Медвежий край

© Кузнецова Д.А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Глава 1

Етти! Гым тыпкиргъэк Петроградгыпы. – «Здравствуйте! Я приехал из Петрограда»

(чукотск.)

Ах, эта безбрежная, неиссякаемая, живая и текучая романтика дальней дороги! Неумолчный перестук вагонных колёс, станции и полустанки, высоченные арки мостов, горы и долины, реки и озёра… Удивительная Сибирская железная дорога – позвоночный столб огромной страны, её вены и нервы. Могучие и величественные цеппелины – небесные киты, раздвигающие боками облака. Упрямые пароходы, перекатывающиеся по волнам, дерзко плюющие в облака дымом и пеплом из высоких труб, бросающие вызов холодным ветрам и штормам. Прекрасное, ни с чем не сравнимое, чудесное чувство.

Так думала Антонина Фёдоровна Бересклет два месяца назад, когда простилась с семьёй на Московском вокзале родного Петрограда и отбыла в дальнюю дорогу: почти в половину кругосветного путешествия к месту будущей службы.

И в первом поезде, который вёз девушку из столицы в Первопрестольную, она всё ещё лелеяла эту юношескую мечтательность, рождённую прочитанными книгами и больше приличествующую нежной институтке, а не молодому специалисту, каковым Антонина полагала себя вполне правомерно. Стоило бы проявить немного сдержанности, но предвкушение чего-то большого, интересного и важного застило глаза и бередило разум, рисуя будущее яркими красками.

Осознание настигло девушку где-то за Челябинском, когда позади остались несколько дней пути и Европа, а впереди расстелились неизвестность, неопределённость и бескрайняя Азия. Романтики паровозной дороги, даже с приличным купейным билетом, хватило лишь на пару-тройку ночей, и растянуть её на две с лишком недели не вышло.

Стук колёс тревожил и мешал спать. Невозможность принять ванну нагоняла тоску. А понимание, что всё это только начало, окончательно вводило молодую путешественницу в грех уныния.

Будь у Бересклет возможность и мужество, она бы сошла с поезда уже в Омске и возвратилась домой, но чувство долга и ответственность, которые, взамен погибших в пути мечтаний, вели вперёд, не позволили так просто принять трудное решение. Дорога продолжала влечь Антонину, впервые в жизни покинувшую родной город, всё дальше и дальше на восток. Короткие передышки и дни отдыха на перевалочных станциях, в ожидании пересадки или улучшения погоды, достаточно восполняли силы, чтобы их хватало вновь и вновь подниматься на ноги.

По иронии судьбы или божьему провидению, минуты наибольшей слабости, когда порыв мог бы столкнуть её с избранного пути, приходились на те отрезки дороги, свернуть с которых просто не было возможности, разве что выпрыгнуть в окно, но Антонина так и не дошла до нужной степени отчаяния.

Опаснее всего приблизилась Бересклет к грани невозвращения в самом конце дороги, когда пароход от Петропавловска до Ново-Мариинска попал в жестокий шторм. И без того мучимая морской болезнью, здесь девушка всерьёз допустила мысль, что смерть – единственное возможное избавление от страданий. В её утомлённом качкой сознании не осталось уже ни страха гибели, какой обуял непривычную к морским прогулкам Антонину в первые часы на борту почтового парохода «Северный», ни надежды на лучшее или хотя бы уменьшение ветра. Отчего-то сильный дар жiвницы^[1], обеспечивавший ей отменное здоровье, пасовал перед морской качкой.

На удивление, пароход с самого начала страшил её куда больше цеппелина. Там высота вызывала лишь восхищение и приятный трепет, а здесь от одного только вида сине-зелёных волн, совсем не похожих на серую жатку родного залива, делалось не по себе. Как знать, может, за то и мстило ей море? Спросить кого из бывалых, – он бы, несомненно, подтвердил, что в этом причина бед, стихия не прощала пренебрежения. Но Антонина не спрашивала, только корабельных суеверий ей не хватало! Спасибо, не ворчали про беду, которую приносит на борт женщина.

Первой от рокового шага сдержала досада: обидно сдаться на самом излёте пути, когда позади тысячи вёрст, а впереди – всего несколько часов. Второй – мысль о том, что нужно выбраться из крошечной пассажирской каюты и одолеть путь к палубе, трудный не столько морально, сколько физически: стены и пол то и дело менялись местами, и Антонина не представляла, как в подобных обстоятельствах вообще можно ходить.

Потом, конечно, и иные резоны вспомнились, но уже позднее, когда минута слабости осталась позади: буря, терзавшая «Северный» без малого трое суток, в какой-то момент внезапно стихла. Не прекратилась вовсе, но волны столь заметно уменьшились, что Антонине в первое мгновение почудилось: морская гладь перестала удерживать крошечную металлическую скорлупку, и та прямо сейчас идёт ко дну. Нахлынувшую было панику спугнул гудок парохода, от которого вздрогнули стены. И Бересклет запоздало осознала: стихла одна лишь качка, а прочие признаки жизни корабля – гудение, пощёлкивание, мелкая дрожь – остались. Облегчённо выдохнув, девушка решительно отправилась к выходу – выяснять, что случилось.

И на пороге своей каюты она едва не столкнулась с помощником капитана. Тот спустился предупредить немногочисленных пассажиров о скором прибытии: от ветра «Северный» укрылся в Анадырском лимане, отсюда уже виднелись берег и конечная цель путешествия – Ново-Мариинск, сердце далёкой и загадочной земли Чукотки.

Бересклет не нашла сил по-настоящему обрадоваться. После изматывающей дороги она ощущала себя выжатой и вымотанной, словно клок сорванных гребным винтом водорослей, вынесенный на берег и выбеленный солнцем. Мало того что последние несколько дней Антонина провела без еды, так ещё и почти без сна – это стало последней каплей. Наверное, ещё пара дней, и девушка умерла бы прямо на своей койке от усталости и безнадёжности.

Савченков Александр Александрович, строгий и сдержанный мужчина с седыми усами и светло-серыми, глубоко посаженными глазами под козырьком форменной фуражки, стал для Антонины спасением в сложном пути на пароходе. Он взял неопытную и заметно вымотанную долгой дорогой девушку под крыло, едва услышав, что она впервые на корабле, и, больше того, едет аж от самого Петрограда. Без его мягкого отеческого упорства Антонина не нашла бы в себе воли хоть иногда что-то есть и выбираться подышать. Студёный, крепкий морской ветер насквозь пробивал её плащ, но на свежем воздухе становилось легче.

Сан Саныч, как его называли решительно все, в дороге ворчал о безалаберности и горячности молодёжи, делился мыслями о том, как бы воспитывал Антонину, будь та его дочерью, но это выходило столь беззлобно и сочувственно, что девушка даже не пыталась объясниться и оправдаться, а лишь смиренно благодарила за заботу.

В шторм Бересклет не видела Савченкова, команда была слишком занята, и отчасти поэтому из еды обходилась лишь сухими безвкусными галетами, осиливая хорошо если пару в сутки. Впрочем, даже упорство этого достойного во всех отношениях человека не заставило бы её съесть больше.

– Собирайте вещи, барышня, час-другой – и пристанем, – подытожил Савченков короткое объяснение. – А как соберёте – пришлю кого-нибудь из матросов, чтобы помог с чемоданом. Хоть он у вас и маленький, но не вздумайте ещё своими руками таскать!

– Спасибо большое, Сан Саныч! – Антонина вымучила улыбку, и помощник капитана, конечно, заметил это усилие.

– И понесла же вас нелёгкая на край земли! – Он укоризненно качнул головой, но задерживаться дольше не стал, постучался в следующую каюту.

Бересклет, увлечённая своим возмутительно упорным и не поддающимся лечению недугом, так и не познакомилась с четырьмя попутчиками и слышала о них только от Савченкова. Кажется, мужчина средних лет из соседней комнаты был учёным и плыл в эти глухие места по исследовательским делам. Помимо «верхних» пассажиров, занимавших отдельные каюты, на «Северном» плыли ещё два десятка человек – рабочие на шахту, но жили те с матросами где-то внизу, и никого из них девушка даже не видела.

Геройствовать и тащить на палубу громоздкий чемодан Антонина вряд ли стала бы даже без строгого внушения Сан Саныча: самой бы пробраться по узким крутым лестницам без потерь! Так что она со всей возможной аккуратностью сложила немногочисленные пожитки, которые успела достать за время пути, неожиданно долго провозилась с приведением в порядок одежды и в попытках аккуратно прибрать волосы, не мытые с самого берега, и всё же двинулась к выходу, чтобы взглянуть на место своей будущей жизни.

Шторм закончился, отчего перемещение по коридорам парохода перестало требовать ловкости и проворства опытного эквилибриста, палуба лишь едва заметно покачивалась под ногами, и это принесло громадное облегчение. Удручающий мучительный недуг отступил и затаился, Антонина вздохнула почти свободно и на открытый воздух выходила с чувством облегчения и вновь проклюнувшейся робкой надеждой на лучшее: долгий путь почти окончен, и впереди если не благолепие и успешная интересная работа, каковые она рисовала себе в самом начале, то хотя бы отсутствие необходимости куда-то ехать и твёрдая почва под ногами. И тогда эти мелочи казались достаточными условиями для счастья.

Ветер бил в корму, «Северный» шёл малым ходом, так что на баке, передней части палубы, было почти неплохо, если оставаться недалеко от надстройки и прятаться за ней. Ближе к носу наверняка дуло куда сильнее, но Антонину это не заботило, она бы и в штиль не отважилась сильнее приблизиться к борту.

Дождь оставил свои следы на мокрой палубе, заполнив лужицами каждую мелкую ямку и щёлку, но теперь перестал. И небо, хотя и хмурое, выглядело высоким и достаточно светлым, что давало надежду на скорое прояснение. Привычная к такому в родном Петрограде, сейчас Антонина тем не менее разглядывала пейзаж с растущей тоской, а вера в лучшее зачахла, так и не сумев толком проклюнуться.

Ближний берег, докуда хватало глаз, был мокрым, плоским, ржаво-зелёным и серо-бурым, если не считать невнятных белых проплешин, отсюда больше похожих на остатки лежалого снега. В отдалении, в дымке, равнина вспухала одинокими кочками холмов. «Сопки» – всплыло в голове подходящее слово, почерпнутое невесть где. Дальний берег впадавшей в лиман реки был горист и обрывист, но едва ли по-настоящему высок.

Может быть, окажись путь менее долгим, его последняя часть – более спокойной, а погода сегодня – солнечной, Антонина сумела бы оценить суровую и сдержанную красоту этого места. Может быть, но вряд ли, потому что от вида Ново-Мариинска хотелось одновременно рыдать и смеяться: назвать это поселение городом мог лишь уроженец дальнего скита, отродясь не видевший больше десяти домов рядом.

Путешественница насчитала пять или шесть каменных зданий в два-три этажа, над одним из которых возвышалась металлическая мачта – неужто беспроволочный телеграф в этакой глуши? Блестела куполами пара церквей – ближняя, побольше, с малой звонницей, тоже из камня, и дальняя крошечная часовенка, отсюда только купол и видать. Всё остальное – неширокая россыпь чёрных избушек на курьих ножках. На дальнем берегу тоже стояли постройки, но совсем немногочисленные.

Сколько человек здесь жило? Тысяча? Едва ли больше.

И сразу стала понятна щедрость, с какой ей положили не только жалованье, но и согласились оплатить дорожные издержки. Потому что кто в здравом уме поедет на этот край мира? Только святой подвижник, вдохновенный энтузиаст-бессребреник или тот, кто отчаянно нуждается в деньгах. Первых двоих, очевидно, найти не сумели, пришлось раскошеливаться.

Но теперь Антонину занимал иной вопрос: кому вообще в этой глуши мог понадобиться специалист её профессии?! Разве что какому-то чиновнику для галочки и для порядка, поскольку – положено…

Обошлось, однако, без слёз, девушка напомнила себе о цели и о сроке. Продержаться бы год, и уже недурно выйдет. А она продержится. Живут же тут как-то люди, и она проживёт. Работы не будет – так и что, уж какое-то занятие найдётся, хоть бы даже исследовательское. Для большинства прежних планов материала не найти, но что-то иное наверняка подберётся!

За время, пока «Северный» лавировал и шёл к пристани, Антонина успела озябнуть и пожалеть, что осеннее пальто покоилось в чемодане, а сама она ограничилась плащом, рассудив, что на берегу будет и теплее, и меньше ветра, нежели в море. Поспешила, не подумала, что все эти манёвры занимают столько времени. Антонина изнемогала от нетерпения: слишком хотелось наконец ступить на твёрдую землю. В трудном, кажущемся бесконечным пути самыми тяжёлыми оказались последние минуты ожидания.

Замёрзнув, она ушла в кают-компанию, где дожидались причала прочие попутчики из «верхних». Появление единственной представительницы прекрасной половины человечества на корабле, да к тому же миловидной и молодой, вызвало среди скучающих мужчин оживление. Все участливо интересовались её самочувствием, целью путешествия и прочими подобными вещами, которые в пути обычно быстро становятся достоянием небольшого тесного общества.

Мыслями Бересклет находилась уже на суше, в уютном доме, а лучше всего – в горячей ванне или уж хотя бы в тёплой постели, и пусть она искренне старалась никого не обидеть, но разговор поддерживала с трудом, отвечала порой невпопад и пропускала вопросы мимо ушей. Почти полное отсутствие качки, не чета штормовым валам, добавило Антонине к накопившейся усталости страшную сонливость, и путешественница начала неприлично клевать носом.

К счастью, один из мужчин, этнограф, бойкий и деятельный рыжий с проседью усач жилистого сложения, заметил неладное и отвлёк общее внимание неожиданным заявлением о том, как он тоскует по парусникам и жалеет, что нынче в Ново-Мариинск курсирует пароход. Дескать, не стало романтики, не стало красоты. На этих словах Антонину пробрало мелкой дрожью: дорожной романтики она накушалась полной ложкой, настолько, что нынче даже перспектива возвращения в родной Петроград вызывала не надежду и ностальгию, а оторопь на грани ужаса.

Собравшееся же в кают-компании просвещённое общество в едином порыве постаралось переубедить ренегата, прежде казавшегося своим, и о загадочной попутчице временно забыли. Как это водится в таких случаях, первоначальная тема беседы быстро оказалась потеряна, разговор выплеснулся на безбрежный простор столкновения прогресса с моралью. Так что оставшиеся минуты до пристани Антонина пусть и не проспала, как мечталось, но хотя бы не вслушивалась вынужденно в шумный разговор и не пыталась участвовать в нём. К счастью, никому не пришло в голову спросить её мнения о предмете.

Когда сам капитан заглянул сообщить, что «Северный» прибыл в порт назначения, всё тот же усатый этнограф вызвался помочь Антонине. Не слушая возражений, подхватил её саквояж с инструментами и ценными склянками, который Бересклет не доверила матросам, и строго велел своему товарищу и помощнику – ровеснику Антонины или даже вчерашнему студенту – помочь девушке сойти на берег.

– Ну что вы, не стоит! – смутилась та.

– Антонина Фёдоровна, не спорьте, – улыбнулся он. – Я отчётливо помню своё первое путешествие через всю империю, помню с трепетом и не без содрогания, а вы юная девушка, одна, в такую даль – уму непостижимо!

– Действительно, не обижайте нас! – поддержал его младший этнограф. Белобрысый и долговязый, восторженно-тревожный, он напоминал молодого пса, неожиданно для себя сорвавшегося с поводка.

Бересклет было невообразимо стыдно оттого, что она даже не помнила их имён, но сил на споры не осталось.

Её матушка, только услышав, на что подписалась старшая дочь, едва не слегла, в красках вообразив все ужасы, которые могла бы пережить в пути Антонина, и саму будущую путешественницу застращала так, что первое время та пугалась всякой тени. Опасения были тем более страшны, что вполне оправданны: дорога не шутка, и с одинокой девушкой действительно могло приключиться всякое. Но благодаря везению или тому чиновнику, который не пожалел выделить денег на дорогу в размере жалованья за затраченное на неё время, что позволило не экономить на билетах, путешествие проходило в целом безоблачно, если не брать в расчёт усталость и погодные злоключения, которые даже в самый просвещённый век остаются вне человеческой власти. Симпатичная, благовоспитанная и стойкая путешественница неизменно будила в попутчиках благородные порывы, и даже если вставала на пути некрасивая сцена или возникал неприятный субъект, поблизости непременно оказывался кто-то, кто помогал избежать не только беды, но и самых различных неприятностей.

Устало оглядываясь назад, Антонина ощущала стыд и неловкость за свою слабость, пораженческие мысли и несамостоятельность. И то обстоятельство, что она девушка, а не сильный мужчина, совершенно не оправдывало: требуя к себе равного отношения в соблюдении прав, лицемерно уклоняться от обязанностей.

Но стыд не прибавил решимости и отказаться от помощи не заставил. И к лучшему, потому что вымотанная качкой, бессонницей и голоданием Антонина непременно растерялась бы в порту среди незнакомых лиц и непривычных пейзажей. А так достаточно было стоять там, где велел оставаться Георгий Кузьмич – именно так рыжего усача называл ученик Алёша, – и ждать.

Зала ожидания тут, конечно, не водилось: весь порт состоял из нескольких складов, крытых ржавой жестью и оттого страшно обшарпанных на вид, облезлой и закопчённой угольной гарью избушки – управления порта, куда не пускали посторонних, и пары кранов на могучих бетонных тумбах, напоминавших усталых бурых птиц неведомой породы. Укрыться от непогоды и согреться оказалось негде, но многоопытный этнограф выбрал место возле глухой стены одного из строений, защищавшей от ветра.

Вскоре рядом с Бересклет поставили её же собственный чемодан и пару дорожных сундуков, принадлежавших этнографам. Следом возник направленный охранять помощник, а там подоспела и найденная где-то поблизости от порта телега. Георгий Кузьмич не впервые оказался в Ново-Мариинске, знал местные порядки и городок, так что у него поиски транспорта не вызвали затруднений.

Вид этого транспорта стал очередным потрясением для Антонины, которая на несколько мгновений лишилась не только дара речи, но забыла даже о холоде и усталости. Грубую дыроватую телегу тянул за собой приземистый косматый зверь, в котором девушка не столько опознала, сколько угадала оленя, и пока мужчины вместе с извозчиком грузили багаж, пыталась договориться с собственными глазами и поверить им. А поверив – не пялиться слишком уж откровенно на извозчика и постараться привыкнуть к его невнятному говору. Болтал он на русском, отдельные слова и короткие реплики разбирались без труда, но в беглой речи из-за акцента сливались в сплошной неразборчивый поток.

Рыжий усач-этнограф, однако, всё отлично понимал и с удовольствием поддерживал оживлённую беседу. Он не был здесь пару лет и теперь увлечённо расспрашивал обо всех изменениях.

Выглядел местный житель тоже очень непривычно, но подобных лиц тут хватало – с раскосыми глазами, широкими скулами и тёмными волосами. Он охотно улыбался, показывая тёмные от табака, но крепкие зубы, и Антонина никак не могла понять, какое впечатление производит это лицо. Оно не казалось неприятным или отталкивающим, но было настолько чуждым, что воспринималось не принадлежностью обыкновенного человека другой расы, а казалось удивительной диковинкой.

– Антонина Фёдоровна, а вам-то куда? – опомнился Георгий Кузьмич.

– Адмирала Лазарева, тридцать шесть. – Этот адрес Бересклет за время пути затвердила как Отче наш, мысленно повторяя его про себя, словно заклинание, будто эти слова имели силу ускорить путь и помочь в тяготах пути.

– Какомэй! К Умкы? – ещё больше оживился извозчик.

– Погодите… Умкы? Это в полицейское управление, что ли, к исправнику Березину? – понятнее удивился этнограф, помогая девушке взобраться на телегу.

– Да, я там служить буду, – ответила Антонина, устраиваясь на сундуке и пряча ладони в рукава. Она очень надеялась, что у малого размера города найдётся немалое достоинство: недолгий путь до полицейского управления.

– Служить? Постойте, я и не спросил, а вы для чего в эти края-то? Неужто следователем?!

– Я судебно-медицинский эксперт, – постаравшись умерить гордость, ответила Бересклет.

– Метсисына? Корошо! – обрадовался извозчик и невоспроизводимым звуком подбодрил своего оленя. Тот до сих пор плёлся нога за ногу, а теперь зашагал бойчее. – Врач помер кытур, врач нушен! Хила только, но нушена…

– Но я не… – растерянно пробормотала Антонина и вдруг осознала другой, куда более важный смысл сказанного. – Здесь что, нет ни одного врача?!

– Лаврентьев умер? – расстроился этнограф. – Как жаль, умнейший был человек, добрейшей души и большого ума! Кытур… В прошлом году то есть, – перевёл он для себя. – Знаете, Антонина Фёдоровна, боюсь, будет очень трудно объяснить вашу специальность местным жителям… Бог мой, зачем вас вообще сюда прислали?!

– Надеюсь, всё как-нибудь образуется. – Бересклет наскребла остатки мужества и воспитания на спокойный и вежливый ответ. – А что это за слово странное? «Умкы». Это должность по-чукотски? Или вообще – полиция?

– А, это. – Этнограф улыбнулся. – Местные так белого медведя называют. Я думаю, вы как Сидора Кузьмича увидите, сразу все вопросы отпадут. Но не волнуйтесь, он хороший человек. Я близко не знаком, так, наслышан, видел. Он тут не очень давно, явно из армейских, только не больно-то разговорчивый… Святые заступники, да вы же замёрзли совсем!

Не дожидаясь ответа Антонины, он обратился к извозчику, и тот, что-то недовольно бормоча, приподнялся на месте и отдал шкуру, на которой сидел.

– Не надо, Георгий Кузьмич! – запротестовала Бересклет, взглянув на то, чем её собирались укрыть.

– Да бросьте, ну что за ребячество? Простудитесь, кто вас…

– Я сказала нет! – отшатнулась Антонина, стараясь дышать неглубоко, чтобы не вдыхать стойкого кисло-горького духа и не всматриваться в облезлый мех. Она смутно чуяла там какую-то жизнь и знакомиться с ней ближе не желала.

– Антонина Фёдоровна…

– А настаивать станете – я лучше пешком дойду! – резко осадила его девушка. – Верните, пожалуйста, господину извозчику его вещь. Я не так сильно замёрзла, просто устала. Спасибо вам за заботу, но, право, не стоило, – попыталась смягчить она резкие слова.

– Ну как знаете, – вздохнул этнограф. – Упрямица. Да оно, может, и к лучшему, эта земля бесхарактерных не любит. – Он улыбнулся, вроде бы не обидевшись, а извозчик со смешком принял шкуру обратно, одобрительно покивав. Он-то был одет в одну тёмную рубаху и явно не мёрз в ней.

Антонина перевела дух. Кажется, подлинной причины, почему она отказалась от накидки, никто не понял, и к лучшему. Не хватало ещё начать новую жизнь ссорой! Или подцепить от этой подстилки какую-то заразу с блохами вместе…

Ещё раз покосившись на шкуру и её хозяина, Бересклет, после происшествия слегка взбодрившаяся, крепко задумалась о важном и насущном. А именно, о выдержанном несколько лет назад экзамене по паразитологии и способах борьбы с педикулёзом. Однако усталость брала своё, ничего полезного в голову не приходило, кроме единственной печальной мысли: подстригаясь коротко, по последней столичной моде, Антонина и не думала, какие ещё нежданные плюсы отыщутся у этой смелой причёски. В самом крайнем случае будет не столь досадно обрить наголо.

Замёрзла путешественница изрядно, настолько, что едва сдерживала зябкую дрожь и непроизвольно пыталась сжаться поменьше, свернуться и спрятаться от пронизывающего ветра – не сильного, как в море, но сырого и стылого. Этнограф это заметил, но больше помощи не предлагал – то ли решил не навязываться, то ли отказ его всё же задел.

Телега мерно поскрипывала, перекатываясь по ухабистой укатанной дороге. Сундуки покачивались на дне, и Антонина поглядывала на них в тревоге, ожидая, когда подломятся редкие тонкие доски, между которыми зияли щели – руку просунешь. Но телега держалась, а хозяева остальных вещей проявляли изрядное легкомыслие к их судьбе.

Достопримечательностями и красотами Ново-Мариинск не баловал, особенно на взгляд уроженки столицы, привычной к классическим линиям дворцов, статуям, мостам и великолепным паркам. Каменные дома оказались позади, в другой части города, золочёные купола тускло поблёскивали на малом островке по правую руку, а вокруг горстями рассыпались почти чёрные домики, поднятые над землёй на сваях.

Немного привыкнув к этому виду, Антонина отметила, что избушки кажутся утлыми только в сравнении с привычными городскими пейзажами. Одни и правда маленькие, жалкие даже, перекошенные, проседающие, неуклюже подпёртые жердинами, но другие – почти хоромы. Кое-где в два этажа, с пологими сходнями от запертых ворот, большие, крепкие и надёжные, пусть и потемневшие, и с маленькими подслеповатыми оконцами.

– А для чего нужные такие скаты? – обратилась Бересклет к этнографу. Первым в голову пришёл гараж, но она не сомневалась, что там держат нечто куда более древнее. Вряд ли в этих краях видали такого диковинного зверя – автомобиль.

– Под лодки, нарты, телеги, всё подряд, – охотно ответил тот. – Тут, когда полвека назад обживались, с умом к делу подошли. Многое от поморов с Беломорья взяли, другому у чукчей научились, до чего-то своим сами дошли, по опыту. Это же не первое поселение здешних краёв; если выше по реке подняться, несколько посёлков будет, и дальше на запад. Только сто лет назад в этих краях больше ссыльные жили, тяжело и худо, по зиме голодали страшно. Сейчас-то и ссыльные тоже есть, – он кивнул в сторону дальнего берега, – но всё же не они одни.

– Ссыльные? – насторожилась Антонина. – И вы притом удивляетесь, зачем я здесь со своей специальностью?!

– Ссыльный ссыльному рознь, душегубов лютых нет, ворьё да дурьё, как оно себя называет – политическое. Да и посёлок их на том берегу своими порядками и своим умом живёт. К тому же ну обчистит кто дом того же градоначальника, и куда с добром награбленным подастся? В тундру? Я тут два раза зимовал уже, всякое было, не стану врать, как в любом людском городе. И воруют, бывает, и драки, с поножовщиной даже. Чукчи – народ горячий, подраться любят, да и горожане не тетёхи, суровый люд. Но это же другое.

– Отчего же? Мёртвому разницы нет, в драке ему голову разбили или яду подсыпали.

– Мёртвому – да, а живому – есть. Исподтишка тут не убивают, кошель на базаре не подрежут – не только базара, но и ловкачей таких нет. Всё… проще как-то, что ли. Если и случится что, почти сразу ясно, кто виноват. Может, не всегда, но у полиции не много работы… Так, вот мы и прибыли!

Поскольку каменные дома сразу остались позади, Антонина не надеялась всерьёз, что полицейское управление обнаружится в каком-то солидном, достойном строении. Да она вообще не задумывалась о том, куда именно едет! Но, видимо, в глубине души оставалась некая робкая неоформленная надежда, потому что при виде очередной тёмной избы, неотличимой от соседних, девушку настигло глубокое разочарование.

Сравнительно небольшой, но крепкий домик не имел даже таблички, и если бы телега не остановилась возле него, Антонине и в голову не пришло бы искать здесь рабочее место служащего в солидном чине – всё же полицейский исправник, не городовой. Те же сваи, те же маленькие оконца, тот же скат, ведущий к воротам, распахнутым настежь. На маленьком и пустом дворе возился единственный мужчина, который лопатой грузил в тачку уголь из большой груды.

При виде этого человека Антонина не могла не отметить остроумия данного местными прозвища: и правда, белый медведь. А вот мысленно примерить к нему полицейский мундир оказалось затруднительно.

Белоснежно-седой, с растрёпанными недлинными волосами и короткой густой бородой, Сидор Кузьмич Березин имел к тому же крупное сложение, больше приличествующее былинному богатырю или уж на худой конец – кузнецу. Рослый, с могучими плечами, на которых натягивалась при движении потрёпанная льняная рубашка, мокрая на спине от пота и чёрная впереди – от угольной пыли. Закатанные рукава открывали перевитые венами предплечья, а в широких ладонях черенок лопаты казался прутиком.

Извозчик зычно крикнул что-то гортанное, медведь выпрямился и лёгким движением вогнал лопату в угольную груду, окинул внимательным взглядом приехавших.

– Что случилось? – спросил он спокойно. Голос его оказался под стать наружности: низкий, густой, хрипловатый.

Исправник подобрал лежавшую на краю сходней грязную тряпицу и, пытаясь обтереть ею руки, двинулся к телеге, откуда спускались этнограф с помощником.

– Добрый день, Сидор Кузьмич. Мы вот вам нового сотрудника привезли, – сообщил Георгий Кузьмич, помогая девушке сойти на землю.

Замёрзшие ноги ещё и затекли, оттого едва держали, но Антонина постаралась улыбнуться и выпрямиться.

– Зд-дравствуйте, – еле слышно сумела выдавить она: от холода челюсть почти свело.

К окоченелости и усталости добавились ещё и растерянность, и неуверенность, и страх даже, словно она не с человеком рядом стояла, а вправду – с медведем, которому надо объяснять что-то про своё направление на службу и право здесь находиться. Он успел приблизиться и возвышался сейчас не только над Антониной, но и над остальными мужчинами. Большой, хмурый, грозный…

Предательскую мысль, что пароход ещё не убыл и простоит тут несколько дней, девушка поспешила отогнать.

– Бересклет? – слегка нахмурился Березин, окинув её внимательным взглядом. Та только кивнула, но от сердца немного отлегло: если знает фамилию, то наверняка в курсе, кто она и зачем приехала. – В дом идите, там поговорим. Который из сундуков ваш?

– Вот… – Почему-то ощутив от этого смущение, Антонина кивнула на свой чемодан и потянулась за саквояжем.

Березин ничего на это сказал, даже бровью не двинул, лишь молча подхватил все пожитки, опередив нерасторопную от холода хозяйку. На узкой ручке небольшого чемодана его рука целиком не поместилась, только три пальца.

– Провожу. Спасибо, – кивнул он извозчику и остальным, двигаясь в сторону дома.

– Спасибо! – повторила за ним Антонина, улыбнувшись попутчикам.

– Удачи вам на новом месте! – ответил этнограф, и вскоре телега заскрипела, разворачиваясь в обратную сторону, а девушка поспешила за своим новым начальником на лесенку из прибитых мелких дощечек, которая тянулась вверх посреди ската.

Что ж, гостью не прогнали с порога и увели с продуваемой всеми ветрами улицы – не самый дурной поворот!

Хотя снаружи небо хмурилось тяжёлыми серыми облаками и не радовало солнцем, внутри после улицы всё равно оказалось слишком темно, Антонина не потерялась лишь благодаря белеющей впереди рубахе Березина.