Перекрестка поворот

Глава 3

– О, Господи! – стонал Джек Оуквуд в раздевалке Ричмондского ледового центра.

Он сидел на скамейке, держался за поясницу и выгибался, пытаясь ослабить тупую боль. Игроки «Вангиков» в нагрудниках, словно рыцарских доспехах, толпились вокруг него.

– Может, почки? – спросил Рэнди Бердселл, склонившись над Джеком. С его лица на бороду стекал пот.

Хоккейная команда фирмы «Computer Technologies & Communications» или сокращенно «СиТиСи», которую хохмы ради назвали «Ванкуверскими гиками», играла в любительской лиге. С приходом Рэнди, ставшего вратарем, и Джека, игравшего правым нападающим, команда значительно продвинулась и реально претендовала на первое место в лиге «35+».

– Скорей всего, – простонал Джек. – Уже было однажды.

Это «однажды» случилось давным-давно, когда Джек Оуквуд, тогда еще Жека Дубровин, жил в небольшом портовом городе на другом конце света и учился на программиста в местном политехе. Вечером, помогая матери-челночнице перетаскивать здоровенные баулы, он неожиданно почувствовал тупую боль в пояснице, точно такую же, как и теперь, вгрызавшуюся в самое нутро, медленную и неотвратимую.

– Натрудил, – сказал он забеспокоившейся матери. – Обычные дела. Как ты в Стамбуле такие мешки ворочала?

Вечером мать натерла ему поясницу тигровой мазью и закутала спину пуховым платком, но боль не прошла. Более того, разыгралась к утру так, что Жека метался по разложенному дивану и стонал в голос.

Вызвали неотложку.

– Похоже на колики, – сказала, позевывая, врач «скорой». – Вода поганая, у всех камни в почках. Даже у молодых. Поехали в больницу.

– Может, уколете что? – попросил Жека. – Завтра семинар в институте. Пропускать нельзя.

Никакого семинара на самом деле не было. Просто в обед он собирался подкараулить Марину у входа в университет и объясниться. Сказать, что он – не перчатки, которые меняют по сезону. Потребовать ответа. Раз и навсегда.

– Можно и уколоть, – еще раз зевнула врач «скорой», – только до завтра дожить надо. А ты, парень, утром в больницу на четвереньках приползешь. Все сто даю.

Пока их везли, мать держала Жеку за руку и не отводила от него испуганных глаз. Он старался не стонать, успокаивающе гладил ее руку и лишь иногда замирал, когда мука становилась невыносимой.

– Здесь было? – спросил Рэнди, отжимая пот с бороды. – Или там? – он неопределенно махнул рукой в сторону.

– Там, – простонал Джек, – дома.

Сквозь боль он удивился, что сказал «дома», а не в «old country»4, как делал многие годы, убеждая себя, что никакого дома там больше не существует.

«Все из-за Рэнди», – подумал он.

Последнее время Рэнди Бердселл, работавший вместе с Джеком над новым софтом для «Намберз», большой фирмы, рассовывавшей заказы по мелкоте типа «Сomputer Technologies and Comunications», активно интересовался его прошлой жизнью. Cвой интерес он объяснял любовью к истории, русской военной музыке и, конечно, женщинам, которых считал самыми красивыми после филиппинок и евреек. Он даже притащил в офис учебник русского языка и расспрашивал Джека, чем произношение «Ш» отличается от «Щ», как правильно сказать диковинное «Ы» и в каком порядке употребляются винительный, предложный и дательный падежи.

Джек нехотя отвечал. Он не любил вспоминать о прошлом, но теперь уже не Рэнди, а боль, само естество напомнили о тех временах, когда он с матерью приехал в больницу. Вспомнил в деталях, с мельчайшими и совершенно ненужными подробностями, как навстречу вышли люди в милицейской форме и заскрипели подметками ботинок по драному линолеуму, а усталый доктор, принимавший больных, понурый, со съехавшим на бок колпаком, красными от бессонной ночи глазами и пегой щетиной молча указал на стул рядом с выкрашенным в белое столом.

– Очень болит, – заглянула ему в лицо мать, – помогите, пожалуйста. Дайте передышку.

Она достала кошелек.

– Сделаем УЗИ, – монотонно говорил доктор и что-то царапал на серой бумаге, – только запомните, лекарств в отделении нет, так что лечиться придется за свои.

Жека, уронив голову на грудь, раскачивался из стороны в сторону и скрипел зубами.

– Конечно, – соглашалась мать и незаметно подсовывала двадцатидолларовую купюру доктору под регистрационный журнал, – только скажите, какие.

Врач скосил глаза на торчавший из-под журнала серо-зеленый уголок.

– Боль надо снять, – мать просительно смотрела на доктора, – всю ночь промучился. Совсем невмоготу.

– Снимем, – зевнул врач, – но обезболивающие надо купить.

– Куплю, – подхватилась мать. – Скажите, что.

– Секундочку, – остановил ее доктор. – Я не закончил.

– Болит ведь, – оправдывалась мать, усаживаясь рядом с Жекой и глядя на сына так, словно у нее самой разрывалась почка.

– Здесь у всех болит, – сказал врач. – Вот один ночью даже повесился. Милиция только ушла.

– От боли? – испугалась мать.

– Кто его знает? – уклончиво ответил доктор. – Простыни, наволочки и пододеяльники тоже свои.

– Все есть, – закивала мать и незаметно подсунула еще десяточку под журнал.

– Имеется средство, – подобрел доктор. – Немецкое. Последняя ампула осталась.

– Спасибо, – обрадовалась мать.

– Снимай штаны, – велел доктор Жеке.

Джек мотнул головой, сбрасывая навязчивое воспоминание. Он не хотел думать о палате на десять человек с черным заплесневевшим углом около выбитого и заложенного матрасом окна. Не желал вспоминать отставного майора после операции с трубками в теле, из которых сочилась в банку моча, перемешанная с кровью.

Майор лежал на голом матрасе, перебинтованный простыней. Жена не принесла вовремя белье, и поэтому под голову ему воткнули больничную подушку в колючем напернике. Майор отходил от наркоза и тихонько стонал. Трубки подтекали, и на простыне расплывались кругами мокрые пятна.

– Зассанец! – ругалась нянька, вытирая зловонную лужу, растекшуюся из опрокинутой банки. – Чтоб тебе пусто было!

– Вот же напасть, – сердился Джек и зажмуривался, точно хотел выдавить видения прошлого.

– Надо ambulance5 вызвать, – предложил кто-то из игроков, когда Джек выгнулся в очередной раз и застонал.

При слове «неотложка» сердце у него захолонуло, и воспоминания стали еще живее.

Простыня, которой перепеленали майора, промокла насквозь, и больные орали, чтобы сестра сменила повязку.

– Чем? – огрызалась молодая девчонка, только-только выскочившая из медучилища, – халатом своим? Принесет жена, перевяжем. Лишних простыней нет.

Она уже собралась уходить, когда Жека, которого боль отпустила после укола, поднялся со скрипучей кровати и стянул с матраса простынь.

– Возьми мою, – сказал он, протягивая смятый комок сестре.

– Добренький, да!? – взвилась она. – Все тут уроды, а ты один добренький нашелся, да?!

– Не ори! – оборвал ее Жекин сосед по палате. – Мою тоже возьми.

– И мою. И мою. И мою, – стали подниматься другие больные.

– Дураки! – вдруг заплакала медсестра, прижимая простыни к груди. – Все дураки!

Кряхтя, Джек поднялся и прижался спиной к стене.

– Может, обойдется, – простонал он по-английски и, охнув, длинно выругался по-русски.

– Я отвезу, – вызвался Рэнди, – только переоденусь.

– А душ? – сквозь боль усмехнулся Джек. – Скунс меньше воняет, чем ты после игры.

– Потерпишь, – потрепал его по мокрым волосам Рэнди и вместе с другими парнями уложил обратно на скамью.

– Я по-быстрому, – сказал он, расстегивая крепления щитков, стаскивая массивный нагрудник и расшнуровывая ботинки с коньками. – Пять минут.

Джек лежал, закрыв глаза и сосредоточившись в точке своей боли. Его начало тошнить. Осторожно, чтобы не свалиться, он повернулся на бок и поджал ноги к подбородку.

Рот наполнялся кислой слюной, словно внутри открыли кран, живот дергался в конвульсиях, и рвота подкатывала к горлу.

Джек сполз со скамьи, остановил бросившихся на помощь ребят и, держась одной рукой за поясницу, а другой зажимая рот, поплелся на полусогнутых ногах в туалет.

Когда он вернулся, Рэнди был готов к поездке.

– Помоги коньки снять, – попросил Джек. – Жаль, что продули сегодня.

– Фигня, – отмахнулся Рэнди. – У тебя блевотина на подбородке. Вытрись.

Он протянул свитер, валявшийся на полу, а сам присел, чтобы развязать шнурки на ботинках Джека.

– Спасибо, старина.

– Фигня, – опять отмахнулся Рэнди. – Через пятнадцать минут будем в госпитале.

По пути Джека опять скрутила боль. Он отстегнул ремень безопасности и улегся на широкое заднее сидение «Крайслера» Рэнди. Мягкая кожа холодила щеку.

– Потерпи чуток, – уговаривал Рэнди, то и дело поворачиваясь к нему с водительского места. – Почти приехали.

Терпеть, однако, пришлось долго. Приемный покой госпиталя Св. Павла жил обычной жизнью. Здесь болело у каждого, а процедура оставалась процедурой. Рэнди психовал, пытался растолковать регистраторше, что у Джека сильные боли, но она, внимательно выслушав и записав жалобы, попросила карточку медицинского страхования, дотошно проверила правописание имени и фамилии, уточнила место жительства и поинтересовалась, откуда у Джека такой милый акцент. Рэнди развел руками и отошел в сторону, чтобы не взорваться.

– Ваш канадский социализм доведет до… – он приставил указательный палец к виску.

Джек слабо улыбнулся. Рэнди, настоящий американец, всегда находил, за что критиковать Канаду. Ему не нравилось, что в общественных туалетах не было обязательных, по его мнению, бумажных подкладок на унитазные круги. Он возмущался, что спиртное не продавалось в обыкновенных супермаркетах, а только через специализированные магазины, которые закрывались в шесть вечера и не работали по выходным и праздникам. Его вымораживала канадская неторопливость во всем, кроме хоккея.

– Когда врач примет? – спросил он у Джека.

– Когда освободится, – ответил тот.

Боль внезапно ушла, и Джек откинулся на спинку кресла.

– Что это? – Рэнди показал на пластмассовую баночку в прозрачном пакете.

– Мочу собрать, – ответил Джек, – для анализа.

– Так что же ты сидишь?

– Не сижу.

Джек, кряхтя, поднялся и заковылял по направлению к туалету.

Когда он вернулся, Рэнди листал один из журналов, лежавших на низком столике перед креслами.

– Видал? – показал он развернутую страницу. – Лодки какие!

– Моя мечта, – кивнул Джек, разглядывая белые яхты, выставленные на продажу.

– Такая? – Рэнди ткнул в изображение моторной яхты.

– «Корвет 444», – определил Джек, – длина сорок шесть с половиной футов, V-образный корпус с изменяемой геометрией, два двигателя в 1550 лошадей, крейсерская скорость 28 узлов, кокпит полностью скрыт флайбриджем, две каюты, камбуз и динетт.

– Вау! – воскликнул Рэнди.

– Как раз то, что надо, – усмехнулся Джек. – Остается лишь выложить полмиллиона и отправиться вокруг света.

– За чем дело стало? – поднял брови Рэнди.

– За многим, – ответил Джек и поморщился. Ноющая боль возвращалась.

– Например? – не отставал Рэнди.

– У меня невыплаченный моргейдж6, – вздохнул Джек. – Все отложенное бухнул в даунпеймент7.

– Зато «локейшн»8 и вид на миллион, – сказал Рэнди.

– Ага, – согласился Джек, вжавшись в спинку кресла. – Но каждый месяц надо отстегивать кругленькую сумму. А еще страта9 и крыша потекла.

– Понятно, – вздохнул Рэнди. – Работу не бросишь.

– И потом, я бы хотел путешествовать не один.

– Кто мешает? – удивился Рэнди. – Бери Бо-Ми и вперед!

Молоденькая кореянка Бо-Ми училась днем в университете, подрабатывала в эскорт-агентстве по выходным и числилась подругой Джека.

– Она не семья, – ответил он. – Я о другом.

Опять набежали воспоминания.

Один раз в больницу пришла Марина. Легкая, смешливая, коротко стриженная, в кожаных брюках и свитере со швами наружу. После бегства из колхоза и трех дней в пустом общежитии, где на целом этаже не было никого, кроме них, Жека ее не видел. Говорили, что она вернулась к Гере, и ее кровать в общаге опять пустовала. Жека этому не верил, не хотел, не мог, даже зная, что все обстояло именно так.

От прежней Марины не осталось и следа. Вместо нее к нему пришло дерзкое существо с черной помадой на губах.

Жека попытался обнять ее и поцеловать, но она отстранилась.

– Не надо, – резко сказала Марина, и Жека подумал: «А было ли между ними что-нибудь? Видел ли он родинку у нее на груди, целовал ли вздрагивающий живот, глядел ли во влюбленные глаза?»

Марина разговаривала с ним отстраненно, гордо вскидывая безумную челку-занавеску.

– Ты изменилась, – сказал он.

– Нельзя жить одинаково, – ответила она.

– Мне нравились длинные волосы, – Жека протянул руку, коснулся вздернутой гребнем челки и заметил пузырьки лака на волосах.

Когда они прятались в университетской общаге, у нее волосы струились по худым плечам, сбегали на голую спину между лопатками. Жека целовал их, прижимаясь к Марине пылающим телом.

Это были безумные три дня и три ночи, слившиеся в горячечность сплетенных тел, запах любви и не очень свежих простыней, обжигающие струи воды и нежные прикосновения в пустой душевой. Прислушивание к шагам вахтерши в коридоре и короткое забытье на груди любимой, а затем вновь вихрящийся водоворот, терпкий пот, смешивающийся со слезами восторга и липкой спермы.

– Почему ты ушла? – спросил Жека.

– Давай о другом, – сказала Марина. – Как ты себя чувствуешь? Я принесла апельсины. Говорят, помогают.

В общаге они о еде не вспоминали. Или почти не вспоминали. Жека пару раз бегал за бычками в томатном соусе, хлебом и пивом в гастроном по соседству. Чтобы не проходить мимо вахтерши, вылезал через окно в конце коридора и точно так же возвращался. В последний раз, когда он вернулся, окно оказалось закрытым. Ему ничего не оставалось, как отправиться к центральному входу. Около вахты толпились студенты, прибывшие из колхоза. На полу стояли чемоданчики и дорожные сумки, лежали рюкзаки и баулы. Студенты гомонили, брали ключи от своих комнат и расписывались в журнале расселения.

Жека прошел на этаж, пристроившись к парням-биологам. Добравшись до Марининой комнаты, он услышал чужие голоса за дверью.

– Ее нет, – ответили Жеке, когда он постучал. – За ней приехал Гера и увез.

– Не может быть.

Девчонки, разговаривавшие с ним, многозначительно переглянулись. С Марининой кровати было снято белье, и теперь оно валялось кучкой в углу комнаты. Девчонки застилали кровати свежими простынями.

Остатки еды со стола были выброшены, а сам стол застелен чистой клеенкой в цветочек. Окна открыты и греховный дух последних дней и ночей начисто выветрен.

– Она ничего не оставила? – спросил Жека. – Записку или?..

– Ничего, – ответили девчонки. Потом переглянулись и, захихикав, томно закатили глаза. Жека подарил им купленные консервы и пиво, отказался поужинать вместе и переночевать, если надо.

Он хотел ненавидеть Марину, ту легкость, с которой она разрушила его жизнь, но понимал, что снова простит и снова будет довольствоваться статусом друга, который всегда придет на помощь. В общаге он тоже был только другом, верным, понимающим, ласковым, готовым на все.

– Слушай, – Рэнди вернул Джека в реальность, – у меня есть предложение.

– Какое? – спросил Джек. На табло высветился номер больного, сидевшего перед ним. Тот встал и пошел вслед за медсестрой в зал врачебного приема.

– Есть один знакомый, – сказал Рэнди, – русский, между прочим, которому требуется помощь.

– Компьютеры, обеспечение, программы?

– Нет, – покачал головой Рэнди, – совсем другой бизнес. Но быстрый и прибыльный.

Джек удивленно вскинул брови.

– Русский, быстрый бизнес, хорошие деньги, – повторил он за Рэнди, – мафия, что ли?

– Ты хуже американцев, – рассердился Рэнди, – если русский бизнесмен, значит обязательно мафия. Отбрось стереотипы.

– Окей, – кивнул Джек, – что за бизнес?

– Я бы назвал его представительским.

– И кого представлять?

– Различные делегации, но за хорошие комиссионные, – сказал Рэнди. – Если сработаешься, то через пару лет с лихвой хватит на первый взнос за яхту.

– Да ну?! – не поверил Джек. – За простое представительство?

– Ага, – утвердительно кивнул Рэнди. – Встречаешь делегацию. Везешь на границу со Штатами, скажем, в Манитобе, передаешь проводнику-индейцу и возвращаешься домой. Работа непыльная. Раз в месяц.

– Граница. Проводник. Это же криминал! – Джек непонимающе смотрел на Рэнди.

– Не совсем, – ответил тот. – Я бы сказал, гуманитарная помощь. Люди абсолютно легально въезжают в Канаду, но им надо в Штаты. Мы помогаем. Все.

– Нет, – жестко ответил Джек. – Я не по этим делам.

– Смотри, – пожал плечами Рэнди, – два года, и мечта жизни становится реальностью.

– Нет, – закончил разговор Джек.

На табло загорелся его номер.

– Джек Оуквуд, – позвала вышедшая медсестра, – следуйте за мной.

Глава 4

Мобильник зло взвизгнул.

«Надо сменить звонок на что-нибудь бодрое, – подумал С. А., – марш армейский, например».

Он любил мажорную музыку, она его успокаивала.

– Слушаю.

Звонили из столицы.

– Ты что творишь? – раздраженно спросили его. – Мы как договаривались? Хочешь подставить?

– Я задание выполнил? Претензии есть?

На другом конце замолчали. С. А. слышал, как там, едва сдерживая гнев, тяжело дышали в трубку.

– Сработал чисто, – сказали наконец. – К этому никаких претензий. Записку и гильзы нашли. Все по плану. Только винтовку почему не бросил? Тебя же инструктировали!

– Еще пригодится, – ответил С. А., – сам знаешь.

– Тебе другую бы дали! – голос в трубке начинал закипать.

– Слушай, – оборвал С. А., – я вашу часть дела выполнил, не мешай закончить мою.

– Ладно, действуй по списку. После каждого дела, как и условились, оставляешь записки. До связи и…

– Что?

– Будь осторожней.

Марина смотрела на слегка надломленный нос, на упругие кудряшки волос, в которых только-только появилась седина, на красиво очерченный подбородок с ямочкой посередине, на истончившиеся бескровные губы, на длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями и думала: «Неужели я любила этого человека? Неужели хотела доверить ему жизнь? Неужели надеялась быть счастливой с ним?»