Noli me tangere

Ведь даже имея значительное преимущество перед другими, мне нужно было потратить немало внутренних сил на поиск короткого и безболезненного пути к предопределенному исходу. Этот путь мог показаться схожим с тем, что проходил любой, кто хоть раз ставил перед собой мало-мальски значимые цели, но вместо их сомнений и неопределенности меня сопровождали разочарование и отсутствие выбора. День обещал одну из таких встреч, стандартных и безнадежно предсказуемых, быть может, поэтому я и назначила ее именно в этом месте.

Кафе изменилось с тех пор: если раньше о его существовании знали лишь пара верных посетителей, да редкие одиночки, что никогда больше не возвращались, ведь попадали они сюда случайно, забредая в тот странный, зыбкий час, когда все прочие двери были закрыты, то теперь – теперь оно кричало о своем присутствие не только броским оформлением фасада, но и распространяемым по всей улице ароматом ванили; и, чем ближе я подходила, тем удушливее становился воздух. Не люблю запах еды в кафе, а ее поглощение отвлекает от мыслей или разговоров, если ты не один, но самое ужасное, что можно было придумать – это запрет на курение внутри помещений. Сквозь легкий туман, через головокружение мир выглядит значительнее, плотнее, а люди – большинство из них украсит молчание под тонкой бледно-голубой вуалью из дыма. И совершенно испортит порыв открыть рот и заговорить.

По утрам, перед началом учебы в академии, когда естественный свет был еще деликатен к тем, кто на отметке старта нового дня по какой-то неизвестной причине оказывался вне дома, вне уютных постелей и объятий, я приходила в это небольшое заведение, чтобы рисовать посетителей. Здесь подавали отменный черный кофе и несъедобное остальное, но посещали это место отнюдь не ради завтраков. Преподаватель назвал серию моих утренних портретов «Вся горечь мира»:

– Я знаю это место! Однажды имел неосторожность там пообедать… С тех пор, каждый раз, проходя мимо, я задаюсь вопросом – за счет чего оно выживает? Кто в здравом уме придет туда во второй раз? Но вот теперь вижу, – он, наконец, перевел взгляд на бумагу, – для первого курса просто отлично. Что тут у нас? Расставание, измена, уязвимость, одиночество, – и снова его глаза что-то искали на моих щеках, – только для следующего раза у тебя индивидуальное задание – покажи счастье, я хочу увидеть чью-то искреннюю улыбку на бумаге.

– Счастье однообразно, – ответила я без всякого намека на флирт, ведь привлечь его внимание не удавалось даже первым красавицам факультета.

– А, знаешь, давай завтра там встретимся. Закажем кофе, и я обещаю тебе доказать, что и в такую рань можно быть счастливым.

В его взгляде за снисходительностью таилась робкая надежда, и удивленная своей же смелостью, я протянула руку:

– Договорились. Завтра в шесть.

– Это безумие! Но вызов принят.

Черные глаза его ликовали, а я теперь знала: он будет счастлив, но научить этому меня окажется неспособен.

Изображение радости я принесла ему в следующий раз: в том же кафе, за столиками, сидели все те же люди, вот только на их шеях лучезарно скалились черепа, а на вешалках рядом уныло висели оставленные посетителями маски из кожи и мышц. «Внутри мы все смеемся» – эта пошлая шутка пришлась ему по вкусу.

Я не бывала здесь со времен окончания академии, с момента разрыва отношений с самовлюбленным преподавателем. С тех пор у меня появились новые знакомые, другая работа, а вместе с ними – иные места для грусти. Очевидно, хозяин кафе сменился, и крошечная суверенная территория, внутри которой ты мог быть одиноким в компании себе подобных, превратилась в безликую точку на карте – стандартная вывеска, дизайн на заказ, и, о, боги, высоченные чистые окна с интерьерными шторами и график работы – с девяти до двадцати трех. Любопытно, осталась ли на стенах, спрятавшихся за новыми, лицемерно состаренными панелями, древняя плитка? Тот единственный элемент декора, что пришелся по вкусу мужчине, ставшем моим учителем в науке, которую в его исполнении равноправно можно было называть искусством.

Изучая кафе с тротуара на противоположной стороне улицы, я встретила рассматривавшие меня в ответ светлые, должно быть, серые глаза. За столиком у окна сидел молодой человек, чья внешность идеально вписывалась в окружающее его пространство. Внезапно, он помахал мне рукой – видимо, наша общая знакомая подошла к делу основательно, и Элай, так звали моего возможного заказчика, тоже узнал меня по фотографии. Нет, ему подобных я бы не встретила здесь в шесть утра десять лет назад.

Элай не сразу ответил на мое приветствие. Протиснувшись через нагромождение столов и стульев, сквозь толпу посетителей и ловко передвигающихся официантов, я, наконец-то, смогла представиться молодому человеку из окна, и тем самым по неведомой мне причине застигла его врасплох. Смятение, удивление, смущение – на его лице за пару секунд сменилось несколько выражений, пока, словно вспомнив что-то, он не пробормотал:

– Всегда хотел познакомиться с настоящим художником…

И, проигнорировав или не заметив протянутой ему руки, он без предупреждения, заключил меня в неловкие, слишком крепкие для первых мгновений знакомства объятия. Одежда и мои волосы служили нам барьером, пока Элай, осознав ли неуместность своего порыва, не решил высвободить меня из оков, и его подбородок скользнул по моей щеке. Что ж, значит, это наша первая и последняя встреча. Стоит ли тратить время, если разговор заранее обречен?

– Боюсь, я вас разочарую.

Немногочисленных приятелей я не касалась ни разу, так было проще создавать иллюзию нормальных отношений. Они смеялись, но условия соблюдали, ведь мы не были по-настоящему близки. Со временем я научилась выбирать людей достаточно самовлюбленных и в здравой степени эгоистичных, чтобы вопросы привязанностей или любых обязательств не обременяли легкой формы наших отношений. И потому, никак во мне не отозвавшееся прикосновение Элая было по-своему приятным: мое дыхание не сбилось, а в голове не возникло ни единого образа, а значит, не подстраиваясь и не притворяясь, я могу просто отдаться воспоминаниям и проверить, насколько испортился кофе с приходом нового владельца.

– Вы написали, что вам понравились мои старые работы. Итак, мы здесь, расскажите ваши мысли и идеи, что бы вы хотите видеть на стенах вашего дома? – снимая перчатки, я невольно залюбовалась пятнами теплого осеннего света, блуждавшими по лицу молодого человека. Очень подвижное, как у ребенка, на каждое мое слово оно реагировало сокращением мышц и вспышками в удлиненных миндалевидных глазах.

– Может, перейдем на «ты»?

Поняв его вопрос не сразу, я кивнула и поспешила закрепить на губах отрепетированную улыбку, такую, что за внешней благожелательностью скрывает полное безразличие и помогает возвести невидимый заслон, сохранив мысли в тайне.

– Мне понравились… – Элай запнулся, – этнические мотивы и персонажи твоих картин. Очень талантливо! Они, конечно, странные – по-хорошему странные. Как и место их обитания, очень необычно…

Он говорил слишком быстро, слишком торопился, будто я тоже не оправдала его ожиданий – пытался ли он таким образом скорее закончить встречу?

– … но это все, конечно, для галерей и музеев. Я прочитал, что вся серия выкуплена. Наверное, владельцы теперь вечерами только и делают, что размышляют над тем, что хотел сказать автор.

Я молчала, и Элай, помогая себе жестикуляцией, продолжил неровную пламенную речь:

– Возвращаются в пустой дом, наливают безумно дорогой скотч и засыпают в кресле, так и не угадав, какому богу молятся выдуманные люди на их стене.

Странное замечание, ведь именно домой я возвращаюсь в этих картинах, лишь так могу на время забыть о своем одиночестве, прокладывая иллюзорный путь к близким мазками по холсту. Но Элай прервал мои мысли, приняв мою задумчивость на свой счет, он попытался исправиться:

– Прости, это было глупое объяснение. Вернее, не объяснение, я имел в виду…

– Я не часто пишу на заказ, – решив приблизить конец нашей встречи, я протянула ему папку с эскизами, – а та серия закончена, и дополнять ее я не планирую. Давайте разберемся в ваших желаниях вместе.

Но вместо того, чтобы просто принять ее, молодой человек широким жестом отодвинул пустые чашки к своему краю стола, а сам, переставив стул ближе, оказался рядом со мною. Согнувшись так, что его голова стала почти вровень с моей, он принялся увлеченно рассматривать рисунки, пока его запах, попутно вытесняя густой кофейный пар, до краев заполнял мои легкие. Теплые зеленые ноты, смешанные с ароматом живой влажной кожи, такие же бесцеремонные, как и их носитель, вторглись в мое личное пространство, но пошли гораздо дальше – внутрь, вглубь через дыхательные пути. Странно, я не могла вспомнить, как пахли мои немногочисленные любовники, но Его аромат я не забывала никогда – запах камня и моря, смолы и рассвета – как помнила и все остальное: его сказки и оберегающие прикосновения, игры и последние объятия. Было ли это в моем детстве?

Возможно ли изобразить запах? Запечатлеть благоухание прошлого так же, как вычертить линию бровей? Иссиня-черных, выведенных мною столь бесчисленное количество раз, что я могу составить трактат о каждом градусе наклона, что отделяло их от состояния покоя до редкой вспышки гнева, от глубокой нежности до необъяснимой печали, спрятанной в темноте его глаз. Возможно ли сохранить аромат навечно, так же, как я смогла это сделать с линиями его лица?

– Ух ты, а рыжебородый мне нравится!

– Как ты узнал? – произнесла я и тут же осеклась. На дне папки, за новыми набросками оказалось несколько старых рисунков, видимо из тех, что я забыла убрать подальше, запихнуть вглубь шкафа, к их друзьям, – в смысле, да, конечно, он из той же серии, что вы видели.

С выражением лица мальчишки, обнаружившего клад, Элай продолжил свое исследование:

– Здесь они как настоящие, в смысле, живущие сейчас, хотел бы я посмотреть на тех, кто тебе позировал. Полуобнаженные танцовщицы подходят для квартиры холостяка? Хотя, и вот эти, с черепами тоже ничего.

Я не смогла сдержать улыбку, и Элай, высоко оценив каждый портрет, захлопнул папку, а затем положил свою руку так близко к моей, что его длинные пальцы мягко столкнулись с ребром моей ладони.

Ничего.

С момента, как попала в детский дом, я никому и никогда не рассказывала о своей особенности: мне было достаточно легкого касания обнаженной кожи другого человека, чтобы узнать, что ждет нас в будущем и чем закончится наше знакомство. А оно в этом мире заканчивалось всегда, и не всегда хорошо. Поэтому мне было так сложно и так легко выбирать любовников, поэтому здесь, снаружи, моими немногочисленными друзьями смогли стать только те, кто в определенной степени был безразличен ко всем, кроме себя. Те же, кого я когда-то касалась и была счастлива, остались там, в неизвестном, спрятанном ото всех месте, и я даже не была уверена, живы ли они теперь, несмотря на подбрасываемые памятью яркие фрагменты воспоминаний о нашем будущем: каждый житель и среди них столь дорогие мне люди, все они были рядом, счастливые, улыбающиеся, такие же, какими они были, когда я их покинула. Но с каждым годом я сомневалась все больше – не могло ли то быть лишь успокаивающей разум иллюзией? Ведь я никогда не притрагивалась к тем, кто умирал раньше, чем наступал последний эпизод из моего видения о конце нашего знакомства.

– Уна, ты здесь?

– Да, я тут, простите, – отведя взгляд от подоконника, я повернулась к Элаю. Его сведенные брови говорили о том, что я пропустила часть разговора. Пора заканчивать эту бессмысленную встречу, тем более меня уже мутило от окружающих запахов и гула толпы.

– Скажи честно, о чем ты задумалась?

За соседним столиком снова громко засмеялись. Я перестала сжимать пальцами шею и, обхватив чашку обеими руками, приготовилась допить кофе.

– О заблуждении, что живое – хрупко. В действительности нужно оберегать мертвое.

Обычно бессмысленный пафос подобных фраз отваживал желание продолжить общение у любого собеседника, но серо-голубые глаза редкого аквамаринового оттенка продолжали внимательно и слишком прямолинейно меня изучать. Как вдруг Элай встал, резко перегнулся через стол и, взяв с подоконника вазу с пестрыми сухими листьями, вручил ее проходящей мимо официантке:

– Прошу вас, унесите, у нас аллергия. И повторите кофе, пожалуйста.

И она, лучезарно улыбаясь, поспешила выполнять его просьбу, а я – я готова была поклясться, предложи этот сложенный будто ожившая статуя греческого атлета мужчина бросить все и сбежать с ним, девушка, не задумываясь, сию же минуту рассталась бы с прошлой жизнью и заодно, с необходимостью исполнять чьи-либо желания, кроме его. Он так естественно воспринимал свою привлекательность. Интересно, а осознавал ли он при этом степень ее воздействия на окружающих?

Удивительно, как красота влияет на людей – на тех, кто ею обладает и тех, на кого она направлена. Как жаждал восхищенных взглядов лектор и незаслуженно их получал, очаровывая аудиторию в неравной степени смыслом произносимой им речи и изяществом отработанного движения, с которым он поправлял свои темные волосы. Он так и не понял, а я бы ни за что не стала объяснять, почему мое поклонение ограничивалось лишь постелью, а интерес угасал, как только он начинал говорить о нашем будущем. И почему меня не задевал его флирт с другими женщинами, красивыми, под стать ему.

– Итак, настоящее интересует тебя намного меньше, чем кто-либо или что-либо из прошлого, – произнес Элай, возвращаясь на место.

А он не глуп, или…

– Что обо мне рассказывала наша общая знакомая?

– Что ты – талантливая художница. Но не упоминала, что такая красивая.

Мне редко делали комплименты, в ответ я вежливо улыбнулась. Кажется, без терпкого аромата мертвых листьев стало легче дышать, давление в висках ушло, передав планку смущению. В глазах и уголках губ Элая улавливались схожие эмоции, сменившие расслабленную было уверенность. Странно, но, когда принесли кофе, мне стало почти уютно в его компании.

– Ко мне только что пришла идея, может, пусть картина будет нарисована прямо на стене?

Так просто все испортить одной единственной фразой, что раскрывает намерения и мысли. Сделав глоток, я отвергла его предложение.

– Нет, простите, я не работаю на территории заказчика. Видимо, мы так ни на чем и не остановились? Кажется, у меня были еще наброски, могу прислать, и, если не подойдут, то, ну, что ж, могу посоветовать нескольких коллег, у них больше опыта в работах на заказ. Или давайте я прямо сейчас отправлю вам их профили.

Но едва я достала телефон, руки молодого человека запротестовали, и он тихо произнес:

– Постой, я сдаюсь… – потерев шею, словно она затекла, он растормошил светлые волосы, – не знаю… Мне, правда, нравятся твои работы и я думаю заказать именно этого чертова парня. Или одного из них, или девушек – да всех сразу! Повешу на стену, чтобы им нескучно было. Просто теперь ко всему прочему я хочу узнать тебя ближе.

Слишком страстная речь, надеюсь, он не заметил, как сильно впились ногти в мои ладони.

– Считай, что так я зову тебя на свидание, – Элай выдохнул, – поверь, обычно у меня получается гораздо лучше и…

– Верю, – негромко перебив его, я жестом попросила счет у наблюдавшей за нашим столиком официантки, а затем начала собирать разбросанные по столу вещи, надеясь, что не выгляжу истерично, пока не вспомнила, что мы больше никогда не увидимся, и поэтому мне не должно быть никакого дела до его мнение.

– Уна, я понимаю, тебе может быть сложно доверять людям, но это же просто свидание…

Нещадно сминая листы в попытке поскорее убраться отсюда, я, уже не скрывая раздражения, вопросительно посмотрела на Элая.

– Да, это было некрасиво, не нужно было этого говорить.

Ребрами ладоней он беззвучно стучал по краю стола, от основания большого пальца левой руки до родинки на середине его предплечья тянулась бледно-синяя татуировка в виде надписи на латыни – банальность, выбитая юностью. Его лицу совершенно не шла растительность, лишь легкая щетина. Зачем я пытаюсь найти в нем изъяны?

– Ты со всеми такой прямолинейный?

– Ты мне нравишься, – сказал он просто.

Счет предательски не несли.

– Все еще? – молния на папке наконец-то застегнулась.

Элай засмеялся. Мне же, осознавшей весь абсурд нашего разговора, с трудом удавалось не улыбнуться в ответ. И все же, видимо позже, я откажусь от возможности быть обычной девушкой, которая гадает, позвонит ли он на следующий день или нет, а потому, зачем изображать кого-то, кем я не являлась? Я отложила вещи и произнесла, скорее просто вслух, нежели для поддержания разговора:

– Меня всегда удивляло, как люди, лишь поверхностно с тобой знакомые, думают, что все о тебе знают, и начинают дарить советы или самонадеянно давать оценку поступкам, о причине которых даже не подозревают.

Он словно ждал подобного:

– Знаешь, я понимаю, о чем ты, но ты действительно видишь всех таким? И, будем честными, людям нужно, чтобы к ним лезли – и тебе, и мне, и всеми остальным жизненно необходимо, чтобы ими интересовались. Иначе мы просто перестанем размножаться. Нам нужно, чтобы наши границы нарушали, и нужно нарушать их в ответ – только так становится понятно, кто перед тобой и стоит ли ему доверять.

Но, даже понимая, что я злюсь не на сидящего передо мною мужчину, а лишь на себя и ту, которая зачем-то разболтала обо мне слишком многое, его защитная реакция, вылившаяся в эту короткую глупую речь, распалила меня еще больше:

– Хм, так дело в размножении? Остроумно. Но вот в чем вопрос: гостем или вором является тот, кто лезет к тебе через забор без разрешения? И растет ли хоть что-то в его собственном саду?

И пока я несла этот вздор, подавшись всем телом вперед, край стола больно впился мне в ребра, а Элай в свою очередь склонился настолько близко, что я была готова обвинить его в краже воздуха.

– Думаешь, я настолько поверхностный? – спросил он с нотой досады в голосе и улыбнулся только губами, – может, десерт?

Я была благодарна, что он не рассмеялся. От неловкости и злости на себя хотелось разорвать приторно-сладкий от ванили воздух. Я знала, что обидела его, но так же знала, что совершенно не собиралась этого делать.

Неубедительно извинившись, вместо прощания я зачем-то попросила:

– Сообщите о вашем решении.

День только разгорался, и солнце липкой патокой заполняло задыхающийся от света и красок парк. Попытки успокоиться в мерном шаге только усиливали чувство, будто я была маленьким насекомым, что попало в банку с медом и медленно в нем увязало. Что на меня нашло? Почему я вышла из себя? Чем этот мальчишка, коих я встречала не мало, так задел меня? Ухаживания, свидания – вся эта наивная романтика не волновала меня еще в юности, не трогала она меня и сейчас. Едва ладонь юного смельчака касалась моей ноги, я видела, как он ее отдергивает, и, подняв взгляд, просматривала тот же сюжет в реальности. Разочарование было моей альтернативой злости, оно же сопровождало возможность начала любых отношений, но я никогда не выдавала себя, так чем же эта встреча с Элаем отличалась от других? Мой дар проигнорировал его, так почему, решив оставить поиски, я не воспользовалась шансом побыть нормальной?

Я уже физически слышала запах меда; смешанный с цветами, он стал настолько густым, что закружилась голова. Прозрачные осенние оттенки перестали быть свойствами предметов и обрели свою плотность; меня обступили испорченные структуры – деревья, дома и прохожие, потеряв обособленность от мира, все слилось в бесконечный мираж. Невозможно утонуть в земле, но я тонула, осталось лишь закрыть глаза.

Из глубины поднимался приглушенный звук, знакомая мелодия набирала силу, и, подхваченная ее волей, я почувствовала, что могу сопротивляться, нужно лишь синхронизировать движение рук и ног, а там – голова окажется на поверхности, и можно будет дышать.

«Проснись!»

И я открыла глаза. Экран телефона в моей руке погас, под ногами зеленела трава. Я стояла на коленях в нескольких метрах от дорожки, по которой, должно быть, шла, пока… До скамейки было всего лишь несколько шагов, но не в силах больше терпеть усталость, словно после долгого заплыва, я опустилась на землю у ближайшего дерева. Столь сильного провала со мною еще не случалось.

Снова зазвонил телефон. Оказалось, что прошло уже полчаса с тех пор, как я покинула кафе.

– Ну, как?

– Глупая шутка. Едва он полез обниматься, я поняла, чьих это рук дело. Ты не поленилась и написала инструкции?

– О, я не сдержалась. Прошу, скажи, что он остался жив! – в динамике раздался смех.

– Что ты ему обо мне рассказала?

Я спросила спокойно. Раньше в такие моменты я бы при первой возможности коснулась человека, чтобы скорее покончить с бессмысленными отношениями, в которых ему было так сложно придерживаться одного единственного правила – не обсуждать мое прошлое с посторонними, но я нашла иной выход – рассказывать лишь часть истории, а другую приукрашать. Людям важно, чтобы им доверяли, и хорошо, что в моем случае проверить биографию было невозможно.

– Только самые общие вещи, ты же понимаешь… Сначала просто к слову пришлось, мы обсуждали кого-то, а потом он увидел твои работы и пазл сложился. Уна, прости, я помню твою позицию, но зашел разговор… Больше никому, обещаю, – она так быстро протараторила эту речь, что сомнений не оставалось: как и большинству, ей было стыдно не от содеянного, а оттого, что ее поймали.

– Ладно, забудем, все равно мы больше не увидимся, Элай не планирует заказ, – я радовалась стабильным очертаниям мира вокруг. Солнце вернуло привычную осеннюю уравновешенность, земля оставалась твердой, какой ей и следовало быть.

– Мне жаль! Но, согласись, какой же он красавчик!

Я задумалась лишь на секунду.

– С точки зрения классических пропорций, пожалуй, нет, – слишком широкий подбородок, впалые щеки, выдающийся, немного короткий нос, – но, да, он почти красив.

– Как же с тобой временами сложно! Я же не просто хотела подкинуть тебе работу, ты уже год как свободная девушка. Со своими тараканами, конечно, но и Элай не так прост, я специально не показывала ему твоих фотографий.

Ко мне снова вернулось чувство неловкости за сцену в кафе.

– В чем же его подвох?

– Говорят, он верит в любовь, единственную и во веки веков.

– Сказочный принц в поисках принцессы, пастушкам просьба не беспокоиться.

– Оставь свой цинизм, вы похожи, он тоже предпочитает называть секс близостью, а ты – не так наивна, как хочешь казаться.

Мы редко говорили о сокровенном, а, если подобные беседы и случались, то внезапно, заставая меня врасплох в самом неподходящем месте. В такие моменты я понимала, что окружавшие меня здесь люди были гораздо более одиноки, чем я думала о себе.

Однажды, пока мы бродили по магазинам, она внезапно спросила:

– Тебя пугает старость?

– Не слишком ли рано ты об этом заговорила? Ты еще слишком свежа, чтобы…

– Уна, я в целом, о явлении, – она рассматривала в зеркале примерочной свои мнимые и реальные недостатки, словно уже сейчас могла разглядеть весь урон, что принесет ей время.

– Старость некрасива.

– Как зеленые глаза? – произнесла она и отбросила в сторону не подошедший наряд.

– Это наша тайна, – и я снова пожалела о сказанном когда-то.

– Старики с безжизненными, выцветшими глазами… – брезгливо поморщилась она, – знаешь, как в легендах, когда мудрецы и герои, сталкиваются со страданиями, болезнями и немощью, они не прячутся, они принимают этот мир или ищут пути освобождения. Я бы провалила эту проверку, встретив первого нищего.

Старение и смерть – все формы неизбежности, что ошеломили меня восемнадцать лет назад, волновали уже не столь сильно, но, даже прекратив поиски дома, я не приняла все правила этого мира.

– Значит, пока мы еще молоды, нужно натворить столько глупостей, чтобы дети краснели от наших рассказов, а внуки гордились, что мы их бабушки.

– Кстати… ты никогда не говорила, сколько у тебя было мужчин? – ее стратегией была внезапность. Подозревая в утаивании от нее некой правды, она старалась поймать меня на несоответствии показаний.

– Ты же знаешь, пальцев одной ладони хватит для пересчета. Но я дала обещание догнать тебя и я догоню.