Петербургская литература 2024

Леопард не выдавал себя, но воспринял голос с чужой территории как предупреждение. Они смотрели в сторону друг друга. Один из укрытия своей клетки-кустарника видел всё; другой не таясь, негодуя, призывал к ответу скрытного соперника. Река была ареалом обитания тигра. Здесь он решал, кому лакомиться водой, а кто должен умереть.

Леопард оставил лежку. Следуя по кустам, он прокрался, не задевая растений и не выдавая себя движением. Он уходил прочь всё дальше от реки. Её течение уже едва угадывалось. А жизнь леса прослеживалась по новым звукам и следам. Главный беспорядок у кедра наводили белки. Крошево из шишек сыпалось на землю, где его перебирали птицы.

Открытые южные стороны холмов освободились от снега. Но пятнистые олени малыми группами облюбовали низины и там обгладывали кору. Неглубокий снег был слабым препятствия для добычи мха. Красавчик олень с ветвистыми рогами был на страже. Казалось, что корм его совсем не интересует. Он небрежно стучал копытом, разрушая снег, и, забывая наклониться, отходил дальше. Вокруг паслись сородичи. Уже они ворошили податливый наст. Не понятно, как олень мог учуять хищника? Леопарда было не видно, не слышно, казалось, он прикинулся листком, деревом, облаком, или же замороженной прошлогодней брусникой. Но среди этого многообразия образов и дуновений, олень мог вычислить хищника, хотя тот находился на другом склоне за изгибом. И его невозможно было не только увидеть, но даже услышать, он притаился и сделался недвижим. Возможно, воздушный вихрь, прозрачный, невесомый, юркий и непредсказуемый поиграл шерстью кошки, зацепил звериный запах и понес его дальше. Из множества звуков: шуршаний, писков, чавканья, топанья; из множества запахов: гнили, дерна, помета, коры; олень красавчик выделил признак опасности и тут же присвистнул «по-хулигански» и дернулся, как укушенный, как больной, напугал всех, и рванулся сам, как спаситель. Малочисленные сородичи, не задумываясь в тонкостях выбора, подчинились действию вожака, рванулись одновременно. Они скакали напролом, снося кусты, разгоняя птиц, разбрызгивая грязь, стирая копыта, цепляясь за последнюю надежду, и налегая на собственный инстинкт. Он сработал.

После длительной слежки, леопард потянулся, встряхнул задними лапами, и не торопясь, даже не интересуясь событиями за гребнем, пошел по южному склону, где зримо господствовала весна. Снег сполз в долину, а наверху среди сухой прошлогодней травы вылезли белые звездочки. Их было так много, что леопард поворачивал голову то к цветам, то к долинному снегу, будто сравнивая картины, пытался найти различия в цвете или просто удивлялся новому состоянию природы. Нелепый шмель-одиночка, с тонкими нераскрытыми крыльями в виде двух полосок, дрожал на цветке, едва удерживаясь, словно испытывая стебель на прочность. Казалось, что насекомое пытается научиться ползать, но нашло для занятий не очень подходящий предмет. В конце концов, шмель свалился, но выбрал для эксперимента другой цветок, и начал борьбу с ним.

Олени ушли вниз по северной снежной долине. Леопард направился туда же. Снег похрустывал, ломалась ослабленная корочка, и такая хрупкость мешала охотиться. Шаги слышали чуткие оленьи уши, от хруста вздрагивали косули, даже кабан в распадке с такой стремительностью и прямолинейностью улепётывал, что бессмысленно было гнаться за ним.

Леопард странствовал, исследуя холмы. Отлеживался на скалах, чутко воспринимая действительность. Зимняя утомленность зверей должна была выявить слабых.

Зимой барсука никто не беспокоил, он провел зимние месяцы в спячке. Прежде чем вылезти из норы, он внюхивался почти вечность, привыкая к забытому миру. Интуиция его не подводила, и он ловко выискивал бесхозные шишки и даже полакомился фундуком в одном из орешников. Удачно покопался в старой листве у ручья и нашел там несколько неподвижных тритонов; после чего совершенно удовлетворенный направился в сторону своего холма, пронизанного норами, то и дело, обнюхивая корни, надеясь услышать мышиную возню. Где-то он начал копать, но тщетно. Наделал в азарте много шума и потрусил восвояси.

Леопард слился с холмом, и заторможенной тенью начал двигаться к добыче. К ней был устремлен его взгляд. Он медленно поднял лапу, замер, словно забыл о начатом шаге, неожиданно подался вперед и бесшумно поставил лапу, став тенью куста. Припал к земле, задние лапы подкрались к передним. Леопард сжался, переступая на месте, и, наконец, рванулся вперед, вытягиваясь в новое измерение. Что-то ухнуло, рыкнуло, сдавленно пискнуло с хрипотцой и всё затихло. Леопард зажал добычу в пасти, и легко побежал в сторону холма. Там на камнях он положил ношу и строго обвел взглядом свою территорию, словно заранее намечая следующий маршрут.

В таежных смешанных лесах самыми заметными были оленьи семьи. Они оставляли множество следов и разносили глубоко вокруг себя ни с чем несравнимый запах живой плоти. Подобраться к ним было сложнее, чем к одиночной добыче, но когда появлялся молодняк, оленята становились легко уязвимыми. Любой повод заставлял оленей пускаться вскачь, а леопард не мог сравняться с ними по длительности и выносливости бега. Оставалось одно, подкрадываться к их неугомонному племени, чтобы рывком захватить и повергнуть зеваку. В такой схватке у леопарда не было равных.

Сейчас, он мог позволить себе расслабиться, после удачного трофея можно оставаться на месте и быть снисходительным, прогуливаясь поодаль. Вездесущие вороны первыми начали теребить бесхозную плотную шкурку и растаскивать мясные крошки. Птицы переругивались между собой: волнение и суета были спутниками их воровства − они неаккуратно растаскивали еду. Именно птичий галдеж при дележке привлек внимание серого лесного кота. Он осмотрительно спустился со скалы, забрался под каменную нишу и обследовал внутренности холма, заблаговременно заботясь об отступлении. Только после этого приблизился к воронам. Уши кота были незаметными похожими на полукруглые арки, и от этого казались вечно прижатыми, подчеркивали его решительность. С его явлением не соглашались птицы. Они неистово каркали и неохотно боком отступали. Им пришлось оставить неподъемный кусок, и они принялись трепать мелочь. Теперь стала понятна та неаккуратность, с которой они растаскивали тушку. Кот обстоятельно обследовал кусок, игнорируя очередное воронье недовольство, принялся грызть доставшийся трофей. Здесь все-таки он был птицеловом, и вороны держались на почтительном расстоянии.

Леопард заскочил на толстую ветвь дуба, и наверху предался созерцательной дрёме. Он лежал на ветке со свисающим хвостом, прикрыв глаза, но ушки сами по себе подергивались и двигались, словно ощупывали пространство. Зимородок приземлился на соседнюю ветку и стал нервно двигать головой. Нельзя сказать, что леопарда это расстроило, но через прищур век, он следил за птахой, и возможно по этой причине казался хитрым. Он не удостоил птицу даже движением, потому что было лень отвлекаться. Он был сосредоточен на внутреннем состоянии собственного тела и не ощущал его, даже представляя отдельные части; оно было невесомо и неразделимо. Иногда трудно понять собственное тело и его позывы, не всегда разум приводит к действию, скорее наоборот. Правильное действие подпитывает разум, и он в свою очередь нашептывает похвальбы совершенству спутника. Каждый элемент в теле выполняет свои функции соразмерно с задачей, но стоит только подумать о чем-то и это что-то сразу возбуждает к себе внимание. Его нужно почесать, полизать или потереть, чтобы оно получило знак внимания. Стоит подумать о хвосте, так тот сразу начинает болтаться. Хотя от хвоста многое зависит. Даже сейчас, когда он не нужен, он служит балансиром. Кончик хвоста слегка приподнялся и согнулся в полукруг, словно он реализовал мысль и зримо соглашался с критикой. Так хвост проявил себя и приказал:

«Пора!», − взвился вверх и столкнул леопарда с дерева.

Тот едва подставил лапы, как это умел делать: бесшумно и прочно. Хвост при этом остался невесом, и даже не коснулся земли, предпочитая оставаться на высоте даже плетясь в хвосте.

Прошли дни бездействия. Снова тайга расправляла широкие недра, чтобы там в своих внутренностях сделать очередную проверку на выживание. Леопард шел в темноте решительно и смело, потому что признаков добычи не чувствовал, и поэтому не беспокоился потерять её. Ночные звуки куда-то пропали, словно дождались прихода хозяина, и не желали докучать его пришествию. Но стоило ему остановиться, замереть, оглядеться, сделать паузу, как лес начинал подавать сигналы, и даже схлопывание крыльев филина подтверждало идею тайного наблюдателя за всем и всеми. Кто-то замечает хищника раньше, и затихает, кто-то с запозданием, и поэтому стремительно удирает. Хотя у филина другой ярус жизни, и его пути не пересекаются с тропами зверя, но птица не может продолжать быть там, где есть отвлекающий источник. Леопард шел, создавая вокруг себя волну возбуждения, а это было неприемлемо для правильной охоты, но вполне допустимо, чтобы преодолевать расстояния. Ночной марафон был необходимым условием существования леопарда. Ночью было легче добиться результата, а потому сделать вылазку успешней. Идти по своему маршруту было привычно. Вроде всё по-прежнему, но вот закрадываются вдруг сомнения, и что-то другое новое начинает возникать раздражающим томлением. Словно идет предупреждение о начале другого этапа борьбы, пока неопределенной и скрытной.

Леопард распознал признаки пятнистого оленя. Стадо было где-то далеко и шло навстречу ветру, оставляя за собой веер запахов: пока тонких и едва уловимых, но все-таки реально существующих, где низинные туманы разбавили все индивидуальности звериных признаков. Леопард ускорил бег. Запах начал слабеть и совсем растаял. Хищник взял левее, и снова пересекся с призраком оленя, словно тот был живым и сам путался в тропах и кулуарах из кустарника. Стало светло. Лес был оставлен и хилый подлесок стоял частоколом на страже долины. Где-то на ее просторах стадо залегло на дневку, созерцая и обоняя километры расстояний. Зима − трудный отрезок жизни для всех. На выживание влияет не только собственная выносливость, но и обстоятельства. Снежный покров глубок, ноги тонут в снегу: олени не так быстры. К зиме стадо укрупнилось. К чисто мужской компании, которая сформировалась осенью после гона, примкнули самки. Скопом легче выжить, быстрее выявить опасность. Зиму стадо паслось у моря, вылизывая соленые камни, подбирая выносимые морем водоросли, забиваясь в лощины во время ветра. От вездесущих тигров спасались водой, переплывая с мыса на мыс. Иногда волки вырывали из семьи последнего прямо на бегу. Остальные ориентировались в темноте по «зеркалу» впереди бегущего. Так было легче. Белое пятно вокруг хвоста выводило к спасению. Держались друг за друга. В темноте глаза оленей светились оранжевым светом. После такой гонки несколько дней стадо продолжало спокойно мигрировать то по долинам, то по берегам. Снег и ветер запутывали следы, становясь защитниками.

Весна изменяла условия. Снег исчезал. Олени направились кормиться глубже в тайгу. Опавшие орехи, желуди, листва стали доступнее. Кое-где начала вылезать нежная верба. Солнечные южные склоны были почти раем, там кусты оживали раньше, чем в других местах. Тоже можно было сказать и про долины. Они целый день грелись под солнцем. Учуять врага здесь было проще.

Из-за скудности рациона олени паслись днем, неторопливо переходя от куста к кусту, обгладывая кору и выбирая мягкими губами почки. Долина располагалась между гребнями холмов и естественный путь среди ключей − очень маленьких речек-ручьев, был очерчен самим ландшафтом. Так они странствовали, привычно проводя каждый день в поисках еды, жуя, вбирая носом воздух, словно хотели захватить все имеющиеся ароматы, и, двигая ушами, реагировали на каждое дыхание леса, будь то дуновения ветра или шорохи лемминга. Воздух в долине разносил признаки распушившейся где-то на склоне желтой вербы. Её пыльца сдувалась с нежного комка из-под липкой оболочки, и невидимой пылью опускалась к ключам, радуя первыми ароматами цветения. Она манила вдаль, где весна трогала первые прутки, веточки, кусты. Среди них сквозное пространство начало чем-то заполняться. Даже незначительное набухание почек суживали пустоты, вдыхая в растения новую жизнь. Олени шли туда, где было сытнее, словно понимали, как еда влияет на восстановление сил.

Уже несколько дней олени паслись в одном месте и насытили своим присутствием воздух долины. Нужно было продолжать кочевую жизнь, идти дальше в следующую долину. Восточный склон делал зигзаги, подставляя свои бока солнцу. Там было открыто много хороших мест для пастбища. Воздух удачно доносил только лесные безопасные запахи, что придавало жизни размеренный, степенный ритм, превращая бытность в прогулку.

Леопард шел по гребню: голые кусты, искривленные стволы деревьев, вероятно от досаждающих ветров, и всюду камни, вросшие в грунт − были спутниками неторопливого шествия. Леопард прыгнул на плоский валун, привычно потянул воздух. Где-то очень далеко на другом склоне паслись олени. Зоркие глаза хищника сумели распознать их среди пятен прошлогодней травы. Леопард прошелся по камню, сделав круг за своим хвостом, опять подчиняясь его воле, и лег. Камень успел получить скудное тепло от солнца, и был сухим. Носом хищник уткнулся в собственные лапы и задремал. Он был неподвижен, долго и сосредоточенно. Устраиваясь поудобнее, он накрыл лапой свой нос и уже навечно остался в такой позиции, словно не желал раздражаться запахами вокруг.