- -
- 100%
- +
В ответ я сообщил нахалу, что в нашем случае, вершина сочувствия и понимания – наличие вазелина в одном месте, – а касаемо истории, пояснил, что эта ветреная дама, хоть и отдается поначалу натурам грубым, прямолинейным и не шибко обремененным интеллектом, вроде «его сиятельства», но при ближайшей оказии непременно наставляет им рога. На будущее: полагаться хоть старым, хоть новоиспеченным «хозяевам» жизни на ее беспристрастный суд, а особливо любовь, – дело совсем никудышное. И вообще, в последнее время в рассейской практике утвердилась новая мода – сажать, на скамью подсудимых исключительно «эффективных менеджеров». Тенденция, однако.
Одним из замечательных, наполненных уже вдохновенной суетой дней, – а теперь их мелькание носило исключительно жизнерадостный колорит, как если бы я готовился к собственной свадьбе, – случилось у меня не запланированное рандеву. Началось оно со стука в дверь кабинета. То, что это был кто – то не из коллег, я понял сразу: аборигены не имели общечеловеческой привычки оповещать о своем визите, а сразу вваливались в служебный скворечник. Пригласил войти. И вот передо мной стоит потрепанный жизнью, но все еще не утративший военной выправки странный субъект, облаченный в потертый кожаный реглан. Седой, как лунь, с рельефным, померкнувшего свечения лицом, и с хищинкой в тяжелом, немигающем взгляде. В руках старомодный, видавший виды фибровый чемодан, подмышкой казенная, дешевого картона, красная папка с белыми тесемками, точь в точь такими, кои красовались некогда на армейских кальсонах.
– Здравия желаю, и разрешите представиться: Николай Зарубин!
– Вы? – несказанно удивляюсь белоголовому, – тот самый, майор Зарубин? Быть не может!
– 18 -
– Поверьте, мой молодой друг, в жизни случается всякое, и я, тот самый, но не простой, а гвардии майор. Николай Александрович Зарубин, собственной персоной! – вытянулся во фрунт гость. – Как говорится, прошу любить и жаловать.
– Виноват, однако, какими судьбами, гвардии майор, и чем обязан?
– Ничем! Вы уже сослужили добрую службу. Теперь наша очередь отдавать долги.
С этими словами каразинский гонец присаживается, громоздит на ближний стул угловатый чемодан и принимается молча доставать из его необъятного нутра заволжские разносолы. Первым на стол выпорхнул толстый шмат белоснежного сала, за ним два круга домашней колбасы. Потом наступила очередь банок, алюминиевого бидончика, каких – то объемистых газетных свертков, коробки конфет, бочонка с медом. Словно записной фокусник гость извлекал и извлекал на свет божий все новые подношения. Последним на краешек стола был водружен, как знамя, литровый штоф водки, явно местного производства:
– Принимай хозяин подарки. Всем архивом собирали. За недостачу не взыщи.
– Никак взятка, да еще и при исполнении? – пытаюсь острить по ситуации.
– Чего же, сразу взятка? Таким, как ты, мил человек, взятки не дают: не по чину овчина. Простая человеческая благодарность. Чем можем, тем и воздаем.
– А весь твой натюрморт, значит, по чину? Ну, ну…. Тогда разливай гостинец, – хреново вхолостую глаза напрягать.
– Это мы, как говорится, айн секунд, – обрадовался предложению хозяин снеди.
Он ловко поворачивает штоф в руках и одним движением руки срывает задрызганную сургучом пробку. Достаю из ящика стола дежурные стопки. Он нацепил на палец малокалиберное стекло, хмыкнул и пробурчал: « Совсем измельчал народ, уже на наперстки перешел. Оставь это бабам. Мы с тобой сейчас, как нормальные люди, из подобающей посуды оскоромимся». Запустил руку в чемодан и извлек на свет божий видавшие виды соточные граники. Степенно разлил в них водку, накромсал блескучей финкой закуски и только потом выдохнул: «Со свиданьицем, брат ученый!» Разом махнули. Помолчали.
– Вижу закурить – то здесь не получится, – произносит вояка, – ну, да не в сорок первом, потерплю.
– Ничего, ничего, – дыми. Сам я не любитель, но раз такое дело, – проветрим.
– Сказал же, обойдусь, в конце концов, не папироски жечь к тебе приехал.
Говорливо забулькала водка, – подоспело время жахнуть по второй. Жахнули. Зарубин выстегнулся из пальто и расслабил узел старомодного галстука.
– 19 -
– Так, так, – загнав за щеку сало, попытался я направить разговор в нужное русло, – а расскажи гвардии майор, каким боком прилип ты к архиву. По замашкам никак не тянешь на ученого сухаря.
– Твоя, правда, – не тяну. Для иного был рожден. С книжками же этими, как получилось: сняли меня в начале войны прямо с коня, – ваш покорный слуга у знаменитого Доватора в разведке служил, – и прямиком на Казанский вокзал. Ничего не понимаю, но печенкой чую, – поеду не на фронт, а совсем в противоположную сторону. Встречает у паровоза старший майор госбезопасности: « Зарубин, правительство доверяет тебе сопровождать ценный груз. Обеспечишь секретность, и все такое…. Ну, не мне учить ученого. Вот тебе, уважаемый, командировочные, бумаги с описью и полномочиями. Распишись и действуй!» Для порядка интересуюсь у служивого: «Коротко поясните, что за ценности: золото, деньги»? Тот отмахнулся: «Какие еще деньги? Книги везешь». Книги?! Я натурально заартачился: « Пока я буду охранником вашей библиотеки болтаться, не ровен час, война закончится, меня сослуживцы на смех поднимут». Тот вмиг взвился и за пистолет: « Будешь спорить, прямо здесь порешу, по законам военного времени. Мне некогда шутки шутить! Вижу, голубь, твой настрой и сразу предупреждаю: не вздумай в пути удрать назад, за самоволку последует трибунал. Еще вопросы будут»? Какие вопросы, – все яснее ясного, – матюгнулся про себя, козырнул майору и вскочил в теплушку. Приказ, есть приказ, – куда деваться? Дня через три прибыл в этот замшелый Каразинск. Вышел на станции, радуюсь: сейчас в любимую дивизию рвану, а то опять что – нибудь несусветное поручат. Не тут – то было, – сам себя сглазил. Подбегает ко мне местный комендант и сует под нос телеграмму из Москвы. Читаю и собственным глазам не верю, – черным по белому прописан настоящий приговор боевому офицеру: «Старшему лейтенанту Зарубину организовать на месте учет и хранение груза за номером такой – то, и находиться при нем до особого распоряжения. Установить и соблюдать строжайшие меры секретности». Получи Коленька героические рейды с музыкой и распишись.
Скрипнул зубами и потащился принимать дела, да знакомиться с командой. Как увидел я свое войско, чуть не завопил: сбились в кучку три бабенки и полтора инвалида. Ура! Воюй Зарубин с героическим составом и не голоси. Хочешь с утра, а хочешь с вечера. Влип, так влип! Этаким макаром всю войну и промуюкался с казенным добром, да с горе – отрядом. Правда, с порученным заданием мы справились будь здоров! Организовали и учет, и хранение, и, само – собой, секретность. Народец подобрался хоть и не шибко бойкий, но исполнительный, вкалывал без выходных и праздников. Да и нечего было тогда праздновать. С фронтов рекой текли похоронки. Тут не до плясок. Для экономии времени и сил, разрешил подчиненным жить прямо на рабочем месте. Не заметил, как «отвоевал» в тылу всю Отечественную. Стыдно признаться, – близко живого немца увидел только на стройке, да и тот был пленным. Это уже когда их товарняками рассылали по городам и весям восстанавливать все, что до этого доблестно порушили или доводить до ума предвоенный недострой.
– 20 -
Вот так проклятущий архив перечеркнул всю биографию разведчика. А ведь какая могла бы сложиться песня – то? Эх – ма…
– Чудак – человек, а если бы, заместо песни, голову сложил? Как тебе такой расклад?
– Обыкновенное дело, – отозвался он, – мог бы. Сто раз мог. Но, как? Как?! На лихом коне, с шашечкой в руках, да под звон оркестра! А я, вместо этого, пять годков пыль книжную нюхал, да формуляры составлял. Герой, едреныть мне в бок.
– Родимец, каждому на роду свой подвиг прописан. Кому шашкой махать, а кому книжным опекуном быть. Еще не известно, что нужнее?
– Тут, ты прав, – сощурился гость, – да я и сам давно смирился и, веришь, всей кожей прирос к этим проклятущим сундукам. А когда мне на китель орден за них прикрутили, – вроде, как извинились, – тут я совсем размяк. Жил, себе, жил, звания получал, пока этот граф на горизонте не нарисовался. Настоящий фашист, без кавычек. Что было дальше, знаешь.
– Что ж, после войны не возвернулся в столицу? Руки, как понимаю, были развязаны?
– Не мог, – вдруг погрустнел Зарубин, – потому, как обещание дал.
– Кому? Самому товарищу Сталину? – попробовал я опять сострить, но гость как – то странно на меня посмотрел и молча разлил водку.
– Давай, брат ученый, помянем рабу божию Таисию, царствие ей небесное!
– Что за персонаж?
– Помянем, – расскажу.
Уже не чокаясь, проглотили «каразинку», зажевали колбасой, и он заговорил приглушенным голосом:
– К концу войны, кажись, в январе, из Центра прилетела депеша: « Направляем в ваше распоряжение архивариуса, обеспечьте встречу и размещение». Нет вопроса, – надо, так надо. В указанный день пришел я на вокзал встречать посланца. Подкатывает состав. Посыпались людишки из вагонов. Стою, выглядываю в толпе этого самого архивариуса. Радуюсь, – мужика прислали. Хорошо! Еще лучше бы знать, что за фрукт прибыл: покладистый или с гонором, молодой или бывалый? Почему – то представлял его с бородой и усами, такими, как у одного профессора с журнальной обложки. Статья мне попалась на глаза про исследователей Заполярья. Так вот, была там картинка, где стоят эти исследователи с красным флагом на льдине, а впереди геройский ученый с карабином: громадная шапка, густая борода и усищи, как у Буденного. Красавец! Наверное, и «мой» не хуже будет. Смотрю, смотрю, а бородачей не вижу. Уже все промелькнули и растворились в вокзале, а неизвестного, но героического москвича, все
– 21 -
нет и нет. Проспал что – ли остановку, бедолага? Вдруг слышу за спиной кто – то пищит: « Простите, вы не меня встречаете?»
Оборачиваюсь. Гляжу, – торчит из необъятных валенок какое – то чудо – юдо в котиковом пальтишке, закутанное в пуховую шаль. То ли деваха, то ли пацан. Лица не видно. Только голос доносится из вязаного кокона.
– Нет, – говорю, – не тебя. – Гуляй дальше, не мешай. Ну и продолжаю, значится, озирать пространство. Меряю его глазами, да все без толку: не видно архивариуса, хоть тресни! Что за шутки? Уже мерзнуть начал. Слышу кто – то плачет. Глянул через плечо, – сидит на чемодане мое пугало и всхлипывает.
– Ты чего, – спрашиваю, – не знаешь куда шагать? Так вон вокзал. Иди, погрейся, там и дождешься кого тебе надобно, чего нюни распускать?
– У меня, – отвечает, – чемодан больно тяжелый. Вы не могли бы помочь?
– Ладно, – командую, – давай твой чемодан и шевели ногами. За мной!
Берусь за поклажу, а она неподъемная. Что за оказия?
– Ты, что, кирпичи возишь, или железо? – злюсь на ходячее недоразумение.
– Нет, – чирикает, – книги там.
– Книги? – удивляюсь вслух, а про себя негодую: опять они, чтоб им всем сгореть. Пытаю чучело дальше: – Продаешь или на хлеб меняешь? Добро – то, часом, не ворованное?
– Вот еще, глупости! Мое собственное – литература, необходимая для работы.
– А ты еще и работаешь? Кем же, если не секрет?
– Чужим знать не положено.
Ишь, ты, – знать не положено, а валандаться с этаким счастьем, – милости просим? Что – то тут не чисто. Думаю: допру до вокзала, а там пусть разбирается сам. Сам или сама? Тьфу ты, пропасть! Ввязался на свою голову. Еще и этот архивариус, чтоб ему обделаться, куда – то пропал. Доковыляли до зала ожидания. Присели на скамейку.
– Слушай меня! – приказываю пуховому потеряшке, – сиди, оттаивай пока, а мне нужно сделать объявление по радио.
– Подошел к кассовому окошку, постучал в закрытую ставенку. Открывают, спрашивают, – чего гражданин надобно? Ну, я им, так, мол, и так, надо объявить, чтоб человек один приезжий к кассе подошел, – разминулись на перроне.
– 22 -
– А как твоего человека звать, величать? – интересуются. Ух, ты, только там и вспомнил, – в телеграмме фамилию – то не указали. Решаюсь на единственное:
– Приглашайте архивариуса.
– Кого, кого? Вы, гражданин, часом, не выпивши?
– А вы мне наливали? – грублю от досады окошку, – дайте листок бумаги, напишу.
И вот над станцией поплыло: « Прибывшего из Москвы архе, – тут диктор запнулся, – археваруса просят подойти к билетной кассе. Вас встречают». И вдругорядь.
Замечаю, – знакомое существо в шали поднимается и натурально ковыляет ко мне. Вот же привязалось проклятущее, чтоб его…!
– Тебе – то, что не сидится? – в сердцах срываюсь на непонятного субъекта.
– Так ведь меня здесь встречают, – скулит, – только что по радио объявили.
– Что? Кого? Ты – то, здесь, причем?
– А я и есть архивариус из Москвы. Меня товарищ Зарубин должен встретить.
Поленом по башке: вот вам и усы с бородой, вот вам и ученый муж с карабином! Это уже через край: они там, в столицах, с ума, что ли все посходили? Детский сад начали присылать. Покипел, покипел, выхлебал папиросину, да и остыл. Сплюнул, сгреб воднохапку чемодан, и иду на привокзалку. Чудо семенит за мной. На наше счастье извозчик подвернулся. Втиснулись в санки и полетели в барскую усадьбу. Приезжаем. Я, конечно, набычился на весь свет и на самого себя, – от новостей всего трясет. Хватаю загадочный кокон и начинаю грубо разматывать, а из него выпрастывается …. городская красотка – гимназистка. Ни дать, ни взять. Как с картинки. Никогда не терялся, а тут оторопел, – глазею на неё, как можайский крестьянин на слона и молчу.
– Здравствуйте еще раз, – докладывает приезжая, – я и есть архивный специалист Таисия Александровна Погодина, – ваш новый научный сотрудник и почти тезка.
– И что, – спрашиваю, – мне с вами делать, товарищ научный сотрудник и почти тезка?
– Ничего со мной делать не нужно, я сама знаю, чем заняться.
– Коли так, то завтра в восьмом часу быть как штык на рабочем месте. Вопросы есть?
– Только один: где можно умыться с дороги и привести себя в порядок?
Показал ей, где и что находится, вручил ключи от персональной комнатушки: обживайся товарищ научный сотрудник и не скучай.
Так я повстречал свою избранницу. Как, да, что? – долго рассказывать. Только через полгода стала она для меня светом в окошке, можно сказать, главным орденом.
– 23 -
Понимаешь, дружище, нам часто талдычат о покорении каких – то вселенских вершин, все куда – то зовут и зовут…. Самая же главная цель жизни – встретить свою половинку! Все остальное – хрень чистой воды и пропаганда. Абсолютно все! Поверь.
Помню, когда Левитан объявил про Победу, она ворвалась в комнату: плачет, смеется, кружится, а потом кинулась мне на шею и давай целовать. – Слышите, – кричит в самое ухо, – это громадное счастье для нашего народа, для всех честных людей! И, знай себе, целует, целует. Тут, уж, и я не сдержался:
– Таютка, дорогая, единственная, лучшая в мире, для меня самое большое счастье – ты! Будь моей женой! Выдохнул признание и испугался, – вдруг спугну счастье? Ан, нет:
– Я согласна! – вопит, – хоть сейчас!
Через два дня стало на свете одной Зарубиной больше. Про себя скажу, что тем годом жил я, как в сказке. Двойной праздник. Кроме жены ничего не видел, – один сплошной восторг. Про медовый месяц я и раньше слыхивал, но, какой он на самом деле бывает, представления не имел. Мало ли чего люди болтают? А тут, – нате вам, – прямо на блюдечке. И не тридцать, а, почитай, триста деньков. Стали он, браток, самыми лучшими во всю мою жизнь. Любую цену заплатил бы, чтоб хоть на часок попасть в то время.
– А что же случилось?
– Случилась сплетня. По городу слух прошел, что в архиве скрывают золотой запас Госбанка, который, вот – вот, могут увезти назад в Москву. Я когда об этом впервой услышал, только посмеялся. А кое – кто зубы навострил. Времена лихие были, всякая мразь расплодилась почище тараканов. В одну из ночей и заявились непрошеные гости в усадьбу. Связали бабку сторожиху и прямиком к хранилищу. Услыхали мы с Таисией, как ломают замки на дверях и позвонили в милицию. Ну, а я решил поиграть в героя: беру пистолет и пошел выяснять отношения. Таютка не пускала, на руках висла, да я не послушался, – век каяться буду. Свет не включал, а потому и не видел, что приперлась целая кодла. «Стоять!» – кричу. Первыми из темноты начали стрелять они. Пришлось ответить. Раз, другой, третий, а через пяток минут обойма опустела. Пали Зарубин из пальца. Слышу, в мою сторону чужие подметки зашаркали. Приказываю банде: «Назад, или открываю огонь из пулемета!» А мне в ответ: «Порожняк гонишь легавый, нет никакого пулемета, будь он у тебя – давно бы всех положил». Только сообразил, что навстречу выдать, как услышал за спиной голос жены: « Не стреляем потому, что бережем казенное имущество. А попробуете безобразничать дальше, не оставите нам выбора». Крикнула и рядышком прижалась. И когда только успела выбраться из комнаты? Остановился налетчик, видимо струхнул. В темноте, сразу и не разберешь: есть пулемет или нет? Слышим, внизу машины засигналили, – милиция подъезжает. Головорез чертыхнулся и наугад шмальнул пару раз в нашу сторону. Потом грохот ног, еще одна перестрелка, но уже с милицией. Когда включили свет, да начали все осматривать, тут я
– 24 -
супружницу и обнаружил в лужице крови. Налетчик попал ей в самое сердце. Как говорится, нет повести печальнее на свете.
Схоронил Таисию на городском кладбище. Сам выбрал ей место под цветущей черемухой, сам же киркой долбил сухую глину. Долблю и реву, долблю и реву. Ровно баба. Две бутылки водки выдул – ни в одном глазу. Когда остался один, неделю провалялся, как паралитик, – до того существование опротивело. Где ж, она эта справедливость, – думаю, – почему разная сволочь живет и жирует, а хороший человек в могиле? Со временем отошел, начал по – новой глотать годы. Но, как говорят мудрые люди, – беда не уда, – половив рыбку, поплавки не смотаешь, да в чехол не засунешь. Начало по ночам сердце заходиться. Словно кто иглой тыркает. И все чаще Тайка во сне принялась приходить. Смеется, зовет меня. Не жизнь, а кусачее расстройство. Только водкой и спасался. Хотел бросить все и в Москву податься, но потом остыл, – на кого же могилку своей ненаглядной оставлю? Так и не решился. Даже слово покойной дал: из Каразинска ни ногой. А ты Сталина приплел.
– Извини, извини. Эх, нам бы в Москву такого хранителя! Слушай, а может, попросишь прощения у покойной, да к нам переедешь? У тебя же опыт.
Зарубин потупил голову, помолчал, передернул сомкнутыми губами, словно отогнал надоедливого комара и отрубил,
– Поздно волку – одиночке логово менять. Да и скучновато вы здесь живете.
– Не торопись с критикой, Москва – город большой, и потом, – у вас, что ли, в Каразинске сплошной праздник?
– Праздник не праздник, а нравы попроще, и вообще…
– Чего вообще?
– Девки на Волге ядренее, – засмеялся, обнажив прокуренные, но еще крепкие зубы. – На вашенских «мисок» глядеть, – тоска смертная! А у некоторых еще губищи такие….
– Какие?
– Как – будто, рельс промороженный взасос целовали. И разгуливают в штанах с огромными прорехами, словно собаки рвали. Стыдоба, одним словом. Сплошная декорация. Тьфу, на них! А мы подберем знатную королеву. Нашу раз увидишь, – голову потеряешь! И грудь у нее будет не силиконовая, а самородная, какой матушка природа одарила. На такой бюст стакан поставить, – не соскользнет!
– Погодь, погодь, – опешил я, – кому подберете? Мне?!
– Ну не мне же, я свое отплясал.
– Ишь, ты! Вы, каразинские, всех так «покупаете»? Между прочим, тут дело вкуса. И, к слову, вечером собираюсь совсем в другую сторону. Уже и билеты купил.
– 25 -
– Билеты аннулируем, а самого голубчика под автоматом в поезд посадим.
– Не стращай, сейчас не война, ничего не выйдет.
– У меня выйдет. Ну, а если серьезно, – имею, дружище, мечтание переманить тебя к нам. Дел, понимаешь по горло, а довериться некому. Мне пора на покой. И через паузу: – Может и вечный покой. Вздохнул: – Устал, как каторжанин. Кому прикажешь архив передавать? Пойми, чудила, пропадет добро: на наш век всяких захватчиков еще хватит. Сам должен понимать: первому встречному такое дело передоверять нельзя. Просто преступно. Не серчай, на старика Зарубина, но грешком на тебя и бумажку уже заготовил. Хорошую такую бумаженцию о переводе. Виноват, с тобой не оговорил. Сейчас еще малость подзакусим и согласуем.
– Поглядите, что делается на белом свете – без меня, меня женили? Бумажку он породил. Шустер…. И даже чужим мнением не поинтересовался. – А ну, выкладывай, гость заволжский, – только теперь насторожился я, – откуда ветер дунул? Сам нафантазировал, или кто присоветовал? У меня в последнее время недоброжелателей много развелось. Кое – кто был бы не прочь загнать в ваш Каразинск.
– Успокойся, московские наветчики здесь ни при чем. Честное слово.
– Хорошо, коли так. Но, тогда сам посуди, – ты ж, меня ни капельки не знаешь, – чем так приглянулся? Может, в одночасье промотаю народное достояние, а то и сопьюсь от тоски? Тут ведь и промахнуться можно. У – у, еще как можно!
– Не промотаешь и не сопьешься. Ты не таковского роду племени.
– Тебе почем знать? Или, что не договариваешь? Сдается, что ты, гвардеец, справки стороной наводил.
– Вилять не привык, был и совет, и особая рекомендация. Да что мне, эти особые мнения и рекомендации? Мне в глаза твои заглянуть хотелось, они сударик, лучше всяких анкет.
– Превосходно! Ну, приехал, ну, заглянул, и что теперь?
– Отвечаю, как на духу: с такими, как ты, можно смело в любую разведку ходить, но людей для подобных дел, сам понимаешь, не только тщательно подбирают, но еще и проверяют. Мы и проверили. Что хотелось, ученая голова, по-дружески присоветовать: перебирайся к нам, не прогадаешь. Чем быстрее, тем лучше и для тебя, и для дела. В ваших столицах скоро начнет такое твориться, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
– За высокую оценку моей скромной персоны «мерси», но проясни, пожалуйста, кто такие «мы» и что может приключиться в наших замшелых пенатах? – живо интересуюсь у гостя.
– Про нас чуть позже, а про второе поясню: произойдет незаметная подмена понятий,– черное провозгласят белым и наоборот. Подожди, скоро шустрые новаторы начнут в серьезных музеях выставлять всякую дрянь, вроде пустых водочных ящиков или
– 26 -
обглоданных короедом веток и объявят это образчиками мирового искусства. Всех несогласных будут шельмовать на каждом углу. Примутся выдавливать нормальных людей на периферию, подальше от народа, чтоб не мешали вытворять любезные их сердцу непотребства, между прочим, за наши же с тобой денежки.
– Допустим, выдавят. А смысл? Если рассуждать, по-твоему, рано или поздно, они примутся и за окраины, наступит очередь и мигрантов от культуры. И куда дальше бежать? На северный полюс, в Африку?
– Всенепременнейше наступит. Правда, сходу в наши углы они не сунутся, – превыше всего ценят личный комфорт, – обязательно потеряют драгоценное время, мы же сиднем сидеть не будем, – подготовимся к атаке, расставим на местах толковых мужиков, вроде тебя. Нароем окопов, протрем прицелы, да и встретим засранцев огоньком из чащи.
– Погоди, – перебиваю его, – никак в партизаны предлагаешь записаться?
– Зачем же сразу в партизаны, а хоть бы и в них. Тут, брат, не в терминологии дело.
– Ладно, но тогда выходит, что спасители отечественной культуры в Каразинсках, да Сарапулах обретаются? Оптимистическая трагедия, – по-другому и не назовешь.
– Не смейся. Получается именно так. Сегодня вся надежда только на окраины. Оттуда начнется возрождение. Иначе профукаем Рассею. Вспомни: в смутное время лихим супостатам дали хорошего пинка не гордые москвичи, а нижегородцы. Обыкновенный мясоторговец Козьма Минин с товарищами надрал проходимцам задницу.
– У вас, как посмотрю, целая программа заготовлена? А в столицах о ней ведают?
– Кому надо, – ведает. Полагаешь, меня случайно сюда вызвали, думаешь, своих змееловов не хватает? Будь покоен, – все имеется и с избытком. Только не с руки сейчас серьезному руководителю идти в лобовую атаку. Хитрее надо быть. Я его понимаю…
– Не знаю, кого ты имеешь в виду, но по мне, вы занимаетесь ерундой. Любому местному начальнику сверху прикажут, и побежит родимец встречать с хлебом солью новоявленных супостатов. Вон, недавно, одному градоначальнику для украшения городской площади впарили обыкновенный деревянный забор, между прочим, за тридцать миллиончиков полновесных рублей. Тот даже не пикнул. Наверное, слышал про эту историю?
– Само собой, но, во-первых, он уже огреб по шапке, а во – вторых,– выполнять указявки можно по-разному. К нам в усадьбу недавно нагрянула из Питера теплая компания концептуалистов – футуристов. И бумаги у них на руках, были, будь здоров какие. Эти оказались половчее, да пошустрее нашего мэра. Грешен: почудилось,– кранты, сливай воду Зарубин. Хотел уже за шашку схватиться. Потом мозгами пораскинул и решил не фордыбачиться, а наоборот, встретить, как дорогих гостей: проходите, мол, чувствуйте себя, как дома. Говорите, выставку вам организовать? Организуем! Рады ли приезду?