Рождество

после дарованных очередных сладостей перед самым обедом я заметил у нее раздутую щеку, по форме и размеру напоминающую сосательную конфету – это было прямое нарушение наших договоренностей, граничащее с предательством. Я не смог сдержаться и от возмущения влепил пощечину не такую уж сильную, но обидную, окружающий люд опешил, ощерился, а потом тихо, но поспешно разошелся по своим делам, предвидя, уже надоевшие, неминуемые разборки со стороны взрослого произвола.

Всматриваясь в глаза, искал какую реакцию увижу – ну как тебе хорошо? – и ожидал в ответ слезы, упреки, может быть вдруг раскаяние. Но к моему удивлению, она втянула конфету в рот, как бы ее и не было вовсе и смотрит на меня округлившимися глазами:

– Да ты что, как ты мог подумать, да еще бить меня вздумал? Я не жена тебе!

– Я все видел, ты нарушила наш договор, я ведь тебя просил и убеждал что так не хорошо делать, ты портишь аппетит перед едой, может быть, ты объяснишься без своей лисьей хитрости и лживых отговорок?

– Тебе привиделось, наверное, ведь ничего и не было, побожусь, если надо!

– Сделаем так, предъяви-ка мне свой открытый рот и всем станет ясно, кто прав и кому что здесь привиделось.

– Пожалуйста, смотри не возражаю.

Она открыла рот, я внимательно его обследовал, конфеты не было, но из открытой огромной пасти предательницы явственно исходил мятный запах. Первым моим порывом было желание рвать и метать все вокруг, во всю мощь своего характера, но нечеловеческими усилиями я сумел сдержаться ради будущего. К тому же, хитрюга будет настаивать на своём.

– Да, действительно нет ничего, я ошибся, ты уж извини. – Я подумал, пусть сейчас она не призналась, но в следующий раз будет помнить и не повторит подобного, а я все спущу на тормоза, и у нас сохранятся прежние отношения, без которых я себя уже не мыслил.

Затем меня начал мучить мысленный процесс: почему она так сделала. Если она нарушила наш договор, значит несерьезно относится к моим просьбам, а это обстоятельство косвенно выдает ее отношении ко мне. Значит она меня не любит! Она только делает вид, изображает из себя паиньку и пользуется всеми благами, доступными благодаря моему чувству, а своих чувств не имеет! Измена!!! Возопил мой рассудок. О! коварные женщины, как вы вероломны и безобразно очаровательны! Поразмыслив, решил, что не собираюсь же брать ее к себе домой жить, мы ведь как бы играем. У нее своя роль, у меня – своя. Все нормально! В конце концов, самые крепкие взаимоотношения между людьми не обходятся без компромиссов, однако неясно, кто должен быть компромиснее? Но если буду у кого-то выяснять ответ на этот вопрос, боюсь ремня мне не избежать!

Где ты сейчас Лиза? На Родине или на ПМЖ в Америке, Европе; благополучна или нуждаешься, а может быть покинула наш бренный мир. Знай, что ты пробудила и обозначила во мне первые ростки мужчины. Заставила сердце биться чаще, чем требовала в эти моменты окружающая обстановка, и я сумел в столь непорочном возрасте испытать неформальные отношения к тебе как к женщине.

Кровати наши стояли рядом бок о бок и во время дневного сна мы были очень близки. Когда она спала, я обнимал ее, прижимая к себе и ласково поглаживал, изучая ее тело. От моей трепетной руки не ускользнула ни одна ложбинка, все было доступно мне, конечно же на женские угодья я не посягал. Так я и засыпал, а моя рука оставалась на ее половине кровати. Почему ребенок совершал такие действия, что им руководило? Не существовало еще понятие о грехе и добродетели, нет еще инстинкта продолжения рода или ощущения неконтролируемой похоти, нет примера интимной близости. Наверное, могло быть только чувство собственности, как бы обладание любимой игрушкой, а быть может, это была нежность и одновременно жалость к беспомощному и глупому созданию, требующему защиты. Поэтому обнимал её, инстинктивно защищая своими ручонками от невзгод, а может быть, обозначал – это моё.

Конечно, все было очень хорошо, чтобы продолжаться вечно. В одном из таких моментов нас застигли воспиталки, и разразился скандал. Перед полдником всех перепуганных детей нашей группы выстроили в шеренгу, вывели меня перед всеми, развернули рывком к ним лицом и вкратце обнародовали мои «проделки». При этом заставили самому перед всеми признаваться, по их мнению, в преступных, распущенных деяниях, вероятно, чтобы другим неповадно было и поставить галочку, о том, что на инцидент прореагировали. Куриные головы, они тем самым могли сделать открытие и пробудить интерес в массах к подражанию. И вот я смотрю на своих соплеменников: Мишку вечно сопливого и поминутно сметающего сосульки из-под носа языком; Кольку, слишком шумного балбеса с мутным взглядом в рваной рубашке и разными башмаками, Наташку, с кургузыми косицами и рейтузами до колен, вечно драную за косы, остальных шморгающих носом полусонных доходяг и молчу, что я могу для них сказать и зачем им это надобно. А воспиталка не унимается и торопит:

– Ну что ты паршивец, скромно притих, как глупости делать, так всех опередил, а признаваться в содеянном язык немеет! Говори скорее, дети кушать хотят, не тяни резину!

Я со страхом покосился в сторону Лизы и с удивлением отметил ее сочувствующий взгляд и ободряющие жесты, мол, не тушуйся, расскажи им то, что хотят, все равно ничего не поймут, да и дело с концом. И мне пришлось все без утайки выложить на суд общественности: хотели, так вот получайте. Потом нас рассадили на полдник, влили каждому в рот по ложке отвратного рыбьего жиру. Народ не сильно соблюдал этикета приема пищи, кто-то плевался, кто-то выпускал его через нос пузырями, а я проглотил – эта ложка мне показалась не такая отвратительная, как жизнь в этом дет.саду вот с такими воспиталками. Если сказать больше, эти тетки и дальше глумились над безответными подопечными, и совершали акты психологического насилия при проявлении позитивного индивидуализма в массах. Уж не хочется мне здесь приводить то, с какой изощренной изобретательностью выдумывались наказания стыдом, как в средневековье, в присутствии праздно шатающихся малолетних зрителей, здесь они с наслаждением совмещали искусство педагогики с ремеслом надзирателя детской колонии. Но, поразмыслив, я решил, что не в обиде на них, ведь их тоже, наверное, воспитывали в подобных дет.садах и такие же деспотичные, необдуманно скорые на расправу воспиталки чинили свой произвол над ними же, откуда им быть другими.

На следующий день Лизы не было. Ее перевели в другую группу. Я мог ее видеть только тогда, когда нас выводили на прогулку, но издали, поскольку за мною надзирали неподкупные стражи целомудрия. Потекли серые будни, какое-то время ощущалась пустота. Но пафосной трагической музыки в ушах не звучало, неизлечимой душевной травмой не терзался, и идти сдаваться в похоронное агентство мысли не приходило, поскольку фонтанирующая детскость и молодость долго задерживаться на одном событии не позволяла. Появляются новые интересы секреты, выдумки. С девочками были периоды перемирия, тогда наступала разрядка напряженности, и игры становились особо увлекательными, ведь они умеют напустить дыму, загадочности и таинственности в глаза на пустом месте, даже рот, порою, открываешь с замиранием сердца и остановкой дыхания, проникаясь сопричастностью к тайне. Но чаще, на поверку, после разгадывания их секретов и тайн, все оборачивалось обычным порожняком и энергия, затраченная на уламывание открыть их секреты, оборачивалась в пустую потраченным временем, хотя противная сторона, тут же пойманная с поличным, неотступно настаивала на своем исключительном мнении и тогда опять открываешь рот, но уже по другому поводу, от возмущения явным бесстыдным и бессовестным враньем.

Все эти споры и треволнения были тем же игровым процессом и являлись вещью в себе. В саду особых игрушек не было, да и те надломаны нами же, так что, если не включать воображение так и день тянется до бесконечности, пока родители не заберут. Поэтому придумывали себе развлечения сами, дурачились, стремясь обратить на себя общее внимание, и понарошку-всерьез спорили до хрипоты на темы, удававшиеся почерпнуть из взрослых источников.

* * *

А до этого дет.сада у нас с мамой ничего не было. Так сложилось, была только одна работа и помещение, где она осуществлялась – оно же было нам и домом, где мы проживали. У Родины не хватало на всех жилья, а работы было вдоволь. Периодически становились на постой в каком-нибудь трущобном частном доме, в те времена почитай большинство своих домов были трущобные. Спали на полу, на старом матраце. По ночам к нам сбегались рыжие жучки, я думал это майские и принимался их ловить, но мама с отвращением предостерегла, что это тараканы и от них можно заболеть, тогда эти твари мне тоже становились противны.

Иногда к нам приезжала тетя Валя со своим сыном Толиком, моим двоюродным братом, мы почти одногодки. Тогда начиналось бурное веселье и ликование, мы скакали на хозяйском диване, визжали от радости, носились друг за другом, устраивали кавардак, за что неминуемо отгребали от взрослых по местам, природой вещей предназначенных, для воспитания нравственности, конечно если удастся поймать, но мы многострадальные знали: наказание заслужено честно и выдерживали все стойко как положенное. Зато вечером на ночь обязательно нас ждала сказка про злого бармалея, волка с лисицей или других зверушек, интересней историй невозможно было себе представить. Мы засыпали с надеждой, что тут же окажемся в нарисованном нам сказочном мире.