Хроники Мирослава. Изобилие Ковалей

Глава 7

Десять дней пролетели в суматохе, но тягостное ожидание в доме Ковалей не рассеялось. Ярина, схватив свою гильдейскую сумку, ушла на задание – сопровождать обоз с мукой до мельницы. Гром, забрав с собой Зорю, чтобы не крутилась под ногами у матери, отправился заканчивать покраску ставень на их будущей лавке. В опустевшем доме остались лишь Борислав, Светлана и Мирослав. Воздух в горнице был густым от невысказанных мыслей и тяжёлого решения, которое никак не давалось родителям.

Борислав стоял у окна, глядя вслед удалявшимся детям. Его спина была напряжена.

– Десять дней, Света. Десять дней мы ходим по кругу. Лавка – это одно. Она почти готова, это дело ясное. Но план Мирослава… – Он обернулся, и его взгляд упал на сына. – Ты понимаешь, на что предлагаешь пойти? Стать… мишенью. Добровольной мишенью.

Мирослав сидел на своей табуретке, прямо глядя на отца. В его глазах не было бравады, лишь холодная, трезвая уверенность.

– Я понимаю. Но мишень – это не просто цель, в которую стреляют. Это то, что отвлекает огонь на себя. Сейчас стрелять могут начать в маму. Или в Зорю. – Он посмотрел на Светлану. – Вы скрываетесь. Я не знаю, в чём именно состоит ваша тайна, но вижу, что вы чего-то боитесь. Чем успешнее мы становимся, тем труднее это делать. Нужна легенда. Причина, которая всё объяснит. Я – подходящая причина.

Светлана сжала руки так, что костяшки пальцев побелели. Эти слова, сказанные с такой пронзительной прямотой, больно отозвались в ней.

– Но это же твоя жизнь, Мирос! Ты предлагаешь позволить всем считать тебя Эпигоном, полубогом! Это привлечёт к тебе внимание такой силы, от которой мы не сможем тебя защитить! К тебе будут присматриваться, тебя будут проверять, тебя… могут попытаться использовать или устранить, если сочтут угрозой!

– А если не будут считать Эпигоном, то что? – спокойно парировал мальчик. – Станут искать причину наших успехов в чём-то другом. В той самой тайне, что вы храните. И найдут. Этот путь опаснее. – Он сделал паузу, давая им осознать это. – План Элрона – не угроза. Это инструмент. Он даёт нам готовое объяснение и покровительство уважаемого мастера. Мы должны его использовать.

Борислав мрачно вздохнул и провёл рукой по лицу. Десять дней споров не прошли даром – в его взгляде читалась та же безжалостная логика, к которой он прибегал на поле боя, отправляя маленький отряд в отвлекающую атаку, чтобы спасти основные силы.

– Он прав, Света. Это… стратегически верно. Хреново. Не по-отцовски. Но верно. Мы не можем вечно сидеть в осаде.

Светлана закрыла глаза, отгоняя нахлынувшие эмоции. Она представляла себе холодные, оценивающие взгляды, допросы, попытки разгадать «феномен» её сына. Но за этим образом проступал другой – образ её отца, с его железной волей и готовностью принести в жертву всё ради долга и семьи. Теперь та же холодная решимость говорила голосом её ребёнка.

– Хорошо, – выдохнула она, открывая глаза. В них стояли слёзы, но голос был твёрд. – Хорошо. Но только если Элрон придёт сюда. Никаких уходов в кузницу. Я должна слышать, чему он будет учить нашего сына.

Борислав кивнул.

– Договорились. – Он обвёл взглядом семью – жену, готовую на всё, чтобы защитить их тайну, и сына, добровольно становящегося щитом. – Значит, так. Принимаем его предложение. Перед сменой я зайду к Элрону, сообщу о нашем решении. Думаю, он придёт сегодня же – он уже пару раз ловил меня на улице, спрашивал, что мы решили.

Решение было принято. Тяжесть его висела в воздухе, но вместе с ней появилось и странное облегчение – от того, что путь выбран, что они наконец-то перешли от пассивного ожидания угрозы к активной, пусть и отчаянной, стратегии.

Предсказание Борислава сбылось ещё до вечера. Едва он успел уйти в гарнизон, а Светлана принялась за обычные хлопоты, как в дверь постучали. На пороге стоял Элрон. Его поза была, как всегда, исполнена спокойного достоинства, но в глазах читалось нетерпеливое ожидание.

– Светлана, – склонил он голову. – Борислав нашёл меня и передал ваше решение. Благодарю за доверие.

– Входите, Элрон, – Светлана отступила, пропуская его. – Мы готовы выслушать, что вы предложите.

Она проводила его в горницу, где за столом, уставленным свитками с чертежами лавки, сидел Мирослав. Эльф окинул комнату быстрым взглядом, оценивая обстановку, и Светлана с удовлетворением отметила, что он сразу понял – разговор будет происходить здесь, под её присмотром. Она присела в углу, взяв в руки корзину для рукоделия, делая вид, что поглощена штопкой рубахи, но каждый её нерв был настороже.

– Итак, – начал он, его голос звучал ровно, но в нём слышалась некая торжественность. – Давай начнём не с основ кузнечного дела, и не с заклинаний. Давай начнём с вопроса. Как ты думаешь, что скрепляет мироздание, мальчик? Что удерживает звёзды на небе, а камни – в земле? Просто ли это слепая сила, или некий… порядок? Элрон присел напротив Мирослава, отложив в сторону свитки с чертежами.

– Если бы это была просто слепая сила, мир был бы хаосом. Значит, порядок. Но порядок подразумевает законы. Как падение камня, или течение реки. Просто эти законы… сложнее. И магия – часть их. Не нарушение, а использование.

Мирослав не ответил сразу. Он посмотрел на свои руки, затем поднял взгляд на Элрона.

Сердце Светланы ёкнуло. Она слышала такие рассуждения раньше – не в детской горнице, а в стенах родовой библиотеки Вороновых, из уст своего деда. Тот же холодный, аналитический подход, то же стремление докопаться до сути, отбросив мистику.

– Использование, – медленно повторил он. – Да. Именно так. И сейчас эти законы, это использование… застыли в догмах, словно старый меч, клинок которого покрылся ржавчиной и зазубринами. Его нужно перековать, чтобы он вновь обрёл остроту! Мир нуждается в новом взгляде. В реформаторе. В том, кто увидит не то, как вещи должны быть, а то, как они есть на самом деле. Я верю, что ты – тот, кого ждут. Эпигон, но не разрушитель. Архитектор.

Элрон замер, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, который Светлана видела у учёных, нашедших недостающий фрагмент мозаики.

Слово повисло в воздухе, тяжёлое и значимое. Светлана перестала даже притворяться, что шьёт.

– А нужны ли эти реформы? – спокойно спросил Мирослав, не моргнув глазом. – Вы говорите, мир подобен старому мечу, который нужно перековать. Но перековка – это разрушение старой формы. Вы уверены, что новая будет прочнее? Что она не сломается в самый нужный момент?

– Старая форма уже покрылась ржавчиной! – страсть прорвалась в голосе эльфа. – Она сковывает! Смотри: великие открытия прошлого сменились вековым застоем. Маги зубрят свитки, вместо того чтобы задавать вопросы! Разве это не признак того, что клинок затупился и гнётся, а не рубит?

– Любое изменение – это риск, – парировал мальчик, и Светлане снова почудился в его интонациях призрак её предка. – Вы хотите перековать меч, не зная, из какого именно металла он сделан и какие нагрузки ему предстоит выдержать. Меняя одно, мы можем нечаянно сломать другое, чего не учли.

Элрон откинулся на спинку стула, и гнев в его глазах сменился изумлением, а затем – глубокой, почтительной задумчивостью. Он смотрел на Мирослава не как на ребёнка, а как на равного – мудрого и опасного оппонента.

– Ты… ставишь под сомнение саму цель, – прошептал он. – Прежде чем спросить «как», ты спрашиваешь «зачем» и «стоит ли». – Он замолчал на несколько долгих секунд, а затем медленно проговорил: «Значит… ты не хочешь, чтобы я учил тебя?»

Глаза Мирослава встретились с его взглядом.

– Я не сказал, что не хочу, – ответил он твёрдо. – Я сказал, что нужно понимать последствия. Без знаний о том, как устроен мир сейчас, без понимания его законов… я не смогу оценить, что и стоит ли в нём менять. И какой ценой.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь трепетанием пламени в камине. Светлана смотрела на сына, и её охватывало странное чувство – будто она наблюдает за разговором двух титанов, чьи мысли вращаются вокруг судеб миров. И её мальчик, её маленький Мирослав, был одним из них.

Их разговор длился ещё долго, перетекая от основ мироздания к природе магии, но это уже не был диалог учителя и ученика. Скорее, это был обмен мнениями двух собеседников, где вопросы задавал не только Элрон, но и Мирослав, а эльф подолгу задумывался, прежде чем дать ответ. Когда Элрон наконец поднялся, чтобы уйти, в его глазах читалась не удовлетворённость, а глубокая, почти ошеломлённая задумчивость.

Дверь едва успела закрыться за эльфом, как её тут же распахнул Гром, внося с собой запах свежей краски и улицы.

– Мам, а что с Элроном? – сразу спросил он, снимая запачканный рабочий передник. – Мы его видели, он шёл, словно сквозь туман, и не видел ничего вокруг. С ним всё в порядке?

Светлана, всё ещё переваривающая услышанное, лишь покачала головой.

– Всё в порядке, сынок. Они… договаривались об учёбе.

– Да, – подтвердил Мирослав. – Он будет учить меня. Но не кузнечному делу. Чему-то другому.

Гром кивнул, приняв это как данность. Его мысли были заняты другим.

– Зоря на улице, играет с ребятами с соседней улицы, – коротко доложил он матери, а затем тут же повернулся к брату. – Мирос, пошли в кузню. Ты так и не объяснил толком, что значит «делать товары впрок». Всегда же делают на заказ. Как можно сделать то, чего ещё никто не просил?

Мирослав, видя неподдельный интерес и озадаченность брата, согласился, и они вскоре вышли, оставив Светлану одну в непривычной тишине. Она сидела, уставившись в потухающий камин, и в ушах у неё всё ещё звучали голоса – низкий, мелодичный баритон эльфа и спокойный, аналитический тон её сына, в котором она слышала эхо другого, могущественного голоса из её прошлого.

Время шло. Вернулась Ярина, уставшая, но довольная выполненным заданием, и тут же отправилась отмывать пот и пыль. Прискакала раскрасневшаяся от игр Зоря. Вернулся с работы и Борислав. Дом наполнился привычными вечерними звуками и запахами ужина. И когда тарелки были пусты, а сумерки за окном сгустились, все, по негласному уговору, устремили взгляды на Светлану. Пришло время для еженедельного сеанса связи.

Светлана достала зеркало и, произнесла фразу активации, коснулась рамы. Стекло помутнело, а затем в нём проступило знакомое лицо Леона. Но сегодня на нём не было привычной улыбки. Он выглядел уставшим, его взгляд был напряжённым.

– Мама, папа, всем привет, – его голос прозвучал без обычной живости.

Приветствия со стороны семьи тоже были немного сдержанными. Ярина, ещё не отошедшая от усталости своего задания, первая нарушила паузу.

– Мне сегодня доверили охранять обоз с мукой до мельницы, – сказала она, стараясь говорить бодро, но выдавая себя потёртостями на одежде. – Всё прошло нормально. Никаких проблем. Получила свой первый заработок. – Она положила на стол несколько монет. Все понимали, что она умалчивает о деталях, но не стали давить.

– Мы сегодня закончили ремонт, – сообщил Гром, и в его голосе впервые за вечер прозвучала гордость. – Все вместе – мама, я, Мирос и даже Зоря, где-то там под ногами вертелась. Покрасили последнюю ставню. С завтрашнего дня лавка открывается.

– Это отлично, – отозвался Леон, но его взгляд оставался отсутствующим. Он помолчал, собираясь с мыслями. – У меня тут… кое-что произошло. На лекциях по основам Энии сегодня был практикум. Нужно было стабилизировать сложный энергетический контур. У меня получилось с первого раза, лучше многих. И после этого ко мне подошёл один из однокурсников. Аластор Торнхилл.

Он сделал паузу, и в воздухе повисло напряжение.

– Сказал, что «впечатлён успехами простолюдина, не имеющего ни роду, ни племени». Спросил, не нашли ли мы какую-нибудь древнюю библиотеку в своём огороде. Голос был сладкий, но взгляд… – Леон нервно провёл рукой по волосам. – Я ничего не ответил, просто промолчал. Он улыбнулся и сказал: «Продолжайте в том же духе, Коваль. На вас, выходит, вся надежда вашего… захолустья». И ушёл. Но чувство… гадливое осталось.

В комнате воцарилась тишина. Слова Леона повисли в воздухе, холодным эхом отозвавшись в их собственном недавнем разговоре. Насмешки аристократа, звучали как зловещее предупреждение.

– Молодец, что промолчал, – первым нарушил молчание Борислав, и в его голосе зазвучали стальные нотки. – Держись подальше от этих господ. Учись и всё. Не опускайся до их уровня.

– Я и не опускаюсь, – вздохнул Леон. – Но они сами лезут. Словно чуют, что я для них – словно кость в горле.

– А почему нельзя дать отпор? – раздался тихий, но чёткий голос Мирослава. Все взгляды обратились к нему. – Разве в Академии запрещено отвечать обидчикам?

– Не в запретах дело, сынок, – тяжело вздохнул Борислав. – Проблема в знатности. Скажешь ему одно колкое слово – и он может наслать на тебя гнев целого рода со связями и влиянием. Мы же можем противопоставить ему только самих себя. Ставки неравны.

– Значит, в Академии есть строгое разделение? Простолюдины в одном крыле, аристократы – в другом? Законы для них разные? – настаивал мальчик.

– Нет, формально – нет, – ответил Леон через зеркало. – Все учатся вместе, у одних учителей. Но после Академии… Обиженный аристократ может использовать влияние своей семьи. Устроить пакость при распределении, перекрыть пути к карьере. Месть у них бывает отсроченной и изощрённой.

– Тогда вопрос, – не отступал Мирослав, его ум уже работал, выстраивая логическую цепочку. – Скажи, у этого Торнхилла есть соперники? Другие знатные семьи, с которыми они конкурируют?

– Да… основные их конкуренты, насколько я знаю, это Вороновы и Драгомировы. Почему ты спрашивашь? Леон на том конце на мгновение задумался.

– Я слышала, что Адлеры тоже с ними не в ладах, – негромко, но чётко вставила Светлана.

Все взгляды удивлённо устремились на неё. Она сидела прямо, и в её глазах не было страха, лишь холодная, расчётливая уверенность человека, знающего правила чужой игры.

– Мама? Откуда ты… – начал Леон.

– Мельком слышала, – мягко, но непреклонно оборвала его Светлана, давая понять, что вопросов задавать не стоит. – Мирослав прав. Продолжай, сын.

Мирослав кивнул, понимающе взглянув на мать, и снова обратился к брату.

– Если при следующей подобной «беседе» рядом окажется кто-то из этих родов – Вороновых, Драгомировых или Адлеров, – тебе нужно дать вежливый, но твёрдый отпор. Не грубость, а демонстрацию достоинства. Показать, что ты не испуганная овца.

– Это опасно! – вырвалось у Борислава, но Светлана положила руку ему на запястье, останавливая.

– Это единственный разумный ход, Борис, – сказала она твёрдо. – Пассивность их только распалит. А если представитель конкурирующего клана увидит, что какой-то Коваль не боится Торнхилла и может постоять за себя, он может оценить это. Возможно, даже попытается переманить тебя на свою сторону, чтобы досадить сопернику. Это даст тебе хоть какую-то защиту. Быть пешкой в чужой игре – плохо, но быть пешкой, за которую борются две стороны, – уже лучше, чем быть мишенью для одной.

В комнате повисло ошеломлённое молчание. Борислав смотрел то на жену, то на младшего сына с нескрываемым изумлением. Леон в зеркале медленно кивал, обдумывая услышанное.

– В этом… есть чёртова логика, – наконец выдохнул Леон. – Рискованно, но… пассивность точно ни к чему хорошему не приведёт. Я запомню. Спасибо… спасибо вам обоим.

Светлана смотрела на своих сыновей – одного, за тысячи миль, впутанного в аристократические интриги, и другого, сидящего здесь и холодным умом просчитывающего ходы в этой опасной игре. И она понимала, что её прошлое, от которого она бежала, настигало их, но теперь у них был шанс не просто прятаться, а использовать знание его законов для своей защиты.

Зеркало погасло, оставив после себя лишь отблеск свечи на потускневшей поверхности. Ещё несколько минут в бывшей комнате Леона витали обрывки разговора – обсуждение лавки, расспросы о мелочах быта, пытающиеся отодвинуть тягостную тему аристократических склок. Но напряжение не уходило.

Первой поднялась Ярина.

– Пойду прилягу, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но неспособная скрыть усталость в глазах. Мирослав, сидевший напротив, заметил, как она, вставая, на мгновение задержала руку на боку, и едва слышно всхлипнула.

– Мне тоже надо, – поднялся Гром, – в кузне один механизм не доделал.

– А я пойду играть! – объявила Зоря и пулей вылетела в свою, так называемую, «девичью комнату» – маленькую светёлку, которую она делила с Яриной.

Мирослав направился к полке, где стояли глиняные горшочки с мазями и отварами, что Светлана готовила на основе знаний Биос. Взяв один, с знакомым ему зелёным отливом, он так же молча проследовал за сестрой.

Дверь в девичью закрылась. Борислав и Светлана остались одни.

Борислав тяжко вздохнул, обеими ладонями опёршись о стол, будто его спина внезапно согнулась под непосильной тяжестью.

– «Быть пешкой, за которую борются две стороны, – уже лучше, чем быть мишенью для одной», – медленно, словно пробуя на вкус каждое слово, проговорил он, глядя на жену. – Я знаю, откуда в тебе эта холодная расчётливость, Света. Знаю, но каждый раз слышать это вслух… Режет слух. Этот план для Леона… Он рискованнее, чем любая вылазка в разведку. Мы действительно хотим бросить нашего сына на растерзание столичным шакалам?

– Это единственная игра, где у нас есть шанс, Борис. Пассивность – это верное поражение. Ты сам знаешь: на войне иногда нужно контратаковать, даже имея меньшие силы. А план Мироса… он не просто «опасен». Он блестящ. Я видела, как мыслят аристократы. Многие из них, заполучив такого одарённого простолюдина, попытались бы спрятать его, прикормить, сделать своей личной собственностью. Или, испугавшись, сломали. А этот… этот ребёнок… – её голос на мгновение дрогнул, – он предлагает не защищаться, а создать ситуацию, где ценность Леона возрастёт в глазах врагов его врагов. Этому не учат в школах. Этому учатся за столом переговоров или в придворных интригах. И некоторые так и не могут этому научиться. А наш сын… ему нет трёх лет. Светлана встретила его взгляд без колебаний. В её глазах читалась не гордость, а суровая необходимость.

Она отвернулась, подошла к буфету и с непривычно резким движением налила себе в кружку воды. Рука её чуть дрожала.

– Но это не единственное, что меня пугает. Тот разговор с Элроном… Ты не слышал. Я сидела и слушала, и у меня кровь стыла. Элрон говорил ему о «перековке мира», а наш сын… наш трёхлетний сын… спрашивал его: «А нужны ли реформы? Вы уверены, что новая форма будет прочнее?» – Она обернулась, и в её широких глазах стоял неподдельный, почти суеверный ужас. – Это слова не ребёнка, Борис. Это слова… умудрённого жизнью старика. Мой дед говорил именно так. Холодно, взвешенно, видя на десять ходов вперёд и просчитывая риски любого изменения. Я слушала их диалог, и у меня мороз по коже шел. Будто в этой комнате сидел не мой мальчик, а призрак моего предка.

Борислав выпрямился. Он видел страх жены, и это заставило его собственные сомнения отступить перед необходимостью быть опорой.

– Значит, он и впрямь… Эпигон? – тихо спросил он. – Не просто притворяемся, а он и есть тот, кем мы будем его называть?

– Я не знаю, что он такое, – честно ответила Светлана. – Но его разум… это наше самое сильное оружие и самая большая уязвимость. И мы должны принять это. Мы должны позволить Элрону лелеять в нём «реформатора», позволить городу видеть в нём «гения». Потому что альтернатива – кто-то другой рано или поздно увидит в нём угрозу. И придёт разбираться. А за ним потянутся ниточки ко мне. И ко всем вам.

Она сделала глоток воды, и рука её уже не дрожала.

– План Мироса для Леона – риск. Но это контролируемый риск. И он единственный, у которого есть шанс на успех. Мы больше не можем прятаться в тени, Борис. Нам придётся играть по их правилам. К счастью, – в её голосе впервые прозвучала горькая ирония, – правила эти я знаю очень хорошо. А наш сын, кажется, интуитивно понимает их ещё лучше.

Борислав молча подошёл к ней, обнял за плечи. Это было тяжёлое, неотцовское решение. Но это было решение воина, понимающего, что иногда лучшая защита – это хорошо продуманная атака.

– Значит, игра начинается, – глухо произнёс он. – Будем по твоему, Света. Но если эта игра хоть одному из наших детей принесёт вред… те господа в столице узнают, что такое гнев отца, которому нечего терять.

В его словах не было пафоса, лишь простое, неоспоримое заявление. Щит был принят. Но за щитом всегда скрывается меч.

В безвоздушной пустоте за гранью реальности, где сама материя была сплетена из сияющих нитей судьбы, два сознания наблюдали за домом Ковалей. Они видели не стены и не лица, а сгустки решений и трепет возможностей, исходящие от его обитателей.

– Слышишь? Звук не разбитого стекла, а точного инструмента. Он не слепой разрушитель, идущий крушить всё во имя новизны. Он – архитектор, взвешивающий риски. Он спрашивает «зачем» прежде, чем «как». В этом – истинная сила, которая может не сломать мир, а исцелить его старые раны, – голос Спес богини Надежды и Терпения был подобен тёплому ветру, несущему семена надежды.

– И в этом его величайшая опасность! – парировал Тимор, бог Страха и Безопасности, и его слова звенели ледяной остротой. – Слепую силу можно направить, обуздать или сломать. Её траектория предсказуема. Но как остановить того, кто видит корень проблем? Чьи реформы будут не яростным пожаром, а точным скальпелем, перерезающим нити, на которых держится нынешний порядок? Он ставит под сомнение не ошибки, а сами основы!

– Он предлагает подумать! Разве это преступление? Мир застыл в догмах. Его законы изучают, но не понимают. Он же ищет понимания! – настаивала Спес.

– Понимание ведёт к изменению. А изменение – к хаосу. Наш порядок, каким бы несовершенным он ни был, выстраивался тысячелетиями. Он хрупок. Один неверный шаг «архитектора» – и всё рухнет. Лучше стабильное несовершенство, чем идеальный хаос. Его нужно остановить. Пока не поздно, – не сдавался Тимор.

– Или помочь ему. Направить. Стать его фундаментом, а не стеной на его пути.

– Риск слишком велик. Он – воплощённый вопрос, заданный самой судьбе. А ответ на такой вопрос может стоить нам всем вечности.

Их спор не имел конца, но суть его была ясна: в кузнице Каменного Моста родился не просто новый Эпигон, а живой Вопрос, заданный самой ткани мироздания. И от ответа на него зависело будущее всех миров, висящих на веретене Ананке.

Глава 8

Десятый месяц Пряхи, Год Беллоны и Иры, вступил в свои владения, окутав Каменный Мост по-настоящему зимним, колючим дыханием. Снег плотным одеялом лежал на крышах, а из труб курился не только дым, но и марево прогретого воздуха – верный признак того, что горожане готовились к долгой стуже.

За истекший месяц жизнь семьи Коваль изменилась до неузнаваемости. Лавка «Громовое Клеймо», открытая в середине прошлого месяца, не просто прижилась – она стала городской сенсацией. В преддверии зимы спрос на добротные и при этом доступные топоры, пилы, скобяные изделия и ножи работы Грома оказался ажиотажным. Телеги с товаром, упакованные с той самой, Мирославовой, дотошной эффективностью, расходились по окрестным селам быстрее, чем Гром успевал их ковать. Семья из уважаемых защитников крепости стремительно превращалась ещё и в одну из самых зажиточных.