За гранью: Начало

Пролог. Земля

Запах жареной курицы и чеснока плыл из кухни, добирался до меня, просачивался в комнату и мешался с еле уловимым ароматом стирального порошка. За окном тянулся типичный московский апрель – серое небо, сырой асфальт, редкие машины, лениво шуршащие по лужам.

Я сидел за столом и пялился в экран ноутбука. Таблица с планом модернизации цеха, графики нагрузок, комментарии. Где‑то в углу экрана пискнул мессенджер, но я, как обычно, решил, что «потом посмотрю» – и тут же забыл.

– Игорь, – крикнули с кухни. – Ты либо ешь, пока горячее, либо я сама всё съем!

– Уже, уже… – отозвался я, не глядя, добивая формулу в ячейке. Пара ударов по клавишам – сохранить, закрыть. Я хлопнул крышкой ноутбука. – Главный инженер, между прочим. Ответственный человек, не отвлекай.

В проёме показалась Настя. Растянутая футболка, шорты, босые ноги. Волосы собраны в небрежный хвост, на носу – лёгкая россыпь почти незаметных веснушек. Тридцать четыре года, но каждый раз, глядя на неё, я ловил себя на мысли, что она будто помоложе.

– Главный инженер должен есть, – заявила она, уперев руки в бока. – Иначе его цех скоро будет работать на хлебных крошках и кофе.

– Хлебные крошки у нас начальство потребляет, – буркнул я, поднимаясь. – Нам, холопам, положены макароны и котлеты.

– Мы едим курицу, – строго поправила она. – И салат. И я не холоп. Я свободная женщина в расцвете сил.

Я подошёл, обнял её за талию, наклонился и поцеловал в висок.

– Свободная, да? А я думал, уже мои документы у тебя где‑то в тумбочке валяются.

– Валяются, – фыркнула она. – Но не твои, а наши. Я не виновата, что ты не читаешь, что подписываешь.

– Это был брак по любви и под угрозой голода, – торжественно заявил я. – Ты тогда так готовила…

– Я и сейчас так готовлю, – она вытянулась на носочках, чмокнула меня в щёку. – Иди уже, пока курица не сбежала.

Мы сели за стол. Обычная, спокойная, до смешного нормальная картинка: тарелки, вилки, любимая старая скатерть с несмываемым пятном от томатного соуса.

– Ну? – посмотрела она на меня, как экзаменатор. – Как там твой цех?

– Жив, – отозвался я, отрезая курицу. – Завтра совещание с собственниками. Но я уже всё подготовил. Теперь можно хоть раз вернуться домой до десяти.

– О, счастье‑то какое, – вздохнула она театрально. – Придётся каждый день видеть тебя вечером.

Я усмехнулся. Её голос действовал на меня как успокоительное. После развода, скандалов, фраз «ты ничего не добился», «ты всегда был…» – этого спокойного ворчания оказалось достаточно, чтобы жить дальше.

Где‑то на уровне фона жгло – двое детей, с которыми я теперь виделся по договорённости; сын, всё чаще отмалчивающийся в телефоне; дочка, которая всё больше была «занята». Шрам затянулся, но никуда не делся.

Настя не спрашивала. Просто вошла в мою жизнь, вытащила меня из ямы и устроилась рядом – с её смехом, привычкой спорить с аптечными бабками и гладить меня по волосам, когда я валился на диван после смены.

Я доел и отодвинул тарелку.

– Спасибо, было очень вкусно, – сказал я, и это было не просто вежливость.

– Я знаю, – она удовлетворенно кивнула. – Ты после вкусного всегда так говоришь. Ты сегодня поздно вернёшься?

– Не должен, – задумался я. – Завтра главное – совещание. Сегодня максимум на час задержусь. Всё, я теперь важная персона: не могу позволить себе ночевать на работе.

– Ну вот, – вздохнула она, – а я уже почти привыкла к тишине…

Я фыркнул, поднялся, поцеловал её ещё раз и пошёл в прихожую. Куртка, ключи, привычный шмон по карманам.

– Захвати мусор, – крикнула Настя.

– Да, моя госпожа, – ответил я, подхватывая пакет.

В лифте, глядя в потускневшее зеркало, я видел обычного мужика сорока шести лет: подкачанного – но не фанатика; чуть седину на висках; серые глаза, в которых, несмотря ни на что, держалась какая‑то упрямая спокойная уверенность.

Когда‑то мне кричали: «Ты посредственность». Сейчас я был главным инженером большого завода. Не герой, не олигарх – просто человек, который ухватился за жизнь.

Я ещё не знал, что это утро – моё последнее.

Глава 1 Нож.

Дождь начался, как это обычно и бывает, внезапно и не вовремя. Я вышел из метро, поднял взгляд – и тут же пожалел, что не взял зонтик. Капюшон спасал слабо, ветер швырял воду в лицо, по шее затекало.

Ладно. Магазин – хлеб, что‑нибудь к чаю, и домой.

В голове уже вертелось: булочка с корицей или эклеры?

Светофор мигнул красным, я остановился на краю дороги, машинально глядя на поток машин.

Сначала я услышал визг тормозов. Такой, от которого внутри всё сжимается, потому что тело ещё не понимает, а мозг уже знает: сейчас будет очень плохо.

Потом – глухой удар. Ещё один. Хруст металла, звук бьющегося стекла.

Я дёрнулся на звук и уже бежал, хотя ещё не решил, «надо ли». Ноги решили за меня.

На перекрёстке чёрный внедорожник впечатался в бок белой легковушки. Ту развернуло, швырнуло в столб. Из смятого капота валил дым.

Люди вокруг застыли. Кто‑то вяло вскрикнул. Кто‑то уже доставал телефон, чтобы снимать. Я скрипнул зубами.

– Эй! – крикнули мне вслед. – Мужик, ты куда?!

Я проигнорировал и добежал до белой машины.

Дверь со стороны водителя была смята так, что понимание «открывается» даже не возникло. Я обошёл с другой стороны и заглянул внутрь через потрескавшееся стекло.

За рулём – женщина лет тридцати, в крови, с лицом в порезах от стекла. Сзади – детское кресло. И оттуда – тонкий, сбивчивый детский плач.

Только не это.

Я стукнул по стеклу со стороны пассажира.

– Эй! Слышите меня?

Женщина с трудом открыла глаза, мутный взгляд сфокусировался на мне.

– Помогите… – прошептала она. – Ребёнок…

– Сейчас, – ответил я. – Держитесь.

Дверь со стороны пассажира поддалась после пары резких рывков. Я забрался внутрь, снимая с неё ремень.

– Нога? Голова? – быстро спросил я. – Шевелиться можете?

– Нога… не чувствую… – выдохнула она, закашлялась.

Запахло бензином. Сильно. Неприятно сильно.

– Ладно, вытащим, – пробормотал я, подхватил её под мышки и потащил наружу. Кто‑то подскочил, помог, взял за ноги. Мы перенесли её на обочину.

Плач из машины стал громче.

Она схватила меня за куртку:

– Ребёнок! Пожалуйста! Ребёнок!

– Я за ним, – сказал я и снова побежал к машине.

Задняя дверь была зажата. Я дёрнул ручку – ноль эффекта.

– Нужна железка! – заорал я. – Лом! Что угодно!

Кто‑то сунул мне в руку что‑то вроде монтировки. Откуда взялось – понятия не имею. Я вогнал её в щель между дверью и рамой, навалился всем телом. Металл заскрипел, дверь нехотя приоткрылась на несколько сантиметров.

– Ну же… – прошипел я.

Изнутри – плач. Мальчишка, года два‑три. Заплаканное лицо, красное, мокрое.

– Сейчас, маленький, – пробормотал я. – Держись.

Я просунул руку внутрь, нащупал замок ремня на кресле. Пальцы дрожали, пластик заедал. Я дёрнул сильнее. Щелчок. Одним рывком выдернул ребёнка наружу и прижал к груди.

– Всё, всё, ты со мной, – бессмысленно бормотал я. – Держись.

Сзади хлопнула дверца чёрного внедорожника. Я машинально обернулся.

К нам, пошатываясь, шёл мужик лет под сорок, в дорогом плаще, с помятым лицом. От него разило алкоголем так, что можно было подпаливать воздух.

– Ты куда лезешь?! – заорал он. – Это моя тачка! Ты чё, а?!

– Отойди, – рявкнул я, разворачиваясь, чтобы уйти от машины подальше. – Ты пьян. Уйди с дороги, пока тут всё не вспыхнуло.

– Это моя машина! – орал он дальше, подступая ближе. – Кто разрешил трогать, а? Герой, нашёлся!

– Отойди, – сорвался я. – Ребёнок тут! Свали с дороги!

У него на лице что‑то дёрнулось. Та пьяная, тупая ярость, которую я и раньше видел – но всегда со стороны.

– Ты меня послал?.. – выдохнул он.

Я уже отворачивался, делая шаг в сторону обочины. Ребёнок вцепился в мою куртку. Я думал о том, чтобы найти быстрое, безопасное место, положить его, вернуться к матери…

Я не увидел нож. Только почувствовал.

Сначала – словно сильный удар в бок, как будто кто‑то резко толкнул. Потом – горячо. Слишком горячо.

Ноги дрогнули. Я посмотрел вниз – и увидел, как по куртке расползается тёмное пятно, как кровь уже течёт по ткани.

Серьёзно? – странно спокойно подумал я. Просто… нож?

Кто‑то закричал:

– Он с ножом! Нож! Держите его!

Мир поплыл. Я сделал ещё пару шагов, стараясь не уронить ребёнка. Чьи‑то руки выхватили малыша у меня из рук – и это был последний облегчённый вздох, на который меня хватило.

Я попытался вдохнуть – но лёгкие словно отказались работать. Колени подломились, асфальт навстречу оказался холодным, мокрым.

Надо мной склонилось женское лицо:

– Держитесь! Скорая уже едет! Держитесь!

Я смотрел в серое небо. Дождь почти закончился. На секунду стало очень жалко Настю, эту их ссору с бывшей, детей, которых я, похоже, больше не увижу.

Прости…

Звуки стали глухими, как через вату. Края картинки темнели, сужались в тоннель. Где‑то вдали визжали сирены, кто‑то ругался, кто‑то плакал.

Последняя, абсолютно нелепая мысль была: интересно, а если бы я прошёл мимо?..

Ответа я не услышал.

Тьма всё‑таки оказалась сильней.

Глава 2 Мрамор и свечи.

Я не знаю, сколько длилась тьма. Может, секунду. Может, вечность. Я ожидал либо полного ничего, либо тоннеля, света, всех этих банальных смертельных видений.

Вместо этого я вынырнул.

Первым пришёл звук. Ровный, ритмичный: кап… кап… кап… Вода.

Потом – ощущение. Холод. Очень холодный, гладкий, чужой.

Я резко вдохнул. В лёгкие ворвался влажный воздух с запахом… мыла? Камня? Трав?

Я распахнул глаза.

Надо мной был высокий потолок, белый, с аккуратной лепниной по краям. Совсем не больничный. Боковым зрением я увидел стены – гладкий камень, светлые фрески. Сбоку колебался тёплый, золотистый свет.

Я дёрнулся, поднялся на локтях и понял, что лежу в… ванне. Огромной, вырубленной будто бы из целого куска камня. Мрамор? Похож. Серый, с прожилками.

Вода почти полностью ушла, на дне лужицы. Тонкая струйка всё ещё стекала из львиной пасти, вырезанной на стене.

Я с трудом сел, схватившись за голову. Затылок взорвался тупой, пульсирующей болью.

– Твою… – прошипел я. – Где я?

Ванна, стены со фресками – женщины в тоге, какие‑то божественные сцены. Свечи – много свечей в бронзовых канделябрах, пламя колышется от лёгкого движения воздуха. Потолок с лепниной. Пол – каменная плитка.

Я поднял руку к волосам – и наткнулся на пряди. Длинные. Намного длиннее, чем мои привычные короткие. Влажные, прилипшие к коже.

Опустил взгляд на себя.

На груди – вода и остатки мыльной пены. Живот не такой, как я привык: подтянутый, сухой, рельефный. Руки – сильные, с мускулами, без моих земных лёгких следов возраста. На плече – тонкий белый шрам. На рёбрах – ещё один.

И нигде – ни следа ножевой раны.

Я машинально приложил ладонь к тому месту, где должен был быть порез. Левый бок. Целая кожа.

Сердце забилось чаще.

– Так, – сказал я вслух. Голос прозвучал незнакомо: ниже, глуше, с другим тембром. – Либо мне сейчас морфий в вену льётся, либо…

Договорить я не успел.

За дверью послышался стук каблуков – быстрый, торопливый. Кто‑то от души дёрнул за ручку.

– Милорд? Милорд, вы там?! – женский голос, взволнованный. – Вы не отвечали на стук!

Я застыл.

«Милорд»?

Дверь распахнулась, и в комнату влетела девушка лет двадцати. Чёрное платье, белый фартук, на голове чепец. Нервно расширенные глаза.

Она заметила меня, сидящего в ванне, и застыла, как вкопанная.

– О… – у неё вытянулось лицо. – О, свет Ареро… милорд! Вы… вы целы?!

Я моргнул.

– Похоже, да, – ответил я осторожно. – Хотя с этим вопросом я сам ещё не до конца разобрался.

У неё в глазах выступили слёзы.

– О, Ареро милостив! – выдохнула она и бухнулась на колени прямо на каменные плитки. – Я думала… я думала, вы…

Она всхлипнула.

Ареро… В голове всплыла вспышка: Аркхалис. Культ света. Имя бога, о котором я теперь живу… не в книге, а вот она,реальность.

Я сделал глубокий вдох. Больно. Но голова прояснялась.

– Слушай, – сказал я, стараясь говорить ровно. – Эм… как тебя зовут?

Она моргнула, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

– Эля, милорд, – проговорила она. – Элианна. Но вы… вы всегда зовёте меня Эля.

– Эля, – кивнул я. – Слушай внимательно. Я очень сильно стукнулся головой. Очень. Поэтому у меня… – я коснулся затылка. Там – здоровенная шишка и мокрые волосы. – …проблемы с памятью. Сейчас я, честно говоря, не очень понимаю, что происходит. Понимаешь?

Она всмотрелась в меня, шмыгнула носом.

– Вы… вы не помните… кто вы, милорд? – в голосе – ужас.

– Вот именно, – хмыкнул я. – Поэтому давай начнём с азов. Как меня зовут?

Она колебалась секунду, потом выдохнула, как на исповеди:

– Вы – барон Ардин ван Рейхольм, милорд. Баронство Рейхольм, восточная марка Аркхалиса.

Я закрыл на миг глаза.

Барон.

Аркхалис. Восточная марка.

Мир Эргоса, который я знал (спасибо памяти Ардина), накладывался на картинку вокруг плюс‑минус без швов. Я, Игорь сорока шести лет, погибший на мокром московском асфальте, сейчас сижу голым в мраморной ванне в теле барона Ардина ван Рейхольма.

– Хорошо, – выдохнул я. – С этим разобрались.

Я поднял руку. – Эля, давай так. Никому пока не говори, что у меня… проблемы с памятью. Скажешь, что я сильно ударился и мне нужно… отдохнуть. Разберёмся, ладно?

– Да, милорд, – быстро кивнула она. – Конечно, милорд! Только… – она покраснела, взглянув на меня, – вам… вам нужно полотенце и одежда.

Я посмотрел на себя и усмехнулся.

– Это да. Принеси, а потом выйди. Я попробую управиться сам. Если поскользнусь ещё раз – услышу сам.

Она, кажется, не уловила шутку, но кивнула, вскочила и юркнула в соседнюю дверь. Через минуту вернулась с большим махровым полотенцем и аккуратно сложенной одеждой.

– Милорд… – она протянула полотенце, уставившись куда‑то в пол. – Нужна ли вам моя помощь?

– Спасибо, справлюсь, – ответил я. – Подожди за дверью.

Она выскользнула, плотно прикрыв дверь.

Я осторожно встал. Ноги слушались. Немного подкашивались, но это скорее от шока. Холодный камень под ступнями, лёгкий запах влажного камня и мыла – всё казалось слишком реальным.

Я выбрался из ванны, завернулся в полотенце и подошёл к большому зеркалу в резной раме.

На меня смотрел не я. Вернее – не тот, кем я прожил сорок шесть лет.

Высокий мужчина лет тридцати с небольшим. Широкие плечи, подтянутая фигура, длинные светло‑русые волосы до плеч, мокрые, тяжёлые. Лицо – словно со старинного портрета: прямой нос, чёткие скулы, светло‑карие глаза, сейчас хмурые и настороженные.

Я хмыкнул.

– Барон Ардин, значит, – сказал я отражению. – Познакомимся. Я – Игорь. Будем жить вместе, похоже.

Одежда оказалась непривычной, но руки сами справлялись с застёжками, ремнями, пуговицами – будто, где‑то в мышцах сидела память тела. Белая рубашка с вышивкой по вороту, тёмные штаны, мягкие кожаные сапоги, тёмный камзол. На запястье – браслет с вырезанным солнцем.

Когда я закончил, позвал:

– Эля, заходи.

Она тут же заглянула.

– О, вы уже оделись, милорд, – облегчённо выдохнула она. – Как вы себя чувствуете?

– Как человек, который чуть не разбил себе башку, – ответил я. – Голова болит, но жить хочу. Это хороший знак.

Она нерешительно улыбнулась.

– Это… очень хорошо, милорд.

– Идём, – кивнул я. – Покажи мне… мой замок. И по пути отвечай на мои… странные вопросы. У нас тут лёгкая амнезия.

Глава 3 Рейхольм.

За дверью ванной оказался коридор. Широкий, со сводчатым потолком, каменными стенами. На стенах – гобелены: сцены охоты, битвы, гербы.

Я остановился перед одним из гобеленов. На нём – щит, разделённый на четыре части, в центре – стилизованное солнце с расходящимися лучами.

– Наш герб? – спросил я.

– Да, милорд, – ответила Эля. – Дом ван Рейхольмов. Солнце Ареро над четырьмя землями баронства.

Я кивнул. Логично. Баронство Рейхольм, культ света, солнце.

Окна в коридоре были высокими, стрельчатыми, с витражами вместо стеклопакетов. За одним из них я остановился и выдохнул.

За окном простиралась долина.

Замок стоял на холме. Внизу тянулись поля – зелёные, жёлтые, местами перекопанные. Дальше – село: черепичные крыши, деревянные дома, тонкая лента реки, по которой крутились водяные колёса. На горизонте мягкими волнами тянулись холмы. Небо – ярко‑голубое, чистое.

Это было так красиво и так реально, что у меня внутри что‑то перевернулось.

– Это всё… моё? – сорвалось с языка.

– Баронство Рейхольм, милорд, – уверенно сказала Эля. – От Столбовой Реки до Лесных холмов. Ваши люди, ваши земли, ваши воины.

«Ваши люди».

Не смена. Не отдел. Люди. Крестьяне. Воины. Дети.

Я сглотнул.

– Сколько тут… всего? – спросил я. – Дворов? Людей?

Она замялась.

– Точно… не скажу, милорд. Но по последней переписи… – она явно вспоминала, – около трёх тысяч дворов. Людей… больше десяти тысяч.

Десять тысяч.

На Земле у меня в подчинении было – ну, максимум пару сотен человек в разные смены. Здесь – целый маленький город с окрестностями, если по земным меркам.

Я выдохнул и оторвался от окна.

– Ладно, – сказал я. – Проедемся по азам. Сколько мне лет?

– Тридцать два, милорд, – ответила Эля. – Вы… выглядите моложе, когда… не сердитесь.

– Неплохо, – хмыкнул я. – А тебе?

– Двадцать один, милорд. Я служу в вашем доме шестой год, – она заметно нервничала, но старалась говорить чётко. – Мой отец был старшим конюшим у вашего отца.

– Отец… – я посмотрел на неё. – Он жив?

– Нет, милорд, – она опустила глаза. – Ваш отец, барон Харальд, умер три года назад. Ваша мать, баронесса Лиора, умерла ещё, когда вы были юны. У вас есть сестра, леди Мэлин. Она вышла замуж в Мирандоре.

Информация сыпалась, как из ведра. Я кивал, стараясь всё увязать.

– Жены у меня… нет? – уточнил я.

Эля чуть заметно вздрогнула.

– Нет, милорд, вы не были женаты, – ответила она. – У вас были… подруги. Но ни одна не стала баронессой.

Я отвернулся к окну, чтобы она не увидела, как во мне дернулось. Настя, бывшая, дети – всё осталось там, под дождём, под ножом. Здесь – новая жизнь, но в ней пока пусто.

– Ладно, – сказал я. – Хорошо.

Я повернулся к ней. – Кто у нас в замке самый главный по… делам? Управляющий, казначей?

– Управляющий домом – господин Мартен, – отчеканила она. – Казначей – господин Илмер. Капитан стражи – сэр Тарг. И ещё капеллан храма Ареро, отец Бельд. Но вы… – она запнулась, – вы не очень любили, когда он… вмешивался.

– Звучит знакомо, – пробормотал я. – Ладно. Веди меня в мои покои. А потом позови Мартена.

Мои покои выглядели так, как я ожидал от слов «барон» и «замок».

Большая кровать с резным изголовьем, шкафы, комоды, кресла. Ковёр, который на Земле стоил бы как половина моей квартиры. На стенах – портреты. Особо выделялся один: мужчина лет пятидесяти, очень похожий на меня нынешнего, только старше, с сединой и тяжёлым взглядом.

– Отец, – пробормотал я.

– Да, милорд, – подтвердила Эля. – Барон Харальд ван Рейхольм.

Я сел в кресло. Голова ныла, но в ней начинали выстраиваться схемы – знакомое чувство, как будто я сижу перед большой сложной задачей на работе, только вместо оборудования и людей – баронство.

– Эля, – сказал я. – Позови Мартена. Скажи, что я хочу поговорить о делах. И… принесите еды. Голова лучше думает, когда в желудке не пусто.

– Да, милорд! – она вспыхнула и выскочила из комнаты.

Я остался один, поднялся и подошёл к столу. На нём лежали свитки и пергаменты. Я взял один, развернул.

Письмо. Почерк аккуратный. Я приготовился к тому, что это будет «иностранный язык», но мозг удивил – я читал его так же легко, как русский. Тело, мозг, сознание – всё, похоже, адаптировали под этот мир.

Письмо было из столицы. Королевская печать. Суть: налоги. Повышение сборов с приграничных баронств. Уркала усиливает набеги, надо усиливать гарнизоны, королевская казна пуста, платить должны все. В первую очередь – такие, как Рейхольм.

Я почувствовал знакомое раздражение – такое же, как когда собственники завода требовали «поднять производительность без увеличения расходов».

– Как будто я попал в совещание, только без кондиционера, – пробормотал я.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал я.

Вошли трое: Эля с подносом – хлеб, мясо, кувшин с настоем; за ней – мужчина лет сорока пяти, в тёмном аккуратном камзоле, с чёткими чертами лица и внимательным взглядом. За ним – слуга с ещё парой подносов.

– Милорд, – мужчина поклонился неглубоко. – Вы звали?

Я посмотрел на него. В каждом движении – уверенность человека, привыкшего к управлению.

– Господин Мартен, я так понимаю? – уточнил я.

– Да, милорд, – подтвердил он.

– Садитесь, – указал я на стул напротив стола. – Нам нужно поговорить.

Я сделал глоток настойка, который наливала Эля, и кивнул ей. – Спасибо. Можешь пока оставить нас.

Она чуть замялась, но послушалась и вышла.

Я повернулся к Мартену.

– Сразу скажу: я сильно ударился головой, – произнёс я. – В буквальном смысле. Некоторые вещи… поплыли. И если раньше я мог держать в голове всю картину баронства, то сейчас – нет. Поэтому мне нужно, чтобы вы объяснили мне текущее положение дел. Как будто… я пропустил последние полгода. Понимаете?

В его глазах мелькнуло что‑то – тревога? подозрение? – но он быстро взял себя в руки.

– Конечно, милорд, – ровно сказал он. – С чего прикажете начать?

– С самого важного, – ответил я. – Урожай, налоги, долговые дворы, угрозы снаружи. Кратко, но честно.

Он кивнул и начал.

Чем больше он говорил, тем яснее становилось, что ситуация здесь – очень знакомая. Только вместо заводских показателей – мешки зерна, вместо налоговой – королевские сборщики, вместо «конкурентов» – орки Уркалы и шепот о Мраке на востоке.

Я ел, слушал, задавал вопросы – и говорил «я», а не «барон Ардин», потому что другого у меня не осталось.

Я был Игорем внутри и Ардином снаружи. И именно я теперь отвечал за этих людей.

Глава 4 Делегация.

После разговора с Мартеном в голове зазвенело, как после трёх совещаний подряд. Но отдохнуть не дали: в дверь постучали снова.

– Милорд, – Эля просунула голову в щель. – Делегация из Магистерия прибудет к полудню. Надо… готовиться.

Магистерия… Верантиль. Другой континент. Магократия.

– Хорошо, – кивнул я. – Передай слугам: готовить зал, обед, убрать лишний хлам. Пусть стража будет в приличном виде. И скажи Таргу, что я зайду во двор, хочу посмотреть на людей.

Она широко раскрыла глаза.

– Да, милорд!

Во двор я вышел уже как барон. То есть старался.

Внутренний двор кипел. Воины тренировались, щиты били о щиты, лучники выпускали стрелы в мишени. Запах пота, кожи, железа. Капитан стражи, сэр Тарг, высокий, с шрамом через бровь, сразу заметил меня и шагнул навстречу.

– Милорд, – ударил кулаком в грудь. – Вы… выглядите… хм. Хорошо.

Я догадался: скорее всего, обычно я не шлялся по двору утром и не выглядел так спокойно.

– Осматриваю, чем мы встречаем гостей, – сказал я. – Как обстановка на восточной границе?

– Беспокойно, милорд, – ответил он честно. – Мелкие вылазки орочьих разведчиков. На прошлой неделе гнали их от Северного брода. Двоих положили, остальные ушли.

– Сам ездил? – уточнил я.

– Да, милорд.

– Молодец, – кивнул я. – После обеда зайдёшь ко мне. Поговорим о рубеже.

В его глазах мелькнуло уважение. Видимо, не каждый барон интересуется деталями, а не только пьёт и орёт.

Я бросил взгляд на лучников, на воинов. Это были не рыцари из глянцевой картинки. Уставшие, натруженные лица, мозоли на руках. Живые.

Мои люди, – пронеслось в голове. – А не цифры в отчёте.

Выходить встречать гостей в большом зале было одновременно привычно для тела и странно для души.

Высокий зал с каменными колоннами, сводчатым потолком, витражами по сторонам. На стенах – гобелены с изображениями битв и охот. Семейные портреты – предки барона смотрели с высоты рам с холодным, оценивающим вниманием.