Каталина
- -
- 100%
- +
Он был здесь.
Голос зазвучал сразу в голове – чужой, холодный, не похожий ни на один из знакомых. Слова шли неразборчиво, как шум прибоя: отрывки фраз, полуслова.
«Гриндлтон… там, где они похоронили её… в земле, которую прокляли…»
Каталина зажмурилась, сдавленно выдохнув. Шёпот не прекращался. Он будто царапал изнутри, впивался в мозг.
«Ты дитя не той крови… ты должна была умереть. Но ты осталась. Он знает. И теперь – всё повторится.»
Боль стала невыносимой. Веки подрагивали. Тело било мелкой дрожью. Но она не кричала. Никогда не кричала. Только позволяла голосу говорить – зная, что за этими фразами всегда прячется правда.
«Ты ищешь разгадку… Но что, если всё это – не цепь случайностей, а чья-то воля? Одна рука. Один ум. Один голос, что и тогда шептал в темноте, и теперь продолжает звать. Они не ушли случайно, Кэт. Их уводили. Одного за другим. Ровно так же, как увели твоих родителей.»
В голове вспыхнули образы: тёмный силуэт у двери, мерцание лампы, чей-то тихий плач. Всё это – не воспоминания. Он показывал.
«Ты вернёшься туда. Не потому, что хочешь – а потому, должна. Всё повторится. Но в этот раз, Каталина… боль будет твоей.»
Каталина прикусила губу до крови. Боль отозвалась по телу живым огнём, но не дала облегчения. Только затопила сознание – густо, как раскалённая смола. И только тогда – тишина. Резкая. Мёртвая.
Голос исчез. Всё исчезло. Осталась только мигрень. И комната – всё та же, тёмная и пустая, словно вытесненная из времени.
Она лежала, выровняв дыхание, глядя в потолок, будто тот мог дать опору. Не плакала. Только ощущала – под кожей, в венах – холодный, скользящий след. Как будто что-то незримое прошлось внутри и оставило метку.
Каталина качнулась, сжав крестик на шее – до хруста в пальцах. Лёд металла обжигал, будто не символ спасения, а наказание. Тело выгнулось в судорожной вспышке. В голове – тяжесть, будто череп залили свинцом. Ещё секунда – и он снова вернётся. Существо из глубины. Не бред. Не иллюзия. Что-то другое. Древнее. Безымянное. Он не жил в ней. Не подчинял её волю. Но в моменты слабости – вторгался. Как хищник, чующий кровь.
– Он тебе не поможет, – прошипел голос. Глухой, как треск углей, как кости, ломающиеся под кожей. Ниоткуда – и отовсюду. – И тот, кто рядом… он сломается первым. Не ты.
Она зажмурилась. Её дыхание сбилось в рывках. Крестик в руке пульсировал жаром, как раскалённое железо. Сердце уже било в грудную клетку, как зверь, загнанный в ловушку. И тогда – сквозь ярость, сквозь страх – она начала шептать. Вслух – но почти беззвучно. Каждое слово было выдрано изнутри, как осколок:
– Pater noster, qui es in caelis… sanctificetur nomen tuum…
(Отче наш, сущий на небесах… да святится имя Твоё…)
Это был не зов. Не мольба. Это был акт выживания.
– Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra…
(Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…)
Слова срывались с губ, как яд. Губы побелели, пальцы дрожали. Под веками – красные вспышки боли. Мигрень стучала в череп, как гвоздь в гроб.
Дверь распахнулась. Аника вбежала – бледная, испуганная, но решительная. Ни крика, ни вопросов. Она подбежала, села рядом, обняла Каталину за плечи. Крепко, как якорь.
Каталина не оттолкнула. Даже не посмотрела. Только продолжала бормотать сквозь зубы – срывающимся голосом, как будто каждая фраза удерживала её здесь:
– Panem nostrum quotidianum da nobis hodie… et dimitte nobis debita nostra…
(Хлеб наш насущный дай нам на сей день… и прости нам долги наши…)
Аника ничего не понимала – но слышала. Слышала суть. И видела: Каталина не сумасшедшая. Не одержимая. Она борется. Из последних сил. И борется одна. Аника ещё крепче прижала её к себе. Голос был почти неслышным – но в нём дрожала решимость:
– Ты не одна, – тихо сказала она. – Не одна.
***
Раннее утро. Город ещё не проснулся, но в квартире уже шелестели движения: тихий гул фена, скрип молнии на дорожной сумке, шаги по комантам. Каталина стояла у окна, глядя сквозь стекло в безликую тень улицы. В руке —кружка ароматного кофе, остывающая, как и всё вокруг. Она не пила. Просто держала. Смотрела в пустоту, будто в ней можно было разглядеть что-то важное.
Аника в другой комнате проверяла билеты и шептала себе под нос, пересчитывая вещи, будто старалась отвлечься. Но её глаза выдавали – она почти не спала. Всю ночь просидела на краю кровати, чувствуя, как подрагивает матрас от слабых судорог Каталины, как она шепчет молитвы сквозь боль, сжав крестик до крови. Теперь же, глядя на неё с кухни, Аника прикусила губу.
– Ты точно готова? – спросила она тихо. – Может, стоит отложить на день. Просто один день.
Каталина не обернулась. Только сказала спокойно:
– Времени нет. Если мы не поедем сегодня – может быть поздно.
Аника хотела возразить, но промолчала. Каталина не звучала как человек, принявший импульсивное решение. Она говорила как та, кто слышал что-то, чего другим не дано – и знала цену промедления.
Зазвонил дверной звонок. Они обе вздрогнули. Каталина поставила кружку на подоконник и пошла открывать. За дверью стоял Марк – бариста из кофейни на углу. Его тёмная куртка была влажной от тумана, глаза – чуть покрасневшие, будто не спал.
– Прости, что так рано, – сказал он, виновато. – Это… для тебя. Кто-то оставил это у нас. Вчера, поздно вечером. На твоё имя. Просто… показалось, это важно.
Он протянул ей простой серый конверт, без марки, без обратного адреса. Лишь её имя – выведено тонко, чёрными чернилами. Почерк был незнаком.– Спасибо, Марк, – тихо произнесла Каталина.
Он кивнул, задержав взгляд на Анике, которая стояла чуть поодаль.
– Уезжаете? – спросил он с лёгким любопытством.
– В деревню, недалеко, часа три пути, – ответила Аника, не останавливаясь: её руки продолжали методично складывать вещи.
– А вы надолго?
– Думаю, несколько дней, – спокойно сказала Каталина.
– Семейное? Или…
– Просто в город, – перебила Аника, стараясь говорить легко. – У Кэт есть дело, я – за компанию.
– Ясно, – кивнул парень и замялся. Было видно, как он переминается с ноги на ногу, будто что-то вспоминает.
– Знаешь… Аника, – произнёс он наконец, после короткой паузы. – Я думаю обновить интерьер кофейни. Сделать светлее. Добавить деталей – уюта, но без излишней мишуры. А ты ведь дизайнер, верно?
Аника слегка удивилась, но кивнула.
– Да. Хотя я больше работаю в другом направлении, чем с декором. Но если хочешь, могу помочь.
– Было бы замечательно, – Марк неуверенно улыбнулся, опустил глаза и, словно собираясь с духом, полез в карман за телефоном. – Я… могу записать твой номер?
Она чуть улыбнувшись, продиктовала цифры. Парень записывал внимательно, неторопливо, дважды переспросил – словно боялся ошибиться. В его жестах было что-то почти бережное, будто он держит в руках не просто набор цифр, а нечто ценное.
Каталина молчала, не вмешиваясь. Но её взгляд стал пристальнее – не враждебным, скорее как у человека, который замечает детали.
Марк убрал телефон, смущённо поправив волосы.
– Тогда… хорошей поездки. Будьте аккуратны, – сказал он, обращаясь к Анике.
Но уже через мгновение его взгляд метнулся к Каталине и задержался на ней. Он нервно сглотнул, будто хотел что-то сказать, но не решился.
Каталина уловила этот взгляд краем глаза. Не повернулась, не дала ему повода продолжить – только чуть напряглась, будто от прикосновения, которого не было.
– Спасибо, Марк, – лишь произнесла она.
Он кивнул, ещё раз попрощался и вскоре растворился в утреннем полумраке за дверью.
Она закрыла дверь и медленно разорвала край конверта. Внутри оказался кулон: тот же символ – крест, оплетённый двумя змеями, что и на письме её матери. Тяжёлый, холодный. Сжав его в ладони, почувствовала могильный холод металла.
– Кто-то уже ждёт нас в городе, – прошептала она.
– Это выглядит очень странно: сначала письмо, потом кулон от какой-то секты, и всё это совпадает с исчезновениями… – голос Аники дрогнул. В нём был страх. Тот самый, что рождается, когда боишься не за себя, а за другого.
Каталина задержала на ней взгляд – серьезнай, тяжёлый.
– Аника, тебе лучше остаться здесь.
– Даже не думай, Кэт. От меня так просто не отделаешься. Как ты без меня? Кто будет смешить тебя и отговаривать от безумных идей? – с мягким, почти хриплым смехом сказала Аника. Она внезапно обняла её, и это был не просто дружеский порыв – скорее тихое обещание, что рядом будет кто-то, кто поддержит, даже когда станет тяжело.
Каталина сомкнула руки на спине подруги. Так они и стояли – две фигуры, прижавшиеся друг к другу посреди комнаты, словно пытаясь на мгновение спрятаться от того, что ждёт впереди.
– Тебе не кажется, Марк немного странным? – бросила Каталина, глядя на неё с тенью насмешки.
– Нет… возможно, немного. Но он… милый. Аника нахмурилась, подбирая слова. Отвела взгляд, будто стараясь скрыть румянец на щеках. Каталина не настаивала – лишь кивнула и спрятала кулон в карман.
– Он выглядел так, будто был без ума от тебя, – заметила Кэт тихо. – Ты видела, как дрожали его руки, когда он записывал номер?
Аника звонко рассмеялась, и её смех наполнил комнату светом, разливаясь по углам, как тёплое солнце. На мгновение стало легко, словно время замедлилось. Каталина тоже засмеялась – смех получился заразительным и искренним. И в эти несколько секунд было что-то до боли правильное: близость, дружба, жизнь такой, какой она должна быть.
Но в глубине души Каталина знала: это последние беззаботные мгновения. Смех постепенно стих, и вместе с ним ушло ощущение света. Внутри нарастала тяжесть – как предчувствие, что с приездом в Гриндлтон всё изменится. И пути обратно уже не будет.
***
Город всё ещё спал – окна тонули в тумане, воздух был сырой, как после долгой ночной грозы. У Кингс-Кросс их ждал Джон.
Он стоял чуть в стороне, спиной к вокзалу. Высокий, в тёмном пальто, ворот поднят – не столько от холода, сколько по привычке. Ветер цеплялся за ткань, не трогая лицо. На плечах – тонкий налёт измороси. Волосы растрёпаны, будто он не успел или не захотел их пригладить. Под глазами – следы бессонной ночи, но они не портили его. Наоборот. В этом было что-то цепляющее. Как у тех, кто пережил больше, чем рассказывает. Кто смотрит на людей внимательнее, чем нужно – потому что знает, что они прячут.
Когда он заметил их, медленно выпрямился, снял перчатку, убрал телефон в карман. Его взгляд скользнул по Каталине, будто просто отметил её в пространстве, но задержался дольше, чем требовалось. Сдержанно. Внешне – спокойно, но в этом выражении глаз угадывалось что-то иное, что-то, что все еще не могло отпустить его.
Она стояла чуть в стороне, в приталенном чёрном пальто, застёгнутом на все пуговицы. Тёмные прямые волосы лежали распущено, без лишней укладки. Чёрные перчатки, плотные брюки, ботинки на низком ходу. Всё точно, как она сама – закрыто, просто, функционально. И в этом – холодная элегантность. Рядом с ней, даже молча, трудно было чувствовать себя безразличным.
– Готовы? – спросил он. Голос был ниже обычного, слегка охрипший – как после долгой тишины или недосыпа.
Джон не смотрел в глаза. Ему это было и не нужно: он видел всё. Лёгкий изгиб плеч, волнение, спрятанное за маской уверенности. И – взгляд, нарочито равнодушный, направленный на него.
– Едем, – ответила Каталина.
Он услышал в этих словах готовность. И понял – как дорого она ей обошлась.
Глава 3
Поезд шёл на север, и за окнами постепенно серела земля. Город растворялся позади, уступая место равнинам. Пейзаж казался знакомым и чужим одновременно – как сон, который когда-то видел, но не можешь вспомнить деталей.
В вагоне было тепло и немного душно. Каталина сидела у окна, следя за тем, как капли дождя расползаются по стеклу и исчезают под напором скорости. Пальцы едва заметно дрожали, но лицо оставалось собранным. Джон устроился напротив, молча поставив на стол три кружки горячего чая. Аника, поправив волосы, села рядом с подругой.
– Я всё ещё не понимаю, почему ты решила поселиться в поместье, – первой заговорила Аника, нарушая тишину в купе.
– Потому что оно моё, – тихо отозвалась та,– Я не собираюсь прятаться от реальности только потому, что их там убили. Да, всё произошло в тех стенах. Но там же – может оказаться разгадка.
– Там ведь пусто? – уточнил Джон, не отрываясь от книги.
Каталина кивнула, глядя в окно:
– Да. С момента их смерти дом стоит закрытым. Но там много комнат. Всем хватит места.
Аника прикусила губу, потом вскинула взгляд на подругу:
– Подожди… ты хочешь сказать, что мы будем жить там? Все вместе?
– А где ещё? – Каталина всё же обернулась. – Ты предпочитаешь гостиницу?
– Ну нет, – нервно фыркнула Аника. – Одна в гостинице я не останусь. Лучше уж в доме с приведениями. – Она попыталась улыбнуться, но смех вышел немного истеричным.
Каталина спокойно продолжила:
– Для убийцы поместье пустует. У него нет причин туда приходить. И потом, нас всё-таки трое… с нами будет Джон. Кэт бросила на него быстрый взгляд. Он кивнул, слегка улыбнувшись, и в его движении чувствовалась уверенность.
– Ты так говоришь, будто всё просчитала, – вспыхнула Аника. – Но ты сама видела это письмо! Этот крест! Кто-то явно ждет тебя, Кэт. Ты серьёзно думаешь, что стены дома остановят его?
– Гостиница – куда хуже, – вмешался Джон, наконец подняв взгляд от страниц. Его голос был сух и ровен, без оттенка сомнений. – Первое исчезновение произошло именно там. Пропала горничная.
Аника замерла, её глаза расширились. Она прижала ладонь к губам, будто сдерживая возглас.
– Господи… – прошептала она, едва слышно.
Каталина уловила её испуг и ответила ровно, без тени иронии:
– Вот и выходит: из всех мест в городе безопаснее всего – в доме, где уже произошло убийство.
Джон посмотрел на неё пристально. Его лицо оставалось холодным, но кривой, едва заметной улыбкой он выдал мягкость и сочувствие. Она почувствовала это, но никак не отреагировала. Снова повернулась к окну.
– Я не против, чтобы вы остались. Столько, сколько нужно.
Молчание снова повисло между ними, густое, насыщенное страхами, которые никто не решался произнести.
Аника опустила глаза, прижав руки к коленям. Ей показалось, что Джон чуть дольше смотрит на Каталину. В груди что-то ёкнуло, и она почувствовала странную дрожь – быструю, внезапную. Не то чтобы ей хотелось ревновать… но маленькая, почти детская тревога подпрыгнула в груди. Она чувствовала себя девочкой, которой хочется быть рядом с тем, кто важен, но страшно показывать свои чувства. С тихим вздохом Аника отогнала эти мысли.
Джон всё-таки заговорил:
– Ты не упоминала… Монику. Как она?
Каталина чуть повернула голову:
– Умерла. Несколько месяцев назад. В психиатрической лечебнице. – Она не отрывала взгляда от окна.
Слова прозвучали сухо, как констатация факта. Ни сожаления, ни жалости, ни защиты.
Аника заговорила быстро, чуть запинаясь. – Кэт, она всё время проводила там с ней. Бедная Моника… Я тоже навещала её. Санитары рассказывали, что она бредила и говорила, что видит Дьявола. И всё время с ним разговаривает, представляешь? – Её слова сыпались, как мелкие камушки. – Представляешь, с ним… прямо до самой смерти. А Каталина была там… Ужасно застать смерть тёти вот так.
Каталина резко метнула на неё взгляд. Аника замолчала, слегка покраснев.
– Прости, – тихо, но твёрдо сказал Джон.
Она чуть наклонила голову – знак, что услышала.
– Всё в порядке, – медленно переведя взгляд на него. Джон встретил его, не пряча. – Ты ведь продал дом в Гриндлтоне? – тихо спросила Кэт, будто только сейчас вспомнив.
– Да, – кивнул он. – Когда уехал в Штаты, продал всё, что мог. Купил квартиру брату, недалеко от университета. Гриндлтон давил на меня, я решил не возвращаться.
– Давил, – повторила Каталина. – Но всё равно тянет назад. Странно, правда?
Поезд замедлился, скрипя тормозами. За окнами пейзаж сменился: густой туман, облупленные вывески, старый перрон. Гриндлтон. Он будто не менялся. Или просто никогда не выглядел живым. Каменные здания, низкое небо, мрак, который не рассеивался даже днем. Здесь воздух казался тяжелее, как будто и его нужно было не просто вдыхать, а терпеть.
***
Каталина встала первой. Лицо – собранное, будто она возвращалась не в родной город, а к плахе. Джон поднял их чемоданы, не дожидаясь просьбы. Аника шла последней, чуть замедлив шаг, всматриваясь вдаль, боять что вот-вот из тумана что-то проявится. У всех было ощущение, что с этого момента начинается уже другая жизнь.
– Вот я и дома… – пробормотала Каталина, глядя вперёд. Голос звучал ровно, но где-то под ним чувствовался тонкий дрожащий слой.
В этот момент Аника взглянула на телефон. Там высветилось новое сообщение от Марка:
«Привет, Аника! Надеюсь, дорога прошла хорошо. Уже жду твоего возвращения в Лондон – хочу показать идеи для кофейни… и пригласить на ужин. Надеюсь, ты согласишься :) Береги себя и не забывай, что кто-то здесь уже считает дни до встречи с тобой.»
Она заулыбалась, почувствовав приятное смущение, которое пронизывало эти слова. В простом сообщении сквозила не только дружелюбность, но и деликатный намёк – на свидание. Связь едва ловила, Аника быстро набрала ответ, и убрала телефон.
Такси медленно двигалось по извилистой дороге – от вокзала к окраине Гриндлтона. За окнами тянулись серые поля, заросшие вереском, склоны покрывал лёгкий туман.
Каталина сидела молча, наблюдая за природой. По одну сторону – унылые пустоши. По другую – каменные домики с покосившимися крышами, узкие улицы с газовыми фонарями. На обочинах – редкие фигуры: старик с тростью в потёртом плаще, женщина в чёрном капоре с корзиной, юноша в сюртуке, поразительно неподвижный, как-будто ждал кого-то. Всё было неуместно, будто город застрял не просто во времени – в чужой эпохе.
– Точно как в театральной постановке, – сказала Аника, поправляя воротник. – словно мы вернулись в викторианскую Англию.
–Здесь мало что меняется, – тихо отозвалась Каталина. Такси свернуло с основной дороги и покатилось вдоль изгороди, за которой уже виднелось поместье – массивное, с потемневшими стенами, высокими окнами. Плющ обвивал фасад так плотно, что казалось – задушит его, как что-то живое. Двор – заросший, неухоженный, с облупленными статуями по краям. Он не казался заброшенным, но и не был обжитым. Скорее – ожидающим. В стороне от города, вне времени.
Машина остановилось у ржавых ворот. Металл давно облез, на каменных столбах сидели вороны – неподвижно, как будто ждали.
Шагнув на гравийную дорожку – под ногами сухо хрустнула щебёнка. Внутри дома было прохладно. Воздух застыл в тишине, с тех пор, как здесь в последний раз закрыли дверь полицейские. Ничего не менялось. Холл был просторным, с высокими потолками, полосами света от приоткрытых портьер. Деревянные половицы под ногами то и дело скрипели, обои на стенах поблекли, картины в рамках хранили лица – одинаково строгие, будто рисовали их против воли.
Гостиная оказалась больше, чем выглядела снаружи. Мебель – выцветшая, книги – без корешков. Не было следов запустения, но и жизни – тоже.
– Комнат много, – сказала Каталина. – Выбирайте любые. Здесь всё ещё почти как было.
Джон выбрал комнату с видом на дорогу, чтобы в случае чего первым заметить непрошеных гостей. Аника – поближе к подруге, в спальню, имевшую камин и кровать с балдахином. Каталина поднялась наверх, открыв ту самую комнату, где жила в детстве. Всё было знакомо до боли – и всё же словно воспоминание, к которому страшно прикоснуться.
Она медленно прошлась по комнате. Картина на стене – семейный портрет – притягивала взгляд. Строгое, но справедливое лицо отца, немного измученная, но миловидная улыбающаяся мать… и она сама, крошечная, с безжизненным лицом, где читалось всё, что она хотела сказать, но словно никто этого не заметил или не захотел понять.
Каталина протянула руку к холсту. Пальцы встретили не пыль, а нечто густое, слегка липкое. Металлический запах ударил в нос и подсказал первое: кровь. Но крови не было.
Вспышка – и мир вокруг сорвался в ослепительные обрывки. Кладбище, тяжёлые каменные кресты. Тонкие змеи на кресте её шеи сверкнули в темноте. Маленькая девочка – она – бежит по заснеженному лесу, дыхание сбивается. Шорох ветвей, звонкий хруст льда под ногами. Видение оборвалось так резко, что грудь будто сжали изнутри. Она провела ладонями по лицу, пытаясь отогнать дрожь и прийти в себя. Шум шагов и приглушённые голоса в холле медленно возвращали её в реальность.
***
В доме было странно спокойно. Почти хорошо. Но это "почти" жгло: именно в этих стенах убили её родителей. Мысль об этом каждый раз придавала лицу Каталины жёсткость. Она не позволяла себе утонуть в воспоминаниях. Нет – она должна узнать правду. И сделать это как можно скорее.
Позже, когда все обустроились, они собрались в гостиной. Огонь в камине трещал, чайник кипел. И стало даже уютнее.
– Завтра сходим в город, – сказал Джон, – Нужно поговорить с местными.
Каталина кивнула. Аника пробормотала что-то про одежду – скорее себе под нос. Тишина уже не давила.
– А сегодня? – спросила Аника.
Кэт положила на стол кулон, письмо и фотографию. Металл чуть звякнул.
– Сегодня нужно собирать всё, что у нас есть. Смотрите внимательно. Всё может быть важно. Даже то, что на первый взгляд – нет.
После небольшого перерыва на обед приступили к поискам.
Они молча раскладывали вещи, изучали бумаги. Свет камина плясал по лицам. Аника перебирала журналы и газетные вырезки, Джон обходил дом и двор в поисках улик. Кабинет отца встретил Каталину густым запахом старой бумаги и древесины. Плотные шторы почти не пропускали свет. Здесь всё было как раньше: тяжёлое кресло с чуть стёртыми подлокотниками, стопки аккуратно подшитых дел, книги с закладками, пожелтевшие записи.
На стене – дипломы и грамоты. В золотистых рамках: “Доктор Джеймс Ланкастер”. Его медицинская практика занимала особое место в жизни семьи. Для всех он был врачом, для неё – человеком, который всегда лечил не только телесную боль, но и умел найти слова, чтобы залечить душевную.
На столе, среди хаоса бумаг, стояла фотография – она, ещё подросток, рядом с отцом и матерью. Он смотрел прямо в камеру, взгляд строгий, но в уголках глаз – то мягкое тепло, которое Каталина всегда чувствовала рядом с ним. Она задержала взгляд на снимке: внутри болезненно сжалось, будто всё случившееся до сих пор было кошмаром, от которого нельзя проснуться.
И всё же в беспорядке было что-то странное. Некоторые бумаги выглядели сдвинутыми, словно их недавно перелистывали чужие руки. По ковру тянулся еле заметный след пыли, как будто ящик под столом открывали совсем недавно.
Девушка опустилась на колени и, осторожно проведя пальцами по внутренней панели ящика, почувствовала зазор. Второе дно. Сердце ударило чаще. Она поддела край ногтями – и нашла письмо.
Бумага дрожала в её руках, когда она разворачивала её. Каждое слово впивалось в сознание, и с каждой строкой внутри поднимался ледяной ужас. Она слышала голос отца, словно он читал рядом.
“Дорогой Честер,
Я не знаю, кому ещё могу доверить эти слова, поэтому обращаюсь к тебе напрямую. У меня есть серьёзные подозрения относительно Томаса Миллера. Он… занимается темными делами. Я не могу это доказать, но и не могу оставаться в стороне.
За последний месяц исчезли уже три человека: горничная из местной гостиницы и двое подростков – студенты. Мэр закрывает на это глаза и объясняет всё просто – будто они уехали сами. Но я знаю, что это не так.
Сейчас я всё больше чувствую опасность для себя и моей жены. Кажется, Томас начинает догадываться, что я знаю и не буду молчать. Если он додумается, к чему я склоняюсь, последствия могут быть ужасными.
Пожалуйста, если есть возможность, приедь со своей группой, уверен он многое скрывает. Я понимаю, что это может поставить тебя в сложное положение, но больше некуда обратиться.
С уважением,
Джеймс Ланкастер,
Гриндлтон, Ланкашир”
Пальцы Каталины сжались так, что бумага едва не порвалась. Слова прыгали перед глазами, но смысл был кристально ясен: родители были не случайной жертвой – они знали. И мысль ударила, как нож: врач, всю жизнь спасавший чужие жизни, не смог уберечь собственную семью.
Слёзы подступили к глазам, но она не позволила им упасть. Слишком много лет она прожила в пустоте и молчании; теперь это письмо – ниточка из прошлого, с которой всё начнётся. Сжимая его в руках, она снова посмотрела на фотографию и прошептала едва слышно: