Цена жизни: Возвращение долгов

Глава 1. Условия спасения

Карета мягко покачивалась, увозя их от хаоса особняка Кастерков в призрачную тишину ночного Ронгарда. За окном проплывали тусклые огни фонарей, выхватывая из мрака то резной карниз, то решётку парка, то одинокую фигуру ночного сторожа. Внутри пахло кожей, дорогим табаком и чужими духами – аромат власти, который Эдмунд носил на себе так же естественно, как свой безупречный фрак.

Миранда сидела, вжавшись в угол сиденья, комкая в окоченевших пальцах подол своего изумрудного платья. Оно было грязным, помятым, пропитанным запахом дыма – точная метафора её нынешнего состояния. Физическая дрожь постепенно отступала, сменяясь леденящим, тошнотворным спокойствием опустошения. Она смотрела в темное стекло, но видела не город, а лицо Алана в момент ареста. Его взгляд, полный не ярости, а решимости. И взгляд Мелодит, тот самый, исполненный холодного удовлетворения.

Эдмунд не торопился. Он достал из потайного бардачка хрустальную фляжку, налил в такой же хрустальный же стаканчик немного янтарной жидкости и протянул ей.

– Выпей. Отогреешься.

Его голос был ровным, заботливым, без намека на упрек или торжество. Это было страшнее. Миранда молча взяла стакан, пальцы едва не выронили его. Тёплая жидкость обожгла горло, разливаясь по телу густым, обманчивым теплом. Она не была пьянящей – просто согревала, возвращая чувствительность онемевшим конечностям.

– Спасибо, – прошептала она, и это прозвучало, как щелчок от затвора оружия.

– Не за что, дорогая. Забота о будущей супруге – моя прямая обязанность. – Эдмунд откинулся на спинку, его пальцы сложились домиком на коленях. Расслабленная поза, но взгляд, тёмный и пронзительный, был прикован к ней. – Ты проявила себя блестяще сегодня. По-настоящему. Сила воли, находчивость, талант, преданность семье… Всё, что я в тебе когда-то разглядел, проявилось в полной мере.

Он говорил так, будто разбирал удачно заключенную сделку на своем банковском совете.

– Ты сделала свой выбор, Миранда, – продолжил он, и его голос приобрел легкую, почти отеческую мягкость. – Продемонстрировала всему миру, что брат для тебя важнее комфорта, условностей и даже призрачной безопасности, которую я тебе предлагал. Я не могу не уважать такой выбор. Это доказывает твою ценность. Не только как актива, но и как личности.

Миранда медленно перевела на него взгляд. Внутри всё застыло, превращалось в тот самый гладкий, холодный камень, которым она так виртуозно научилась притворяться.

– Но теперь, – Эдмунд чуть наклонился вперёд, сокращая дистанцию, и в его глазах вместе с его мягкостью засияли блики отполированной стали, – теперь и ты прими мой выбор. Партнёрство, которое я предлагал ранее, аннулировано. Ты своей выходкой его разорвала. Теперь я диктую условия.

Он выдержал паузу, давая ей осознать вес этих слов.

– Твой брат, – произнес Эдмунд, все так же мягко, но неумолимо, – скомпрометирован как террорист. Его свидетельские показания, которые я пообещал, это не любезность, а необходимость, чтобы сохранить ему жизнь. Он будет жить. В роскоши, под круглосуточным присмотром моих людей. Для его же безопасности, разумеется.

– Алан… – голос Миранды сорвался, но она заставила себя выговорить. – Капитан Торнфилд…

– Разменная монета, – Эдмунд отвёл руку, словно отбрасывая незначительную деталь. – Его судьба – это дела уже самой Инквизиции. Пока он у них в застенках, Вейн и ему подобные будут заняты им, а не тобой. Это часть твоего щита.

Он смотрел на неё, и на его губах дрогнула та самая, сухая улыбка.

– Дорогая, большинство мужчин покупают своим невестам цветы и конфеты. Я, кажется, перестарался и купил тебе жизнь, свободу и новую, безупречную биографию. Надеюсь, ты оценишь масштаб жеста.

В этот момент осколки воспоминаний, разрозненные и тревожные, сложились в её голове в ужасающую картину. Взгляд Алана на Эдмунда – подозрительный, изучающий. Её собственная мысль в «Лунном Опале»: «План рушился». И главное – взгляд Мелодит. Не торжествующий, а деловой. Как у партнёра, успешно закрывшего сделку.

Лёд внутри дрогнул, уступая место вспышке осознания.

– Ты… – она сглотнула ком в горле, заставляя голос звучать твёрже. – Ты сговорился с ней. С Мелодит. Это была не импровизация. Ты знал. Ещё в «Лунном Опале».

Эдмунд не изменился в лице. Напротив, его взгляд смягчился, наполнился странной нежностью, словно он наблюдал, как ребёнок делает свои первые, неуверенные шаги.

– Браво, Миранда. Я знал, что ты не захочешь вечно жить в сказке, где я – твой бескорыстный спаситель. Да, твоя проницательность тебя не подвела, – он вздохнул, будто с лёгкой досадой. – Наша с Мелодит договоренность была достигнута сразу после того как капитан Торнфилд с таким пафосом тебя «арестовал». Я предоставил ей определённые… финансовые инструменты и компромат на инквизитора Вейна, который ей был нужен для её собственных игр. А она, в свою очередь, признала мои исключительные права на самый ценный актив в этом городе. На тебя.

Он говорил спокойно, методично, как будто читал бухгалтерский отчёт.

– Признаюсь, до твоего громкого побега с бала я всё ещё лелеял надежду, что нам удастся избежать этой… грубой определенности. Я предлагал тебе стать моей спутницей по собственному желанию. Но твой выбор всё расставил по местам. Ты сама доказала, что к тебе можно подходить только с позиции силы. Теперь, – его голос стал тише, но от этого только весомее, – ты моя собственность. Перед лицом закона, мафии и всего высшего света. Твой дар, твоя жизнь, твое будущее принадлежат мне.

Миранда почувствовала, как стены кареты смыкаются вокруг неё. Она искала хоть какую-то лазейку, хоть одну ниточку, за которую можно было уцепиться.

– А Лоренс? – выдохнула она. – Он ведь глава «Золотой Тени». Разве он позволил бы так легко… передать меня тебе?

Эдмунд мягко рассмеялся, поправив манжет.

– О, Миранда… Ты так наивна в некоторых вопросах. Лоренс – стареющий лев, который слишком долго сидел на троне. У любого трона есть тень, и иногда эта тень жаждет стать новым монархом. Мелодит обладает амбициями. И я предоставил ей средства для их реализации. Думаю, в ближайшее время у «Золотой Тени» сменится руководство.

Он посмотрел на неё, и в его глазах вспыхнул огонек в ответ на ее убийственно пронзительный взгляд на него.

– Я не монстр, моя дорогая. Я реалист. Монстры бездумно разрушают города. Реалисты же… ими управляют. И я предпочитаю управлять.

Карета плавно остановилась. Миранда взглянула в окно, где перед ними возвышался особняк, огромный, красивый и бездушный, похожий на крепость из тёмного камня, которую украшали белые колонны. Огни в окнах горели ровным, недружелюбным светом.

Эдмунд вышел первым, затем галантно протянул ей ладонь. Её холодные пальцы, всё ещё в тонких перчатках, легли на его ладонь. Он помог ей выйти, и его рука скользнула с её локтя на талию, мягко, но неуклонно притягивая её к себе.

– Через месяц, – сказал он тихо, наклоняясь к самому её уху так, что его дыхание коснулось щеки, – у нас будет свадьба. Самая пышная, какую только видел Ронгард. Отказаться ты не можешь. Ведь за этими стенами тебя ждёт только костёр инквизиции или иные силы, угрожающие не только тебе, но и твоей семье. А внутри… внутри ты будешь в безопасности. Со мной.

Они поднимались по мраморным ступеням к массивной дубовой двери. Миранда шла, ощущая, как привычная маска послушной, холодной куклы намертво прирастает к её лицу. Она смотрела прямо перед собой, её глаза были сухими и пустыми.

Эдмунд заметил это и остановился на пороге. Его пальцы мягко коснулись её подбородка, заставив её встретиться с ним взглядом.

– Не насилуй себя, Миранда, – прошептал он со странной, почти искренней интонацией. – Эта маска… она тебе к лицу, не спорю. Но я предпочёл бы, чтобы ты свыклась. Чтобы маска стала былью. В конце концов, я предлагаю тебе не тюрьму, а новый, лучший мир. Просто прими его.

Он вытер платком единственную предательскую слезинку, скатившуюся по её щеке, хотя она сама её не чувствовала. Жест был владельческим, нежным, исполненным обходительности, но бесконечно холодным для самой Миранды.

– Добро пожаловать домой, – сказал Эдмунд Кортуфен, переступая порог и вводя ее в новый мир, стены которого были сложены из золота, долга и холодного расчета.

Дверь захлопнулась с тихим, но окончательным щелчком.

Глава 2. Мысли создателя

Каменный мешок пах сыростью, ржавым железом и страхом. Запах въевшийся, вековой, как сама инквизиция. Воздух был неподвижным и тяжелым, словно его откачали из лёгких утопленников. Единственным источником света служила одинокая лампа с рефлектором, направленная прямо в лицо Алану Торнфилду.

Его приковали к холодной металлической раме, больше похожей на готический витраж, чем на орудие пытки. Руки и ноги зафиксировали в распятом положении, но без излишней жестокости – лишь с безжалостной эффективностью, не оставляющей надежды на сопротивление. Это была не дыба в классическом понимании, а нечто более изощренное: система рычагов и зажимов, позволяющая не ломать кости, а растягивать суставы до состояния невыносимой, тлеющей боли, способной свести с ума без единой капли пролитой крови.

Алан уже видел подобные конструкции. Не в протоколах – там их называли безобидными словами вроде «фиксационная рама образца 7‑Б». Видел в старых подземельях, куда спускали особо опасных магов без лицензии. Тогда он стоял по другую сторону лампы, держа в руках рапорт, а не кандалы. Теперь круг замкнулся.

Вейн стоял в тени, за световым пятном, его чёрный мундир сливался с мраком. Лишь серебряная брошь в виде пса на фоне символа Создателя холодно поблескивала, словно глаз невидимого хищника.

Где‑то выше, у самого потолка, лениво капала вода. Каждая капля, разбиваясь о каменный пол, издавала тихий, отчётливый звук, похожий на отсчет времени. В этом ритме было что‑то храмовое – только вместо колокольного звона и молитв здесь царили сталь, лампа и чёрный силуэт инквизитора.

– Комфортно устроились, капитан? – его голос был ровным, почти учтивым, но каждое слово падало, как капля ледяной воды на оголенные нервы.

Алан приподнял голову, щурясь от света. Несмотря на положение, на его губах играла знакомая усмешка, лишь слегка искаженная болью.

– Вполне. Не хватает лишь чашечки чая с бергамотом и милой беседы, – он хрипло рассмеялся. – Но, полагаю, вы не для этого пригласили.

– Полагаете верно, – Вейн сделал шаг вперёд, и свет выхватил его лицо, высеченное из мрамора, с ледяными серо-голубыми глазами. Под глазами легли тени бессонницы – тонкие, почти неуловимые, заметные лишь тому, кто привык считать не только синяки и шрамы, но и тщетно скрываемую усталость. Вены на руках под перчатками натянулись, когда он сцепил пальцы за спиной – привычка человека, который слишком часто держал в руках не оружие, а протоколы и приговоры, но при этом не раз лично стоял под вспышкой магического взрыва.

– Мы здесь для того чтобы прояснить несколько моментов. Вашу истинную роль в этом… фарсе.

Он медленно обошёл раму, его взгляд скользил по лицу Алана, выискивая малейшую трещину. Взгляд этот был не только холодным – он был натренированным. Не взгляд садиста, смакующего чужую боль, а человека, который привык отделять симптом от причины, ложь от искренности, слабость от просчета. На миг Алану даже показалось, что перед ним не инквизитор, а старый следователь магической полиции – только вместо сине-бронзового пламени у него на груди блестел знак Создателя.

– Элеонора Кортис. Зарегистрированный маг из столицы. Очень удобно, не правда ли? Как будто кто-то заранее подготовил все документы, зная, что они понадобятся.

– Банкиры любят порядок, – пожал плечами Алан, и тут же стиснул зубы от резкой боли в растянутом плече. – Предусмотрительность – их второе имя.

– Предусмотрительность? – Вейн остановился прямо перед ним. – Или циничный расчет?

В его голосе не было презрения – только несогласие. Как у преподавателя, поймавшего толкового ученика на сознательной подмене понятий.

– Вы знали. Вы знали с самого начала, кто такая Мира Орфармуд. Вы не просто прикрывали её, и вы водили нас за нос, направляя расследование по ложному следу. Вы предатель в мундире магической полиции.

Слово «предатель» прозвучало как формулировка обвинения, а не личная обида. Для Вейна предательство не было абстракцией – он слишком хорошо помнил, как выглядит изнутри разорванный магическим выбросом дом, и сколько трупов приходится складывать в ряд после того как кто‑то решил «чуть‑чуть» нарушить протоколы.

Алан встретил его взгляд без колебаний. В зелёных глазах, помутневших от боли, всё ещё горел огонь.

– Доказательства? Или инквизиция теперь работает на голых подозрениях? Анонимных доносах, например? – он едва заметно кивнул в сторону, откуда пришёл Вейн. – О, простите, я забыл. Для вас подозрение – это уже приговор.

Память, как назло, подсунула запах гари. Не здешней – той, давней, когда он впервые увидел работу Вейнa не на бумаге, а в поле. Тогда над выгоревшим кварталом ещё поднимался сизый дым. Вейн стоял посреди этого ада, чёрный мундир покрыт белыми пятнами штукатурки, и, с каким‑то страшным спокойствием, диктовал протокол: «подозреваемый маг без лицензии, неконтролируемый выброс, семь погибших, девять раненых…».

Вейн не дрогнул. Он наклонился ближе, его шёпот был подобен шипению змеи.

– Не упрощайте, капитан. Я не требую признания в том, что вы маг. В конце концов, ваша лицензия всегда на нашем столе, а вы на прицеле. Но покрывать её? Рисковать своим положением, репутацией, жизнью ради беглой магички? Это смахивает на сентиментальную слабость. А слабость – это грех.

Слово «грех» прозвучало не как пустая церковная формула. Вейн проговорил его так, как другой сказал бы «нарушение устава» или «боевой просчёт». Он верил в это – не показной верой, не ради карьеры. В его мире слабость одного могла обойтись в десяток трупов. Он видел это собственными глазами, и Создатель, чьи символы висели в каждом зале инквизиции, был для него не абстрактным идеалом, а попыткой придать смысл хаосу.

Он выпрямился и с лёгким, почти механическим движением повернул один из рычагов на раме. Металл заскрипел, и Алан ощутил, как его тело неестественно вытягивается, суставы заныли глухой, раздирающей болью. Он резко вдохнул, но не издал ни звука.

– Где… она сейчас? – выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Вейн приподнял бровь, в его глазах вспыхнул интерес.

– Мадемуазель Кортис? В безопасности. В объятиях своего жениха. Кажется, вы переоценили свою важность в её жизни, капитан. Она сделала выбор. Разумный выбор.

– Миранда… не сделала бы его добровольно, – прошипел Алан. Пот стекал у него по виску.

– «Миранда»? – Вейн улыбнулся, и это было страшнее любой гримасы. – Как трогательно. Вы действительно питали к ней чувства. Жалкие отблески надежды в глазах загнанного зверя. Это ваша ахиллесова пята, Торнфилд. Вы позволяете сердцу управлять разумом.

Он сделал паузу, давая боли сделать свою работу. Для Вейнa чувства были не естественной частью человеческой природы, а переменной в уравнении риска. Чем сильнее привязанность, тем легче через неё давить, манипулировать, подкупать. Он видел, как маги сходили с ума, пытаясь спасти близких, и превращали целые кварталы в стекло и пепел. В его личных молитвах Создателю наверняка было больше просьб о стойкости и ясности, чем о милосердии.

– Вспомните свой отряд. Тех двоих, что отдали жизни по приказу Лоренса. Вы горели местью. Я это видел. Это была праведная ярость, направленная на благое дело для всего Ронгарда. А теперь? Вы променяли долг на… что? На смущенный взгляд зеленоглазой обманщицы?

Упоминание Эванса и Рида отозвалось в голове Алана глухим ударом. Лица, которые он старательно отодвигал на задворки памяти, вдруг встали перед глазами так ясно, что даже свет лампы на миг померк: веснушчатый нос Эванса, торчащий черный локон Рида, их глупые споры о том, кто варит более отвратительный кофе в Управлении. Он помнил, как Вейн смотрел на него после того провала. Там не было пронзительно‑личной ненависти. Скорее, с жестокой, но честной оценкой: «ты был хорош, но не безупречен. И за твоё «не безупречен» заплатили другие».

Алан закрыл глаза, и на секунду по его лицу пробежала тень неподдельной боли – не физической, а той, что гложет изнутри.

– Месть… – его голос был хриплым. – Это топливо для юнцов, Вейн. У которых впереди вся жизнь, чтобы сжигать себя изнутри. У мужчин… у мужчин нет на неё времени. Потому что, пока ты строишь коварные планы, за твоей спиной кто-то вечно норовит попасть в беду. И приходится выбирать: утолить свою злобу или протянуть руку.

– Благородно. Но глупо, – отрезал Вейн. – И именно эта глупость привела вас сюда. И, возможно, приведёт на эшафот. В воскресенье утром. Публичная казнь за пособничество терроризму и измену. Городу нужен показательный процесс. А ваша персона идеально подходит.

Алан медленно открыл глаза. Несмотря на боль и истощение, в них не было и тени страха. Лишь холодная, отточенная насмешка.

– В воскресенье? – он фыркнул. – Сомневаюсь. Я видел, как Кортуфен вручил вам тот конвертик. Видел, как побелели ваши пальцы. Он нацепил на вашу гордую инквизицию ошейник, Вейн. И теперь вы рычите из-за двери, которую сами не можете открыть. А я… – он сделал усилие, чтобы выпрямиться, насколько это было возможно, – я могу того банкира… поставить на место. Но для этого мне нужно быть снаружи. А не висеть тут вашим украшением.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Алана и тиканьем капели где-то в углу. Вейн стоял не двигаясь, его выражение лица было, как непроницаемая маска. Но Алан уловил едва заметную искру, в его ледяных глазах были ярость, унижение и… расчёт.

– Вы предлагаете сделку? Прямо в сердце инквизиции? – наконец, произнёс Вейн с ледяным спокойствием. – Это даже не самоуверенность. Это безумие.

– Я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество. Вам – снять ошейник. Мне… ну, вы поняли.

– Вы всерьёз уверены, что сможете «поставить на место» человека, чьи счета кормят половину верхних кварталов? – тихо уточнил Вейн. – И где гарантии, что вы не сорвётесь, не увлечётесь собственной маленькой войной и не оставите после себя ещё один выжженный квартал?

В вопросе не было сарказма – только та самая, почти профессиональная подозрительность человека, который привык сначала представлять худший сценарий, а уже потом – лучший.

– Я видел, – продолжил Вейн, – как один незадачливый маг «всего лишь» хотел напугать ростовщика, сжечь ему контору. Закончилось тем, что вместе с конторой сгорели три соседних дома и лавка простого пекаря через дорогу. Создатель молчал. Камни кричали. Я не забыл эти крики, капитан.

Вейн подошёл к нему ближе.

– Я не дам повториться этому. Ни ради вашей мести, ни ради ваших рыцарских порывов.

– Хорошо, – Алан медленно втянул воздух, унимая биение собственного сердца. – Значит, я сделаю это не ради мести. Не ради порывов. Ради равновесия. Вы считаете, что маги – заноза в теле Ронгарда. Я, что банкиры, вроде Кортуфена, гниль, расползающаяся по его телу. Оба, возможно, правы. Но только один из нас сейчас может дотянуться до этой гнили, – он сделал паузу, заставляя себя говорить чётко, без злобы, как на допросе. – Вы хотите порядка. Я тоже. Разница лишь в том, что вы привыкли давить сверху, а я – вычищать снизу.

Вейн молчал, и повисла густая тишина.

Ему не нужно было долго вспоминать доказательства собственной правоты. Достаточно одного образа: дом, где когда‑то жил его товарищ по ордену, превращённый в безумца после того как сосед‑маг лишился контроля. Тогда Вейн держал того на руках в попытке привести в чувства.

– Вы… – наконец, произнёс он, – как и многие маги, привыкли верить, что можете распределять вину и наказание по своему разумению. И, Вы, капитан Торнфилд, считаете, что вам можно чуть больше, чем остальным, потому что вы «на стороне закона», – он сделал короткий вдох, словно отгоняя собственные воспоминания. – Но закон – это не вы, капитан. И я не собираюсь позволять ни магам, ни банкирам, ни детективам с манией героизма топтать его.

– Вот именно, – тихо сказал Алан. – Поэтому вам и нужен кто‑то, кто может подойти к Кортуфену ближе, чем позволяют ваши протоколы. Вы связаны. Я – пока нет.

Он чувствовал, как в плечах нарастает тупая, разливающаяся боль. Каждая секунда в этой рамке отнимала у него силы, которые ещё могли пригодиться. Но в голосе он старался сохранить лёгкость:

– Вы ненавидите магов, потому что видели слишком много разрушений. Я ненавижу людей, вроде Кортуфена, потому что видел слишком много тел тех, на ком “экономят” ради прибыли. Может, пора позволить одной ненависти поработать на другую?

Вейн медленно покачал головой. Он развернулся и сделал несколько шагов к выходу, его тень гигантской летучей мышью металась по стенам.

– Я ненавижу не магов, – бросил инквизитор через плечо. – Я ненавижу беспредел. Неконтролируемую силу. В ком бы она ни была. В банкнотах банкира, в пальцах мага, в револьвере детектива.

Эти слова не были признанием слабости – скорее, личным кредо. В нём не было места романтизации магии, как не было места и покорному согласию с теми, кто покупал законы. В этом они с Аланом, как ни странно, были ближе, чем казались.

Он дошёл до самой двери, взялся за скобу.

– Я не буду помогать вам сбежать, капитан, – произнес он, не оборачиваясь. Его голос прозвучал отстраненно и сухо. – Это было бы прямым предательством долга.

Он потянул дверь, и в камеру ворвалась полоска света из коридора.

– Но я… не буду и мешать, – тихо, почти шепотом, бросил он через плечо. – Если вы таки сумеете это сделать.

Дверь захлопнулась, оставив Алана вновь в кромешной тьме, пронзаемой лишь одним ослепительным лучом. Боль в суставах вернулась с новой силой, но теперь она казалась лишь досадной помехой.

На его потёртом, усталом лице расплылась медленная, хищная улыбка. Он остался совсем один, прикованный в самом сердце лабиринта, где каждый камень был пропитан враждебностью.

«Что ж, капитан, – мысленно произнёс он сам себе. – Пора проявить те самые чудеса умения выбираться из мест на букву ж».

И тьма вокруг, казалось, сжалась в тугой узел, который предстояло развязать.

Глава 3. Не золотая клетка

Особняк Эдмунда Кортуфена был непохож на тюрьму. Он был ей в самой изощренной форме – тюрьмой без решеток, где роль стражей исполняли шепот паркета под ногами и безмолвное внимание слуг. Стены, окрашенные в теплые, глубокие тона цвета спелого вина и старого золота не давили, а обволакивали. Они впитывали звуки, превращая даже отчаянный стук сердца в приглушенный такт. Воздух был чист и прохладен, пах воском для полировки дерева и едва уловимыми нотами дорогих духов, которые Эдмунд, казалось, распылял в пространстве вместо воздуха.

Ее апартаменты на втором этаже были образцом утонченного вкуса. Не вычурного, не кричащего, но безупречного. Высокие окна в резных деревянных рамах выходили в закрытый сад, где клумбы были разбиты с математической точностью, а дорожки подметали до стерильной чистоты. Тяжелая, темная мебель работы лучших мастеров Кантарала стояла так, будто росла из пола. Ни одна лишняя безделушка, ни один неуместный акцент. Все служило напоминанием: здесь нет места хаосу, случайностям и волеизъявлению.

Ее личная охрана состояла из двух женщин с каменными лицами и руками, знающими толк не только в застегивании корсетов. Они представлялись Кларой и Элизой. Служанка, приставленная к ней для «удобства», – юная, пугливая Лилия – опускала глаза, едва Миранда пыталась с ней заговорить. Прогулки по саду – только в сопровождении. Любая попытка уклониться от этой опеки встречала вежливое, но железное «не могу позволить, мадемуазель, ваша безопасность превыше всего». .

«Не золотая клетка, – думала Миранда, стоя у окна и глядя на сад, где даже птицы пели как-то слишком правильно. – Золотой саркофаг».

Эдмунд навещал ее ежедневно. Его появления были тихими, как скольжение тени. Он входил без стука, но его присутствие ощущалось сразу – по щелчку замка, по изменению давления в воздухе.

– Дорогая, – его голос был ласковым одеялом, которым он пытался укутать ее волю. – Как твое самочувствие? Надеюсь, день прошёл спокойно? Если что-то нужно, то только скажи.

Он усаживался в кресло напротив, расспрашивал о её самочувствии, о книгах, которые она читала, рассказывал городские новости, тщательно отфильтрованные от всего, что могло её взволновать. Все его существо сияло подчеркнутой, почти болезненной нежностью. Его пальцы могли поправить прядь ее волос, коснуться щеки, взять ее руку в свою. Каждое прикосновение было актом владения, заботливым, но окончательным. Приносил книги – научные трактаты по механике, те самые, что она любила в прошлой жизни. Расспрашивал ее о теориях передачи энергии, о свойствах металлов, и в его глазах читался неподдельный интерес. Эдмунд вёл себя как идеальный жених, заботливый и внимательный. И от этой сытой, выверенной учтивости у Миранды сводило зубы. Она отвечала ему тем же – отполированными, светскими фразами, её улыбка была холодным и точным инструментом. Она играла свою роль, и, чем лучше у неё получалось, тем глубже прятала бурю внутри.