бы не было моих мальчиков, тебя. И знаешь, это иллюзия, что мы выбираем. Есть путь, и он ведёт. Мой был счастливым.

Мы, переговариваясь, резали овощи, раскладывали по хрустальным мискам соленья, чистили и запекали в духовом шкафу картошку, возились с цветной капустой. Нашлись тут и пупырчатые маринованные огурчики, и крошечные солёные боровички, и жёлтые диски патиссонов, и белая роскошь рыбки с масляным бочком. Пахло соответствующе – раздражающе великолепно. Мы с Машей легко сработались, а Вероника Матвеевна направляла нас, дирижируя процессом и отслеживая, чтобы мы ничего не таскали в процессе сервировки. Атмосфера была домашняя и умиротворяющая. Старая дама потихоньку выспрашивала меня о семье, о Питере, о роде занятий.

Я в переднике и специально выданных, чтобы, упаси бог, не испортить кожу рук, перчатках, резала зелень, помидоры и чеснок для соуса к мясу. В этот момент дверь с веранды в кухню отворилась, и мужчины, слегка замёрзшие, но чрезвычайно довольные собой, внесли большой поддон со скворчащими стейками, которые тут же были накрыты фольгой и поставлены отдохнуть.

Павел подошёл ко мне сзади, громко втянул в себя аромат свежей пряной зелени и, легонько коснувшись своим плечом моего, проговорил:

– Ты пахнешь июлем. Не хватает только бабочек и шмелей!

Я, откинув от лица прядь волос, улыбнулась ему и чуть зависла. Он смотрел на меня почти мечтательно, и в то же время в этом была и лёгкая ирония, и что-то очень мужское – так смотрят на то, что ты решил присвоить, что ты уже считаешь своим. Поняв, что смутил меня, он мальчишески улыбнулся и отошёл.

Пока мы заканчивали сервировку, мужчины в сопровождении бывшей певицы прошли в гостиную.

Павел зачарованно подошёл к роялю, погладил его. Казалось, рояль ласкается к его рукам, как большой зверь.

– Какая красотища! Вероника Матвеевна, вы позволите?

На что получил благосклонное разрешение:

– Рояль мне подарили сыновья, он действительно великолепен. Прошу вас, Павел! Вы занимаетесь музыкой?

– Да, немного, но у меня дома только электронная пианинка, а на такой роскоши мне, пожалуй, никогда и не доводилось играть.

Он открыл крышку, сел, коснулся рукой клавиш – звучание было ярким, без малейшей фальши, и заиграл. Он играл что-то из Скотта Джоплина, регтайм. В наших разговорах Павел упоминал, что фортепьяно – это одна из важных областей его жизни, но я и не предполагала такого уровня мастерства. Под впечатлением оказалась не я одна, поскольку, после того как прозвучали последние ноты, из разных концов гостиной раздались аплодисменты.

– Спасибо, молодой человек, порадовали! – в голосе хозяйки прозвучало искреннее удовольствие.