Черная дыра, или Три часа ночи

© Наталья Анатольевна Лигун, 2018

ISBN 978-5-4490-8434-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало

Я сидела в комнате на полу и изучала обои. В них видела все и даже чуточку больше. Кто-то смотрит на облака, кто-то на кофейную гущу, а я – на обои. Какие облака в три часа ночи? Какой кофе? Обои! Они меняются в зависимости от того, что хочу видеть. Именно хочу, а не то, что на них изображено. Полоски и геометрические фигуры. Я мысленно растягиваю и придаю им разную форму.

Вот мой дом. Мой! Не уголок в родовом гнезде, который я, по истине вещей, должна была покинуть лет двадцать тому назад. Мой дом… он не огромный и не многоэтажный. Это не дворец, не замок, не особняк. Вполне достаточно несколько комнат для сборища пыли и разбросанных вещей. Кто-то оборудует комнату под гардеробную, кто-то под тренажерный уголок, а у меня будет комната для медитаций. Хотя медитировать не люблю. Уж слишком истошно воет моя внутренняя тишина. Это просто комната с огромным количеством подушек на полу. И все! Наверное, в прошлой жизни я была пудельком при королевском дворе и соскучилась по мягким перинкам. Или осточертели углы, из-за которых конечности как после сражения, а мизинцы – ветераны-орденоносцы войны. А может, мне просто необходимо пространство, достаточно большое для квартиры в несколько комнат.

Большая кухня. Некий полигон для приготовления пищи, место поедания ее и возлежания для завязывания жирка с дистухой в руках. Детская – маленький и огромный мир! Рисунки на стенах, перекроенные зоны и другой номер квартирки на двери. И, конечно, кабинет. Эпицентр взрыва с бесчисленными обрезками, обрывками и пустыми грязными кофейными чашками. Есть санузел. Как же без него? Я – феечка, и мне это не нужно, но вдруг придут в гости смертные?! Ванная. Надо же где-то пускать кораблики и смотреть, как пузырится пена на голове, выставляя из волос рожки или ушки. Что еще? Что я забыла в своем доме? Ах да, коридор, балкон и кладовка. Как и положено – скрытые пространства для всего очень нужного, которое надо было выкинуть тысячелетие назад.

Пожалуй, все… Если не считать одной комнаты, в которую никогда и никому нельзя входить. Помните историю про Синюю Бороду? Вот! А я не помню. Просто туда незачем входить. В полных семьях эту комнату называют спальней. В таких комнатах СПАсаются от одиночества, говорят СПАсибо друг другу и СПАриваются. Эта СПА-комната в моей жизни пустует. Я заколочу туда дверь и буду пугать всех Синей Бородой, о котором не помню.

Обои выгибаются, рисунок меняется. Я сижу на полу и смотрю на события, которые происходят на стене. Именно на события, ведь кроме них в моей жизни ничего не происходит. Три часа ночи, как-никак.

Может нарисовать того, кто, вопреки моему предупреждению, откроет запретную комнату, бросит свои носки под кровать, поставит стакан воды на тумбочку и начнет мирно мурлыкать во сне, вернее, похрапывать и вздрагивать? Как нарисовать поступки? Как нарисовать отношения? Как нарисовать чувства? Мужчина – это не щенок, которого покупаешь с родословной или подбираешь на улице, облезлого, но такого родного. По каким параметрам определить благородную душу?

По ушам, купированному хвосту или розовым деснам? Со щенком было бы проще. Но почему-то в три ночи его рисовать совершенно не хочется. А то нарисую и придется его выгуливать в семь утра. А там минус двадцать, вьюга и ветер. Мужчину хоть выгуливать по ночам не надо. Он сам благополучно это делает, со словами «и не наяривай ко мне каждые пять минут». После этой мысли захотелось быстро нарисовать бывшего, накидать сена и поджечь. Давно не грелась у костра. Так и тянет устроить шабаш, но все мои ведьмы спят по своим домам. Ночь все-таки.

Обои расплываются и вытягиваются в причудливые формы. А что с нами было? И зачем все это было нужно? Расчетливый план небес или прикол дьявола? Если план, то он уже закончился. Или это поворотный момент сюжета? А если прикол, то когда он начался? Когда встретились или когда расстались? То, что было между встречей и расставанием, приколом назвать не могу, да и двигались мы хаотично, истерично, без намека на план. Это, без сомнения, была любовь! В этой фразе есть лишнее слово. Нашли его? Верно – «была». Любовь либо есть, либо ее нет. Ты можешь быть вдали от любимого человека, в ссоре, в разрыве, в смерти… А любовь будет в тебе, внутри, всегда. Если она уйдет через время, значит, она и не приходила. Было все что угодно, только не любовь – страсть, потребительство, зависимость, симпатия, удобства.

«Удобства»… Ну и словечко. Но уместное. Это как отношения с удобствами на этаже или в доме. Для того чтобы было удобно опорожниться от обид, злобы и агрессии, даже не выходя из дома, нужен любимый-друг. А порой надо делить это место с другими, если любимый никак не соглашается с вами дружить. Тогда идешь поплакаться к подруге. Приходишь, а там Валька с пятого этажа, сидит, ревет. Вот и стоишь в очереди за удобствами.

– Ну ты там скоро? Ты уже?

– Нет, я только начала говорить, как всё у нас вначале было хорошо…

– Значит, это надолго.

И спускаешься на этаж ниже, вдруг там Ирка свободна.

А потом это вечное:

– Блин, опять всё всем разболтала!

А как иначе? Загадка я для любимого, хоть и отгадки вечно сама подсовываю – аккуратненько так, каллиграфическим почерком, четко и внятно, чтоб без домыслов. А домыслов… мама не горюй! Как примесей в плохом бензине. А порой и вовсе, любимый – бац! и разучился читать. Даже алфавита не знает. Смотрит, мычит, рукой машет. В таких случаях приходится натягивать тапочки с бубончиками, запахивать халатик и шлепать по этажам за удобствами. А потом: Валька – Ирке, Ирка – Якову, а Яков – «Всякому» такие басни про тебя рассказывает. До икоты потом слушаешь, какая ты сволочь – бедного мальчика обидела. Ну и чего мне дома не сиделось? Да потому что дома удобств нет! Хочется порой дать любимому пошаговую инструкцию к себе, описать все-все ситуации в картинках, рисунках и вензелях. Вот-вот! Именно в этом соль. В вензелях. Проще надо быть, проще. Говорить командами, кратко и лаконично: «не лезь в душу – током убьет» или «бегом лезь в душу, мне тут одной скучно». Ясно… Ясно, что кратко и лаконично не выходит. Мы – разные миры и с этим нужно смириться. Вот я и смиряюсь, когда Валька долго сидит в «удобствах». Зато Ирка слушает меня и карамельками трещит от удовольствия, что мне, такой красивой, тоже плохо.

А бывает, когда удобства и вовсе в лесу. Тогда приходится натягивать валенки, шапку-ушанку, брать палку, чтобы медведей отпугивать, фонарик в зубы и грести ногами снег до ближайших удобств. Для этого отлично подходят длинные переезды. Сидишь в вагоне, ногой болтаешь, ложечкой чаек помешиваешь и выкладываешь все как на духу тетке, которая давно уснула и храпит громче стоп-крана. Хорошо справляются с этой задачей маникюрши, косметологи, массажисты, вон та дамочка с коляской и бесконечные переписки в соцсетях. Потом, правда, наступает похмелье, и голова раскалывается от той информации, которая поступает к тебе о тебе же. Нет! Все не так было! Хватит свои вензеля вписывать в мою инструкцию! И бежишь к подруге, да побыстрее, чтобы Вальку опередить.

Мы 1

Ты умел меня слушать и слышать, как никто другой. Внимательно, часами, бережно и осторожно. Ты слушал мои истории, напичканные до отказа аллегориями, сравнениями, цитатами и вечными жалобами о несправедливости этого мира ко мне. Я словно показывала тебе мозоли на мизинцах, сетуя на узкую обувь. А ты брал мои «туфли» и разнашивал. Если представить, то, пожалуй, будет смешно. Но почему-то не смеется. Ты просто убирал мои проблемы своим вниманием. Я просыпалась утром, готовилась к выходу в мир, надевала обувь. И – о чудо! Не жмут!

Ты часто говорил, что любишь меня, потому что я настоящая. Что я – твой человек. И я верила тебе, и мне это нравилось. Нравилось настолько, что даже не пыталась сглаживать острые углы и причесывать мысли на публике.

– Смотрите! Эй, вы! Вы все искусственные, а я – настоящая. И именно такой он меня любит. Не терпит. А любит! То-то же!

Я рассказывала тебе все как на духу, без урезания, умалчивания и дорисовывания. И только с тобой была настоящей. В том-то все и дело. Я не была лучшей, была просто настоящей. А все настоящее далеко не всегда красивое, удобное и солидное. Почему мы расстались? Наверное, моя периодическая некрасивость и неудобность охладили твои чувства. Ты приложил холодную грелку к сердцу (мнение пресловутого социума), и оно остыло. А может, еще не остыло? Может… Не может.

Образы на обоях размешиваются, как краски на палитре от резких движений нервного художника. Потом мазки. Один за другим. Быстро. Стремительно. В двойной перемотке вперед. И вот уже рисунок обретает контуры, очертания, фактуру.

– Что я вижу? Кого? Не буду отвечать!

Я беру кисточку и смешиваю цвета с истерическим хохотом.

– Тут нет никого! Никого! Видишь? Это просто краски. Тебе показалось. Показалось… Иди на ручки.

И взять бы себя пятилетнюю, маленькую, испуганную и наивную. Прижать к себе и сыграть. Сыграть счастливую, уверенную, заботливую, нежную. Сыграть. К черту настоящесть! У этой пятилетней малышки все еще впереди. Ей еще предстоит пережить то, что уже пережила я.

– Моя маленькая, все хорошо! Слышишь, у тебя все будет хорошо! Я тебе обещаю!

Так когда-то ты говорил мне. Теперь так я говорю себе – маленькой девочке, живущей внутри меня.

Зависимость 1

А что это я с конца начала? Как там было? А «было все что угодно, только не любовь – страсть, потребительство, зависимость, симпатия, удобства». Начну по порядку – с зависимости. Инструкцию надо читать, дорогие мои, инструкцию! Там четко сказано, что мое начало начинается с двух третьих мысли.

Итак, зависимость. Первое, что приходит на ум, это хороший косячок с дурью. Никогда не курила, но планирую затянуться пару-тройку раз.

– Ирка врет, не курила я косячок, у Вальки спросите! Ах, Валька сказала, что мы вместе частенько закладываем дымка под десна? Ладно, спросите мою маникюршу. Ой, не надо! Такого о себе не вынесу.

Вот взять бы и окочуриться от таких сплетен. Не выход! Они придут такие, в новеньких черных водолазках с вырезами до пупка, станут возле моей неухоженной могилки и посудачат, мол, скурилась я вусмерть. И начнут «подбирать» моего суженого, словно он плохо лежит, как полтинник, выпавший из кармана.

Итак, поприветствуйте – Косячок! Почему у него имя собственное? А вы спросите у тех, кто с ним знаком лично. По слухам знаю, как между человеком и Косячком такая личная жизнь бурлит. Ну, прямо любовь всей жизни. Они друг без друга никуда. И в огонь, и под лед, и под забор. Присматривают себе седьмое небо в ближайшем подвале и клянутся в вечной любви. И, таки да, как правило, эта любовь до тех пор, пока смерть не разлучит их. Любовь без отягощения. Ни тебе тещи, ни свекрови, ни Вальки, ни Ирки. Только ты и Косячок. Блаженство! Но стоит только Косячку задержаться в пути (аврал на работе, командировка, пивко с друзьями), как тут же у человека начинается ломка. Седьмое небо становится седьмым дном ада, а уютная лавка в сквере – заточенными кольями. Мир выворачивается наизнанку, словно наволочка, вытряхивая перья от крыльев мертвого ангела.

Лиза…

Она подсела на Федора мгновенно. Даже не пришлось давать ей попробовать его в первый раз даром. Она сразу выложила за него все – семью, работу, друзей, жилье и город проживания. Поставила на кон и… прогадала. Правда она этого так и не узнала. Лиза любила в Федоре все! Неизвестно, конечно, где это «все» она в нем разглядела. Но, как говорится в определении предела из институтской программы по «вышке», как бы ни были ничтожны достоинства мужчины, всегда найдется такая дура, которая его полюбит. И она полюбила, вернее, подсела. И подсела жестко, безоглядно и бесповоротно. Ее божество носило растянутые треники, серо-бежевую майку (некогда белую) и вечно держало в зубах приплюснутый окурок. Одним словом, глаз не оторвать. Что и делала Лизка сутками напролет – она глазела. Дышала и не могла надышаться ароматом морского бриза (воблы и пива), свежестью летнего утра (перегара) и пряностью скошенной травы (потными носками). А как Федор умел петь дифирамбы! Витиевато, многоступенчато, даже трехэтажно! Его слушали всем двором и в пять утра, и в три ночи. Некоторые даже продолжали петь ему в унисон и подхватывали его рифму в ответ. Лизка балдела. Ее Федор такой популярный! Он такой незаменимый. Куда только его не посылали с самыми важными поручениями. И он всегда возвращался с победой и новыми трехэтажными рифмами. Но тут, как раз, и кроется та самая зависимость. Иногда Федора посылали в командировку надолго. Давали командировочные, которые он вкладывал в дело на секретном объекте. Он такой важный, и Родине без него никак! Это Лиза понимала. Но она не понимала, как же теперь она без своего единственного лучика света. Как ей теперь оторванным от стебелька пестиком жадно пить утреннюю росу любви? И ее ломало.

В такие дни она рьяно поддерживала идеологию Федора – трехэтажными дифирамбами одаривала соседей, дворовых кошек и мусорные баки. Она четко знала, что пока Федор в командировке, дело его должно жить…

Кирюша…

Она носила очки, время от времени поправляя их на переносице. Словно боялась, что они спадут и мир увидит оголенную любовь в глубине колодца ее сердца. Вдруг все догадаются и сделают общественно-доступной ее волшебную сказку? А все и так знали. Знал и он – Косячок ее сердца. Звали его Валерий Степанович. Высокий, статный, с проседью и саркастической улыбкой. Он презирал весь мир, кроме себя. Естественно! Ведь он – Косячок Кирюши! Кстати, Киру он тоже презирал. Презирал за ее податливость, лояльность, шелковистость и преданность. Он любил ее любовь к себе. Тут ему не было равных. Он боготворил Кирюшину способность видеть в нем ангела. А, как известно, человечеству свой лик ангелы показывают редко, не всем и по великим праздникам. Негоже часто спускаться с небес и делать свой приход обыденным. Кира знала, что она избранная, приближенная к небесам, ведь Валерий Степанович приходил к ней на час, два раза в неделю. Ровно в 17.45, два раза в неделю восходило ее Солнце, начинали порхать Пегасы, а Амурчики – скрипеть на арфах. Именно Амуры, а не богини. Во-первых, Амуры – мужчины, хоть и маленькие, во-вторых, они голые, а в третьих, без стрел. Все стрелы они уже давно выпустили в Кирюшино сердце. Что касается богинь, то… я вас умоляю, даже не говорите о них в ее присутствии. Это все равно что видеть, как твой последний Косячок докуривает соседка по лестничной клетке, блаженно прикрывая жирные ляжки прозрачным пеньюаром. Когда ее раскрасневшиеся щеки, взбитые на макушке волосы и дьявольские искорки глаз однозначно сообщают о… Тихо! Кира идет.

Итак, Валерий Степанович, подойдя к двери, отстукивал костяшкой пальца незатейливый мотивчик, после чего дверь распахивалась, и рай опускался на землю. Явление себя народу было быстрым, неглубоким и скрипяще-тривиальным. Но только не по мнению Кирюхи, подсевшей на дурь престарелого ангелка. Это был не акт, это было божественное действие, без намека на низменные инстинкты. Только ангельское благословение волшебным посохом, безо лжи и обмана. Она – избранная, полубогиня. Да что там! Она – мать Бога! Правда, когда об этом узнал повелитель человечества – Валерий Степанович, то его срочно отозвали на небо. Теперь он спустится с небес только через тысячелетие, чтобы сообщить о конце света. Его миссия непоколебима и очень ответственна. А Кирюхе всего лишь надо относить, родить и воспитать сына. Потом внуков и правнуков. И в глубокой старости, посвятив себя исключительно отпрыскам, отбыть в мир иной для воссоединения с божеством.

МЫ 2

Легко с сарказмом писать о чужой боли. Взял и вывалил неприглядную правду. Голую, неприкрытую, извращенную, изнасилованную. Вывалил, загреб ногой в кучку, стоишь, смотришь.

– Ну мусор же все это! Где они любовь-то находят.

А они находят. Они не знают, что бывает иначе. А может быть, у них и было иначе, а мне, как Вальке с пятого этажа, все видится именно так, как ей судачится обо мне?

Свою боль лелеешь, сдуваешь пылинки и возводишь в ранг святости. Она чистая, ведь она – изнанка любви. А значит, тоже отстиранная от колких взглядов социума, отутюженная лаской нежного сердца, выстраданная и данная в награду за годы без любви.

Я тобой не болела. Это не болезнь. Я тобой выздоравливала. Упорно и легко шла на поправку с каждым нашим поцелуем. Зачем искать смысл жизни, если он не прятался? Что за «салочки» мы устраиваем всю жизнь? Догоняем, ищем, застукиваем и снова прячемся.

Нашел – ухватил ручками и держишь, пока ангел смерти с прищуром не спросит:

– Ну что, надержалась? Отпускай. Нам пора.

– Дай мне еще чуток. Тебе что, жалко? Возьми Косячок, покури на дорожку.

Я тоже была зависимой. Ты ушел, а зависимость осталась. Но мы так не договаривались! Забрал свои вещи, надо было хоть Косячок оставить! Нет же, ты забрал все до последней щепотки. Я судорожно перебираю все загашники, нычки и секретные места. Где-то же должно хоть что-то остаться! И порой мне удается найти. Вот на днях мне сказали, что видели тебя в городе. Ты шел такой грустный и печальный. И – о, благодать! Последовательность и правильность алгоритма была аксиомой. Значит, ты печален. А какие у тебя причины для печали? Правильно, только наш разрыв. Печалишься, значит любишь. Любишь – вернешься. Такие затяжки входят мгновенно, легко, и растекаются по всему сердцу. А потом опять ломка. Тебя видели, но ты не вернулся, неделю, две, три…

Опять по сусекам – должно же хоть что-то еще остаться. Мысль материальна. К сожалению, у меня сей механизм работает как-то выборочно. Наматериализовать себе виртуальный Косячок получается, а тебя обратно в свою жизнь – нет.

Недавно снился сон. Обычная жизнь обычных людей. Жареная картошечка с салом, выжаренное – для меня, на дне сковородки, и пропаренное – для тебя, сверху… Я тебя не видела, но знала, что ты рядом. Мое сердце не колотилось. Была уверена, что это обычный день в нашей обычной бесконечной совместной жизни. Проснулась и затянулась. Хорошо-то как!

Ты это помнишь? Помнишь нашу картошку, рыбу в фольге и свои миксы? Ты делал миксы из всего подряд. Смешивал несочетаемое и придумывал свои рецепты. А я рядом была ленивой жопой. Не все время, но частенько. Уходила к тебе в подмастерье и спрашивала обо всем: какой толщины резать морковь, как шинковать лук и хватит ли соли? Ты так и не узнал, что я хорошо готовлю. Четыре года ждала нашу квартиру и жила у мамы, как на вокзале. Нет, мама отдала нам лучшую комнату и создала все условия для хорошей жизни. Но мне хотелось своего! Свой мир, свой уголок, где ты – хозяин, а я – хозяйка. Тем более что мне должны были вот-вот вернуть деньги на квартиру, вот прямо сейчас. Вот! По сей день не вернули…

Так часто представляла, как ты приходишь после тренировки домой и в коридоре сбрасываешь с плеча большую синюю сумку, чтобы поскорее прижать меня к себе. Порой удавалось даже представить, как из другой комнаты, опережая меня на крутых поворотах, бежит наш сын, обхватывает твою ногу и спрашивает: «Че купил?».

И думала: «Какой смысл раскладываться поудобней на перроне, если скоро придет поезд?» Мечтала, как в нашей квартире на кухне буду порхать бабочкой и колдовать над очередным шедевром. Мне хотелось удивлять и баловать тебя.

– Но не на перроне же! Давай доберемся до места. Еще пять минут и поезд придет. А там наш дом! И все-все у нас будет отлично.

Не добрались… Не успели…

А надо было там, на вокзале, на асфальте разложить полевую кухню и порхать. Тебе же не мешало удивлять меня на вокзале?

Жаль, что многое понимаешь лишь со временем. Начинают всплывать те мысли и фразы, которые мы давно знаем, но почему-то не пользуемся их сутью. «Нет ничего более постоянного, чем временное» или «надо жить здесь и сейчас». Эх… А я, как идиотка, ждала скорого рассвета, забыв (отбросив этот факт, как несущественный), что началась полярная ночь.

Размышлизм 1

Внутренний будильник работает. Три часа ночи, а значит, пора лезть в черную дыру. Три часа ночи – черная дыра жизни. Я проваливаюсь туда и нахожусь там часами. Хотела бы больше. Вот бы взять и залечь там, на виртуальном дне, лет на десять. Стать куколкой. Натянуть на себя одеяло, укутаться и попускать слюни, сопли и слезы. Замочить себя всю с ног до головы, развести бактерии, наплевать на себя и под себя. Покрыться бородавками и прыщами. Все равно никто не видит, никто не знает, да и не поверит. Меня нет, я в дыре! В глубокой и черной. В вонючей и липкой. Я в дыре почти десять лет! Осталось чуток. Совсем чуток, и я выпорхну из нее бабочкой. Родные будут думать, что в три часа ночи я встала, просто сходила по нужде и быстро легла спать. Они не будут знать, что десятилетие в дыре я провела в слюнях, соплях и слезах. Но будут думать, что меня ничего не берет, что я сильная, смелая и уверенная. Что плевать хотела на бывшего и на наше расставание. А мои ведьмы из шабаша будут завидовать моей красоте, ухоженности, улыбке и блеску в глазах.

– Ич, какая!!! Ее бросили, а она и в ус не дует.

– Та у нее нет усов.

– Вот блин, даже этого у нее нет. Ну, может хотя бы ноги кривые или руки короткие?

А я просто расправлю разноцветные, полупрозрачные крылья с витиеватым рисунком вечности и улечу от них. Пусть догоняют меня на своих метлах.

Зависимость 2

Мы зависим от других, когда не верим в себя. Недостаточно любим то тело и ту жизнь, в которой находится наша душа. Каждый человек рождается самодостаточным. Да, ему нужна пара, как и каждой твари, а не нечто, именуемое себя парой. Нечто подходящее или же совершенно не подходящее, но рядом. Человек боится остаться один, словно в одиночестве сокрыто его поражение. Быть одному – не значит болеть. Быть одному не стыдно. Как говорил Омар Хайям: «И лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Только не надо путать скучательные порывы с зависимостью. Скучать полезно. Если это временно. А с зависимостью нужно бороться, особенно тогда, когда жизнь уже уложила вас в одиночную палату и дает пилюли от бывших. Покорчитесь-покорчитесь и перестанете. Да, придется пережить время, когда вы с упоением будете выть на луну, царапать стены и пытаться придушить себя ночью мокрой от слез подушкой.

Все пройдет. И это тоже пройдет. Так написано на кольце Соломона. Так написано в сценариях наших судеб. Жаль, что счастье проходит так быстро, а боль так медленно. Словно время имеет тенденцию бежать по своему усмотрению: то замедляя шаг, то устраивая ракетные гонки.

Стенографистка Кэт…

Было такое ощущение, что Кэт родилась с печатной машинкой в руках. Кто-то в рубашке, кто-то с крестом за пазухой, а она – счастливица – с аппаратом желаний своего Косячка. Она записывала все его желания и с пометкой «sos» отсылала в космос для мгновенной реализации. А как иначе? Он же хочет. Он же просит. Он же ждет. Знакомьтесь – Он. Кэт никогда не называла его по имени. Имя – это кличка, позывной, ник, логин и пароль. Имя нужно чтобы окликнуть, позвать или уточнить собеседнику о ком конкретном ты сейчас льешь грязь. Для Кэт все это было неприемлемым. В смысле позвать, Он что – собака? В смысле окликнуть, Он что – уходит? В смысле… даже дух перехватило! Разве можно так о Нем? Имя было лишним, ведь заглядывая в очи постоянно, не нужно звать. А разговаривая с другими, Кэт важно говорила: «Он», ─ тем самым подчеркивая миру, что Он у нее единственный, и речь идет исключительно о Нем.

Кэт была отличным свидетелем Его жизни. Она ловко стенографировала любую его самую малейшую просьбу, особенно ту, которую он даже не произносил. Она Его угадывала. Угадывала по уголкам губ, прищуру глаз, пульсации артерии на кадыке и ниже пупка. Гораздо ниже пупка, а жаль. Но она не жаловалась. Она тихо сходила с ума от одного вида такого малюсенького, но такого гордого достоинства. О, как он лежал! Даже возлежал! То справа, то слева. А когда проклевывался, словно подснежник ранней весной через толщу снега, ее печатная машинка включала сирену. Во вселенной сразу начиналась беготня. Ну а как же? Ведь сейчас произойдет редкое явление, и все силы вселенной надо бросить на то, чтобы подснежник показал головку! И после такого подвига Геракла Кэт начинала стенографировать с еще большим упоением. Рубашку нагладит. Да что там! Нагладит трусы, носки, шнурки и милый вихрь на его затылке. Вымоет, начистит, уберет, постирает, накрахмалит и опять нагладит. Гладить она любила. Она гладила и гладила… В надежде опять нагладить себе подснежник.