- -
- 100%
- +
Глава первая: Паутина из слов
Арсений Петров считал, что тишина – это не отсутствие звука, а его чистейшая форма. Он слышал ее многоголосие: мерное, почти механическое тиканье настенных часов в его кабинете, приглушенный гул большого города за бронированным стеклом, собственное ровное дыхание. Эта тишина была его рабочим инструментом, фоном, на котором так ярко проступали слова его пациентов. Или их молчание.
Его кабинет был идеально выверенным пространством, продолжением его профессионального «я». Ничего лишнего, ничего броского. Строгие книжные шкафы из темного дерева, наполненные трудами по психологии, психиатрии, криминалистике. Минималистичный стол, за которым он почти никогда не сидел во время сеансов. Два глубоких кожаных кресла, расположенные под не прямым, но и не прямым углом друг к другу – золотая середина между дистанцией и доверительностью. И главный элемент – большая панорамная картина, изображавшая бушующее, но бесшумное море. Она была метафорой человеческой психики, которую он пытался усмирить.
Сегодняшний прием подходил к концу. Его пациент, успешный адвокат с нарциссическим расстройством, только что закончил очередной монолог о собственной незаменимости. Арсений кивал, изредка вставляя нейтральные реплики, наблюдая. Он видел не уверенного в себе человека, а хрупкую конструкцию, которая вот-вот готова была треснуть под грузом выстроенной ею же лжи.
«Спасибо, Дмитрий. На сегодня достаточно», – мягко, но недвусмысленно произнес Арсений, когда в тишине повисла очередная пауза.
Адвокат, словно очнувшись, кивнул, встал и, поправив галстук, вышел, оставив после себя шлейф дорогого парфюма и невысказанной тревоги.
Арсений подошел к окну. Его офис располагался на двадцать втором этаже, и отсюда Москва казалась игрушечной, безмолвной. Мириады огней зажигались в наступающих сумерках, и каждый из них был чьей-то жизнью, чьей-то историей, чьим-то хаосом. Он смотрел на этот город и чувствовал себя режиссером, наблюдающим за спектаклем, в котором он сам не участвовал. Контроль. Всегда контроль.
Ему позвонила секретарша, Марина.
«Арсений Петрович, у вас на завтра перенесено два приема, а на десять утра добавлен новый. Из «Бутырки»».
Арсений нахмурился. «Бутырка»? Он вел судебно-психиатрические экспертизы, но плановые приемы оттуда были редкостью.
«Кто именно?»
«Семенов. Семен Семенович. Дело номер…» – она продиктовала длинный цифровой код. – «Привезут под конвоем. В сопроводительных документах указано: «Высокоинтеллектуальный социопат, представляет потенциальную опасность. Рекомендованы особые условия».
Особые условия. Эти слова заставили его насторожиться. Он мысленно пробежался по громким делам последнего времени, но фамилия Семенов ему ни о чем не говорила.
«Хорошо, Марина. Подготовьте, пожалуйста, все необходимые документы. И предупредите охрану».
Он положил трубку и снова посмотрел на город. Высокоинтеллектуальный социопат. Слова, которые в его профессиональном лексиконе были обыденными, сегодня прозвучали как-то зловеще. «Потенциальная опасность». А разве не все они были потенциально опасны? Его работа заключалась в том, чтобы снять этот потенциал, разобрать механизм угрозы на винтики и шестеренки, понять его и обезвредить. Он был хирургом душ, оперирующим без скальпеля.
На следующее утро кабинет был подготовлен. Арсений отменил все другие встречи. Он изучил дело, которое прислали из следственного изолятора. Оно было скудным на факты и одновременно переполненным ужасающими деталями.
Семен Семенович Семенов. Тридцать два года. Обвинялся в ряде тяжких преступлений, включая мошенничество в особо крупных размерах, подделку документов и, что самое главное, в организации изощренного психологического давления на нескольких человек, приведшего к двум самоубийствам. Прямых улик, связывающих его со смертями, не было. Не было и материальной выгоды. Следствие считало, что он делал это «из интереса». Все доказательства были косвенными, выстроенными в хрупкую, но невероятно изящную логическую цепь. Семенов не признавал свою вину, более того, на допросах он вел себя как лектор, терпеливо объясняющий студентам их ошибки в построении умозаключений. Ни один из следователей не выдерживал с ним более трех часов – у всех начинались мигрени, приступы паники или они сами попадали под подозрение благодаря искусно вброшенным Семеновым намекам.
«Паук», – прошептал Арсений, закрывая папку. Именно так его назвал в своем отчете один из следователей. «Он плетет паутину из слов, и ты сам не замечаешь, как становишься мухой».
Ровно в десять раздался звонок из ресепшена. Арсений нажал кнопку домофона.
«Готов».
Дверь открылась. Первым вошел рослый сотрудник службы безопасности клиники, затем двое конвоиров в форме, а между ними – он.
Семен Семенович Семенов не был похож на монстра. Среднего роста, худощавый, с непримечательными чертами лица, которые, однако, складывались в удивительно гармоничное целое. У него были спокойные серые глаза и темные, коротко стриженные волосы. На нем была простая однотонная рубашка и темные брюки, на нем не было наручников, но Арсений знал, что они скрыты под одеждой, а ноги соединены незаметной цепью. Он двигался легко, почти грациозно, его взгляд скользнул по кабинету с легкой, почти незаметной улыбкой, как будто он оценивал обстановку дорогого, но не слишком вкусного ресторана.
«Арсений Петрович, – произнес один из конвоиров, – правила предписывают нам находиться в кабинете во время приема».
Арсений покачал головой.
«Это неприемлемо. Конфиденциальность – основа процесса. Вы можете остаться за дверью. Я подам сигнал, если что-то пойдет не так».
Конвоиры переглянулись. Семенов тем временем уже удобно устроился в кресле для пациентов, скрестив ноги, как старый добрый знакомый, пришедший на чашку чая.
«Не волнуйтесь, ребята, – сказал он своим тихим, бархатным голосом. – Доктор Петров знает, что делает. Он ведь лучший в своем деле, не так ли?»
Его слова прозвучали как комплимент, но Арсений почувствовал в них легкую, почти неуловимую насмешку. И тот факт, что Семенов знал о его репутации, был тревожным звоночком.
После недолгих пререканий конвоиры вышли, пообещав дежурить в коридоре. Дверь закрылась. В кабинете воцарилась та самая тишина, которую Арсений так ценил. Но теперь она была иной. Насыщенной, густой, как будто воздух наполнился невидимыми нитями.
Арсений сел в свое кресло напротив Семенова. Они молча смотрели друг на друга. Это был первый прием за многие годы, когда Арсений почувствовал необходимость нарушить молчание первым. Но он не сделал этого. Он был пауком в своей паутине, и он ждал.
«Прекрасный вид, – наконец сказал Семенов, глядя на картину с морем. – Очень… бунтарский. Но в строгой, академической рамке. Это многое говорит о хозяине кабинета».
«Что именно, по-вашему?» – нейтрально спросил Арсений.
«Что он ценит контроль над стихией. Что он боится хаоса, поэтому заключает его в границы и вешает на стену, чтобы любоваться в безопасности. Очень по-человечески».
«А вы не считаете себя человеком?»
Семенов улыбнулся. Его улыбка была обаятельной, но совершенно безжизненной, как у куклы.
«Человек – это слишком широкое понятие, доктор. Я – частный случай. Как, впрочем, и вы».
«Почему вы согласились на эти сеансы?» – Арсений решил перейти к сути.
«Мне стало интересно. О вас много пишут. «Арсений Петров, укротитель социопатов». Вы автор методики дифференциальной диагностики псевдокомпульсивных расстройств. Блестяще. Я прочитал вашу диссертацию».
Арсений сохранял невозмутимость, но внутри него что-то екнуло. Его диссертация была сугубо научным трудом, не предназначенным для широкой аудитории.
«Вы интересуетесь психологией?»
«Я интересуюсь людьми, которые интересуются людьми, – поправил его Семенов. – Это метауровень. Гораздо занимательнее. Вы, например, изучаете моих «собратьев», чтобы защитить общество. Я же изучаю вас, чтобы… понять механизмы».
«Какие механизмы?»
«Механизмы контроля. Иллюзии. Вы верите, что, поставив диагноз, вы получаете власть над пациентом. Вы раскладываете его на составные части, как часовой механизм, и думаете, что поняли время. Но человек – не часы. Он – облако. Попробуйте разобрать облако на винтики».
Арсений почувствовал, как знакомый сценарий сеанса рушится. Обычно он задавал вопросы, он вел пациента к инсайту. Здесь же пациент вел его.
«Вы отрицаете свою вину?» – сменил тему Арсений.
«Вина – понятие юридическое и моральное. Я не признаю ни того, ни другого. Есть причинно-следственные связи. Есть логика. Есть ошибки. Те люди, о которых вы говорите, совершили ошибки. Их слабость привела их к краю. Я был лишь… катализатором».
«Вы подталкивали людей к самоубийству».
«Я открывал им дверь, – мягко сказал Семенов. – Входить или нет – был их выбор. Они видели в моих словах то, что хотели видеть. Отражение своих страхов. Своих желаний. Я лишь помогал им быть честными с собой. А честность, как вы знаете, – разрушительная сила».
Он говорил с леденящим душу спокойствием. В его словах не было ни злобы, ни раскаяния, только холодный, аналитический интерес.
«Вы считаете себя выше их?»
«Нет. Просто иначе устроен. Как компьютер, который вдруг обрел сознание и обнаружил, что все вокруг – биологические организмы, управляемые химией и иррациональными импульсами. Скажите, доктор, разве вы не чувствуете того же? Сидя в своей стеклянной башне, взирая на этот муравейник? Разве вы не ощущаете своего превосходства? Ведь вы-то понимаете, что движет этими муравьями».
Арсений не ответил. Эта мысль, которую он сам тщательно вытеснял, прозвучала из уст пациента, как обвинение.
«Давайте поговорим о вашем детстве», – предложил Арсений, возвращаясь к классическому методу.
Семенов рассмеялся. Звук был тихим и искренним.
«Прекрасно. Начинаем копаться в травмах. Классика жанра. Отец-алкоголик, мать-жертва, или наоборот. Я разочарую вас, доктор. Мое детство было самым заурядным. Любящие родители, хорошая школа, книги. Много книг. Я рано понял, что слова – это ключи. Одни открывают сердца, другие – кошельки, третьи – заставляют людей прыгать с крыш. Это самый мощный инструмент в мире. Сильнее оружия. Оружие можно отнять. Слово, однажды попав в голову, остается там навсегда. Как вирус».
Он посмотрел прямо на Арсения, и его серые глаза стали пронзительными.
«Например, я сейчас скажу вам одно слово. И вы не сможете его забыть. Оно будет сидеть в вас, и я не знаю, что оно в вас пробудит. Хотите попробовать? Это будет интересный эксперимент».
Арсений почувствовал опасность. Это была ловушка. Он, профессиональный манипулятор, видел ее как на ладони. Но любопытство, тот самый профессиональный интерес, который двигал им всю жизнь, был сильнее.
«Какое слово?» – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.
Семенов наклонился вперед, словно собираясь поделиться страшной тайной. Его губы едва шевельнулись.
«Марево».
Арсений не моргнул глазом. Он не подал вида. Но внутри что-то дрогнуло. Слово было абсолютно бессмысленным для него. Никаких ассоциаций. Никаких скрытых смыслов. Просто слово. И это было самой гениальной манипуляцией. Он ждал удара, а получил пустоту, которая теперь должна была сама наполниться смыслом. Он будет ловить себя на том, что в случайных звуках, в шуме дождя, в узорах на ковре будет искать это слово. Семенов посеял семя, не зная и не желая знать, прорастет ли оно. Ему был важен сам акт посева.
«Бессмысленно», – заметил Арсений.
«Именно, – улыбнулся Семенов. – Абсолютно. Но теперь оно ваше. Подарок от меня. Доктор, наш сеанс, я полагаю, подходит к концу. Вы выглядите несколько утомленным».
Арсений взглянул на часы. Прошло всего сорок минут из запланированного часа.
«Еще есть время».
«Но продуктивность уже падает, – заметил Семенов. – Лучше закончить на высокой ноте. Мы ведь оба перфекционисты».
Арсений понял, что если он сейчас уступит, то отдаст инициативу. Но бороться за нее означало вступить в ненужный конфликт, который только бы разжег интерес Семенова. Он принял единственно верное в данной ситуации решение – профессиональное и нейтральное.
«Как пожелаете. На следующей неделе в это же время?»
«С нетерпением буду ждать, доктор Петров. Надеюсь, вы подумаете над нашим разговором. И над моим подарком».
Арсений нажал кнопку, и в кабинет вошли конвоиры. Семенов встал, кивнул Арсению на прощание с той же безжизненной улыбкой и вышел, бесшумно ступая по мягкому ковру.
Когда дверь закрылась, Арсений подошел к окну. Его руки были сухими, пульс – ровным. Он контролировал себя. Но контроль требовал усилий. Слово «марево» плавало в его сознании, как назойливая мелодия. Он мысленно пролистал все возможные ассоциации. Ничего.
Он сел за компьютер, чтобы сделать первые заметки по сеансу. Его пальцы замерли над клавиатурой. Он не знал, с чего начать. Обычно он писал: «Пациент демонстрирует признаки…», «Отмечается наличие…». Но как описать то, что произошло сегодня? «Пациент предпринял успешную попытку манипуляции, используя технику семантического якорения на бессмысленном стимуле»?
Это было технически верно, но не передавало сути. Суть была в том, что впервые за долгие годы в его кабинете появился кто-то, кто не просто сопротивлялся анализу, а сам проводил его. Кто смотрел на него не как на спасителя или судью, а как на интересный экземпляр.
Он закончил записи, используя сухие, клинические термины, но остался недоволен. Встал, подошел к аквариуму с рыбками, который стоял в углу кабинета. Он следил за плавными, бесцельными движениями рыбок. Успокаивающее зрелище.
И тут его взгляд упал на дно аквариума, где среди голубых камушков лежал один, единственный, странный, серый и пористый. Он появился там несколько недель назад, Арсений заметил его, но не придал значения, решив, что это просто попался другой камень в упаковке. Сейчас же этот камень показался ему инородным телом. Уродливым.
Он потянулся к аквариуму, чтобы достать его, но его мобильный телефон завибрировал. Сообщение от жены, Елены: «Не забудь, сегодня ужин у моих родителей. Встречаемся у них в восемь. Целую».
Арсений вздохнул. Вечер в обществе его властной тещи и бесхребетного деверя. Еще одна социальная маска, которую предстояло надеть. Он отправил короткий ответ: «Не забуду. Все хорошо». И, бросив последний взгляд на серый камень в аквариуме, вышел из кабинета.
Он не знал, что Семенов, которого уже везли в камеру, сидел с закрытыми глазами и улыбался. Он представлял, как доктор Петров будет искать смысл в слове «марево». Как он будет проверять свои записи, пересматривать дела, возможно, даже звонить старым знакомым. Он представлял, как крошечная, ничтожная идея начнет пускать корни в стройной, выверенной системе мировоззрения Арсения Петрова. Это был только первый, едва заметный шаг. Первая нить, которую он закинул в его идеально убранный кабинет, в его идеально выстроенную жизнь.
Паук начал плести паутину.
Глава вторая: Зеркало для психолога
Ужин у родителей Елены прошел, как всегда, по отработанному сценарию. Просторная квартира в сталинском доме пахла воском для паркета и тушеной капустой – фирменным блюдом тещи, Галины Степановны. Она, бывшая преподавательница истории, вела беседу как семинар, задавая вопросы и тут же на них отвечая. Ее муж, Владимир Иванович, тихий и затюканный мужчина, большую часть времени молча ковырял вилкой в тарелке, изредка бросая на зятя взгляды, полные молчаливого понимания.
«Арсений, а как там твои маньяки?» – спросила Галина Степановна, отламывая кусок хлеба. – «Накрыли еще кого-нибудь санитарным колпаком?»
Он терпеть не мог это выражение. «Накрыть санитарным колпаком» – так она называла его работу.
«Мама, не называй их маньяками, – вздохнула Елена. – У Арсения очень серьезная практика».
«Ну, опасные психопаты, недолеченные, – не унималась теща. – Я не понимаю, зачем с ними возиться. В тюрьму их, и все дела. Чтоб деньги налогоплательщиков на них не тратить».
Арсений отпил воды, чувствуя, как знакомое напряжение сковывает его плечи. Он мысленно составлял психологический портрет Галины Степановны: авторитарная, с ярко выраженными чертами ригидности, потребностью в контроле над семейным кланом. Типичный случай.
«Не все так просто, Галина Степановна, – сказал он вежливо. – Многие из них больны. А наша задача – понять мотивы, предотвратить новые преступления».
«Мотивы! – фыркнула она. – Убил, потому что мама в детстве кашу недосолила. Ерунда все это».
Владимир Иванович тихо кашлянул в кулак. Елена под столом дотронулась до руки Арсения, словно пытаясь его успокоить. Ее прикосновение было легким, почти невесомым, как всегда. За последние годы их брак превратился в набор таких вот ритуалов: ужины у родителей, совместные поездки на дачу, редкий, лишенный страсти секс. Они жили как два соседа по комфортабельной квартире, деликатно обходя друг друга. Он часто ловил на себе ее задумчивый, немного грустный взгляд, но не знал, что за ним скрывалось. А спросить боялся. Боялся нарушить хрупкое равновесие.
Вернувшись домой, Елена сразу ушла в душ. Арсений прошел в кабинет – свою домашнюю крепость. Здесь тоже все было упорядочено. Книги, дипломы, коллекция старинных песочных часов на полке. Он сел за стол, собираясь доработать заметки по делу Семенова, но руки сами потянулись к ноутбуку.
Он вбил в поиск слово «марево».
Результаты были предсказуемыми: оптическое явление в атмосфере, дрожащий воздух над раскаленной поверхностью, мираж. Переносное значение – нечто иллюзорное, обманчивое, призрачное. Ничего, что могло бы иметь к нему личное отношение.
Он проверил профессиональные базы данных, медицинские справочники. Ничего.
Он пролистал свои старые записи, студенческие конспекты. Никаких упоминаний.
Семенов просто бросил в него камень в темноте, и теперь Арсений сам придумывал чудовищ, которые могли скрываться в этой темноте. Это было гениально и просто. И совершенно невыносимо.
Он закрыл ноутбук и подошел к окну. Ночной город был усыпан огнями, но сегодня они не казались ему игрушечными. Они были тревожными, как сигналы с далеких, незнакомых кораблей. Фраза Семенова вертелась в голове: «Вы ведь чувствуете свое превосходство?» Он отрицал это. Но был ли он честен с собой? Да, он смотрел на пациентов сверху вниз, с позиции знания. Да, он испытывал удовлетворение, когда ему удавалось разгадать их механизм. Было ли это превосходством? Или профессиональной деформацией?
Он вздрогнул, почувствовав чье-то присутствие. В дверях стояла Елена в своем белом халате, с полотенцем на волосах.
«Ты в порядке?» – спросила она. – «Ты сегодня какой-то отрешенный».
«Устал, – ответил он, поворачиваясь к ней. – Новый сложный пациент».
«Опасный?»
«Достаточно».
Она вошла в кабинет, что делала крайне редко. Ее взгляд скользнул по полкам, по песочным часам.
«Знаешь, иногда мне кажется, что ты и здесь, дома, продолжаешь ставить диагнозы. Мне, маме, папе… Всем».
Его сердце на мгновение замерло. Ее слова эхом повторяли слова Семенова.
«Это не так, Лена».
«Неважно, – она махнула рукой. – Я к тому, что завтра выставка в музее современного искусства. Ты обещал сходить со мной. Помнишь?»
Он совсем забыл. В его календаре была пометка, но он мысленно уже перенес ее, планируя посвятить субботу изучению биографии Семенова.
«Конечно, помню, – сказал он. – Во сколько?»
«В два. Не опаздывай».
Она вышла, оставив после себя легкий аромат геля для душа с жасмином. Арсений остался стоять у окна, чувствуя себя виноватым. Виноватым за то, что забыл. Виноватым за то, что его мысли были не с женой, а с тем сероглазым манипулятором из «Бутырки».
Следующая неделя пролетела в напряженном ожидании. Арсений провел десятки сеансов, но образ Семенова витал в кабинете, как навязчивый призрак. Он ловил себя на том, что применял к своим обычным пациентам те методы анализа, которые, как ему казалось, использовал бы Семенов. Он стал видеть в них не просто набор симптомов, а сложные, многоуровневые игры, скрытые мотивы. Его профессиональный взгляд, всегда такой острый, стал почти параноидальным.
Наконец наступил день второго сеанса.
Семенова привезли ровно в десять. Он вошел в кабинет с тем же спокойным видом, как будто возвращался в свой любимый клуб. Сегодня он выглядел еще более собранным и даже помолодевшим.
«Доброе утро, доктор, – произнес он, устраиваясь в кресле. – Надеюсь, неделя была продуктивной?»
Арсений кивнул, занимая свою позицию.
«Давайте начнем, Семен. На прошлой сессии вы говорили о словах как об инструменте. О ключах».
«И вы, я вижу, взяли мой ключ на испытание, – улыбнулся Семенов. – Нашли ему применение?»
Арсений проигнорировал провокацию.
«Вы сказали, что ваше детство было заурядным. Но заурядность – понятие относительное. Что для вас было нормой?»
«Нормой было то, что я был не таким, как все. И все это знали. Дети, учителя. Они не могли это сформулировать, но чувствовали. Я был тем зеркалом, в котором они видели свое отражение. И чаще всего им не нравилось то, что они видели. Поэтому они били зеркало. В буквальном смысле».
«Вас били?»
«Пытались. Но это скучная история. Давайте лучше поговорим о вас, доктор. Мне кажется, это будет гораздо продуктивнее. Вы ведь тоже в свое время выбрали психологию не случайно? Желание понять механизмы, чтобы скрыться от хаоса? Или чтобы контролировать его?»
«Сеанс не обо мне, Семен».
«А о ком? Обо мне? Но я уже открыт для вас, как учебник. Вы можете прочитать меня за пять минут. А вот вы… вы – загадка. Запертая в этом идеальном кабинете, с идеальной женой, с идеальной жизнью. Но ведь идеал – это самая прочная тюрьма, не так ли?»
Арсений почувствовал, как гнев, холодный и острый, поднимается из глубины. Он был профессионалом и не позволял себе гневаться. Но Семенов бил точно в цель.
«Вы пытаетесь сменить роли, Семен. Это классическая тактика избегания».
«Я пытаюсь сделать наше общение взаимным. Вы изучаете меня, я изучаю вас. Это честно. Скажите, доктор, вы часто лжете?»
Вопрос прозвучал как удар хлыстом.
«В каком смысле?»
«Во всяком. Жене. Коллегам. Самому себе. Вы, например, сказали жене, что думаете о том странном сером камне в вашем аквариуме?»
Арсений застыл. Кровь отхлынула от его лица. Он не говорил Елене про камень. Он никому не говорил. Он и сам не придавал ему значения до последнего времени.
Семенов наблюдал за его реакцию с нескрываемым интересом, как ученый за поведением подопытного кролика.
«Я не знаю, о чем вы», – сказал Арсений, и его голос прозвучал неестественно глухо.
«Ну конечно, – мягко сказал Семенов. – Я просто привел пример. Случайный. Как и слово «марево». Странные совпадения, доктор, не правда ли? Они наполняют жизнь таким… очарованием непредсказуемости».
Арсений понял, что проигрывает. Он терял контроль над беседой, над ситуацией, над собой. Этот человек знал о камне. Но как? Каким образом? Мысль о том, что Семенов как-то связан с его домом, с его жизнью, была настолько чудовищной, что он отказался ее даже рассматривать. Скорее уж, это была невероятно удачная догадка, подкрепленная его собственной, Арсения, реакцией.
Он должен был вернуть себе инициативу. Перевести разговор в профессиональное русло.
«Семен, давайте вернемся к вашим жертвам. К Антону Королеву. Почему вы выбрали его?»
Семенов поморщился, как от дурного запаха.
«Какое скучное слово – «жертва». Он был добровольцем. Он искал того, кто подтвердит его правоту. А я подтвердил».
«Вы внушили ему, что его бизнес-партнеры его обманывают, что жена ему изменяет. Вы предоставили ему фальшивые доказательства».
«Я предоставил ему ту реальность, в которой он хотел жить. Реальность, где он – благородный страдалец, окруженный предателями. Он был так счастлив, получив мои «улики». Счастливее, чем когда-либо. А потом… он не вынес этого счастья. Иронично, не правда ли?»
В его голосе не было ни злорадства, ни сожаления. Только любопытство.
«Вы играли с его жизнью, как с игрушкой».
«А вы разве не делаете то же самое? Вы диагностируете человека, вешаете на него ярлык, и он начинает жить в соответствии с этим ярлыком. Вы сказали тому адвокату, что у него нарциссическое расстройство? И он теперь играет роль нарцисса, потому что так сказал великий доктор Петров. Вы разрушили его хрупкую иллюзию нормальности. Кто из нас больший манипулятор?»
Арсений встал. Он не мог больше сидеть. Он подошел к аквариуму. Серый камень лежал на дне, как обвинение.