- -
- 100%
- +
– 27 -
О-о-чень, прямо заждались! Только небольшая закавыка имеется: не смогу обеспечить надежную охрану «шедевров». Если не затруднит, – говорю, – подмахните бумажку, что в случае чего, претензий ни материальных, ни моральных, ко мне горемычному, иметь не будете. Не подумайте худого, – поясняю, – токмо для формальности.
– И, что, подмахнули?
– Что они идиоты, себе смертный приговор подписывать? Да после такого согласия, мне только и останется сгрузить всю их шедевралку в ближайший овраг: так, мол, и так, – похитили каразинские лиходеи «произведения», не устояли перед искушением.
– Сработало?
– Как из пушки. Могу рассказать еще про два проверенных способа….
Договорить он не успел, в кабинет без стука гордым павлином вплыл Подгузков.
– Богато живет наше казачество, – запел с ходу ученый «оборотень», решив, что ко мне прикатил кто – то из земляков.
– Присоединяйтесь, – радушно пригласил Зарубин к столу ненавистного мне зама.
– Охотно, охотно, – промурчал тот, примериваясь жадным глазом к кускам пожирней.
Новому собутыльнику, за неимением третьего стакана, Зарубин нацедил водки в ненавистную стопку:
– Будем знакомы, – гвардии майор Зарубин!
– Очень рад! Я заместитель директора по научной работе Подгузков, – величаво представился новый собутыльник, словно золотым рублем одарил.
Выпили, как обменялись верительными грамотами. Изнутри моего существа, по желчным протокам, начала подниматься мутная злость на, некстати забредшее, начальство. Подгузков же с самым невинным видом принялся уплетать угощенье, цепкими пальцами выхватывая из бумажных оберток самое вкусное.
– Так, как же с моим предложением? – вновь обратился ко мне отставной майор.
– Каким предложением? – любопытной сорокой встрепенулся заместитель.
– Да вот уламываю вашего коллегу сменить место жительство, а заодно и работу.
– Интересно, – сильнее прежнего, навострил уши незваный сотрапезник, не бросив, однако, уминать дармовые харчи, – расскажите, о чем конкретно речь?
– 28 -
– Хочу, понимаете, и при том, не только я один, а мы все хотим…, весь наш коллектив…, чтобы он стал главным хранителем каразинского архива, – выдал сокровенное захмелевший Зарубин.
– Очень, о-о-чень интересно. И с кем же вы согласовали сие решение? Академик Веселовский, к примеру, в курсе? Надо бы посвятить старика во все ваши переговоры.
– Никаких переговоров не было, – попытался я урезонить заместителя, чувствуя, как через час, другой, весь институт будет горячо обсуждать убойную новость, – так, одни прикидки. И не с моей стороны. Да вот хоть Зарубина спросите. Он подтвердит.
– Подтверждаю, подтверждаю. Да – а… – дурашливо улыбаясь, заверил компанию Зарубин. – Он, чудак, не согласился, но еще не вечер. Еще не – е вечерок…
– Если не секрет, что же будет вечером?
– А вечером мы рванем за Волгу. В деревню к тетке, в глушь, в Каразинск!
– Простите, однако, с пьяных глаз подобные дела не делаются, и пусть это не совсем мое дело, но я, извините, просто вынужден буду доложить об этом руководству, – как всегда, напыжился Подгузков.
Видимо для исполнения угрозы он встал из-за стола и попытался выскользнуть за дверь, но был остановлен Зарубиным, который уткнул ногу в притолоку:
– Угомонись прохожий. Коли потребуется, сам доложу. И кое – кому повыше твоего руководства. Наворачиваешь сальце, ну и наворачивай себе, но ножками не сучи.
– Это я – прохожий, – взвился как укушенный Подгузков, – что вы себе позволяете? Да я…, да я сейчас…
– Что ты сейчас? Из окна выпрыгнешь, палец себе откусишь, – с усталым равнодушием поинтересовался бывший фронтовик, – или выть примешься? Размять бы тебе, карась ученый, личико, да перед уважаемым человеком неудобно. Говорю же: уминай, что дают, и не суйся в разговор серьезных людей.
– Вы хоть помните, любезный, с кем так хамски разговариваете?
– Чего тут помнить? – парировал хозяин разносолов, опустив ногу, – с халявщиком. У вашего брата эта фамилия на лбу написана. Причем, плакатным шрифтом. Я, правда, именую, подобные экземпляры, умниками из Чебоксар.
– Почему же из Чебоксар? Ошибочка: мы родом из другого края, а в этом и не бывали.
– Зато я бывал. Там попадаются пройдохи, вроде тебя, которые мнят, что самые хитрые на всем белом свете. Помню, как во время войны, в этих самых Чебоксарах, один шкурник бухгалтерский не придумал ничего лучшего, как накачать меня водкой, и документик на подпись подсунуть. Самое главное, весь вечер, собака, гулял за мой счет. В конце гляжу,-
– 29 -
на столе образовались листочки какие – то, а мне ручку суют, – мол, подмахнуть надо. А в листочках тех – полновесный приговор на лесоповал. Тут я наганчик приставил к умной голове этой суки и заставил хитро – скроенные бумажки скушать, да водочкой запить. Что ему оставалось: личиком своим крысиным побелел и принялся писанину зубами рвать. Все сожрал, как миленький. Давился, шулер несчастный, но глотал.
– Благодарю за лестное сравнение. Прошу покорно простить, но после такого…, таких откровений более общаться с вами не намерен.
Замечаю, как лицо Подгузкова пошло красными пятнами, что выдавало крайнюю степень возмущения. Тут он вспомнил, что является, каким-никаким, начальником:
– Более того, как лицо официальное, собираюсь незамедлительно вызвать охрану.
– Вызывай кого хочешь. Хоть всю московскую милицию. Еще неизвестно кого отсюда уведут в наручниках. Угомонись чебоксарец и не ерзай.
– Вы опять? – обиженно взвыл заместитель, – это уже ни в какие ворота! Приподнялся, бочком и не без опаски, выскользнул за дверь. Вначале тишина, а потом дробный перебор каблуков по коридору – полетел за штатной подмогой.
– Щас возвернется с костоломами, – предупреждаю Зарубина, – такие посиделки обгадил паразит! Тебе лучше собраться, а то, не ровен час, в переплет угодишь.
– Не умирай раньше времени, наука, – вдруг спокойно и вполне трезво гасит майор мои страхи, – не стоят ни твой Подгузник, ни его церберы больших волнений.
– Да я не за себя, а за тебя, мил человек, переживаю. С дерьмом имеем дело.
– Это точно, – хохотнул он, – к гадалке не ходи. А на мой счет сильно ошибся. Еще не родился на свет герой, который бы нагнал страху на самого Зарубина. Пусть сначала научится скакать голышом на дикобразе.
По коридору загромыхали ботинки охранников. Дверь резко распахнулась, и в комнату ввалились институтские часовые в черном камуфляже: «Ваши документы!»
– Чьи документы, мои? – медленно и с нажимом уточняет Зарубин.
– Ваши, именно ваши, – подсказывает из – за черных спин Подгузков.
– Извольте ознакомиться, – волжанин не торопясь достает из чемодана знакомую папку и извлекает из нее какой-то документ.
Охранник начинает внимательно изучать текст, изредка ощупывая взглядом заволжского гостя, как ощупывают на рынке тушку курицы, перед самой покупкой.
– Извините, товарищ Зарубин, имеете право находиться. Не знали, что вы сотрудник специальной комиссии, а руководство не проинформировало. Еще раз извиняемся.
– 30 -
– Какой еще сотрудник? – чуть ли не кричит Подгузков, – что за чепуху вы несете?
– Нести чепуху – это по вашей линии, – не без злорадства замечает майор, – а у нас идет рабочее совещание. Вы, тоже, любезный, соизвольте подготовить отчет о работе за последние полгода. Сроку отпускаю, аж целые сутки. Надеюсь, понятно изложен приказ. И не вздумайте городить в нем всякую, как вы заметили, чепуху. Боком выйдет.
– Однако позвольте, кто вам дал право? – не сдается недавний сотрапезник.
– Известно кто, – прокуратура, – сухо чеканит в ответ отставной кавалерист.
– Какая еще прокуратура? – продолжает негодовать Подгузков, но уже не так громогласно. Сейчас он напоминает воздушный шарик, из которого начал вытекать воздух.
– Есть одна, – поясняет Зарубин, – Генеральная. Слышали про такую? С другими дружбу не водим.
Лицо Подгузкова пунцовеет, но он все еще надеется одержать верх над непонятным строптивцем и требует показать ему документ.
– Еще чего? – вскипает Зарубин, – вам не только никакого документа не покажу, а даже разговаривать больше не буду. Пейте чай, гражданин, пока я добрый.
Подгузков резко оборачивается к охраннику, словно хочет удостовериться в правоте собеседника. Тот молча кивает головой, – так и есть, – человек из прокуратуры.
Делать нечего: партия проиграна вчистую. Начальство, поджав от досады губы, побитой собакой, удаляется восвояси. На такой финал оно явно не рассчитывало.
Спрашиваю у визитера:
– Что за история с прокуратурой, и причем тут твоя персона?
– Никакого секрета, – поясняет Зарубин, – меня пригласили инспектировать вашу контору на предмет утечки редчайших рукописей, одна из которых недавно всплыла на крупном заграничном аукционе. Это только жулики думают, что никто ничего не ведает. Ведаем и аккуратно складываем документик к документику. Завтра сюда нагрянет целая бригада следаков и кое – кому станет совсем, совсем жарко. Напоим чайком досыта.
– Ух, ты, интересные новости! Одного не пойму – почему для этой операции именно тебя вытащили из заволжского захолустья?
– Много вопросов задаешь, а многая знания увеличивают скорби душевные. И хватит об этом. Давай жахнем по крайней, а то еще надо в гостиницу заселиться и к завтрашней проверке подготовиться. Пока же готов дать короткое пояснение – выбор на мою скромную персону пал по простой причине: не позволил я шустрым ребятишкам – демократам увести из каразинского архива ни одной бумажки. Кое – кто в Москве сие
– 31 -
оценил и взял на заметку. Теперь же вспомнил, чтоб через меня действовать скрытно. Сегодня могу доложить единственное: у вас, мужики, бардак, – гниль завелась в датском королевстве. Вот мы ее завтра ножичком – то и ковырнем. Что ж, будь здоров словесник, скрипи себе во славу родного языка, да о моем предложении не забывай. Не забывай….
– Н-да, с тобой надо ухо держать востро, – замечаю лихому рубаке, – эвон, как укатал бедного Подгузкова. Вижу, что с вашей светлостью лучше не шутковать, чего доброго, еще законопатишь в свой Каразинск. С тебя станется.
– Поживем, увидим, – сощурив глаза, уклончиво проронил, уже страшный своей оборотистостью, хранитель. У меня екнуло сердце от скверного предчувствия. Отринув страх, хотел, по обыкновению, пуститься в дебаты, но решил в тот вечер не испытывать лишний раз судьбу. Пропустили еще по стаканчику и распрощались.
****
Еще через неделю, извиваясь зеленой гусеницей, – в полном ладу с зеркально – стальными загогулинами рельсов, – увозил меня на родину поезд с табличкой « Тихий Дон » на гламурных боках. Ехал туда с легкой душой, пребывая в полной уверенности, что уже никогда больше не услышу ни про Зарубина, ни про его архив, ни про прокурорские экзекуции: было и прошло. Эх, знать бы наперед, чем оборачиваются иногда такие скороспелые умозаключения. Смертные предполагают, а неумолимый рок располагает.
Сунув под вагонную лавку непритязательный дорожный чемодан с книгами и переменой белья, стал гадать, – кого Бог пошлет в попутчики? Хорошо бы не болтуна или, того хуже, выпивоху, который имеет скверное обыкновение бесцеремонно навязывать свое общество, и уминать спиртное не стопками, а бутылками. Два раза у купе притормаживали ходоки с поклажей, которые могли оказаться и казались мне весьма подходящими товарищами по вояжу. Первым у дверных створок замер пожилой отутюженный дядька в дымчатых очках, с волнистой седеющей шевелюрой а-ля Сергей Бондарчук. Увы, оказалось, что ему мешал пройти кто – то из соседнего закутка. Второй подтянулась изящная Мальвина в приталенных шелках, которая, бросив взгляд на жестянку с номером, проплыла мимо. Жаль, жаль. Нового перебора торопливых шагов я не услышал, да и откуда ему взяться: теперешний пассажир уже не снует бестолково по проходу, увешанный чемоданами и авоськами с колбасой, как в былые годы, а степенно занимает места по указанным в билетах клетушкам. Улыбчивые девчонки – проводницы в безупречной униформе любезно встречают и фасуют колоду своих подопечных, всем видом давая понять, что и на « железку» пришли другие времена и, что их работа стала сродни труду голенастых дев с международных авиалиний. Да и на людях не висит, а красуется подогнанная по размеру европейская обертка, привезенная прямиком с последних модных показов. О былом напоминают токмо неистребимые никакими
– 32 -
заклинаниями модельеров «треники» на мужиках, в которых они щеголяют в пути, потчуя случайных знакомых уже не «Жигулевским» и «беленькой», а каким-нибудь «Хеннеси».
Наконец состав, набил железное чрево пассажирами и, скрипнув от натуги железными мускулами, принялся наворачивать на колеса километры полотна. Вот уже и скорость заметно подросла, а в проходе висит тишина, – ожидаемого попутчика как не было, так и нет. За окном неторопливо проплывает Москва, с тихо опускающимся за крыши высоток солнцем; павлиньим пером переливаются в сумерках огни реклам и автомобилей, резче проступают синие тени: город все более предается отдышке от дневной сутолоки. Вот уже и пригород замелькал в квадрате окна, и наступающая ночь принялась красить наружное стекло жидкими чернилами, а в проходе все ни звука. Чего же мне не распаковать вещички, и перестать ждать прихода незнакомца, или незнакомки, как поезда вне расписания? Серым веществом понимаю всю несуразность и ненужность моих треволнений, как и то, что никакого вояжера может и не случиться: заболел, опоздал, передумал. Но так уж устроен человек, что живет в самой глубине его души детская вера в сказку, в явь высшего неземного порядка, когда пасуют все предыдущие представления о грубом обустройстве каждодневного бытия с его жесткими, не располагающими к сентиментальности законами. И сказка свершилась. Слышу звонкий голос проводницы: «Вам сюда, идите за мной!». Невольно напрягаюсь: кто же составит компанию одиночке филологу? Сначала в хромированном проеме купе возникает, упакованная в синюю униформу, хозяйка вагона. За девушкой маячит чья – то высоченная сумрачная фигура. Через минуту, – после формальностей с проверкой билета и номера купе, – ко мне вваливается рослый, всем сложением более похожий на омоновца, священник с неизменным крестом на груди и продолговатым армейским вещмешком. Еще стоя в проходе, он достал расческу, и аккуратно заборонив густую растительность на лице, залихватски подхватил под локоток проводницу: « Любезная Валечка, нам бы чайку, а то зачахнем. Вы же не хотите, чтоб мы зачахли?»
Так, так, – радуйся, дождался «чуда», – получите и распишитесь!
– Мир в дом! Разрешите обозначиться, – отец Михаил, – представился он и выпростал из черной пасти рукава лопатистую пятерню для рукопожатия. Еще бы Библию достал, как будто людям трудно догадаться о роде его занятий? Натянуто приветствую неожиданного попутчика, твердо решив про себя, что подстраиваться под него не стану, а скоромничать никто не принудит. К удивлению, скоро выяснилось, что мой сосед не отшельник, не завзятый моралист, а вполне нормальный и даже веселый субъект, который по части свободного обхождения мог бы с успехом читать лекции самым записным мажорам.
Но было, ах, было в новом знакомце еще что – то этакое, неуловимое ни глазом, ни умом, но постоянно ощущаемое и рвущееся из всех пор его могучего тела! Какая – то отчаянная решительность, перепавшая в наследство от лихих потомков Стеньки Разина, редко подменявших дело думками, да сомнениями: шарах саблей, – и всего делов! Бездонные, синие омуты глаз, – настоящая погибель для красавиц, – вкупе с гордой
– 33 -
мужской статью, богатырской силушкой и заметной независимостью поведения, – были не просто особенностью облика бородача, но блеском своим выдавали неукротимую азартность его характера, каковую уже невозможно скрыть ни скуфьей, ни напускным смирением. Запав на затянутые в мундир прелести бедной Валюхи, батюшка настойчиво кружил вокруг нее, аки степной коршун вокруг доверчивой горлицы, ежеминутно смущая неподготовленный девичий слух яростными душеспасительными беседами, от которых она, то заливалась на весь коридор смехом, то недоуменно замолкала, словно встретила грозных путевых ревизоров.
Впрочем, лично я почувствовал выгоду от совместного с ним вояжа мгновенно: на путевом откидном столике прочно обосновался свежезаваренный чай в двух хрустальных шедеврах в позолоченных подстаканниках, коробочка непочатых сладостей, баночка меда, дежурная снедь из армейского пайка, стопка свежих газет и журналов. Два набора накрахмаленных простыней были не просто вынуты по случаю из дежурной кипы, а извлечены из каких – то сокровенных вагонных тайников, ибо разили ароматом лаванды и отличались, прямо – таки, первозданной белизной. Когда же удалось мимоходом узнать, что мой спутник был в самой гуще боев первой Чеченской кампании и не раз ходил под смертью, спасая пацанов – срочников от неминуемой гибели, расположился к нему совершенно. Засыпал я под мелодичный перезвон чайной ложки в пустом стакане, монотонный перестук колес и философские излияния отца Михаила. Понятно, что внимала ему, только Валентина, примостившись на самом краешке вагонного топчана и тревожно поглядывая в тамбур, ибо душевное общение с пассажирами приветствуется путейским кодексом только для одного: продажи им ненужных сувениров и ничего другого.
– Представьте себе, – втолковывал девушке обладатель духовного звания, отхлебывая из стакана остывший чай, – когда между мужчиной и женщиной случается светоносная, не плотская токмо, а подлинно – высокая любовь, то несет она в себе сияние не только земной страсти, а и божественной благодати. Помолчал, склонил голову, изучая какую реакцию, вызвал его постулат. – Только в этом случае в разум и сердце мужчины вместе с образом обожаемой избранницы, незаметно входит и образ Спасителя. После этого, ее величество женщина способна силою единого, но всепобеждающего чувства, вернуть душу мужчины к вечной жизни. О, если бы вы, Валечка, доподлинно знали, какие чудеса можете творить ваша сестра с самыми суровыми представителями сильного пола! Если бы знали?! Вот поэтому, тот, кто возводит хулу на женщин и никогда ни одну из них не любил, – суть порождение темных сатанинских сил. Понимаете? Поставим вопрос проще: ваше сердце свободно? Отвечать правду, – пастыря обманывать нельзя.
– Ой, как – то получилось, что….– начала смущенно оправдываться девушка, словно ее уличили в страшном преступлении, – все недосуг было, да и работа не располагает.
Дальше я уже ничего не слышал, провалившись в зыбкий, наполненный посторонними звуками и красками сон. Привиделся дивный сад неземной красоты, зарешеченный на манер старинных парков, в котором гуляют то ли ангелы, то ли женщины, приглашающие
– 34 -
взмахами рук присоединиться к ним. Чудные цветы, которым и названия не подобрать, сплошным ковром устилают землю, а с веток вечно молодых, видимо райских деревьев, свисают спелые плоды. – Входи, входи! – радушно кличут обитатели заповедника. Я стал послушно искать вход. Ага, вот и открытая створка! Минуточку, сейчас войдем. Вдруг чувствую, как кто – то касается моего плеча и говорит басом прямо в ухо: « Что же это происходит, совсем уже с ума все посходили, а еще интеллигентные люди»? Растерянно оборачиваюсь и вижу незнакомого мужика в форменной фуражке, с глазами навыкате и крючковатым казачьим носом, лесным филином нависшим надо мной.
– И долго в молчанку будем играть? – продолжает кромсать воздух его голос.
– Но позвольте, мне в сад нужно, – пытаюсь его урезонить. – Сами приглашали!
– Куда, куда?! – удивленно восклицает побудчик, – Пить надо меньше, уважаемый, да нормальных девок не охмурять.
– Ничего не понимаю. Каких еще девок? Никого я не охмурял, да и не пил вовсе. Только в этот момент обнаруживаю, что уже не сплю, и мужик не персонаж ночного миража, а начальник поездной бригады из плоти и крови, который нешуточно сердит, но, пока, неясно на что. Мельком узреваю: за окном раннее утро.
– Растолкуйте, что происходит? Я всю ночь спал, а во сне, знаете ли, охмурять молодок еще не научились.
– Еще спрашивает! – выходит окончательно из себя железнодорожник, – Да и не происходит, дорогуша, а уже произошло! – в сердцах начинает он сыпать словами. Ваш, – тут филин замялся, словно очутился на краю отвесной скалы, не обнаружив спасительного мостка. – Ваш…, – сызнова решился он на непосильный филологический подвиг, но не сыскав в закоулках памяти нужного слова, резанул привычным, – дружок отчебучил такую заморочку, что и за три дня не разобраться. Жениться они решили, нашли время и место!
– Во – первых, – останавливаю извержение двуногого вулкана, – разберемся с дружком: это он вам сказал или вы для себя, так решили? И во – вторых, – кто, собственно говоря, женится?
– Сейчас дурочку примитесь валять и невинную овечку из себя строить? – напрягся бригадир, – ну, мы на дороге на всяких нагляделись и не таких ухарей обламывали. Предупреждаю, как бы потом жалеть не пришлось. Предупреждаю…. Еще поглядим, кто тут умный, а кто не очень? Поглядим!
Путеец удаляется прочь, нервно семеня ногами по проходу. Делать нечего,– принимаюсь одеваться, решив, что меня явно с кем – то перепутали и в покое уже не оставят. Остается узнать, какое отношение к этой истории имеет батюшка?
– 35 -
– Вот, он! – в распахнутый проем купе, как в пасть гильотины, но все равно, уверенно – хозяйски, просовывается голова скандалиста. За форменной спиной маячит еще одна фигура в форме, но уже милицейской. – А теперь поговорим, умник! Ишь, моду взяли издеваться, а я, между прочим, при исполнении, а не у тещи на блинах, – уже более истерично и властно вскипает глазастый. Так кидается на зверя охотничья собака, чувствуя сзади хозяина с ружьем.
– Предъявите документы, – сухо козыряет обладатель погон.
Молча достаю и протягиваю ему паспорт и корешок железнодорожного билета. Правоохранитель дотошно бороздит глазами страницы документа, напряженно всматривается в фотографию, сравнивая ее с оригиналом. Опять подносит ладонь к козырьку: « Извините, гражданин, – служба».
– А, что, собственно, случилось? – пытаю уже законника. Старшина коротко, как по протоколу излагает суть происшествия, из которой следует: проводница Валя, – умница, отличница, красавица, – объявила, что выходит замуж за отца Михаила и собирается сойти вместе на его станции, написав заявление об увольнении. Поездная бригада в ужасе, родители в шоке, начальство в праведном гневе. Сообща решили, что в вагон затесались аферисты.
Ух, ты! Вот это номер! Ай, да отец Михаил, ай, да Македонский! Пришел, увидел, и, как там,… убедил? А зачем на ноги поднимать всех и вся? Оказывается, что с полночи двух влюбленных никто не видел. Как в воду канули. Соседняя проводница разрывается между двумя вагонами. Это уже скверно. В воздухе пахнет нешуточным скандалом. И тут в коридоре появляются наши Ромео и Джульетта. Они не сводят счастливых глаз друг с друга. «Филин» решительно толкает вперед милиционера, но тот не шибко торопится заламывать руки совсем не хилому виновнику переполоха, да и не существует уставов, в которых бы четко прописали какой водой заливать любовный угар. Решаем поговорить с колоритной парочкой вместе. Насквозь изрешеченные стрелами Амура, они, конечно, вполуха слушают красноречивые доводы против скороспелого романа, однако все увещевания хоть восприняты вежливо и с подобающим случаю смирением, но явно проигнорированы. На всякий пожарный интересуемся: вопросы есть?
– Какие вопросы? – искренне недоумевает Валя, – обыкновенное дело, – любовь, а вы вместо понимания, устроили на нас охоту. И уже решительно, – я его обожаю и пойду за ним в огонь и воду, иначе он без меня пропадет. Понятно? Что, – сами никогда не любили? Или мы нарушаем какие – то законы?
Много повидал я в жизни немых сцен, но такой, которая последовала за ее признанием, не припомню. Пастырь тоже пытается что – то добавить от себя, но еще не жена, но уже избранница, ласково его перебивает: «Подожди Мишенька, я сама все устрою». Тот покорно умолкает и смотрит на проводницу таким ликующим и благоговейным взором, каким смотрят на самую главную икону.
– 36 -
Что тут возразишь? Последовавший, почти протокольный, но уже с глазу на глаз, разговор с виновницей переполоха не задался, а доводы, – смотри Валь, не пожалей, – на девушку не произвели никакого воздействия. Ровным счетом. Да отстаньте вы, – люблю и точка! Казачий характер.
Вскоре поезд подтянулся к городку и одноименной станции Милюково. В этом местечке и находился сводный отряд новоиспеченных танкистов и таких же зеленых мотострелков, с которыми отец Михаил долженствовал отбыть на Кавказ, куда вновь благословился полковым священником. Под вагоном что-то зашипело, скрипнули стальные тормоза. Валя в последний раз за поездку поспешила отомкнуть тамбурную дверь. В открытый проем пахнуло утренней свежестью. В ранний час станция безлюдна, одинокой запятой торчит только фигура подметальщика. Народ вывалился из купейных теснин размяться. Мой попутчик деловито подхватил вещмешок и, перекрестив меня, крепко пожал на прощание руку: