Рождество

Рождество.

Мы рады нашей жизни, но каждый из нас, хоть однажды рассуждал, а почему, собственно, я родился здесь в этой семье, городе, стране! Наверное, возникали мысли, мол появившись в другом месте, все сложилось бы иначе, конечно, лучше, удачнее, счастливее. Не было бы тех помех, которые весь век тормозят поиск своего места в жизни. Могло бы случиться все иначе, значительнее, крупнее, успешнее! Ну, ладно, примиримся с местом рождества своего! Но можно было бы за всю людскую историю выработать универсальные рекомендации, чтобы в начале жизни их вдолбили в любую детскую голову как таблицу умножения. Неужели счетная грамота является важнее представления растущим человеком жизненных правил, целей, убеждений, важнее чем знать, какие последствия случатся после того или иного поступка. Нет, на самом деле всяк предоставлен самому себе. И черпает свой опыт с нуля, будто до него не существовало мудрости человеческой. Дескать, пускай духовная, моральная и умственная слепота преследует вас все долгое детство, а кто-то (впрочем, не малая часть) сохраняет её, неосознанно, до старости, пребывая в всеобщей наивности, только вооружившись практическими навыками, то бишь условными рефлексами. А в следующей человеческой итерации все повторяется.

История в Эдемском саду путанная, но по итогом её, Ева, подстрекаемая змием, проявляя природное любопытство, взяла яблоко с дерева познания добра и зла (если бы змий вначале принялся подстрекать Адама, то, скорее всего, простодушный юноша скрутил бы голову пресмыкающемуся, подбивающему его на грех). Но, если взять яблоко из рук Евы, то это совершенно меняет дело. В итоге, перекусив судьбоносным яблочным плодом, они с самого начала имели представление о наиважнейших жизненных постулатах и с сознанием дела приступили к райским будням, сулившим им много радости. Но встретились с маленькой неожиданностью для себя – создатель мудро рассудил, по- своему, и спустил их с небес на землю. Очевидно, он с самого начала знал о разворачивающихся событиях, но не мог себе отказать в организации неожиданных сюрпризов.

. Вот если бы нас, юнцов, мыкающихся в неведении и догадках, сразу

отрезвили бы, спустив с небес на землю, выложив без обиняков, необходимые сведения о добре и зле, используя выжимки из классических первоисточников, или гений, увековечив себя, составил универсальные первоначальные знания для отроков, то замороченные сознания осветились бы светом истинного знания как нимбом святости. Новатором здесь стал Владимир Маяковский, предложив мальчонке сказ о том «Что такое хорошо и что такое плохо?», но не был поддержан и продолжен современниками и их последователями. Так мы и ограничились известными всем советами поэта-трибуна, годными лишь на младенческий период, и далее прокладывали путь в своих судьбах, вооружившись не производительным методом проб и ошибок.

* * *

– Вышел? Посторонись, следующий! Мамочка, тужься не отлынивай. Вот молодец, расстаралась, принесла мальчика, футболистом будет, крепыш, на худой конец станет секретарем обкома. – акушерка положила приплод на лоток у ног матери и повернулась к следующей пациентке.

– Тьфу, что за гадость во рту? Эй добрая женщина, не торопись уходить, задержись, сестричка-а – акушерка обернулась, быстрым взглядом ища источник панибратского обращения к ней, наконец их глаза скрестились. На лотке подмигнули с добрейшей ухмылкой, а медсестра, нахмурив брови, покачала головой, уверенная в том, что бессонная ночь приносит бредовые иллюзии. Лоток ходил ходуном: ручонки ощупали грудь, живот, затем потянулись к спине размять сомлевший позвоночник. – Тетушка, я вначале крепко спал, потом мня начали тормошить, перетягивать как канат в матросских забавах! Куда меня занесло? И как я тут оказался? Объясните мне всё это или отправьте туда откуда я взялся!

Акушерка недоуменно хлопает глазами, постепенно приходя к действительности, если таковая существовала в этом моменте. – Это у меня от мелькания ног – подумалось трудолюбивой родовспомогательнице – и бесчисленного вызволения найденышей из родовых каналов за такую длинную и насыщенную ночь. Или же миру явилось что-то необычайное!? Одно или другое, как тут определишься? Теперь не так уж и важно, надо осторожно выяснить, что здесь происходит. Думаю, стоит поговорить, может быть, видение постепенно уйдет, если все это мне привиделось. Или буду первой, коли родился гений, в любом случае надо сделать маленькую передышку. – Ну, если ты такой говорун, почему сам не встанешь и не отправишься самостоятельно туда, откуда тебя занесло?

– Да что-то отяжелел, понимаешь ли: и головы не поднять, и присесть не в силах. Это все после ваших потягушек! Что за игрища у вас тут происходят? Не ужели славяне празднуют Масленицу или Красную горку? Не могли переместиться на луг куда подальше? Ненароком могли мне руки или ноги оторвать! Можно же устраивать состязания осмотрительнее, без членовредительства невиновным гражданам?

– Ну раз уж, ты такой разумный должен сам понимать, где ты есть? Оглядись вокруг, подумай хорошенько, или совсем не догадываешься?

– Говорю же, голова не поднимается, как приклеенная, а ты советуешь, оглядись! Это праздные шуточки твои или специально меня изводишь? Ой, как же так? Постой, я догадался! Меня похитили?

– Хм, можно сказать и так. А откуда тебя похитили? Ну-ка соображай самостоятельно. Если не будешь думать – быстро отупеешь.

– Что это за викторина? Меня это нервирует, ты мне еще три дороги укажи с потерей коня и т.д. и т.п.! – младенец напрягся как смог, ножки воинственно согнулись в коленках, глаза округлились, гневаясь, а мимика не сработала: пухленькая рожица, наполненная комочками Биша, была готова только к реву и сосательным движениям. Вот только речь возникала откуда-то из чрева.

– Дружочек маленький, тебя ждут сто дорог, а не три. Мы находимся в родильном доме, больнице. Тебе всего полчаса от роду вместе с процессом отделения последа. Поднять головку не можешь, повернуться тоже нет, но зато язык всех опередил. Или как ты там извлекаешь свою речь? Уж все расскажи да объясни тебе. Поспал бы сейчас. Во сне тебе приснятся все ответы на твои вопросы. – Медсестра бережно сняла с лотка маленького возмутителя, положила на соседний стол с загородками и накрепко его запеленала.

– Это ты зачем делаешь? Руки мне скрутила! Ой, да ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший? И разговариваешь со мною как с ребенком, унизительнейшим образом! Я протестую против этих ложных увещеваний ко сну, сказочками меня кормишь! Мне нужен серьёзный взрослый разговор. Позовите глав.врача, я сделаю заявление!

– Боже мой какая напыщенность и очаровательное самомнение звучит из байковых пеленок. Дитя мое, может быть тебя представить маме вначале?

– Представь меня кому угодно, лишь бы был трезвым и не впадал в притворное благодушие, будто делает мне одолжение! А кто это такой, Мама? Он старше главного врача?

– Ну, не сказала бы, что старше, но ближе тебе и давно хочет видеть своего первенца.

– Ну не знаю, что из этой встречи получится. Объясни же кто это, Мама!

– Сложно тебе объяснить, если сразу не знаешь. Мама, это твой недавний носитель, одновременно место, где ты появился сейчас, и потом будет тебя растить, опекать пока не повзрослеешь, от неё узнаешь все и научишься любить, прежде всего её, а потом и других.

– Хм, звучит заманчиво, успокаивающе, если, конечно, мои уши слышат правду! Объясни мне, это плохое место, где мы сейчас находимся, или хорошее? Ты усыпляешь мою бдительность, как давеча попыталась шутками и сказочками заморочить как маленького! Или с тобою возможен прямой и серьёзный разговор?

– Серьёзный! Все абсолютно серьезно! Мы тут не театральными капустниками занимаемся! Хотя, получилась хорошенькая оговорка по Фрейду: как бы, в капусте мы кое-кого и находим!

– Ага, вот ты целиком себя и выдала со своими двусмысленностями! Никому на этом свете верить нельзя, везде подстерегает обман и лукавство! Ты сама-то больших размеров, а серьёзности не имеешь ни на грамм или фунт. Кстати, где мы сейчас находимся: Америка, Европа, Бангладеш, Мьянма, где мы обосновались то?

– Мы в России, Советской России живем! Самой лучшей и справедливой стране в мире!

– Так, так, так! Хрущев сейчас, а потом будет перестройка, а потом раздербанят все государственное добро олигархи и будут пить народную кровь, когда с нефтью не получится. И не будет Великой России из-за временщиков, допущенных к власти, растерзают её по уделам. Ух, угодил-таки к людоедам!

– Ты что это говоришь совсем непонятное, дитя малое? Несуразица получается, какие олигархи, кровопийцы, мы живем в социалистической стране, все это про то, что ты говоришь когда-то было, а теперь у нас народное государство! Ах! Начинаю понимать, ты, кроме способности к преждевременным разговорам, по-видимому, и провидец! По молодости дней своих еще способен витать в пространстве и времени. Мы уже всё это утратили и забыли обо всём, а твоя душа сохраняет свойство бродить по эпохам. Наверное, тебе интересно все знать!? Только слишком мрачные у тебя мысли получаются, не хочется верить, что такое недоразумение когда-нибудь случится у нас снова.

– Да, если сильно меня разволновать, то смотрю в будущее и бегло все охватываю. Вот судьба со мною и шутит! Мне бы хотелось родиться в королевской семье, но только чур в 20 веке. А если в средние века, то нет гарантии, что не задушили бы в колыбели алчные родственнички. Однако, хорошо, что оказался не в Гонконге на улице, бездомный, в коробке из-под холодильника и, слава Создателю даже, не в Индии среди касты «неприкасаемых». Эх! Это мысленно я ношусь по странам света и временам, а тело меня не слушается! Ну что же, придется осесть здесь, в Советской России и пить горькую чашу нелёгкой доли вместе с вами.

– Не грусти маленький, здесь не плохо живется, а порою весело: парады, демонстрации, праздники, соцсоревнования всякие, энтузиазм порою охватывает трудящихся и это интересно! Бездомных нет у нас и голодных тоже, коммунистическая партия заботится о будущем! Строим коммунизм!

– Да уж построите! Только совсем другое и другие за вас построят, и позаботятся о вас доверчивых, алчные предатели. Ну да ладно, будем оптимистами, всё это будет не скоро! Сейчас вам вольготно, тепло и сытно, за вредность молоко дают! Остаюсь, тем более деваться уже не куда, буду обживаться здесь с вами. Иди добрая тётушка, ты ведь куда-то спешила. Утомил я тебя своими расспросами, извини, все как-то невероятно быстро случилось. Проспал я своё желанное распределение, видно душа не в ту первую клеточку угодила! Не там кроссинговер пошел! Судьба!

– Да, совсем заболталась я, а до рассвета еще с десяток должны родиться, и все младенцы мне в руки падают! Вот это таинство я больше всего люблю в своей жизни! Ты меня понимаешь?

– Как будто бы понимаю! Значит и я только что родился и упал к тебе в подол или в руки, прямо, как и они, эти крикуны. А я посмотрю, как же им не орать, жизнь у них не сахарно начинается, если их влажными тряпками скручивают накрепко словно в психиатрической лечебнице буйных, а перед этим зверством, другое изуверство: шлёпают по пяткам будто приспешники Аполлона обнаружили Ахиллесову пяту. Наверное, приучают к суровой социалистической действительности. Или же такой умысел: освободившись потом из этих застенков, вдохнув свободными легкими раздольный свежий воздух, полнее ощущаешь радость воли вольной? Другого объяснения пока не нахожу.

– Ладно размышляй здесь, если охота пофилософствовать, а меня уж зовут, это созрели другие мамочки! Я навещу тебя. – акушерка упорхнула в другой зал, откуда доносились мучительные стенания. Прошла насыщенная событиями ночь и вместе с утром наступила вожделенная тишина. Слегка покачиваясь от усталости, ко мне подошла моя знакомая акушерка, ставшая мне совсем не чужой. У древних евреев считалось, если наложница принимает при рождении дитя в свои руки, то она становится законной матерью рожденного младенца. Так у моей знакомицы, почитай добрая половина города родни.

– Как мой собеседник, этой счастливой, волшебной ночи, поживает? Рассматривал ли сны, отдыхал ли как все, или проблемы не дают сомкнуть глаза? А я, сегодня нашла здесь полное удовлетворение: столько замечательных людей прибавилось сегодня у нас в Советской России, и все когда-то будут трудиться или станут врачами, учеными. Я после каждой такой ночи загадываю и мечтаю об их интересных судьбах. И ты меня порадовал сегодня, наверняка будешь когда-нибудь лучшим. Чтобы не случилось ты найдешь в себе силы стать настоящим. Я так хочу этого!

– Да, размышлял, какая ты хорошая и добрая, а я вначале был отвратительно подозрителен к тебе! Прости уж, все случилось так внезапно и неожиданно, никто не предупредил меня о надвигающихся событиях. Как же тебя зовут милая сестричка? Я знаю, что меня скоро назовут Станислав или Стас, а какое твое имя, не было возможности узнать?

– Я, Маргарита, дитя моё. Пора тебя нести к твоей настоящей единокровной маме, она заждалась и немало волнуется, придя в себя от своих тяжких страданий, причиной которых являешься ты. Только прошу тебя, не разговаривай с нею так как со мною. Ты и меня вначале напугал и её психику можешь травмировать и пропадет у неё молоко, а это твое единственное питание теперь надолго, так что будь сдержанным, а мы с тобою еще поболтаем, ведь к маме тебя будут приносить, пока лишь, на время кормления, а я в свободную минуту буду к тебе забегать.

– Ладно, мама-Рита, обязательно приходи, я буду ждать, а теперь неси меня, проголодался я, с рождения маковой росинки в рот не попало. А когда навестишь в следующий раз, то расскажу тебе сказку о жизни Иосифа и его братьев пока все живо в моей памяти. Может быть, ты заснешь от усталости и моего повествования, но зато отдохнешь немного после или перед твоими бесконечными родовспоможениями, будто на конвейере, умножающими наш славный народ.

Предупреждаю вежливого читателя, все что далее последует, будут только моими интимными эпизодами из жизни. Повествую лишь только потому, что уж больно разболелась моя душа, жаждет выхода на волю моё страдание немного печальное. Нет, скорее всего в нем, больше радости чем грусти. А другой раз вспомню свои курьёзности, и заливаюсь слезами от безудержного смеха! Бывает же такое от наивного неразумия!

* * *

Первое что вспоминается, после незабываемых встреч с Маргаритой в момент рождества, это был маленький уютный дворик в весеннюю пору, шелест ветвей переросшей сирени, которую пока никто не драл, очевидно не подросли ещё влюбленные отроки заинтересованные покуситься на её густую крону. Сирень та была украшена обилием розовых цветков на верхушке и по бокам, а их аромат, принесенный порывами теплого ветра, кружил голову даже мне младенцу нескольких недель от роду. Прямо под кустом спряталась скамеечка, на которой сидит мама и читает толстую книгу, а рядом в железной, скрипящей коляске спит младенец. Проснувшись, заворожено смотрю на её склоненную фигуру, ловлю взгляд добрых, озорных глаз. В ней все большое и малое, то, что может случиться со мною, озираю окружающее и хочу узнать, как, вообще-то, обстоят дела. Но в последний момент сдерживаюсь, вспоминая обет, данный Маргарите. Меня притягивает к матушке странная сила. И тогда, когда вдруг просыпаюсь и ее не обнаруживаю рядом я начинаю выворачиваться и кричать – это выходит само собою, хотя ощущаю всю безобразность своего поступка, просто ее присутствие мне необходимо всегда. Люблю, когда меня обнимают и держат лежа или стоя. Когда я лежу, меня, чаще всего, обильно кормят, в этот момент ослабляются тесные путы, и моя ручонка может дотронуться до нее, теплой наполненной жизнью и этой жизнью она делится со мною, я вбираю ее, наполняя щеки, тогда мы едины в нашем блаженстве. А когда удостаиваюсь постоять на ее руке моя щека прикасается к ней, я чувствую ее шею и мягкие волосы с уложенной толстой косичкой. Другой рукой она что-нибудь делает нужное и необходимое, а я кошусь взглядом, с интересом наблюдая вокруг. Я быстро росту и мне это нравится. Чувствую со мной случается необычное – раньше был как вещь, куда положат, там и застываю в ожидании разворачивающихся событий, а теперь шустр и весел забавно мелькают руки колени я так рад и смеюсь до визга. Мама улыбается и стоя на коленях, подхватывает меня одновременно под брюшко и грудь своею сильной, и мягкой рукою и я делаю вираж по воздуху, который заканчивается в ее объятиях и теперь мы уже вместе о чем-то смеемся. Затем брала меня под мышки и вскидывала вверх, а я, в полетном экстазе, умудрялся еще оттолкнуться ногами от ее колен и прыгать выше, и выше заливаясь от хохота.

У меня есть и папа, но он, наверное, очень занят и не часто бывает рядом, а когда приходит, всегда что-то расскажет интересное и дельное, я его тоже люблю, но иногда замечаю, что он сердится на маму, а мама на него и происходит что-то не правильное. Но я же знаю: день это или ночь, если вы рядом значит тепло и благостно. Не хмурьтесь, загляните мне в глаза я вам так рад, моя рожица расплывается в беззубой улыбке, стремно, конечно, но за то добродушно и радостно. И вы смотрите так же друг на друга, даже если вдруг беда или огорчение, они вас должны сплотить и сблизить еще больше, ведь вас двое было, а теперь уже трое, я подрасту и помогу вам, только дождитесь меня большого.

* * *

Свезли меня в ясли (не доверяют мне пустую квартиру), отстойное местечко оказалось. Слава создателю – этот период был не долог. Но как несправедливо со мною обходились! Мама, меня уже увесистого, брала на руки, и мы шли гулять на улицу, подходили к желтому дому с большой аркой. Проходя через нее, появлялся этот не высокий домик с прогулочным двориком, где меня оставляли. Всякий раз появлялась чужая тетушка и меня ей передавали, и каждый раз меня охватывал пронизывающий животный ужас. Я цепко хватался за мамину одежду, а с другой стороны меня подхватывала тетка и тянула к себе. Конечно, горю моему не было предела, и я не сдерживался, кричал по громче и лил слезы, извещая всех о творящейся несправедливости. Весь дворик с его обитателями слышал это насилие и надеюсь, сочувствовал мне, но ничего не предпринимал – это странно, что, когда кому-то плохо, а от сограждан помощи не дождаться. Но в этот момент мама опять брала меня к себе на руки, стараясь успокоить, что-нибудь интересное рассказывала в рот впихивала что-либо вкусное, я успокаивался, посчитав, что вначале была неудачная шутка или эдакая неудачная игра и, повеселев, терял бдительность. А в этот момент происходила передача наивного ребенка, мама же стремительно удалялась. Не нужно свидетельствовать, как меня это удивляло, и какой крик оглашал окрестности, когда становилось ясно, как низко и бесчестно меня провели. Надо сказать, что в отсутствие мамы со мною были не так уж доброжелательны и отвопив положенное до хрипоты, приходилось угрюмо замолкать, поминутно вздрагивая и тяжело вздыхая, проглатывая вместе со слезами свою нелегкую судьбу. Это, пожалуй, была первая моя самостоятельная жизнь, в которой сделал вывод, что если я спокоен, то и рядом не такое уж враждебное окружение. А затем вовлекался в какой-нибудь не хитрый игровой процесс. Но на следующий день все повторялось сначала. Досадно и обидно. Если бы мне могли растолковать, что маме нужно идти на работу, мол такова жизнь сынок, быть может, я вел бы себя поспокойнее и не разыгрывались бы этот пессимизм да трагедия изо дня в день, ведь я не глупыш какой-нибудь. Мурыжили меня здесь относительно долго, однако освободился я из этих мест только тогда, когда заболел не хорошей болезнью «глистной инвазией».

Инфекционная больница оприходовала ребенка с деловитым равнодушием. Здесь меня прописали на койко-место среди таких же сирых субъектов одиноких и брошенных на выживание и милость мед.персонала. Запомнились краснощекие тетушки, крикливые и смешливые, в белых халатиках и косыночках, кормящие нас казенными харчами. Мне порою очень нравились тамошние супы и в жадной наивности своей просил добавки. Поварихи тут же громоподобно объявляли на весь коридор, что Смоленский обжористый и ему, по ходу, надо организовать персональный стол, отъедается под шумок бесплатным бесстыдник, и больше двух тарелок за раз не давали. Наверное, глистам, вместе со мною, кормежка тоже показалась душевной. В последствии, нигде такого вкуса и ароматного запаха я не встречал, наверное, он присущ только данной инфекционной больнице. Еще запомнилась череда зеленых и синих горшков, куда нас сажали опорожняться без разбора на «М» и «Ж». Там-то мы и заметили, что у нас есть какое-то отличие. У меня спереди что-то выглядывает, а у соседки напрочь отсутствует, а вместо этого что-то вроде попки, тьфу, только очень маленькой. Это озадачивало и давало пищу для размышлений: ведь неудобство таких особенностей очевидно и оказывается мы разные. Наверное, в этом направлении у нас были какие-то предположения и споры, но это осталось вне памяти, поскольку дневниковых записей я тогда не вел. Взрослые, увы, все письменные приборы попрятали.

Частенько я просиживал на подоконнике и напряженно всматривался в направлении больничных ворот, будто наблюдатель на маяке: не появится ли там мама, ждал, надеялся вот-вот увижу и, одновременно, не верил в свое счастье, прерывисто вздыхая и умоляя Господа нашего Бога о ниспослании мне милостей. А когда она появлялась, я тут же ее замечал, ликуя и радуясь, как ребенок. Она всегда приносила что-то вкусненькое, но не это главное, вовсе не это, необходимо было ее необыкновенное тепло, лучистый, добрый, любящий взгляд, ее улыбка, родной тембр голоса, крепкие объятия, когда хочется вжаться в нее и не отпускать.

Затем я оказался в детском саду, это была усредненное соединение яслей и инфекционной больницы. Там я здорово повзрослел, у меня впервые появилась любимая женщина, за которой преданно и трогательно ухаживал. Трудно понять почему возникло данное явление, может быть уже с тех лет проснулась необходимость кому –то покровительствовать, кем-то обладать. Заботился о ней, угощал конфетами, отрывая от себя все что было за душой, пользовался правом обнимать, когда удастся уединиться. Мне приятнее было смотреть, как она ест конфеты, чем наслаждаться ими самому. Единственно строго-настрого запрещал употреблять их перед едой – это было табу, привитое родителями, того же я ждал от своей любимой. Воспитательницы, глядя на отношения мальчиков с девочками, настойчиво и неустанно, в роли поборниц дисциплины, порядка и благочестия, старались прививать нам непонятное уважение ко вторым, дескать, они будущие матери, но глядя на их глуповатый вид, не верилось, что это может когда-то произойти и здесь кроется какое-то лукавство, потому что разница между ними и нашими мамами была разительна. Кто же им доверит столь важное занятие? И, конечно, на воспитательниц в этом смысле никто серьезно не обращал внимание, пускай жуют свое мыло, у каждой свое недоразумение в голове кроется, лишь бы не разражались гнусными воплями и не раздавали подзатыльники. Но после нудных и навязчивых повторений, мы разделились-таки на два противоборствующего лагеря. К девчонкам мы ощущали двойственное отношение. С одной стороны, не совсем для нас ясную тягу к этим существам, однако чаще всего, справедливую неприязнь за вздорность, подлое ябедничание и беспочвенную гордыню, но в любом случае им доставалось. Как можно было пройти мимо вертлявой косички и не дернуть за нее, рука помимо разума сама тянется, а ежели она (косичка) отсутствует шлепнуть по мягкому (наверное, с этих пор и формируются истоки отказа адекватного функционирования мозга, когда, много лет спустя, мы видим привлекательное по некоторым параметрам существо противоположного пола). И тут же, с противной стороны (в прямом и переносном смысле) возникала не адекватная буря возмездия, как будто ими только и выжидалось малейшее проявление враждебности или грубое внедрение в личное пространство особи женского пола, сразу же с обеих сторон охотно выдвигались сплоченные, сопливые оппозиционные силы, возникал галдеж, попранная добродетель наступательно напирала на наивно-воинственно-экспериментирующую добродетель. Решительно было неизвестно кто прав, а кто виноват. Поспешно прибегали разъяренные воспиталки, до тех пор сидящие, нога на ногу и мирно беседующие в сторонке, обмениваясь злободневными новостями и своим личным отношением к происходящей социалистической действительности, унесенные вдаль от своей работы оживленным воображением. Наверное, чем более была животрепещущая тема между ними, тем больнее и горше становилось нарушителям спокойствия, как правило, ими нарекали мальчишек, кого же еще – девочки были кастой «неприкасаемой» в обратном от индусов смысле. Это был общий фон женско-мужских межполовых (сейчас бы сказали сексуальных) взаимоотношений при нашем дет.садовском режиме.

Но изредка существовали фавориты и фаворитки. Тут, надо заметить, моя связь была, пожалуй, одной из первых. Женщину звали Лиза. Трудно вспомнить, чем она выделялась среди остальных, наверное, казалась взрослее среди прочих и обладала некой пробуждающейся женственностью и самостоятельностью. Как-то