Сага Слияния. Легенда о конокраде

* * *

© Крехова М., Черкасова А., 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

* * *

Посвящается нашим мамам и Любе, самым прекрасным женщинам в Широком и Узком мирах

БЛАГОДАРНОСТИ ОТ АНИ:

Спасибо папе, который придумывал со мной истории про космических героев и маме, которая с серьезным лицом читала мой роман про войну, когда мне было двенадцать, и всегда верила в мои начинания.

Спасибо Татьяне Федоровне, которая сказала, что у меня есть будущее в литературе и давала выспаться в кресле вместо занятий по русскому языку.

Спасибо Саше за исторические консультации и то, что просила послушать рассказы о моих героях перед сном.

БЛАГОДАРНОСТИ ОТ МАРУСИ:

Хочу сказать спасибо всем тем, кто на протяжении моего писательского пути в разной степени выражал мне поддержку.

Моей учительнице по русскому и литературе Анне Павловне, которая сказала мне в 7 классе, что я неплохо пишу. Благодаря этому у меня получилось поверить в себя и не забросить писательство.

Бабушке Любови Ивановне за то, что она одна из немногих полностью прочитала первоначальный вариант рукописи и дала свой отзыв.

Моему жениху Матвею. Он поддерживал нас на каждом этапе написания и выпуска книги, давал нам мудрые правки и хвалил за новые идеи.

Моим друзьям Маше и Серафиму за то, что всегда с теплотой отзывались о моих творческих успехах.

Моей заграничной подруге Лере, которая научила меня любить книги.

Моим прекрасным родителям, которые дали саму возможность заниматься творчеством.

Пролог
Дочь Озерного края

– Дручок мне в зад! Голая девка! Бать, ты это видишь?

Она обернулась на истошный крик и увидела, как Далай-море в спокойных водах своих баюкала огромную колыбель с широким полотнищем, висящим на дереве без листьев и ветвей, а в ней сидели двое. Один бородатый, другой с редкими смешными усами. Оба с волосами белыми, как лучи Ша, оба невиданно загорелые. Старший сдвинул брови-хвощи, громогласно харкнул в ладонь и – Отец Вечный, Она от удивления, кажется, раскрыла рот – призвал ветер. Тот теплым порывом надул висящее полотнище, и колыбель качнулась в Ее сторону.

Младший же подался за борт так далеко, что почти полоскал рубаху в море, и рассматривал Ее, спускаясь взглядом все ниже и ниже. Она ощупала себя (вдруг что не на месте), и парень как-то весь сразу обмяк, за что получил звонкую затрещину от старшего.

– Голых девок никогда не видел, что ли?! Бестолочь. Ты погляди, она на воде стоит и не тонет. А тут глубины – тьма локтей. Клянусь свободой матери, у меня все волосы на заднице поседели.

– У тебя они и так седые там, бать…

– А ну, заткнись! – Еще одна оплеуха. Младший обиженно засопел, но глядеть на Нее не перестал.

Старший выглядел испуганным, и Она решила приветственно помахать беднягам. Пусть знают, что вредить Она им не намерена, пускай только помогут в ответ. У старшего, решила Она, сам Туули, Владыка ветров, на службе; он, должно быть, знает, как отыскать путь к Оган-озеру, чтобы Ее разум успокоился. Без той живой воды, которая в лютый мороз не застывает, а в жару не киснет, Она подобна навье, которая только попала в Чертог. Только вот любой навье повезло во сто крат больше, чем Ей.

Йáарви Вечный, Отец рек и озер, говорил, что Она самая любопытная из его дочерей. Ее и правда всегда тянуло из родного Чертога во владения других богов. Путешествовать помогали реки. Лишь поддавшись течению, Она уносилась прочь, чтобы поглядеть на веселые пиры Туули и его жен, разодетых в ракушки и серебро; чтобы полюбоваться чудесными умными зверями Лийсы, которые резвились на изумрудных лугах; чтобы послушать эхо мечей среди скал, где грозный Аль-Сакхаар устраивал дружеские поединки.

Вернувшись домой, к болотам и медным соснам, Она вскоре вновь отправлялась в путь. Мечтала увидеть все, что создали боги.

Но только не мир смертных.

Прекрасная Ширь и Чертоги походили друг на друга, как два плода с одного дерева. Только раскусив, можно было догадаться, что первый испорчен червями. Йаарви и другие боги создали Ширь и оставили ее роду человеческому, обещав после смерти принять каждого в своих новых владениях. И они держали слово.

Всем, кто попадал в Чертог Йаарви, была дарована новая жизнь. Кто-то оборачивался блуждающим огоньком над болотами, кто-то травинкой на холме или мальком на мелководье. И только те, кто в Шири хлебнул горя и лишений, по милости Отца оборачивались навьями, прекрасными и юными. Они коротали вечность в пирах и играх, а устав от утех, рассказывали истории о прошедшей жизни. Так Она и узнала о том, что люди творят, оставшись без присмотра создателей: машут мечами не только для развлечения, но чтобы убить; пируют, пока другие умирают от голода (пусть Она не до конца поняла, что это такое); казнят зверей ради еды. Нет, никогда Ей не хотелось оказаться в мире живых.

Но всякая река течет по руслу, а не туда, куда хочет.

– Йаарви сказал, что ты скоро перейдешь в другой мир. И сюда никогда не вернешься.

Леули – младшая из рек, – пусть и видела, как создавалась Ширь, все еще была юной. И потому прежде положенного разболтала намерения Отца. Тогда Она, помнится, не смогла ничего ответить. А Леули как ни в чем не бывало продолжила бросать золотистую яшму в ручей. Камешки касались поверхности, отскакивали и вновь касались, пока в конце концов не скрывались в глубине ее вод.

Сколько бы потом Она ни пыталась расспросить младшую реку, та молчала и со смехом убегала прочь. В Чертогах не было Ша, которая своим движением по небосводу показывала течение времени. Все стекалось в единый поток вечности. Для Нее это превратилось в постоянное ожидание. Каждый раз, когда Отец появлялся рядом или отвлекался от дел, чтобы побеседовать, все Ее существо сковывал страх, как лед затягивает реку.

Смешно и грустно, но это случилось, когда Йаарви даже не было рядом. Она собиралась погонять брогг на болоте, чтобы немного отвлечься, и уже ступила на знакомую тропинку, когда все потемнело. Чертог и так окутывали сизые сумерки, но эта тьма была иной. Холодной. Так, возможно, для людей ощущалось касание смерти. Но Она не умерла. Лишь оказалась в человеческом теле на глади Далай-моря. Все вдали было затянуто туманом, а здесь, совсем рядом, прозвучал голос:

– Не бойся, моя самая любопытная из дочерей. Доберись до Оган-озера и там найдешь утешение.

Это был голос Отца, как и прежде, добрый и тихий. Но теперь в этой доброте Ей почудилась жалость.

Она целую вечность оглядывалась по сторонам, но ни Ша над головой, ни Далай под пятами не подали и знака. Вокруг простерлась вода, и от страха ли, от злости ли Она принялась бить ногами море, рвать волосы, кричать, пусть визг драл горло похуже рыбьих костей. Почему Отец поступил так?! Неужели он Ее выгнал?!

Тогда в спину Ее толкнул ветер. Напомнил, стало быть. Мысленно Она поблагодарила Туули, пусть порыв был остер и резок, как ледяной поток. Нельзя обижать детей Йаарви. Она наклонилась и погладила Далай-море, прося помощи и заступничества. И тогда молочная дымка развеялась, чтобы Ее нашла та колыбель…

– Эге-гей, огневласая! – Парень из колыбели помахал в ответ.

Так Она узнала, что волосы у нее рыжие, как сердолик. Красиво ли? Неизвестно. Кто-то должен решить.

«У меня волосы как у мамы, а у тебя – как у отца», – пронеслось в голове воспоминание.

Кто это сказал?

Не похоже на Леули.

Тот, кто знает, где Оган-озеро. Его тоже нужно отыскать.

Рыбаки в колыбели поравнялись с Ней. Старший смочил руку в водах Далай-моря, и ветер полностью стих, а полотно безжизненно повисло. Затем он выгреб откуда-то мятую рогожу и подошел к краю, где стоял младший.

– Вот что, девица. Полезай к нам. Не надобно тебе тут стоять. Прогневается Далай-море. Или еще кто из богов.

Глупый рыбак. Не знает, чья Она дочь.

– Не прогневается. А если и случится – я успокою. – Собственный голос Ей показался неприятным, будто мелкие камушки царапали дно ручья. Но лица рыбаков при этом посветлели, а у младшего появилось такое выражение, словно он очень хочет что-то спросить. Только Ей пока нечего сказать.

– Не дури, девица. – Старший переминался с ноги на ногу, пытаясь встать тверже, и протянул Ей мозолистую руку. Улыбнувшись, Она легко оттолкнулась от шелковой воды и перемахнула через борт. Острые занозы, щекотные перышки и пылинки тут же впились в кожу ступней, раздражая сверх всякой меры. Она сжала ноги, стараясь как можно меньше касаться плохо обработанных досок. Однако надолго замереть не удалось – Она потеряла равновесие и чуть было не ухнула за борт. На ладони Далай-моря стоять было куда приятнее и спокойнее: Далай, младшая дочь Йаарви, колыбель не щадила, раскачивая ее на волнах и грозя в любую секунду опрокинуть.

– Ну-ну, стой смирно.

Ее завернули в колючую рогожу, сунули бурдюк с кислой от жары водой. Старший снова позвал Туули, и колыбель стремительно понеслась к дымчатой полоске суши, от которой раздавался едва различимый шум.

– Как звать тебя? – Парень сел поближе, пока старший вязал узлы на веревках, которые правили полотнищем. Бечевка в его пальцах изгибалась, словно юркий ужик, сворачиваясь в сложные узоры, и Она засмотрелась. Поистине, старый рыбак происходил от великих слагателей, которые одним только словом разворачивали реки. Надо будет поучиться у него мудрости.

– Батьку моего звать Хева, и меня тож. Маменька жалеет, что спросила совета у бати, как наречь меня. Говорит, теперь на ее окрик являются два дурня вместо одного.

Ну конечно, обрадовалась Она, младший рыбак приходится старшему сыном. Боги сотворили только первых людей, а дальше тем пришлось справляться самостоятельно. Прежде Ей с трудом верилось в россказни навий о том, что для создания нового человека требуются двое других, но Хева-младший все подтвердил. Как интересно! Сколько еще удивительного, должно быть, таил мир людей.

Она было начала задавать вопросы, но старый рыбак опередил.

– Ты за себя говори! – прикрикнул он на сына. – Надо было у дворового пса спросить. Да только смеху у соседей было – сын Гавка.

Хева-старший не смотрел в их сторону, бурча слова себе под нос, но Она поняла, что тот не злится – скорее, привык учить сына правде жизни. Но тот не слушал. Мудрых не всем дано понять.

– Уж лучше бы звали и так. – Хева-младший придвинулся к Ней еще ближе и зашептал прямо в ухо: – А так меня зовут просто Хевкин, как кожух для снастей.

Она почти ничего не поняла из яростного шепота, только думала о том, насколько неприятна может быть чужая слюна. Хуже склизкой брогги с ее влажными перепончатыми лапами, севшей на плечо. Она вздрогнула и решила для себя, что Хева-старший нравится ей поболее. Тот отвлекся от полотнища, которое направлял по ветру двумя прочными на вид веревками, закрепленными по углам ткани.

– Свое имя скажешь или нет, девица?

Точно! Имя. Еще одна загадка для Ее пустого ума. Она почувствовала странную усталость от того, что целое море знаний было недоступно, будто покрытое пеленой многолетнего забвения. Даже такая важная вещь, как собственное имя.

Она нахмурилась в попытке вытащить из омута капризной памяти хоть что-то полезное. Из-за того, что в Чертоге жизнь текла единым потоком, оказалось невыносимо сложно даже отличить последнее напутствие Отца от признания Леули. Разговоры, песни навий, кваканье брогг, плеск яшмы в ручье слились в глухой гул, будто Она не качалась в колыбели рыбаков, а погружалась на холодное дно озера, где в темноте ждало знание. Отец говорил, что среди духов Она всегда отличалась любопытством, но это, новое, только пугало. Хотелось скорее вынырнуть на безопасную поверхность неведения. Скорее перестать вспоминать.

От отчаяния Она вцепилась в волосы. Красные пряди водорослями налипли на лоб. Тот же голос, что и раньше, повторил:

– У меня волосы как у мамы, у тебя – как у отца.

Ласковые ловкие пальцы заплетали Ей косички.

Она быстро уронила руки на колени, чтобы боль не помешала вспомнить больше. Больше о дне, где были холод дождя, стук капели, ворчание влажной хвои. И жар пугающего пламени, почему-то заключенного в каменный короб внутри человеческого жилища, покой деревянных половиц, радость от искусных костяных игрушек.

А еще был голос. Родной и далекий. Совсем не страшный, как показалось сначала.

На нем Она и сосредоточилась.

– Значит, я буду такой же как папа? – капризно спросил второй голос, и Она узнала себя. В воспоминании она говорила как Леули – словно дитя.

– Может быть. И потом люди будут звать тебя Мея Купчиха.

– Фу! Я не купчиха!

– Ладно-ладно. Тогда Мея Торговка… А-ай!

Воспоминание неприятно щекотало, скорее всего, в тот день она испытывала обиду и злость. Должно быть, тот, кто говорил с Ней, издевался, чему Йаарви никогда не учил своих детей. Хева-старший быстро бы воспитал в том наглеце уважение…

Но все это было неважно. Голос из прошлого, пусть и глумливый, помог Ей.

Мея, Мея, Мея.

– Мея.

– Прям как нашу зеленщицу! Ух и жирная она, как корова. – Голова Хевы-младшего сначала звонко стукнулась затылком о крепкую ладонь отца, а затем лбом о борт колыбели.

Мее – ах, как чудно́ думать о своем имени! – не было жаль глупца. Мудрые нередко передавали свой опыт строгими наказаниями, и их нельзя в том винить. Оплошай сама Мея, с радостью приняла бы воздаяние.

Они продолжали скользить по Далай-морю еще некоторое время – Ша едва-едва сдвинулась по небу, когда впереди показался водный вал. Не слишком высокий, но бурлящий и гневливый. Опасный. Мея осмотрела колыбель – Хева-старший называл ее лодкой – и побоялась, что та может не выдержать встречи с морским уступом.

– Это все из-за живых камней на дне. Мешают волнам. Туули-владыка, помоги. – Старик снова поплевал в ладонь, чтобы ветер дул верно, но тот лишь раз слабо дыхнул в полотнище, чтобы затем бросить и стихнуть. Парус грустно повис. Среди всех богов только Туули позволял себе шутить с судьбами своих детей. Хеву-старшего Мея не винила: даже мудрые могут ошибаться.

Между тем лодка наткнулась на коварный водоворот, который принялся разворачивать ее боком к валу. Хева-младший вцепился в борт и стал причитать, а его отец, посуетившись с веревками и узлами, вновь позвал Владыку ветров. Ему удалось выровнять лодку, но быстроты не хватало, чтобы преодолеть водный гребень благополучно. Потому они шли медленно и ровно, неумолимо к своей гибели. Вал уже открыл свою жадную пасть.

И только застонали доски под кипящими клыками волн, Мея опустила ладонь и попросила Далай пропустить их. Неужели кроткая сестра откажется? Погубит ее и этих славных рыбаков?

Конечно же нет.

Вал обиженно булькнул и прогнулся ровно настолько, чтобы их лодка могла беспрепятственно пройти между исходящими злобой бурунами. Раз! И они оказались в тихой заводи, защищенной от забав Далай-моря.

Хева-старший, управившись с парусом и посадив на весла сына, со странным выражением поглядел на Мею и спросил:

– На Йоне у тебя есть родня?

– Нет? – Мея не знала, будет ли среди смертных считаться Далай, потому ответила неуверенно.

– Вот я знал. Так уж и быть, позволю тебе жить в нашей хате до… – старик почему-то икнул, – до особых приказов.

Лодка прошелестела по песчаной отмели и остановилась. До суши было еще пять десятков шагов, и рыбаки, вытащив мшистую сеть с серебряным уловом, медленно прошлепали туда по колено в воде. Мея же легко шла по глади. Хева-старший неприязненно глянул на нее.

– Иди нормально. Как люди. – И ей пришлось спуститься вниз.

По сторонам Мея увидела других рыбаков и оставленные колыбели со свернутыми парусами, но сети их были едва ли наполовину полными.

– Эге-ей! – прокричал кто-то издалека и размашисто рубанул рукой воздух. Хева-старший ответил тем же.

– Далай нынче совсем не милостива! – Слова висли в воздухе, как длинные водоросли в течении, будто незнакомый рыбак пел.

– Отчего?

– Да чегось-то приключилось там. Рыба попряталась.

Старик хмыкнул и тихо пробубнил, чтобы слышали только сын и Мея:

– Конечно попряталась, ежели орать как баба на сносях. Так и белорыба перепугается.

Белорыба! Мее был знаком этот дивный зверь. Только почему – она объяснить себе не могла, а Хеву-старшего тревожить расспросами не решилась. Тот уже громко крикнул в ответ:

– Глядишь, завтра лучше будет. Тун ночью в зените!

Позже, когда Ша одарила драгоценной медью Далай-море, они добрели до жилища – домика с соломенной крышей и белыми стенами, огороженного хлипкой плетенкой. Из земли в беспорядке торчали какие-то грязные клубни, стебельки их жевал рогатый равнодушный зверь со зрачками-черточками. Был и другой, пушистый и пестрый, но он, почуяв Мею, завыл и убежал.

Внутри их ждала высокая смуглая женщина крепкого вида, перетянутая ярким поясом.

«О, должно быть, хозяйку звать Буря», – подумала Мея.

В руках той орала от боли посуда, под ногами стонали половицы, а стены метались в судорогах от одного голоса.

– Вместо голозадой девки могли бы и поболее рыбятины наловить! Дурни, как есть дурни! – И хватила странного вида дубиной по пыльному столу. Хева-старший сжался от ее слов и начал мямлить. Младший согнулся и спрятался от взгляда матери за спину отца. Хотела бы так же поступить и Мея, но старик был не настолько плечист, чтоб вместить за собой двоих.

– Так это, хозяюшка, не серчай. Она ж голяком посередь воды стоймя стояла, что ж ее, кинуть? Авось навьей обернется, никому житья не станет.

– А на что харчи варить?! Может, и я по заре навьей обернусь, как от голода с тобой, дурнем, окочурюсь? Мне ее не нать! Еще и рухлядь на нее тратить. – Тут хозяйка замахнулась, но не ударила. – Прибила бы, ух прибила!

Хева-старший глубоко вздохнул. Через мгновение, точно мысленно призвав на помощь богов, он подошел к женщине и робко приобнял ее за широкие плечи, отчего та надменно фыркнула.

– Пилонька, ты рассуди, кабы посередь моря оказалась ты? Неужто я б тебя бросил? – Хева-старший тихонько водил ладонями вверх-вниз по спине жены и, кажется, незаметно зыркнул на сына, потому как тот, словно шустрая брогга, заметался по хате: смахнул ветошью пыль со стола, выгреб кривые глиняные миски и охапку деревянных палочек с утолщением на концах. Женщина понемногу смягчилась, но сурово спросила:

– Ты ответь-ка лучше, на кой она мне тут сдалась?

– Ну как это? По хозяйству помогать. Вон Рогатка ее сразу признала, так пусть она за ней и ходит.

– А жрет она много? – Хева-младший как раз открыл заслонку в стене. А за ней, Йаарви Вечный, плясал огонь!

– Ваш дом! – охнула Мея. – Он горит!

Она было призвала сестру Далай, чтобы та потушила жилище доброго рыбака, но тут Пила схватилась за живот и расхохоталась. Звук был такой, что Мея втянула голову в плечи.

– Дуреха, печку не видела, что ль?

– Не видела.

От новой волны насмешек спас Хева-младший. Он как раз доставал из печки клокочущий черный котелок, но оступился, и мутноватая гуща выплеснулась на пол.

– Пила, не серчай… – Хева-старший прикрыл лицо рукой, но женщина уже замахнулась, отчего парень мигом отскочил в дальний угол. Пила (наверное, весьма благородное имя для жены рыбака) вооружилась миской и широким шагом направилась к виновному. О нет, крика из-за пролитой гущи Мея не потерпит.

Вода, из которой состояла жижа, охотно отозвалась и, ведомая рукой Меи, поднялась с пола, став булькающим пузырем. Хева-старший вытаращил глаза, а младший охнул. Зато Пила самодовольно выпалила:

– Ну вот, будет кому огород поливать. – Женщина подхватила с пола котелок и поймала в него пузырь гущи. Ее муж и сын одновременно выдохнули и опять очень странно поглядели на Мею. Она сделала что-то необычное? Вряд ли. Мея никогда не училась быть слагателем Йаарви, уж тем более иных богов. Вода – суть малая часть от Старших детей – сама повиновалась Мее, иначе быть не могло. Рыбаки, вероятней, поразились тому, что среди них находится дух, вот и дивятся. В страхе смертных винить нельзя: такова их природа. Мея сдержанно улыбнулась, чтобы люди видели, что никакого зла она им делать не намерена.

– Ешьте пока. А я девочку приодену. Вы-то до рогожи только додумались. – Пила открыла глухой сундук в углу и начала рыть.

– У нас рогожа-то одна и была, – обиженно прогудел старик сквозь гущу во рту. Мея, скривившись, не смогла понять, как можно набивать себя тем, что миг назад полоскало грязный пол.

– Как там тебя звать, девица?

– Мея. – Вот и все, что у нее есть. Имя да улыбка.

– Знакомое что-то. Мея-Мея, Саломея, тонкая белая шея…

– Что? – Внутри что-то болезненно кольнуло. Но любопытство так и осталось голодным, потому что хозяйка уже позабыла об оброненном напеве.

– Опа! Нашла свое девичье. – Пила полоснула чем-то сине-серым по воздуху и кинула его в Мею. Та не поймала. Пришлось поднимать с пола.

Одеяние было похоже на то, в чем была жена рыбака, но только уже и дряхлее. Мея попыталась надеть его, но руки будто превратились в юркие ручьи и не желали продеваться в нужные дырки. Тогда Пила подошла и грубо нацепила на нее вещь сама. Ткань кусалась и жгла кожу.

– Да не егози ты! Ух и худющая же… Я-то в твои годочки была подобрее! Да, Хевка?

– Ага… – Лицо у рыбака вдруг стало довольным и глуповатым.

– Лет-то тебе хоть сколько?

Мея вопроса не поняла. В Чертогах Йаарви все время было одно лето, пусть не такое знойное, как здесь, у людей, но ведь Мея – дух и, стало быть, живет столько же, сколько существует благословенная земля Отца рек. Из всех известных чисел (один, два и три) ни одно не могло описать ту кучу времени, что она живет, хотя, может быть, Отец сотворил ее вместе со Старшими детьми или даже позже… Голова у Меи заболела.

– Я не знаю.

– Откуда взялась такая? – На этот вопрос Пилы, Мея чувствовала, отвечать было не обязательно.

Рыбаки заметно погрустнели и уткнулись в свои опустевшие миски, будто хотели найти ответы на дне. Пила махнула рукой и сварливо буркнула:

– Поздно уже. Спать будешь тут. – И указала на узкую доску на ножках, покрытую тонкой шкуркой.

«Легко ей сказать, этой Пиле», – думала Мея, когда погасили сальную свечу, а Ша за окном скрылась во тьме.

Хева-младший ушел спать в какой-то сенник. Его отец и Пила улеглись на печке и затихли. Мея, растревожив шагами скрипучие половицы, подошла проверить, чем они там заняты.

Йаарви Вечный! Выглядят мертвецами!

Только прислушавшись, Мея поняла, что те дышат, просто лежат так смирно, будто собрались превратиться в булыжники. Наверное, они так отмечают уход Ша с неба и стараются ей подражать. Да, в мире людей много любопытных обрядов. Мее, как доброму духу, следует разделить с рыбаками время Туна, хотя ей ночь была приятней: в эту пору уходит ненавистный жар.

Но лежать в темноте, закрыв глаза, оказалось ужасно скучно. Мею принялись мучить самые разные мысли. От Отца она получила приказ отыскать Оган-озеро, младшего из сыновей, но непонятно, зачем духу отправляться с такой целью в мир смертных, когда бы можно было просто пройти по Чертогам. Еще и в теле человека, которое приносило Мее много несчастья. Мало того что прикосновения к земле, дереву царапали кожу, а огонь небесный и тот, что прятался в печке, мучили жаром. Еще и душа в смертном теле непрестанно тряслась от страха и тревоги. Такое могло случиться только с настоящим человеком, и Мея, смеясь про себя от совпадения, боялась, что перестала быть духом. Хотя она не слышала ни одной легенды, где боги или Старшие дети уподобились бы людям. Бывало так, что боги, возлюбив человека, даровали тому бессмертие и великую силу. Мея же застряла где-то посередине – власть над всяческой водой осталась, а ипостась духа исчезла.

Тут Мея почувствовала себя очень одинокой: крохи знаний о мире не помогли развеять тревогу, а Отец более не откликался на ее робкий зов. Кажется, из глаз потекли струйки – соленые и горячие. Над этой водой у Меи власти не было, самовольные реки устроили у нее на лице целые русла, хотя, кажется, от них становилось спокойнее.

Мея не знала о том, что уснула. Тьма забытья настигла ее, как ночной прилив.

А утром заорала вдалеке какая-то наглая птица. Мею по щекам стала трепать хозяйка, вырывая разум из тишины. Под громкие наставления ее повели в огород – место с полуголой землей, из которой торчала неизвестная зелень, – показали глубокий источник воды, окруженный забором, и наказали до зенита Ша орошать землю водой. Пила выбросила в источник, который назвала колодцем, кривое ведро на веревке, покрутила затейливый рычажок.

Ведро вернулось, наполненное водой.

Ум Меи гудел от новых знаний – воистину, велик Отец рек и озер, раз его дети наделены силой прорезать сушу вглубь. Странно, правда, что люди не догадались просто брать воду у Далай, с которой так близко соседствуют.

Пила совет Меи высмеяла:

– Кто ж соленой водой поливает репу?

Что ж, видимо, младшая дочь Йаарви не могла поддерживать жизнь. Это стоило запомнить. Поглядев в глубокий источник, Мея вспомнила о наказе Отца.

– А где Хева?

– Уплыл давно. Рыба любит рассвет. А чего тебе надо?

Мея не ответила. Разрешение ее бед мог позволить себе только острый ум, поэтому она не стала мучить расспросами Пилу. Любопытство могло ее только разозлить. Придется ждать, когда Ша пойдет обратно в землю.

– Как знаешь. Хорошо поливай, не отлынивай!

Пила ушла хозяйничать. Она что-то говорила про «подоить Рогатку», но для Меи смысл этого ритуала остался тайной. Меж тем таскать воду из колодца при помощи ведра оказалось трудно. Пот лился ручьями по лбу и шее. Грубый поток размывал почву, стоило перевернуть ведро, и Мея решила, что, наверное, нехорошо, если корни растений окажутся открыты лучам Ша. Тогда она попробовала позвать воду из самого источника. Из глубины колодца, приветливо извиваясь, поднялась жидкая змейка.

Внезапно Мея ощутила прилив сил, словно в груди раскрылись невидимые крылья, запорхали, позволили дышать сильно и много. Смеясь, Мея подняла змею высоко над головой и повела за собой. Свет проходил сквозь змею и плясал на земле разноцветными огнями. Прохлада колодезной воды успокаивала разгоряченные щеки.

Мея вспомнила Чертоги, где ей было так же хорошо. Там мягкое синее сияние никогда не резало глаза, никогда не было ни жарко, ни холодно. Но вернуться туда Мея теперь спешила чуть меньше: мир смертных был гораздо ярче, громче. Во владениях Йаарви день оставался неизменен, рассудок спал. Отсутствие тревог нисколько не делало Мею счастливой. И хотя теперь приходилось терпеть жару и колючки, ей повезло куда больше навий. Люди выдумали столько всего интересного. Взять хотя бы плавучие быстрые колыбели, колодцы и прирученных зверей, которые почему-то от Меи всегда убегали. Леули бы обзавидовалась.

При мысли о том, сколько еще интересного таит в себе мир людей, сила внутри разгорелась, как огонь в печке.

Мея хлопнула в ладоши, и водяная змея вмиг рассыпалась крошечными каплями. Вот красота! Теперь огород больше не хотел пить. Однако вместе с радостью Мея сама ощутила ужасную жажду – будто ее дух стал озером, пересохшим без питающих его подземных ключей.

Надо найти Оган-озеро. Там сила Старших детей вернется ей безвозмездно. Мея заволновалась.

– Что творит! Не иначе слагатель, – прошептали из-за кустов. Две светлые макушки столкнулись друг с другом, видимо, отчаянно хотели поглазеть. Да, деяния духа (или уже нет?) вызывали у смертных одинаковое изумление.

«Надо заканчивать с поливом», – подумала Мея. Сегодня же ей нужны ответы.

Но поговорить с Хевой-старшим не вышло.

Когда Ша стала близиться к закату, Пила посадила Мею крутить нить из жесткого облака шерсти. Получалось плохо. Пальцы не привыкли к тонкой работе и уже начинали болеть. Мея трижды и еще раз успела проклясть хрупкое смертное тело, когда услышала голос хозяйки.

Мея уже успела привыкнуть к громогласным окрикам Пилы, но на этот раз она звучала иначе. Что-то между скрипом двери и мяуканьем брогги. Таким же голосом Леули уговаривала Отца позволить ей поиграть с Меей еще чуть-чуть.

С кем же Пила так говорила? Уж точно не с мужем. Было слишком рано для возвращения рыбаков. Мея задумалась и не заметила, как нить в ее руках пошла комками, а потом и вовсе оборвалась. В этот же момент, сопровождаемый визгливым «вот, вот она, славный кирье́», в хату вошел мужчина.

С ним были и другие, но одним своим присутствием этот человек превращал все вокруг в единую бесцветную массу. Ноги сами заставили Мею вскочить с лавки. Мужчина учтиво кивнул в ответ. Его сдержанная улыбка напомнила об Отце.

Нет, внешне этого смертного нельзя было сравнить с Йаарви Вечным. Вместо разлива медных волос на плечах он носил седину, к тому же его бренное тело распухло на животе и шее.

«Неужели и я такой стану, если буду налегать на суп?» – ужаснулась Мея.

И все же, несмотря на старость и полноту, мужчина нес в себе венценосный блеск, который Мея не раз видела в Отце, других богах, братьях и сестрах. Но если Йаарви сиял бликами своих бессчетных озер, то мужчина был обвешан ими поверх одежды. На мощных руках звенели обручи; золотое кольцо поменьше висело в носу. С мочки уха степенно поблескивал чистый голубой камень размером с кулак Леули.

Это… Это было красиво.

Глаза мужчины были такими же ясными и холодными, как самоцвет в серьге. Под пристальным взглядом Мея почувствовала, как робеет. Она еще не сказала ни слова. Но мужчина, похоже, не возражал и так же внимательно разглядывал ее саму. Иначе, чем пялился Хева-младший или Пила.

– Не желаешь отдохнуть? – Уставший человек в смятом кожаном панцире стал двигать лавку. Пила всполошилась, рванула в дом за подушками. Мужчина коротко хохотнул и остановил их обоих.

– Спасибо, Илир. Я насиделся в дороге.

Сама не зная зачем, Мея потянулась для рукопожатия. Ее ледяные пальцы коснулись его грубой горячей ладони. Мужчина фыркнул, наклонился и зачем-то коснулся костяшек Меи губами.

– Я не жму рук девицам, Мея, – сообщил он. В его низком голосе рыбками плясало веселье.

Вот как, значит, было принято здороваться в мире смертных. Спеша исправить ошибку, Мея наклонилась и легко чмокнула пальцы мужчины в ответ.

Уставший человек, Илир, неловко переступил с ноги на ногу. Пила, о присутствии которой Мея уже успела забыть, коротко охнула. Мужчина же в недоумении посмотрел на свои пальцы и рассмеялся, так заразительно, что Мея не могла не улыбнуться в ответ.

– Да-а, – отдышавшись, протянул мужчина. – Тебя еще многому придется учить.

Мужчина сказал это так уверенно, что Мея было хотела кивнуть. Но задумалась.

Да, Хева-старший не мог сравниться с этим незнакомцем. И все же он и его семья сделали для Меи больше. Разрешили поить огород и подарили одежду.

И чему, интересно, мужчина собрался ее учить? Она не чувствовала в нем силу Йаарви, а дар Туули был таким тусклым, что почти терялся за блеском многочисленных браслетов.