- -
- 100%
- +
– Я горжусь тобой, Крис. Всегда гордился, но сегодня – особенно.
Крис улыбнулся, пожимая руку отца. Он не случайно на исходе сил вспомнил только одно имя. Татум Дрейк.
Крис
Когда ты счастлив, окрылен, повсюду видишь знаки. Первый поздний снег в этом октябре стал для Вертинского таким знаком. Выйдя из здания фирмы, Крис нахмурился: забыл, каково это – чувствовать снежинки, таящие на горячей коже лица. Затем он тихо рассмеялся, высунул язык и покрутился вокруг своей оси, будто ему снова пять. Стряхнул пепел снега с волос, запрыгнул в машину.
Все получилось. Отец им гордится, Крис понял, чем хочет заниматься, и все складывалось именно так, как надо! Вертинский понял, что его разорвет, если он не поделится новостями с кем-нибудь. А на языке опять крутилось одно-единственное имя.
Крис свернул с дороги в универ и направился по знакомому адресу. Он мог поехать к Марку, друг бы обязательно его понял и поддержал, но все же… говорить ему «представляешь, я последовал совету девушки и впервые увидел, что отец мной гордится» было бы как-то… не брутально.
Татум тоже, казалось бы, странно было в таком признаться, но отчего-то Крис был уверен, что она не осудит. Не будет смеяться. Он вспоминал ее слова субботним вечером, ее теплый взгляд и понимал, что снег падал не только на лобовое стекло, но и проходился по контуру его души. И тут же таял, потому что душа пылала.
Крис запнулся перед порогом: прошел такой путь, приехал, хотел уже постучать в дверь и вспомнил, что не предупредил Тат, даже не писал ей все это время. Может, она уже ушла? У нее другие планы?
Тысяча вопросов пронеслась ураганом в голове и стихла: когда ты счастлив, то уверен в своей непобедимости и правоте. Вот и сейчас Крис просто отбросил все сомнения и постучал.
Улыбка сама расползлась на губах, когда за дверью через пару минут послышалась отборная, родная матерщина. Крис заблаговременно сделал шаг в сторону, потому что через секунду из дверного проема вывалилась Татум, запнувшись спросонья о собственную ногу. Проморгалась, выпрямилась, растерянно посмотрела на парня.
– Крис? – Степень удивления в голосе Дрейк даже задела самолюбие Вертинского. Она будто не надеялась его встретить вообще никогда. Тат неловко нахмурилась. – Ты зачем тут?..
С наспех расчесанными волосами, рассыпанной под глазами тушью, недоумением в шоколадных глазах, Татум, сама того не зная, заставляла сердечные клапаны парня работать быстрее. Рассеянный дневной свет языком ласкал ее ключицы, не до конца скрытые потрепанным кардиганом. Крис наблюдал за этим тайком, не преступая границ.
– Тебя забрать. – Вертинский коротко улыбнулся, сделал шаг навстречу девушке. Дрейк вздрогнула в его руках: Крис, не поднимая глаз, взял в руки полы вязаной кофты, в которую куталась Тат, запахнул их на ее груди плотнее. Посмотрел на девушку сверху вниз, чуть наклонил голову вбок, внимательно разглядывая Тат, и кивнул. – Одевайся. Жду в машине.
Дрейк в растерянности стояла на пороге квартиры еще с минуту, хмурясь ему вслед, после чего лихо скрылась за дверью.
Крис откинулся на спинку сиденья «мерседеса», прикрыл глаза. Из магнитолы играло что-то попсовое, незамысловатое, по телу разлилось тепло. Губы щекотала глупая улыбка, но он уже устал с ней бороться, так что просто позволил звонким нотам проникать под кожу.
Татум плюхнулась на переднее сиденье уже при параде: уставший взгляд хоть и выдавал бессонную ночь, но как всегда густо подведенные глаза, якобы небрежно уложенные волосы и браслеты-цепи говорили о том, что Дрейк готова к новому бою и дню.
Тат бросила сумку в ноги, пристегнулась, поправила помаду в отражении салонного зеркала, громко выдохнула, откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза. Прислушалась к музыке, нахмурилась, повернула голову, с прищуром посмотрела на улыбающегося парня.
– А ты чего такой довольный? – Она подозрительно скривила губы, оглядела Вертинского с ног до головы.
– Все хорошо, – шире заулыбался Крис, – я просто счастлив.
Тат иронично выгнула бровь, покачала головой и снова прищурилась.
– Ты под кайфом?
– А что, не похож? – Вертинский искренне удивился такому вопросу, но улыбаться не перестал.
Смешно было наблюдать за такой нахохлившейся, недовольной, любопытной, как всегда дерзкой Дрейк.
– На того, кто под кайфом? Вполне, – фыркнула Тат.
Вид улыбающегося Криса начинал ее напрягать: такие паузы в принципе настораживали. Он должен был утопить педаль газа в пол и рвануть с места. А дальше – учеба, однокурсники и далее по списку нескончаемой беготни, но они стояли на месте. А Крис еще и улыбался.
– На того, кто счастлив. – Вертинский беззлобно усмехнулся.
Дрейк в своем репертуаре.
– Похож, – пожала плечами Тат. Нахмурилась, кутаясь в пальто. Первое попавшееся, что схватила с вешалки, – оказалось тем, что купил ей Крис. – Просто странно. Поедем? – Дрейк кивнула на руль.
Крис качнул головой, дернул ручку передач, вырулил на дорогу.
– Почему странно? – искоса наблюдая за тем, как девчонка за деланым безразличием скрывает странную нервозность, спросил он.
– Потому что ты не из тех, кто «перманентно счастлив, просто выдался плохой день». —Дрейк наконец расслабилась, чуть съехав с кресла вниз. Словно ее лихорадочные мысли были заняты другим, а вопрос Криса удачно помог ей отвлечься. – У тебя же внутри кровавое месиво, – задумчиво бросила она, смотря на пейзаж за окном, будто эти слова не требовали отдельного внимания. – Ты не подумай, я сама в этом смысле инвалид второй группы, – опомнилась Тат и неловко хмыкнула, обернувшись к парню. – Просто странно, вот и все.
– Правда так думаешь? – Крис бросил на Тат скептичный взгляд.
Легкая улыбка осталась на губах, но в груди неприятно закололо. Вертинский насторожился.
– Брось, Крис. – Тат положила руку на его ладонь поверх ручки передач, откинула голову на подголовник, посмотрела на парня. – Ты же не думаешь, что я смотрю только на симпатичную картинку? Я тебя не первый день знаю. – И вернула внимание на дорогу, чуть сжав ладонь Вертинского в знак поддержки.
Вот так просто. Да, он ей рассказал многое из прошлого, но Крис не сомневался, что она видела больше. Мозг у Дрейк был. А еще были эмпатия и внимательность к деталям, хоть последние два качества она усердно прятала. Татум просто сказала, что знает о травмах его души, взяла за руку и продолжила смотреть на дорогу – не строила из себя дуру и не докапывалась: просто была собой. Крис неосознанно задержал дыхание.
Что-то внутри щелкнуло. Приятной болью кольнуло в самое сердце и разлилось по телу глубоким теплом.
За окном проносились деревья, дома, в салоне машины витала гармония.
Остановившись на светофоре, Крис осекся. Моргнул, посмотрел на Татум: умиротворение и гармония ощущались только на его стороне – там, где сидела Дрейк, явно читались тоска и отрешенность.
Крис никогда не считал себя чувствительным человеком, но в том, что витало вокруг Татум, он был уверен. Вертинский вдруг кое-что понял.
– А о тебе, Дрейк, я мало что знаю. – Он задумчиво нахмурился и ловко перевернул их руки, положив свою ладонь сверху, переплел пальцы, заглянул ей в глаза.
– Ты многое обо мне знаешь, – отмахнулась Тат, подкрепив свои слова неловким смешком.
– Нет. – Сигнал светофора сменился на зеленый, Крис газанул. – Так только кажется. – Вертинский говорил уверенно: осознание этого факта шарахнуло по голове крепко. Он же действительно, помимо ее характера с умеренной горчинкой и кучи незначительных мелочей, ничего о ней не знал. – Ты легко говоришь о том, что любишь и ненавидишь, с готовностью высказываешь свое мнение по любому вопросу, но это только отвлекающий маневр. То, что на самом деле тебя трогает, ты не показываешь никому.
Тат поджала губы, прищурилась, прожгла парня внимательным взглядом. И замолчала. Смотрела на Криса спокойно, почти безразлично, с нечитаемым выражением лица. Вертинский не отступал: через тишину к истине пробираться всегда сложно, но оно того стоило.
Машина остановилась перед университетом, Крис заглушил мотор. Положил ключи в карман и развернулся к Татум всем корпусом, поднял брови в ожидании ответа. Дрейк выдохнула и усмехнулась.
– Меня никто об этом не просил. – Она коротко дернула уголком губ, отпустила руку Криса и перевела взгляд за окно. – А ты знаешь правило: спрос рождает предложение. Не наоборот.
Она кивнула Крису с легкой улыбкой и вышла из машины. Вертинский выскочил следом, но замер, смотря вслед удаляющейся Дрейк: она, как всегда, не обижалась, не строила из себя королеву драмы, не хотела, чтобы ее догоняли и останавливали, – она констатировала очевидный для Татум Дрейк факт и ушла по своим делам.
Вертинский моргнул. Вот так просто?! Не спросит, что на самом деле произошло, почему он улыбался?
И вдруг Крис осознал: все сокровенное, что ей рассказывал, он рассказывал сам. Тат не просила. А он так расслабился рядом с ней, так был увлечен своими проблемами, что не узнал Дрейк лучше. Да, делал свои выводы по ее увлечениям и поведению, но не спрашивал…
Будто он за свою жизнь встречал еще хоть кого-то настолько интересного.
Дурак.
Крис
Весь день Крис издали, украдкой наблюдал за Дрейк. Ну, может, не совсем украдкой: Марк несколько раз замечал увлеченный взгляд друга, смотрел в ту же сторону, а затем улыбался и качал головой.
Татум ходила задумчивая, презрительно кривилась, когда ей не уступали дорогу в коридорах, но ошибались так только по невнимательности: Дрейк нельзя было не заметить. С первого дня Крис чувствовал, что вокруг нее витает какая-то особая, огненная энергетика. Тат ей искрилась, проявляя характер словами или взглядом, но в основном красноречивым молчанием.
Из аудитории сегодня она выходила первая, на обеде лишь перекинулась парой слов и дружелюбными улыбками с компанией Евы, которая не сводила с Криса взгляд.
Татум сегодня поглощала энергию вокруг себя. Была центром пустоты: будто то, о чем она думала, требовало слишком много усилий, и своих ей не хватало. Она не взглянула на Криса ни разу в течение дня. Даже надменно или с иронией – Вертинскому захотелось узнать, что произошло.
Отойдя от компании знакомых во дворе, она стерла с лица улыбку, вновь погрузившись в задумчивое состояние, отошла на пару десятков метров от толпы и присела на каменные ступени. С минуту смотрела перед собой, затем закурила.
Крис не выдержал, пришел спустя десять минут и две сигареты. Кинул друзьям: «Не ждите», – и под внимательными взглядами учащихся направился к Дрейк. Плюхнулся рядом.
Протянул девчонке шарф, без слов заставил приподняться и положить ткань под зад. Татум закатила глаза, недовольно поджала губы, но согласилась. Одолжила Вертинскому сигарету.
Крис выдохнул сизый дым, повернулся к Татум, вынуждая поднять на него глаза, не игнорировать. Дрейк подняла на парня омытый соленой морской водой взгляд.
Кажется, у кого-то выдались неудачные выходные. А он даже не спросил. Но теперь она не расскажет. Крис выдохнул.
– Можешь отвести меня в одно место? – Он задал вопрос осторожно, не хотел спугнуть.
– В какое? – Дрейк дернула уголком губ в полуулыбке, насмешливо выдохнула носом дым.
– В то, где тебе было спокойно, пока твое сердце еще было целым.
Татум не дернулась – замерла, внимательно вглядываясь в глаза Криса. Такими вещами не шутят. Точно не она.
– С чего ты взял, что мое сердце разбито?
Сарказм вышел неправдоподобным, усмешка – несерьезной: все выдавал взгляд. Крис сделал неопределенный жест рукой с зажатой в пальцах сигаретой – отзеркалил внимательный взгляд Дрейк. Он явно не шутил.
– Я тоже смотрю не только на симпатичную картинку. – Он поджал губы и перевел взгляд на дорогу перед собой.
Не давил, не допытывался.
А в глазах Татум продолжал гореть вечный поиск. На этот раз – ответа: может ли она довериться? Дрейк искренне считала, что для юмора нет запретных тем, но сейчас поняла, что с сердцем шутки плохи. И если Крис не готов был отвечать за свои слова, Тат с чистой совестью разбила бы ему нос прямо здесь.
Но Вертинский выглядел серьезным, Дрейк не заметила насмешки в его взгляде или напряжения в позе – он просто задал вопрос. Тат выдохнула.
Выхватила из рук парня недотлевшую сигарету, затушила каблуком о землю, встала, посмотрела на Криса сверху вниз. Кивнула в сторону «мерседеса».
– Ты поведешь.
Крис
Они приехали в Эрмитаж. Крис удивился, но вида не подал. Аккуратно взял Татум за ладонь на пути к главному входу, положил ее руку себе на сгиб локтя на манер джентльмена, прижал девушку ближе к себе.
Дрейк отдалялась с каждым шагом все больше, не физически – мысленно. Уходила в себя, отрешенно глядела по сторонам, будто собиралась с силами.
Вертинский смотрел на Тат подозрительно, с опаской: сейчас она казалась хрупкой и уязвимой. Криса это удивляло. Он уже видел ее в подобном состоянии на благотворительном вечере, когда отсутствующая роза в декоре вывела ее из равновесия, но сейчас она утопала в этой растерянности куда глубже.
А ведь он привык к тому, что сердце у Татум каменное и горячее. Что в статике ее позвоночника чувств не меньше, чем в мощном потоке слов. Привык пить эту девушку целиком, не разбирая на составляющие.
Но сейчас Дрейк была холодной и мраморной. Сознанием находилась далеко, но не в километрах, а в прошлом. Крис не требовал большего – сам попросил. Не думал, что задел нечто настолько кровоточащее. А он точно задел, потому что на расстоянии пяти метров от Дрейк все живое пригибало к земле.
Купленные билеты, турникет. Татум сразу зашагала направо по длинному коридору. Пропустила два зала, пошла к скамейкам в третий – в эпоху Древнего Египта. Крис шел следом.
Они сели на зеленый бархат, Татум молчала. Перед ними в стеклянном саркофаге лежал экспонат – древнеегипетская мумия.
Крис чувствовал, что не имеет права нарушить тишину.
Странно было видеть обратную сторону эмоциональности Дрейк. Вечно саркастичная, острая, любопытная, смотрящая четко в глаза Татум сейчас будто упала за борт жизни, забыв спасательный круг. Глаза потускнели, от улыбки, даже ироничной, не осталось следа.
Не только Криса прошлое поваляло за шкирку в дерьме – теперь это было очевидно.
Крис повел плечом: находиться рядом с такой Тат было физически больно. Так же ярко, как она заражала окружающих смехом и азартом, сейчас Тат излучала подавленность и скорбь. Сложно представить, что творилось у нее внутри, раз даже своим молчанием она будила в Крисе желание закопаться в дальний угол комнаты.
Яркие люди болеют душой куда громче.
Дрейк вздохнула, провела ладонями по лицу.
– Мы таскались сюда каждые выходные. – Она улыбнулась на изломе. Смотрела на экспонат под стеклом почти с любовью. – С седьмого класса, каждую неделю. Тащились тогда по Древнему Египту, эта мумия нам особенно нравилась. – Крис понимал, что смотрела Дрейк сквозь – в свое прошлое. – Мы садились на эту скамейку и выдумывали, кем бы он мог быть, когда был жив. Пытались дедукцию развивать, догадки какие-то строили. – Дрейк выпустила из легких не воздух – боль потерянного чувства беззаботности. – Потом, конечно, реже стали приходить: мы подросли, и появились дела поинтереснее – вечеринки например. Мы с Виктором курили. Да, я начала в тринадцать. Только этим дело не ограничилось – в какой-то момент все, что творилось в моей жизни, начало разрывать на части. Мне казалось, что я особенная. Но поступила по учебнику: в ход пошли наркотики. – Она горько, с принятием усмехнулась.
Крису было непривычно видеть Тат такой… сломленной. Ее внутренний огонь, текущий по венам, заставлявший его удивляться каждую секунду, проведенную с Дрейк, будто залили водой, заставив шипеть. Тот разноцветный, странный, светящийся огонек, который срывался с языка колкими шутками и оскорблениями, об который Крис обжигался, целуя ее, засыпали землей.
Вертинский неожиданно понял: это сделали не сегодня. Это произошло, еще когда семиклассница Татум придумывала истории жизни для мумии за стеклом, когда в тринадцать начала курить, когда ее сердце еще было целым.
– Знаешь, причина мне все еще неясна. Наверное, было любопытно. Хоть и страшно. Я так и остановилась на известных мне транквилизаторах – нового не пробовала, боялась потерять контроль. Это не помогло, – тихо продолжила Дрейк, глядя сквозь пространство. – Зависимости уже нет, вспоминать о прошлом не хочется, но его последствия я несу в себе до сих пор. До этого года я не ходила на встречи «Анонимных наркоманов»: для меня три чистых года не были достижением. Лишь еще одним напоминанием о мерзкой ошибке, в которую я втянула других. От этого не отмыться. Меня это душило, в какой-то степени я понимала, что творю, но мне помогал Виктор. Он был рядом, в таком же дерьме, что и я. И между нами были наши сигареты.
Тат горько улыбнулась, а Крису хотелось ребра раскрыть для нее, лишь бы поделиться куском своего сердца. Тоже израненного, в шрамах и язвах, но оно хотя бы стучало. Потому что в Дрейк, кажется, все давно умерло.
Крис знал, что это не так: он бы в пример живее Дрейк не привел бы никого, просто не думал, что ее огню, тому искрящемуся куску света приходилось все это время продираться через толстый слой земли. Светиться сквозь горькие воспоминания, под которым его похоронили. Тат вздохнула.
– А потом я начала причинять вред другим. Косвенно. Семье, друзьям – я гнила изнутри и заражала токсичным ядом окружающих. В один вечер… когда по моей вине хотели причинить вред Нике, я поняла… что это край. Не сразу, не в этот же день – меня крыло отсутствием эмоций неделю от шока, но потом… Единственное, чего мне хотелось, – умереть. Я всегда считала самоубийц эгоистами, но тогда поняла их. Бывает боль, с которой не можешь жить. Боль, которую не волнуют последствия. Когда тебе плохо настолько, что даже плач близких по твоей смерти не трогает. Когда ненавидишь себя, как пленные в концлагерях ненавидели своих мучителей. Ненавидишь до глубины души, которая покоится в Марианской впадине. Ненавидишь отчаянно и ежесекундно, зная, скольким людям испортил жизнь.
Эмоции пропали с ее лица. Теплые карие радужки покрылись коркой льда.
Голос затих на последнем слове, Татум опустила голову на руки. Крис захлебывался чужим горем.
– Я живу с этим до сих пор. Временами пытаюсь убедить себя, что сделала все, что могла, чтобы искупить вину, но знаю: этого все равно недостаточно. Некоторые вещи не исправить, не склеить – человеческую жизнь например. – До сих пор ее это трогало. Всегда – оголенный нерв. – Можно залатать, перекрыть шрамы новыми воспоминаниями, но они все равно там будут. И, глядя на человека, ты будешь их видеть все равно. Даже если он теперь счастлив.
Крис видел в ее кофейных радужках негодование и скорбь. И что делать с этим – не знал. Не знал, что та грань, на которой постоянно балансировала Татум, смех и горчинка, которые притягивали к себе людей, имели совершенно иную сторону надлома.
– Не знаю, как живут остальные. Может, у них так же, как у меня, ежедневно болит каждая клетка сознания и тела из-за совершенных ошибок, может, они забыли обо всем – и правильно сделали. Но тогда…
Мышцы сердца болели: она говорила про покалеченную жизнь друга Криса и даже сейчас лгала… скрывала часть правды. О переживаниях говорила честно. Но это не искупало вины.
– Я могла бы сказать, что осознание своей разрушенной жизни, обломками которой придавило других, было худшим временем. Но это будет неправдой. Посеревшая, не такая четкая вина дребезжит во мне до сих пор. И худшее время – продолжается.
Крис умирал от ее вздохов. Он понимал Дрейк. Абсолютно – он это чувствовал до сих пор. Люк стоял у него на быстром наборе даже в новом телефоне. Но Крис ему так и не позвонил.
– Потом я неделю лежала пластом на кровати. Не ела, даже почти не пила. Сознанием я была далеко – в прошедших годах: перелопачивала в воспоминаниях каждое действие, пыталась умереть от передоза виной. Но потом поняла, что сделаю еще хуже. Поняла, что близкие не заслужили такого конца. Я – да. Но не они.
Дрейк покачала головой. Не прошло. Время ничего не залечило. Поплевало на палец и перевернуло страницу. А почерк остался старым.
– Хотела бы я сказать, что взяла себя в руки и все исправила, но я не взяла. Не было сил. И я наказала себя главным страхом: рассказала о зависимости родителям. Меня настолько уже не было «здесь», что последствий я не боялась. Самым кошмарным было видеть тотальное разочарование в их глазах. Горький плач мамы, скупые ужимки отца. Папа мне тогда пощечину отвесил, мама бросилась в истерике выдирать волосы: чтобы купить вещества, я продала много всего. Ничего не было, насилием это нельзя считать, потому что я заслужила. И заслужила гораздо больше, чем два пинка в грудь и пощечину. Они имели право закидать меня камнями. Я бы им не мешала. – Тат криво улыбнулась. Это было бы честно. – Они спасли меня. В прямом смысле. Заперли на месяц в квартире, не выпуская никуда одну, затем – в загородном доме на лето. Пока я была на даче, они переехали. Вернулась я уже в новый дом. Связи со всеми оборвала неожиданно. Даже те, кто ни о чем не знал, больше не могли меня найти. Я начинала заново.
Она вздохнула. Скорбь по утраченным шансам испарялась с кончика языка – ничего нельзя было изменить. Дрейк это знала.
– Мама с папой пожертвовали для меня всем. Сестра тоже. Ника перевелась в другую школу, родители уволились из риэлторской фирмы и открыли свою. Я сломала им жизни, а они мне помогли. Я никогда себя не прощу. И всегда буду им благодарна. Только поэтому знаю, что в жизни бывает свет. Не внутри меня, но хотя бы рядом. – Тат коротко улыбнулась. – В общем… – Дрейк поправила волосы, встряхнула головой, отбросила наваждение воспоминаний. – Больше на мумию я ходить не смотрела. Не потому, что тот случай, – она нервно сглотнула, – разбил мне сердце, нет. Только надколол. Остальное я раскрошила сама.
Крис осторожно взял Дрейк за руку, чуть сжал ладонь. Она не сопротивлялась. Но и не отвечала. Отчаяния в ее глазах, жестах, образе – мегатонны. Крис хотел бы обнять ее, впитать ее боль, только не мог.
– Чего ты сейчас хочешь? – через минуту тихо поинтересовался он, готовый помочь чем угодно: разбить здесь все витрины, напиться, прыгнуть в Неву.
Но Дрейк обернулась на парня, мазнула пустым взглядом по его лицу, поджала губы и бесцветно выдохнула:
– Знаешь, Крис… я уже ничего не хочу.
Встала и вышла из зала.
Вертинский смотрел вслед ее тонкой фигурке, за которой шлейфом волочилось горе, и молчал. Но знал, что делать. Не умом, не сердцем, но чем-то в груди почувствовал, что сейчас нужно Дрейк.
Поймал ее на каменной дорожке у музея, аккуратно взял под руку, повел за собой к машине. Кинул короткое «поехали» в ответ на ее нечитаемый взгляд и завел мотор.
Татум молча смотрела в окно, излучая тихую грусть. Не строила из себя несчастную, не ждала утешений, действительно – ничего не хотела. Он сам попросился в царство ее скорби, Тат разрешила присутствовать. Больше она ничего ему не была должна.
Дорога в тепличном молчании пролетела быстро. Крис припарковался у своего дома, кивнул Тат на выход. Она только пожала плечами, без интереса следуя за парнем.
Вертинский снова схватил ее за ладонь и повел за собой, будто боялся, что Дрейк сбежит. Она ведь всегда так делала – исчезала, оставляя после себя желание встретить ее снова.
Крис, очевидно, был счастливчиком. Стремление приковать ее к себе цепью и никуда не отпускать, как в поместье, вновь разлилось в груди, но Крис мотнул головой, отгоняя навязчивые мысли: он не хотел действовать из эгоистичных побуждений.
Они поднялись на второй этаж, остановились у кровати Вертинского. Тат не реагировала – наблюдала. Крис достал из шкафа спортивные штаны и футболку, отдал в руки Дрейк. Посмотрел в глаза девчонки, убедился, что она слушает.
– Переодевайся и ложись. Я принесу еды.
Холодильник опустел быстро: Крис выгреб его подчистую, соорудил на скорую руку бутерброды, налил сок, взял овощи, фрукты, вяленое мясо. Застал переодетую Дрейк под одеялом, смотрящую в потолок. Сглотнул горечь в горле, поставил поднос на кровать, кивнул Татум.
Она подняла на него подозрительный, растерянный взгляд, и Крису стало тошно от самого себя.
Дрейк смотрела на него с удивлением, поскольку не верила, что все это – просто так. С растерянностью, потому что если придется платить сексом, то она лучше свалит прямо сейчас. А такие взгляды не рождаются в зрачках просто так – только после планомерного использования человека. Он так не делал, но, если так показалось хоть на долю секунды, он уже был неправ.