- -
- 100%
- +
– Все, Саш, уходим! Здесь ничего нет!
– Чего нет?
– Никакой стоящей информации.
Щелкнув пару раз напоследок мышкой, он поднялся с кресла и двинулся к выходу, взяв Сашку за руку. Она вздохнула, не сопротивляясь – все-то он ее хватает, тащит куда-то! Они выскочили из дома.
– Куда? – поинтересовалась направлением бега Александра.
– Вот сюда, в кусты! Здесь можно хорошо спрятаться!
– Спрятаться?! – обалдела Сашка. – Гуров, у тебя сотрясение?
– Нет у меня сотрясения. Надо посмотреть, кто приедет.
– Да сматываться надо!!
– Успеем, – буднично, без эмоций ответил он.
Сашка смирилась. А ведь он прав! Черт возьми, он прав!
Может, она этого Постного узнает и поймет, откуда ветер дует, переходя в смерч, закрутивший ее.
Иван походил, присел пару раз, выбирая удобную позицию для наблюдения.
Нашел.
Они улеглись рядышком на землю, спрятавшись в кустах через дорогу, наискосок от распахнутых ворот дома, мирно и тихо стоящего на окраине непонятного поселка. Или деревни?
– Ты как? – спросил Иван, когда Санька затихла, устроившись поудобней.
Хотя удобней на земле, под кустами, возле дороги? Сюр фильма Кустурицы продолжился, видимо, вторая серия. Или третья. Или это сериал вообще.
– В порядке, – не очень сама в это «в порядке» веря, отозвалась Саша.
А что может быть в порядке в такой ситуации?
– А ты?
– Нормально, – ответил он и придвинулся к ней, – дай я посмотрю твое лицо.
– А что у меня с лицом? – удивилась Сашка.
Жесткими пальцами он ощупал нос, челюсти, брови, скулы. Сашка зашипела, почувствовав жгучую боль, зато тут же вспомнила, что может быть у нее с лицом.
– Ничего страшного, – поставил диагноз Гуров, – челюсть не сломана, зубы на месте, синяки будут не детские, скула уже распухает, фингал под глазом, щеки в синяках. Это от Скунса подарочек.
– Ты врач?
– Я не врач, – усмехнулся он, прервав осмотр, но не выпуская ее лицо из ладоней, и заглянул ей в глаза. – Синяки полечим, опухоль снимем, у меня классная примочка есть, вылечивает все! – почему-то шепотом сказал он, продолжая смотреть в ее балтийские глаза.
Сашка замерла под этим взглядом, даже дышать забыла.
С чего бы это?
– Кто-то едет, – так же шепотом оповестил Иван, не отводя взгляда.
– Они? – тоже шепотом спросила Сашка, одурманенная золотисто-шоколадным гипнозом.
Темно-синяя «Вольво» остановилась у распахнутых ворот.
Бзынь-нь! – разорвалась нить гипноза.
– Ну, посмотрим! – оживился Иван, отпуская Сашку.
Из машины выбрался полноватый мужчина лет тридцати пяти, наклонился, что-то сказав водителю, захлопнул дверцу и неторопливо, с преувеличенным достоинством понес себя к дому.
– Ты его знаешь? – тихо спросил у Саньки Гуров.
– Нет.
– Может, видела когда, пересекались, вспоминай!
– Нет, точно нет! – стараясь не повышать голос, прошипела Сашка. – А ты?
Он не ответил. Знал он данного господина и не особо удивился его появлению.
Минут через пять господин выскочил из дома и потрусил к машине, по дороге растеряв часть своего преувеличенного достоинства, суетливо забрался в машину, крикнул что-то, и «вольвешник» сорвался с места.
– Больше здесь ничего интересного не будет! Нам тоже пора, – тоном покидающего званый вечер дорогого гостя заявил Иван.
Он поднялся одним быстрым движением, помог встать Сашке и подтолкнул ее легонько в спину… в сторону дома.
– Туда?!
– А что, тебе джип не подходит для эвакуации? – искренне удивился он. – У нас и ключи есть! – и продемонстрировал позвякивающую связку.
– Откуда? – сбитая с толку, вопрошала Александра.
– От верблюда! – ответил Иван.
И, уцепив ее за локоть, потащил за собой из кустов.
Опять! Что он ее хватает всякий раз и тащит, как дитя неразумное или инвалида какого!
Сашка замолчала надолго, надулась почему-то, позволив ему принимать решения, воплощать их в жизнь, тащить ее, действовать.
Она оторвалась от созерцания мелькающего за окном машины пейзажа и своих непонятных мыслей, копошащихся в голове мушками-дрозофилами: бестолково и бесполезно, зато скопом, одной большой компанией.
– Куда мы? – спросила она не окрашенным интонациями тоном.
– Ко мне. А куда еще?
– Нас там не найдут?
– С чего бы? – не то удивился, не то успокоил он.
– Да, – тем же стерильным тоном согласилась она, – с чего бы!
– Сашенька, что с тобой? Посттравматический синдром, запоздалая реакция на стресс? – заботливо поинтересовался Иван.
Сашка не ответила.
А черт его знает?! Черт его знает, какая у нее там такая реакция и синдром чего-то!
Ей вдруг захотелось заорать во все горло и орать, орать, крушить все вокруг, разбить что-нибудь, трахнуть кого-нибудь – вон Гурова, например, – по башке!
Нет, Гурова, пожалуй, не надо, у него башка и так многострадальная. Тем более он сегодня за трюк фокусника и за чудо божье в одном лице.
Чудо посмотрело на нее и проникновенно спросило:
– Сань, ты что, сильно испугалась?
– Да, я сильно испугалась!! – заорала Сашка, словно ей старт дали, отмашку красным флагом. – Я, знаешь, всегда сильно пугаюсь, когда меня привязывают скотчем к стулу какие-то уроды и бьют в челюсть! А еще больше я пугаюсь за прынцев недоделанных, которых лупят почем зря и убивают у меня на глазах!!!
– Я не понял, ты за меня, что ли, испугалась? – неподдельно удивился он.
– Гуров, тебе все-таки мозги отбили!! – орала Сашка. – Или ты идиот от рождения?! Конечно, за тебя!! Я испугалась за тебя до одури! Это что, так непонятно?!
«Нет. Непонятно», – подумал озадаченный Иван.
– Понятно, – быстро согласился он, только чтобы успокоить начавшийся бунт. – У тебя стресс. Тебе надо скинуть адреналин! Ты покричи, можешь стукнуть меня разок, но не больно, ладно?
Сашка аж зашлась в праведном гневе, от переизбытка злости она открыла и закрыла рот несколько раз, не найдя достойного определения тому, что хотела сказать.
И вдруг успокоилась – в момент! Раз – и все!
– Скажи мне, – демонстрируя небывалый эмоциональный штиль, спросила она, – если ты предполагал, что возможно такое развитие событий, и нас захватят, и все остальное, почему мы не ушли из той квартиры?
Он не ответил, совершенно обалдев от такого крутого виража – от шумной истерики к холодному анализу.
И тут до Сашки дошло!
– Ты с самого начала это планировал? – задохнулась она от догадки. – Ты знал, что это Лилька? И знал, что нас повяжут, специально это подстроил: заставил меня звонить с домашнего телефона на домашний, чтобы они нас нашли по номеру и адресу?
Гуров продолжал молчать, только желваки ходили на разбитых скулах.
– Значит, я в твоих планах была, как это… «живцом»?
От злости, понимания и нахлынувшей ярости у Сашки раздувались ноздри, расширились зрачки, затопив чернотой всю балтийскую холодность радужки глаз.
– Да, – сама же ответила она. – Ты знал! И знал, что меня свяжут и будут бить, а тебя просто убивать, и что издеваться будут! Но на черта?! – не выдержав, снова перешла на крик она. – Мы так ничего и не узнали!!
Это она не узнала. А он узнал многое, меньше, чем рассчитывал, но многое. Да и его ребятки, которые сейчас перетряхивают весь этот дом от крыши до подвала, что-нибудь да и вытащат из него и из гоблинов этих. Тупой Бес, например, оказался не в меру болтливым и, когда задавал ему вопросы и переговаривался с братками, много чего набалаболил, да и Гиря не молчал, и Постный этот идентифицированный.
Хотелось бы, конечно, побольше информации, но на безрыбье… братки эти теперь, понятное дело, бесполезны, работать с ними Шеф и Постный не будут – засветились, других наймут. Так что следи за ними, не следи – без толку, и отпускать нет резона, поэтому он и приказал повязать их тихо, чего уж теперь.
– Саш, – наконец отозвался Иван, – с тобой бы ничего уж очень страшного не случилось! И со мной тоже. Я же не идиот, хоть ты меня в этом и подозреваешь, я контролировал ситуацию.
Ну это уже ни в какие ворота!
Контролировал он!
– Подожди, подожди, – пережила еще одну догадку она, как болезненный приступ, – ты с самого начала мог уложить их всех троих?
– Ну, не так это просто, – почему-то стал оправдываться он, – ты мне помогла, отвлекла одного в самый подходящий момент.
– Гуров, ты что? – не могла остановиться Саша в своем праведном гневе. – Их было трое, и это не «ребята с нашего двора», это бандюки, а потом приехали еще двое! Это же не кино «Агент национальной безопасности», они отлупасили тебя, ты еле живой! И что бы было со мной?!
– Саш, Саш, не бузи! Я бы не подставил тебя под серьезную опасность. Действия быков я наблюдал ночью на дороге и знал, что это шелупонь дешевая, сплошные понты, дилетантство и узколобая самоуверенность. Они и бить-то не знают как и куда, не сломали мне ни одной кости, да и особого ущерба не нанесли. И то, что тебя трогать им запрещено, понятно было еще там, на дороге. Я ж не знал, что ты их спровоцируешь…
– Сволочь! – спокойно констатировала факт Сашка. – Сволочь и скотина! И хорошо, что у тебя разбито все лицо и на тебе живого места нет! По заслугам!
– Поверь мне, у меня достаточно живых, и даже очень, мест на теле!
– Самоуверенная мужская скотина! – настаивала Сашка.
– Ты еще что-нибудь из классики присовокупи, – разозлившись на нее, резко ответил Иван, – «жалкая, ничтожная личность»! Все! Вылезай! Приехали!
– Куда приехали?! – с неостывшим бойцовским пылом прокричала Сашка.
– Домой!
Он разозлился и решил немного остудить барышню – ишь, разошлась она!
– Ты, Романова, особо тут не пылай праведным гневом! Это твои дела, – сделав ударение на «твои», остудил он ее холодным тоном, – и тех, кому ты так понадобилась, не остановит на пути к твоему телу ничей теплый труп. И по мордасам ты получила не потому, что я такой плохой! Есть что-то в твоем прошлом, что-то живо интересующее весьма непростых и далеко не бедных дядечек. Что это, Романова? Может, расскажешь и все станет проще и веселее?
Она смотрела на него, слушая внимательно, сосредоточенно.
«Неужто расскажет?» – не поверил Иван в такую перспективу.
– Вот что, Гуров, – с расстановкой, не менее зло, чем он, ответила Сашка. – По какой-то неизвестной мне причине тебе что-то нужно от меня и от этих гоняющихся за мной «дядечек». Что? Может, расскажешь и станет проще и веселее?
Они смотрели друг на друга – две скрещенные шпаги в поединке, в котором никто не собирался уступать.
«Брейк!» – решил Иван.
– Все! – прекратил он противостояние. – Мыться, зализывать раны, есть, выпить, покурить! Пошли!
– Мы похожи на супружескую пару алкоголиков, которые поутру вернулись из КПЗ, куда их сдали уставшие соседи, одуревшие от их драк, и теперь пьем мировую и отмечаем удачное возвращение из околотка, – усмехнулась Сашка, держа бокал в руке.
Они по очереди приняли душ, обработали раны друг другу. Сашке пришлось долго трудиться над гуровскими, он преувеличенно охал, кряхтел, Сашка посмеивалась. Обе брови у него оказались рассечены, губы, нос, скулы разбиты, под правым глазом красовалась большая царапина – это то, что можно было обработать чудодейственной примочкой и другими оперативными средствами, ну а тело…. Картина импрессионистов – пресс радовал глаз гигантским синяком, синяки поменьше украшали спину и бока. Было на что посмотреть.
Иван устроил Сашку на диване и наложил ей примочку на все лицо в виде косметической маски, приказал не двигаться и пошел готовить.
Он пожарил вкуснейшее мясо, картошку (что вкуснейшее, Сашка не сомневалась, улавливая божественный аромат), сделал салат, перекрикиваясь с ней из кухни.
Она бы заснула, но у нее все болело, примочка жгла лицо, и есть ей хотелось больше, чем спать. Он разрешил ей смыть маску-примочку, полюбовался результатами врачевания, чем-то еще обработал и пригласил за стол.
И теперь вот они сидели друг напротив друга и держали бокалы с коньяком.
Сашка права – очень смахивало на семейную парочку, пережившую катастрофу.
– Ну, давай, подруга боевая, за наше здоровье! – взял на себя роль тостующего Иван Федорович.
Они чокнулись, выпили и принялись за еду, с удовольствием и молча.
Поскольку никто из них не ответил на вопрос «что?» и отклонил предложение «может, расскажешь», обсуждения, обвинения, подозрения были по умолчанию отодвинуты на неизвестный срок, доставив обоим временную передышку и облегчение.
Иван налил еще немного коньяка в бокалы, поднял свой призывным жестом, Сашка присоединилась.
Бзынь! Чокнулись. Выпили.
– Саш, тебе бы надо поспать, – закурив, нарушил тишину Иван.
– Не могу я сейчас спать, – пожаловалась Сашка.
– Ты когда-нибудь была в экстремальной ситуации? Тебя били раньше?
– Это ты к чему?
– Это я к тому, что, когда спадет адреналин, надо принимать обезболивающее, если такового нет, то обязательно выпить, плотно поесть и спать! Верное средство!
Она усмехнулась:
– Спать – это моя несбыточная мечта последних лет! А экстремальных ситуаций в моей жизни полно!
– Это каких таких? – поинтересовался Иван.
Осторожнее. Мягче. Вдруг что расскажет. Самое время – расслабилась после пережитых страхов.
«Вот же будь она… эта работа!» – привычно негодовал он про себя.
Женщина пережила шок, страх, вся в синяках, а он – мягче, легче, – используя ее состояние, добывает информацию!
А куда деваться!
Она железная девка, придет в себя, ее на откровения не раскрутишь, а понять, что за танго с румбой вокруг нее исполняются, необходимо!
«Может, и сейчас не раскрутишь, – засомневался Иван. – Она молодец! Умница, не скатилась в истерику, панику беспросветную. То, что сорвалась в машине, это не истерика, а праведный гнев. Она соображала и думала почти все время, немного запаниковала, испугалась, естественно, но ненадолго – взяла себя в руки. Характер! Зашибись! Интересно, откуда такая сила воли и выдержка? И умная, и юмор, и…Стоп! Стоп, Иван!»
Александра тоже закурила, немного покашляла с непривычки и ответила:
– Как каких? Ты на минуточку представляешь, что такое выстроить свой бизнес с нуля, да еще в то время, когда я начинала?
Он кивнул, соглашаясь – на минуточку представляет. Она и предположить не может, насколько хорошо не только представляет, но знает именно он!
– Саш, это все проходили, когда начинали дело.
– Да, все. Но мне тяжело было, потому что пришлось уйти из науки, уйти от того, что я любила, умела, в чем реализовалась и достигла чего-то.
– Да, это тяжело. Очень. Я понимаю, – посочувствовал Иван.
Он действительно понимал.
Представить себе не мог, что поменял бы свою работу на что-то другое. Вот заставила бы жизнь – и крутись как хочешь, чтобы выжить. И крутился бы! А куда деваться, не водку же пить, вспоминая былые заслуги, потерянные возможности, невостребованные таланты. Может, и заливал бы горькой обиду на жизнь, судьбу, государство, на него в первую очередь. А потом бы все равно стал что-то делать, искать для себя применение, но…. Но уже так бы не горел никогда и получать тот кайф от работы уже не смог бы.
Хотя Господь знает! Слава богу, что не пришлось испытать этого на своей шкуре в жизни, а ой как могло такое случиться! Он в свое время стоял перед этим выбором. Серьезно стоял, и с деньгами было, как в Сашиной науке, и с полным развалом структуры, которую обливали дерьмом все, кому не лень, и… да чего только не было! В то время народ сваливал пачками кто куда, в основном в криминал, а он понял в какой-то момент, что не уйдет. Не уйдет, и все! И сейчас слушал Саньку и до потрохов понимал, каково было ей! Ох как понимал!
– Достижения тоже нелегко давались, но я любила свою науку, все, что делала, любила. Сильно. Я только это знала и умела, ничего другого. А тут пришлось.
Саша затушила сигарету в пепельнице, проследила взглядом, как отрывается от окурка и улетает вверх последняя тонкая струйка дыма, подняла глаза, встретившись с сочувствующим золотисто-шоколадным взором.
Ей вдруг захотелось ему рассказать, объяснить, поделиться своим так надежно и глубоко спрятанным внутри привычным грузом.
Она никогда! Никому! Ничего! Про себя и свои переживания не рассказывала!
Почему ему? Почему этому незнакомому, подозрительному мужику?
Она не доверяла ему, ожидала от него подвоха, не могла понять, зачем он появился и чего хочет, злилась страшно за то, что он ее подставил втемную, но почему-то чувствовала, что именно ему можно рассказать о своей жизни – и он поймет!
– Знаешь, у меня было странное детство, не такое, как у всех детей, – решилась Сашка, словно прыгнула с высокой скалы в слепящее зайчиками отражающегося солнца синее-пресинее море.
Поднялась на цыпочки, сильно оттолкнулась и прыгнула! В ушах зазвенел тонкий звук восторженного испуга от такой отчаянной своей решимости и свист рассекаемого телом в полете воздуха!
У Сашки было странное детство. И очень тяжелое. Не в смысле трудное – бедность, мама-папа – алкоголики, сиротство, холод-голод, нищета и беспросветность – нет. Тяжелое.
Маленькая Санька с рождения знала, чувствовала всем своим детским тельцем, кожей, умом, что мама ее не любит. Она даже знала почему! Потому что Сашка была недостаточно хорошей! Вот есть хорошие дети, и их за это любят родители, просто так, потому что они хорошие, а девочке Саше надо постараться стать хорошей, и мамочка ее тогда обязательно полюбит!
Она знала это совершенно точно! И очень, очень старалась заслужить эту любовь.
Сашка обнимала мамочку, но та ее отталкивала, не резко и зло, а вроде как незаметно:
– Ну, ладно, Александра, хватит, – говорила всегда мама и отодвигала от себя Сашку.
Она никогда ее не обнимала, не гладила по голове, не целовала, и Сашка твердо знала: это потому, что она еще не заслужила! Она еще не совсем хорошая – вот станет хорошей, и тогда мамочка обязательно ее поцелует и обнимет!
И Санька старалась изо всех своих детских силенок стать очень-очень-очень хорошей!
Лучше всех!
– Александра, не смей лезть… в лужу, на скамейку, в песочницу, на дерево, в кусты! – приказывала мама.
Лезть нельзя было никуда, просто не смей!
И Санька не лезла. И никогда не пачкала одежду, и банты, завязанные с утра, к вечеру оставались непотревоженными, и мыла руки, и выполняла все мамины приказания и наставления.
– Не смей дружить с этим мальчиком, с этой девочкой!
И Санька не смела.
Она была абсолютно идеальным ребенком – совершенно такой, какой хотела видеть ее мама. Но маме оказывалось мало, она ее все еще не любила, и требования росли день ото дня. Это потом, уже во взрослой жизни, Сашка поняла, что самой идеальной для мамы она могла стать, только умерев, наверное.
А тогда она старалась! Еще как!
Лучше учись! А куда лучше? Она училась на одни пятерки!
Есть! – ответила дочь и, перескочив через два класса, окончила школу в пятнадцать лет с золотой медалью.
– Ты должна поступить только в достойный вуз!
Есть! – вновь ответила дочь и, поступив в университет, закончила его с красным дипломом в двадцать лет.
– Ты должна сделать карьеру в науке!
Есть! – и в двадцать два стала кандидатом наук!
А еще у Сашки было свое огромное счастье – папа!
Папа Сашку обожал!
И баловал, и прятал от невзгод и необходимости быть идеальной. Но папы было очень мало. Он ужасно много работал, приходил домой, когда маленькая Санька уже спала – идеально уснув, в идеально положенное время. А утром ему всегда было некогда, и мама находилась рядом, поэтому, позавтракав, он целовал Саньку, гладил разок по голове и уходил.
Папа был химиком, профессором и известным ученым, он стал бы академиком, обязательно!
А мама была женой известного ученого и никогда нигде не работала, ни одного дня. И вела светскую жизнь жены ученого, любимого страной, – сытую, барскую, с личной портнихой, маникюршей, блатом, ведомственными академическими домами отдыха и санаториями, выездами за границу с мужем на симпозиумы, показами мод на Кузнецком мосту, театрами, машинами – всей сопутствующей атрибутикой.
Санька в эту мамину жизнь не допускалась ни под каким видом. Поэтому у Саньки образовались еще две радости в жизни – мамы почти никогда не было дома, и у них появилась домработница Надежда Петровна – тетя Надя. Она гладила Сашку по головке, скорбно вздыхала над ней и по-бабьи жалела ее, а почему – маленькая Сашка не знала. А еще тетя Надя готовила ей всякие вкусности, запрещенные, конечно, но это была их с тетей Надей тайна. Потом у нее что-то случилось в семье, и тетя Надя стала приводить с собой дочь – Лилю Иванову.
Конечно, мама была против, и Сашка слышала, как тетя Надя плакала и что-то объясняла ей. Вечером, нарушив весь идеальный распорядок, Санька притворилась, что спит, дожидаясь папочку с работы, ей так хотелось, чтобы девочка Лиля осталась и тетя Надя тоже, и она решила, что надо уговорить папу помочь в этом деле.
Она знала, что папа всегда ужинает один, и, соблюдая конспирацию, выбралась из постели и пошла в кухню. Но рейд не удался – Санька поняла, что в кухне разговаривают родители. И подслушала, конечно!
– У нее могут быть болезни, – раздраженно убеждала мама отца. – Мы понятия не имеем, какие у этого ребенка отклонения, может, она воровка!
– Перестань, Аня, какие отклонения?
– Да любые, и вообще, я не желаю, чтобы она общалась с Александрой, а это неизбежно, раз она будет находиться здесь.
– Анна, я устал и не собираюсь выслушивать этот бред! Если тебе не нравится, как работает Надежда Петровна, найди другую домработницу, ребенок здесь ни при чем! Если они подружатся с Сашенькой, так и слава богу! Пусть дружат себе на здоровье.
– Ты что, не понимаешь?! Это люди не нашего круга, и Александра не должна с ними дружить! И с их детьми тем более!
– Все, Аня, хватит! Мне все это неинтересно, разбирайся сама!
Сашка поняла, что папа не поможет, и тихонько вернулась в свою кровать.
Но девочка Лиля осталась, и приходила к ним после школы, и уходила вместе с тетей Надей вечером. Мама не могла найти другую домработницу, которая за небольшую зарплату была поваром, уборщицей, тащила на себе все хозяйство, да еще занималась всем, что касалось Сашкиной жизни: отводила в школу, встречала, покупала ей одежду, водила в кружок, ходила на родительские собрания.
Саша подружилась с Лилей. Учила ее делить в столбик, объясняла дроби, а потом и синусы с косинусами, давала уроки английского. Конечно же, втайне от мамы. Но на настоящую дружбу у Сашки времени не было в ее идеальной учебе.
Одноклассники Сашку побаивались, сторонились и немного презирали за пятерки и полную отстраненность, она не принимала участия ни в какой общественной жизни.
Никогда. У нее еще были английский, спорт и химический кружок при университете.
Когда она поступила, одногруппники смотрели на нее как на ребенка – странного и оттого чужого. Человек так устроен – он ненавидит и боится всего, что не понимает, что выходит за рамки общепринятого. Вернее, в другой последовательности – боится и оттого ненавидит.
Александра отгораживалась от социума и коллективного сознания высоченным забором, не разрешая себе обращать внимание на пренебрежительную презрительность окружающих.
У нее была своя задача – идеальная Александра Романова. Как царица.
В университете это жгучее стремление угодить маме несколько ретушировалось, перестало быть первоочередным и единственно определяющим, тихо прокравшись и спрятавшись куда-то глубоко в подсознание и все чаще вызывая обиду и непонимание – почему?
Но у нее началась другая жизнь!
Захватывающая, интересная. Саша занималась самым любимым делом в жизни!
У Саши был чудесный, замечательный руководитель, друг отца, Герман Александрович Кохнер. Гений, академик, гигант!
И Санька ухнула головой в науку, еще сильнее отгораживаясь от людей и реальности.
Папа гордился ею необычайно, брал с собой на разные научные сборища, еще студенткой, что было не принято и негласно запрещено. Но папа не обращал внимания на шушуканье и недовольные, осуждающие взгляды – он понимал Сашкины возможности и стремления как ученого. За эти самые лучшие в ее жизни годы они сблизились с отцом и стали неразлейвода – везде вместе!
Наверное, ей нельзя было быть такой счастливой!
Несчастья повалились, словно прорвалось что-то на небесах.
Наука стремительно нищала, умирала. От полноценной работы оставалось все меньше и меньше, как и от заработков. Решался вопрос о принятии папы в академики, но…
Папа, папа, папочка заболел раком!
И все!
Вся жизнь Александры сломалась и разлетелась на куски.
Папа как-то сразу тяжело слег, требовались дорогостоящие лекарства, уход, хорошая клиника, а ничего этого не было! Звание академика папе забыли дать, не до того было Академии наук, заработков Александры и тех денег, что начисляли папе, катастрофически не хватало. Санька надрывалась: читала лекции, подрабатывала, как могла, писала статьи свои и за деньги халявщикам от науки – все без толку – гроши!