Зов из бездны

Глава первая. Шепот в тишине

Алексей Волков считал океан своим вторым домом. Вернее, не домом – храмом. Местом безмолвной, величественной силы, где царят иные законы, где время течет иначе, а границы человеческого «я» размываются под безразличным взглядом вечности. Он не плавал в океане; он погружался в него, как входят в святилище – с трепетом и уважением. Его тело, закованное в неопрен и титан, становилось всего лишь оболочкой, сосудом для сознания, которое парило в синеве, касаясь тайн, недоступных тем, кто остался наверху, в мире солнца и ветра.

Но даже в храме есть свои темные алтари, свои запретные склепы. И сегодняшнее погружение вело его именно туда.

«Посейдон», грузовое судно средних размеров, затонувшее три года назад во время внезапного шторма неподалеку от Камчатских островов, лежало на глубине девяносто метров. Это была не запредельная, но серьезная глубина, царство холода, синих сумерек и нарастающего давления, которое сжимало не только тело, но и мысли, делая их тяжелыми, обрывочными.

Спуск был подобен медленному угасанию дня. Яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь толщу воды, постепенно сдавался, сменяясь лазурью, затем индиго, и, наконец, мутной синевой, в которой уже едва угадывались отсветы поверхности. Алексей контролировал дыхание – ровные, экономные вдохи и выдохи, эхо которых оглушительно грохотало в тишине его регулятора. Пузыри выдыхаемого воздуха серебристыми гроздьями устремлялись вверх, к тому миру, который с каждой секундой становился все более призрачным и далеким.

Взгляд его, привыкший к полумраку, выхватывал из темноты проплывающие тени – стайку серебристых сайр, одинокую медузу, похожую на призрачный пульсирующий колокол. Но его сознание было уже там, внизу, где по данным эхолота покоился «Посейдон». Это был заказ – страховой компании потребовалась визуальная оценка состояния корпуса, фотографии и, если получится, попытка установить причину катастрофы. Официальная версия – шторм. Но ходили слухи о перегрузе, о неисправной технике. Алексей был не судьей, а лишь глазами тех, кто остался наверху.

И вот, наконец, дно. Вернее, не само дно, а его преддверие. Песчаный склон, усеянный темными валунами, уходил в непроглядную черноту бездны. И на этом склоне, словно раненый левиафан, лежал «Посейдон».

Остов судна был огромен. Ржавые борта, поросшие бахромой усоногих раков и мшанок, вздымались из мрака. Мачты, когда-то гордо устремленные в небо, теперь были сломаны и неестественно выгнуты, оплетенные длинными, похожими на волосы, водорослями. Надстройка мостика зияла черными провалами иллюминаторов – слепыми глазами мертвого исполина. От всего сооружения веяло холодом, тишиной и невероятной, всепоглощающей скорбью.

Алексей сделал паузу, завис в нескольких метрах от корпуса, давая себе время привыкнуть к виду. Он всегда испытывал странную смесь волнения и печали, приближаясь к затонувшему кораблю. Это были подводные катакомбы, мавзолеи, хранящие мгновение своей гибели. Здесь время остановилось, и каждый предмет, каждая деталь была памятником тому, что произошло.

– Базе от Волкова. Я на месте. Обхожу корпус с левого борта, – его голос, искаженный передатчиком, прозвучал странно громко в наушниках, нарушая торжественную тишину.

– Принято, Алексей. Держи связь. Погода наверху начинает портиться, ветер усиливается. У тебя в запасе около часа, – отозвался голос Марины, его напарницы, остававшейся на судне обеспечения.

– Понял. Приступаю.

Он плавно двинулся вдоль борта, мощный фонарь в его руке вырывал из мрака фрагменты ржавого металла, облезлой краски, гирлянды ракушек. Рыбы-санитары, мелкие груперы и окуни, лениво расступались перед ним, не выражая особого интереса к нелепому гостю в пузырящемся скафандре.

Алексей работал методично, автоматически. Камера на его шлеме фиксировала общий план, а в руках он держал более мощный аппарат для детальной съемки. Трещины у ватерлинии, состояние винта, пробоина в носовой части… Он комментировал все в микрофон, его голос был ровным, профессиональным. Но внутри что-то начало шевелиться, крошечная заноза беспокойства.

Тишина. Не та благоговейная, наполненная жизнью тишина океана, к которой он привык. Здесь она была иной. Глухой. Давящей. Мертвой. Даже рыбы держались поодаль, как будто это место было отмечено невидимой печатью. Вода, плотная и холодная, казалось, впитывала каждый звук, каждое движение, превращая их в ничто.

Он подплыл к зияющему провалу в корпусе – огромной рваной ране, оставленной, скорее всего, ударом о скалу. Это был его вход. Внутренности корабля всегда были самой опасной и самой мрачной частью работы. Лабиринты коридоров, заваленные обломками каюты, постоянный риск запутаться или повредить снаряжение.

– Захожу внутрь, – сообщил он Марине.

– Осторожнее, Леша. Видимость ноль.

Он не ответил, лишь кивнул сам себе, словно убеждая. Плавками ласт он переступил через порог из скрученного металла и оказался внутри.

Свет фонаря, такой мощный снаружи, здесь казался жалкой свечкой, борющейся с всепоглощающим мраком. Он выхватывал из тьмы обрывки прошлого: перекошенную дверь каюты, упавшую с полки и застывшую в невесомости книгу, страницы которой срослись в единый белесый ком, ботинок, одиноко лежащий на полу. Вода была мутной, взвесь органики и ржавчины колыхалась в луче света, создавая призрачную, постоянно движущуюся завесу.

Алексей медленно продвигался вперед, ориентируясь по схеме судна, которую изучил до мелочей. Его цель был трюм №2, тот самый, который, по мнению экспертов, мог быть перегружен. Каждый его движение отзывался глухим стуком по металлическим стенкам, и этот звук, казалось, не распространялся, а тут же глох, поглощаемый непроглядной тьмой и толщей воды.

Именно тогда он впервые это услышал.

Сначала это было едва уловимо. Не звук, а скорее его отголосок, вибрация, прошедшая сквозь воду и корпус корабля, отозвавшаяся в его костях. Низкочастотный гул, такой тихий, что его можно было принять за шум в собственной крови, за пульсацию аппаратуры.

Алексей замер, перестав дышать. Он прислушался. Гул не повторился. Лишь привычное оглушительное биение собственного сердца в ушах и ровный шипящий звук регулятора.

– Марина, ты что-нибудь слышишь? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Тебя? Пока все четко. Помех нет. А что?

– Ничего. Показалось.

Он сделал усилие над собой, заставил легкие снова работать, и поплыл дальше, глубже в утробу корабля. Но семя тревоги было уже посеяно.

Коридор сужался, ведя к переборке, ведущей в трюм. Дверь в ней была полуоткрыта, зажатая каким-то ящиком. Пришлось протискиваться боком. В этот момент, когда его тело на мгновение застряло между холодными металлическими стенами, гул повторился. Теперь он был отчетливее. Это не был скрежет металла или шум течения. Это было что-то органическое, живое. Что-то огромное. Словно где-то в непроглядной тьме за пределами корабля, в самой бездне, вздохнуло нечто невообразимых размеров.

По спине Алексея пробежали мурашки. Он резко дернулся, проскочил в проем и оказался в трюме.

Пространство было огромным, подобным соборному залу. Остовы каких-то станков, закрепленные на полу, тянулись к потолку, словно черные деревья мертвого леса. Свет фонаря терялся в его глубине, не в силах достичь противоположной стены. И здесь, в этой гигантской подводной пещере, тишина была еще гнетущее.

Он принялся за работу, стараясь не думать о гуле. Снимал крепления, состояние переборок, искал признаки деформации. И все время чувствовал себя на чьей-то ладони. Крошечным, уязвимым. За ним наблюдали. Не глазами, ибо глаз здесь не было, а чем-то иным. Сама тьма, казалось, обрела сознание и следила за его жалкими попытками что-то понять.

Алексей подплыл к одной из колонн, поддерживавших палубу. И тут его фонарь выхватил из мрака нечто, что заставило его кровь похолодеть.

На металлической поверхности, на высоте примерно его роста, кто-то что-то нарисовал. Вернее, не нарисовал, а выцарапал. Свежие царапины блестели на фоне старой ржавчины. Это был странный, извилистый символ, напоминающий то ли спираль, то ли свернувшуюся в клубок змею, из центра которой расходились лучи-щупальца. Он не был похож ни на граффити, ни на какие-либо известные ему морские обозначения. Символ был большим, почти метра в диаметре, и исполнен с какой-то одержимой, безумной точностью.

Кто? И когда? Водолазы, обследовавшие корабль сразу после крушения, ничего подобного не сообщали. Да и царапины выглядели слишком свежими. Они не успели покрыться налетом, обрасти ракушками.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к странному изображению, но в последний момент остановился. По его пальцам вновь пробежала та самая вибрация, только теперь она была сильнее и отчетливее. И вместе с ней в его сознании, миную уши, прозвучал… зов.

Не звук. Не слово. Это был импульс. Чистая, нефильтрованная информация, вколоченная прямо в мозг. Она не имела слов, но ее смысл был кристально ясен, как ледяная вода. Она была одновременно и притягательной, и ужасающей. Она звала. Звала вниз. В темноту. В холод. В бездну.

Это был зов домой.

Алексей отпрянул так резко, что ударился спиной о какой-то ящик. Пузыри воздуха вырвались из его регулятора судорожным облаком. Сердце бешено колотилось, глотая остатки дыхательной смеси.

– Что случилось? Алексей! Ты в порядке? – в наушниках тревожно зазвучал голос Марины.

Он не мог ответить. Он не мог дышать. Паника, черная и липкая, поднялась из глубин его собственного существа, с которой он не сталкивался никогда. Он был профессионалом, он проходил через аварийные ситуации, через течения и встречи с акулами. Но это было нечто иное. Это был страх, идущий извне рационального, из самой древней, рептильной части его мозга.

– Я… Я здесь. Все в порядке, – наконец выдохнул он, заставляя себя сделать глубокий, успокаивающий вдох. – Просто зацепился. Выдвигаюсь наверх. Задание выполнено.

– Понял. Поднимайся. Жду.

Он не стал больше смотреть на зловещий символ. Развернулся и поплыл назад, к выходу, двигаясь быстрее, чем следовало, почти бешено работая ластами. Ему нужно было выбраться. Наверх. К свету. К воздуху. Прочь от этой давящей тьмы и этого безмолвного зова.

Он вылетел из пролома в корпусе, как пробка, не оглядываясь на мертвый корабль, и устремился вверх, вдоль якорного каната. Синий мрак вокруг него казался теперь не храмом, а тюрьмой. Каждая тень таила в себе угрозу. Ему повсюду чудились движения на границе видимости – огромные, плавные, уходящие в темноту.

Подъем занял вечность. Декомпрессионные остановки, необходимые, чтобы избежать кессонной болезни, стали для него пыткой. Он висел в синей пустоте, беззащитный, и чувствовал, как тот зов, тот импульс, не исчез, а лишь притих, затаился где-то в глубине его сознания, как невысказанное слово. Он смотрел вниз, в уходящую в черноту бездну, и ему казалось, что оттуда на него смотрели в ответ. Что-то древнее, холодное и бесконечно одинокое.

Когда он наконец вынырнул, его встретил серый, ветреный день и хлесткие брызги волн. Марина и двое матросов помогли ему подняться на борт, снять тяжелые баллоны.

– Ну как там, в гостях у Нептуна? – пошутила Марина, но шутка не достигла цели. Она посмотрела на его бледное, напряженное лицо, на дрожащие руки. – Леша? С тобой все в порядке? Ты как будто видел привидение.

Алексей снял маску, и холодный воздух обжег его кожу.

– Хуже, – прошептал он, глядя на воду, которая казалась ему теперь не синей, а черной, как чернила. – Гораздо хуже.

Он не стал рассказывать о гуле. О символе. О том зове. Что он скажет? «Мне показалось, что бездна со мной заговорила»? Его бы просто отстранили от работы, списав на азотный наркоз или галлюцинации от переутомления.

Он молча прошел в каюту, чувствуя на себе озабоченный взгляд Марины. Ему нужно было прийти в себя. Выпить кофе. Забыть.

Но забыть не получалось. Даже когда судно легло на обратный курс к Петропавловску-Камчатскому, даже когда берег стал отчетливо виден, он чувствовал ту тяжесть в груди, тот холодок страха, что поселился в нем с глубины. Океан, его храм, предал его. Он приоткрыл завесу, и Алексей увидел то, чего видеть не должен был.

Ночью, в своей каюте, лежа в койке и слушая, как судно поскрипывает на волнах, он снова погрузился в темноту. Но на этот раз это был не сон, а кошмар.

Он снова был в трюме «Посейдона». Его фонарь был сломан, и лишь тусклый, фосфоресцирующий свет исходил от стен, от тех самых символов, которые теперь покрывали все поверхности, извиваясь и пульсируя. Вода была густой, как масло, и холод проникал сквозь неопрен, обжигая кожу ледяным огнем.

И он слышал зов. Теперь он был громче. Настойчивее. Он исходил не извне, а из самого сердца трюма, из черной дыры в полу, которая вела куда-то ниже, в самые глубины корабля и, казалось, в самые глубины мира.

«Иди…» – шептала тьма, и ее голос был подобен скрежету камней на дне океана. «Иди домой…»

Алексей пытался плыть прочь, но его тело не слушалось. Оно, напротив, медленно, против его воли, двинулось к черной дыре. Его руки и ноги были тяжелыми, как свинец. Он смотрел вниз, в зияющий провал, и из глубины его навстречу поднималось нечто. Не форма, не существо, а сама Тьма, облеченная в плоть бесконечного холода и древнего, нечеловеческого сознания. Она тянулась к нему щупальцами из мрака, и в ее прикосновении был обещание покоя, забвения и вечности. Обещание стать частью чего-то безмерно большего, частью Бездны.

Он закричал. Беззвучно, пуская пузыри в густой воде. И проснулся.

Он сидел на койке, весь в холодном поту, сердце выпрыгивало из груди. За иллюминатором бушевал шторм, волны с грохотом бились о борт, но этот звук был благословением после той гробовой тишины из сна.

Он включил свет, дрожащими руками налил себе воды. Это был просто сон. Кошмар, навеянный стрессом. Не более того.

Он подошел к иллюминатору, пытаясь разглядеть в темноте белые гребешки волн. И в этот момент, в промежутке между раскатами грома и воем ветра, он снова услышал это. Не внутри, а снаружи. Сквозь толщу штормового океана до него донесся тот самый низкочастотный гул. Тихий, настойчивый, неумолимый.

Он не выдержал и отшатнулся от стекла.

Бездна не отпускала. Она звала его. И он с ужасом понимал, что это был только первый зов. Первый, робкий шепот. И что впереди будет громче.

Гораздо громче.

Глава вторая. Отзвуки бездны

Город Петропавловск-Камчатский встретил их свинцовым небом и насквозь пропитанным влагой воздухом. Солевая взвесь висела над бухтой, смешиваясь с дымом из труб и запахом гниющей водоросли, выброшенной на берег последним штормом. Обычно этот знакомый, резкий аромат возвращал Алексея к реальности, напоминал, что опасности остались там, в синей пучине, а здесь – твердая земля, горячая еда и крепкий сон без сновидений.

Но на этот раз ничего не вернулось. Ощущение было сродни тому, когда выходишь из кинотеатра на яркий свет, и мир еще несколько минут кажется ненастоящим, размытым. Только этот эффект затянулся. Прошло уже три дня, а грань между сном и явью оставалась зыбкой, как вода в доках.

Он сидел в своем небольшом офисе, вернее, в комнате, которую с натяжкой можно было назвать офисом. Это была подсобка на первом этаже старого здания порта, откуда открывался вид на Авачинскую бухту. Стол, заваленный бумагами, два компьютера – один для отчетов, другой для обработки видео, – и огромная карта региона с отметками всех известных затонувших объектов. Обычно это место было его крепостью, операционным штабом, откуда он планировал свои вылазки в глубины. Сейчас же оно казалось клеткой.

На экране монитора застыл кадр – тот самый символ, снятый им в трюме «Посейдона». Алексей увеличил изображение, вглядываясь в каждую царапину. Лезвие, оставившее эти следы, должно было быть невероятно прочным. Или рука – невероятно сильной. Ржавчина вокруг линий была содрана, обнажая свежий, почти сияющий металл. Это было сделано недавно. Очень недавно.

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, и перед ним снова всплыла картина – темнота, давящая тишина и тот пронизывающий до костей зов. Он не слышал его ушами. Он чувствовал его. Это было похоже на низкочастотный вибратор, приложенный к черепу, который заставлял резонировать каждую косточку, каждую клетку. И вместе с вибрацией приходило… знание. Не слова, не образы, а чистая, абстрактная идея призыва. Идея возвращения.

Возвращения куда? В бездну? К чему?

Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Нужно было работать. Страховщики ждали отчет. Он открыл папку с фотографиями и начал методично их сортировать, подписывать, составлять предварительное заключение. Корпус в удовлетворительном состоянии, учитывая время пребывания под водой и глубину. Пробоина в носовой части – основная причина затопления. Признаков взрыва или пожара не обнаружено. Все логично, все укладывалось в версию о столкновении со скалой во время шторма.

И тогда символ.

Он снова переключился на его изображение. Включать его в отчет? Сказать, что нашел в трюме загадочный знак, похожий на спираль с щупальцами? Его бы подняли на смех. Списали бы на галлюцинации, вызванные азотным наркозом, или на чью-то глупую шутку. Может, так оно и было? Может, какой-нибудь дайвер до него решил пошутить?

Но тогда этот гул… Этот зов…

Алексей встал, подошел к окну. Бухта была спокойна, лишь легкая рябь покрывала поверхность. Тихоокеанские чайки с пронзительными криками носились над причалами. Все было так, как должно быть. Обычно этот вид умиротворял его. Сейчас же вода казалась ему тонкой пеленой, наброшенной на что-то чудовищное. Он смотрел на нее и чувствовал то же самое, что чувствовал бы мышь, глядя на спящего кота, – инстинктивный, животный ужас перед тем, что может проснуться в любой момент.

Вечером он встретился с Мариной в их привычном кафе недалеко от порта. Место было уютным, пахло кофе и жареной рыбой. Стены украшали старые морские карты и винтажные водолазные маски. Марина уже сидела за столиком у окна, двумя пальцами подкручивая прядь своих темных, всегда слегка растрепанных волос. Она смотрела на него с тем выражением, которое он знал слишком хорошо – смесь заботы и профессиональной оценки.

– Ну что, герой глубин, пришел в себя? – спросила она, когда он уселся напротив. – Ты в прошлый раз выглядел так, будто тебе явился призрак капитана.

Алексей заказал двойной эспрессо. Ему нужен был кофеин, чтобы прогнать остатки тяжелых мыслей.

– Просто устал, – отмахнулся он. – Глубина, холод. Знаешь, как бывает.

– Знаю. Но не с тобой. Ты обычно возвращаешься оттуда с сияющими глазами, как ребенок с рождественской елкой. А в тот раз ты был белее морской раковины. И руки у тебя тряслись.

Он вздохнул. С Мариной было бесполезно лгать. Они работали вместе пять лет, прошли через десятки сложных погружений, вытаскивали друг друга из переделок. Она читала его как раскрытую книгу.

– Там было… странно, – осторожно начал он, помешивая кофе. – Ощущение, будто я был не один. Не в смысле живого существа. Скорее… присутствия.

Марина нахмурилась.

– Присутствия? Вроде того, что бывает в старых домах? На «Посейдоне» погибло двенадцать человек. Может, настрой соответствующий.

– Нет, не духи. Нечто большее. Древнее. И там был символ. Выцарапанный на металле. Свежий.

Он вытащил телефон, нашел фотографию и протянул ей. Марина взяла аппарат, ее брови поползли еще выше.

– Что за чертовщина? – прошептала она. – Кто это мог нарисовать? И чем? Это выглядит так, будто это процарапали когтем.

– Не знаю. Но когда я к нему прикоснулся… Вернее, почти прикоснулся… Я что-то услышал.

– Услышал? Что?

Он помедлил. Как это описать? Как передать словами то, что не было звуком?

– Не услышал, а почувствовал. Низкий гул. Вибрацию. И… призыв.

Марина уставилась на него, и в ее глазах он прочитал не насмешку, а нарастающую тревогу.

– Леша, это классические симптомы азотного наркоза. Ты же сам меня учил: «Глубина – это наркотик». Могло померещиться. Плюс усталость, плюс мрачная обстановка. Мозг ищет паттерны, там, где их нет. Собрал из обрывков ощущений какую-то галлюцинацию.

– Я знаю, что такое наркоз, – резко сказал он. – И это было не то. Это было реально. Так же реально, как ты и я.

– Хорошо, допустим, – Марина отодвинула телефон, как будто он был чем-то заразным. – Что это был за призыв? Словесный?

– Нет. Он был… вне слов. Он просто звал вниз. В бездну. И он был… знакомым. Как будто я слышал его всю жизнь, просто не обращал внимания.

Он увидел, как по ее спине пробежала дрожь. Она отхлебнула свой капучино, поставила чашку с легким стуком.

– Леша, мне это не нравится. Тебе нужен отдых. Настоящий. Не на пару дней. Уезжай куда-нибудь. В горы. В лес. Подыши воздухом, в котором нет соли.

– Я и так его дышу, – он кивнул в окно. – И он мне не помогает.

Он не сказал ей о кошмарах. О том, что просыпался последние три ночи подряд в холодном поту, с одним и тем же образом – черной дырой в полу трюма, из которой тянулись к нему бледные, холодные щупальца. И с тем же самым зовом, который теперь звучал уже не только под водой, но и в тишине его квартиры, в промежутках между шумом машин за окном.

Они помолчали. Неловкое молчание, которого между ними никогда не было.

– Ладно, – наконец сказала Марина. – Отчет по «Посейдону» сдал?

– Почти. Осталось пару деталей проработать.

– С этим символом что будешь делать?

– Пока ничего. Вырежу из фото. Никто не поверит. Сочтут за шутку.

Она кивнула, и он понял, что она с ним согласна. Рациональный мир не был готов к таким открытиям. Мир рациональный предпочитал списывать все на галлюцинации, усталость и азотный наркоз.

Вернувшись домой в свою небольшую квартиру с видом на океан, Алексей почувствовал себя еще более опустошенным. Одиночество, обычно его не тяготившее, теперь давило на него, как вода на глубине. Он включил свет, но резкий электрический свет не разогнал мрак, притаившийся в углах. Океан за окном был черным пятном, и он знал, что оттуда, из этой тьмы, за ним наблюдают.

Он принял душ, пытаясь смыть с себя липкое ощущение морской воды, которое, казалось, въелось в кожу. Но вода из крана была пресной, безжизненной, и она не помогала. Под струями он снова закрыл глаза, и ему показалось, что они не теплые, а ледяные, и что по его ногам ползают какие-то невидимые твари.

Кошмар этой ночи был самым ярким.

Он стоял на берегу. Не на знакомом галечном пляже бухты, а на черном базальтовом песке, под низким, ядовито-зеленым небом. Океан перед ним был неподвижным, как ртуть, и черным, как смоль. И из этой черноты поднимались силуэты. Не кораблей. Городов. Фантасмагорических, неевклидовых городов, сложенных из базальта и коралла, с башнями, изогнутыми под невозможными углами, с арками, ведущими в никуда. И над этими городами плыла гигантская тень, такая огромная, что ее нельзя было охватить взглядом. Она была живой, этой тенью, и она дышала. Ее дыхание было тем самым гулом.

И снова зов. Теперь он был почти речью. Древней, гортанной, состоящей из звуков, которые человеческие голосовые связки не в состоянии воспроизвести.

«Приди… Приди к Порогу… Освободи…»

Алексей очнулся, стоя посреди комнаты. Он не помнил, как встал с кровати. Пол был холодным, а его собственное тело покрылось испариной. Сердце колотилось где-то в горле. Он подошел к окну. Океан был спокоен. Никаких зеленых небес, никаких черных городов. Только тьма и огни города, отражающиеся в воде.

Но зов не уходил. Он стал тише, но превратился в постоянный фон, в назойливый шум в его сознании, подобный тиннитусу – звону в ушах. Он был частью его теперь.

На следующее утро, с красными от недосыпа глазами и трясущимися руками, он сел за компьютер. Отдых, как советовала Марина, был невозможен. Единственный способ вернуть себе покой – это понять, что с ним происходит. А для этого нужно было действовать.

Он открыл браузер и начал с простого. Запросы были бессвязными, отчаянными.

«Символы на затонувших кораблях».

«Галлюцинации водолазов».

«Низкочастотные гулы в океане».

«Морские существа в мифологии».

Большинство результатов были бесполезными – статьи о психологии дайвинга, научные работы о биолюминесценции, форумы криптозоологов, полные бреда о русалках и гигантских кальмарах.

Он попытался описать символ. «Спираль с щупальцами», «змея с лучами», «океанический символ». Ничего. Лишь абстрактные картинки и эзотерическая чепуха.

Отчаяние начало подступать. Может, Марина права? Может, это просто срыв, психическая атака, вызванная переутомлением? Он уже был готов закрыть ноутбук и последовать ее совету – уехать куда подальше, – когда его взгляд упал на книжную полку. Среди профессиональной литературы по дайвингу и морской биологии стояло несколько томов по мифологии народов мира. Когда-то, в юности, он увлекался этим.