- -
- 100%
- +
– Что? – Вертинский улыбнулся, Лев с интересом наклонил голову вбок, переглянувшись с племянником.
Татум во все глаза смотрела на полотно.
– Это произведение искусства, созданное в мире, охваченном агонией, когда уже ничто не могло быть прежним. – Время вокруг Дрейк замедлилось. В комнате были только она, смелые брызги краски и история. – Другое искусство не выжило бы, а экспрессионизм зубами вцепился в эту возможность. Художники выгрызали, выцарапывали из пепла и бесчеловечности войны возможность творить. Посмотри. – Она взяла Криса за руку, дернув на себя. Он должен был это увидеть, Тат сейчас на все было плевать, просто хотелось рассказать, почему она чувствует то, что горит сейчас у нее внутри, в противном случае – разорвет. – Каждая клякса здесь пахнет мощным, пьяным экзистенциальным опытом, будто Поллок заглянул за грань – туда, куда не следовало.
Татум помнила это чувство. Когда не была собой, когда наносила удары один за другим и не могла остановиться. Только она разрушала. А Поллок – создавал. И боль этой разницы Татум видела в каждом квадратном сантиметре полотна.
– А погибающий мир через него, – продолжила Тат, сглотнув ком в горле, – через акт творчества пытается осознать сам себя. Но это можно только почувствовать, ничего нельзя объяснить. – Татум вздохнула, растворяясь в ощущениях, и надеялась, что когда-нибудь сможет отпустить. Ее история – мелочная, незначительная в рамках планеты – все равно напоминала ей то, что произошло с миром век назад. Она тоже, считай, влетела в солнце. – Человечество через литературу, музыку, познания в медицине и науке так рьяно двигалось к совершенству, что не заметило, как укусило себя за хвост, словно Уроборос.
Дрейк дышала через раз, концентрируя на своих словах все внимание в комнате: она говорила так вдохновенно, отчаянно… будто это была ее личная история.
– Соревнование превратилось в соперничество, совершенствование – в маниакальную жажду власти, мир изжил себя на пике, новые возможности люди решили опробовать в войне. И абстрактный экспрессионизм, Поллок в частности, задает вопрос всему сущему: какое искусство может существовать в мире, где были газовые камеры, где человечество в физическом и духовном плане обглодало само себя? Только такое, – выдохнула Дрейк, кое-что понимая. – Злое, непонятное, кричащее. Это… потрясающе.
Она поставила точку в своем монологе, выныривая из вакуума живописи, и улыбнулась. Если она так же, как человечество сто лет назад, хотела драки и получила ее, если пролила кровь и сделала что-то, после чего не оправятся ни она сама, ни окружающие, это может быть не концом… а поводом создать произведение искусства.
Да, изломанное, непонятное, пьяное и смурное, но все же неповторимое, яркое, болезненно прекрасное. С ее душой может произойти то же самое. В мире, где были газовые камеры и телескопические дубинки, может родиться экспрессионизм и… новая Татум Дрейк. Которая не жалеет себя за прошлое. Которая принимает свою вину и двигается дальше, которая использует задатки плохого человека, чтобы создать нечто, неподвластное хорошим людям… Татум улыбалась.
– Действительно, – после паузы согласился Лев с непонятным смешком. Дрейк уловила четкую схожесть его хитрого прищура со взглядом Матвея Степановича. Странно, что Крис его не перенял, – хитрость его превращалась в самодовольство и дерзость. Хотя, может быть, дело в возрасте. – И сегодня – второй раз, когда я наслаждался покупкой этого полотна после истошно-взбешенного лица Коновалова. – Лев удовлетворенно улыбнулся, а Татум бросила на него подозрительный взгляд.
– Погодите… Коновалов? Глеб Коновалов? – недоуменно уточнила она и, видя довольную улыбку мужчины, восхищенно хмыкнула. – А вы опасный человек…
Урвать полотно у одного из крупнейших хищников на рынке искусств с тайным покупателем, который потратил сотни миллионов рублей, если не долларов, на создание одной из лучших частных коллекций… наверняка за неприличную сумму – дядя Криса точно не был простым бизнесменом.
– Мне нравится ее проницательность, Крис. – Мужчина, продолжая улыбаться, хлопнул парня по плечу.
Дрейк мягко улыбнулась в ответ, многозначительно переглянулась с Вертинским, перевела взгляд на Льва.
– Можете сказать мне это лично. Обещаю, что не буду смущаться.
Слова Дрейк подбросили новую порцию дров в огонь интереса в глазах мужчины.
– Мне нравится твоя проницательность, Татум, – почти с восторгом, оживленно проговорил Лев. Коротко улыбнулся, перевел взгляд с картины на Дрейк и обратно. Прищурился. – Некоторые знакомые уговаривают меня передать его в достояние общественности, мол, искусство должно быть доступно каждому. Что думаешь?
Крис стоял в шаге от Татум, не скрывая довольной усмешки: отчего-то он, не зная, что скажет Дрейк, был уверен, что это будет незабываемо. С дядей соревноваться было сложно, но Крис это дело – хотя бы в шутку – очень любил. А тут такой повод.
– Я бы не отдала. – Татум фыркнула резко, возмущенно. Лев с интересом бросил взгляд на племянника и вернул внимание к Дрейк. – Если так получилось, что у меня есть связи, финансы и возможности в одиночку обладать Поллоком, значит я выиграла. – Дрейк, кажется, поняла: обжегшись один раз на собственной тьме, она слишком многое в себе душила. Гордо вздернула подбородок, пожала плечами. – Все остальные – проиграли. Точка. Я не обязана растить в себе щедрость только потому, что кто-то не удосужился взрастить в себе предприимчивость. Каждый обладает тем, чего достоин.
Дрейк поняла, что несет ответственность только за себя и за собственный крест. Она виновата в том, что случилось с Люком, но в том месте и в то время он оказался по собственной вине. Пора ей перестать эгоцентрично прокручивать варианты того, что бы было, будь она всемогуща. Она не всемогуща.
Она – всего лишь пережеванный этим миром человек, который имеет право быть плохим. Имеет право быть тем, кем захочет. Она не будет повторять собственных ошибок, но и замаливать грехи больше не собирается. Хватит себя мучить.
– И если я обладаю Поллоком, это только моя победа. Я не обязана делиться ею с миром просто потому, что так принято. Разве что сдать в аренду музею на пару месяцев с барского плеча за бешеные бабки, но только для того, чтобы заткнуть сварливых знакомых. – Дрейк усмехнулась. – Милосердие переоценено.
Тат перевела взгляд с полотна на мужчин. Прочесть по их лицам что-либо было трудно, но одно она могла понять точно: Крис ее хотел. Такого бесстыдного взгляда она еще не встречала в своей жизни.
– Что насчет посиделок за ужином? – обратился Лев к племяннику.
– Спасибо, но мы уже поедем. Для твоих тихих посиделок надо оставлять минимум неделю, – припоминая последний раз, ответил с ухмылкой Крис. – А нам завтра на учебу.
– Как скажешь. – Лев пожал плечами, жестом показывая горничной в дверях, что ужинать будет один. Дрейк огляделась: когда в пустом особняке успели появиться люди? – Но недельку в своем расписании все же найди, пока я в стране. И ты помнишь, – он смотрел серьезно, – ни звука. Предупреди ее. – Он кивнул на Татум. – Хотя после такого диалога понадеюсь, что соглашение не понадобится. – Он лихо улыбнулся, и в этой улыбке Дрейк узнала дерзость Криса.
Точно родственники.
– Уверяю тебя, – сказал с готовностью Крис.
Тат поняла, что разузнает подробности позже.
– Отлично. – Мужчина хлопнул в ладоши. – Было приятно познакомиться, Татум. До встречи. – Он коротко улыбнулся и стремительным шагом вышел из галереи.
Татум несколько секунд провожала мужчину подозрительным взглядом, гадая, что тот имел в виду.
Дрейк непонимающе нахмурилась: Крис смотрел на нее особенно нежно. Именно нежно. Будто она выиграла для него все призы мира, будто стала его победоносным пари, и эти гордость, ликование и надежда превратились в трепет.
Дрейк не успела ничего сказать: Крис притянул ее к себе и поцеловал. Красочно, собственнически. У Татум закружилась голова: она целовалась на фоне Поллока с парнем, от которого по внутренностям гулял ветер, и не могла остановиться. В сознании взрывались фейерверки.
Дрейк была уверена, что сейчас не смогла бы повторить и предложения из своего умного монолога. Она стала глупой и тающей. Но ей это нравилось.
Поцелуй Крис оборвал так же неожиданно, как и начал тащить Тат за собой прочь из особняка: пока дядя здесь, лучше убраться поскорее, чтобы не пришлось ничего подписывать.
В навигаторе Вертинский вбил адрес дома Дрейк, с визгом шин покидая мощеную дорожку.
– Соглашение? – В этот раз рука Криса находилась на ее бедре.
– О неразглашении, да, – кивнул Крис. – По некоторым причинам сейчас Льву запрещен въезд в страну. – Он пожал плечами. Хохотнул, видя удивленные глаза Тат. – Ничего серьезного, если можно так выразиться, просто он инвестировал не туда. А деньги, по мнению правительства, очень даже пахнут.
Дрейк накрыла его ладонь своей, откинулась на сиденье, задумчиво закусила губу.
– В любом случае Поллок того стоит, – заметила она.
Крис засмеялся.
– Он тоже так говорит.
До дома Дрейк они доехали в улыбчивом молчании. Крис чувствовал себя как дома: поднялся на второй уровень квартиры, пошел в душ, набрал ванну. Тат нехотя переоделась в домашнюю одежду и теперь перебирала учебники: день выдался насыщенным, но даже приятные впечатления требовали больших энергозатрат. Увидев Поллока, она думала, что скончается на месте.
– Я чувствовал, как колотилось твое сердце. – Крис выглянул из ванной комнаты в одних штанах, подзывая к себе Дрейк. – Расслабься давай, тебе это нужно.
Тат усмехнулась, засмотревшись на пресс парня, но все же зашла, с удивлением заметив наполненную ванну с пеной.
Хитро посмотрела на Криса, пытаясь прочесть в его глазах, на сколько процентов это безвозмездный жест, а на сколько – «подготовка блюда к прожарке». Решила ничего не говорить, с удовольствием скинула рубашку и погрузилась в горячую воду.
Недостаточно горячую: парни в этом смысле, она убедилась, были неженками и кипяток не переносили.
Мысли быстро размякли вместе с телом за пятнадцать минут. Дрейк не думала ни о чем и наслаждалась релаксацией. Через некоторое время в ванную опять заглянул Крис, развернул махровый халат и вытянул руки вперед.
Татум опять подозрительно сощурилась, поднялась из воды под внимательным взглядом парня, не стесняясь своей наготы, укуталась в мягкую ткань. Вертинский кивнул, оставив на полке ее пижаму, принесенную с кровати. Вышел. Дрейк удивленно вскинула брови. Неужели безвозмездно? Она могла с ним сейчас потрахаться, но, если честно, сил не было.
Дрейк переоделась в пижаму, зашла в комнату. На кровати лежал Крис в штанах и футболке, с упоением читал, по всей видимости, рабочие отчеты. Тат пожала плечами, забралась под одеяло, взяла в руки книгу.
Неловкости она не ощущала. Комната была наполнена вечерней расслабленностью, атмосфера располагала к просмотру фильма или как раз чтению. Дрейк хмыкнула в кулак.
– Мы похожи на пожилую семейную пару.
– Не переживай, у тебя не так много морщин.
Тат закусила губу.
– Значит, ты один подходишь под определение.
Крис засмеялся, покачал головой, ничего не ответил. Рядом с Дрейк ему легко думалось – работать было самое то.
Через пару часов плодотворного чтения Крис бесцеремонно выключил свет, скинул футболку, залез под одеяло, притянув к себе Тат.
– Спи.
Она пробурчала что-то, поворочалась, откинула книгу, постаралась уснуть. Улыбка сама расползалась на губах, и ей это не нравилось: он что, возомнил себя здесь главным?
– Жарко. – Она отодвинулась от парня и насупилась.
Крис ничего не ответил.
Дрейк лежала на другой стороне кровати несколько минут, смотря в потолок, и пыталась понять, что все-таки происходит с ее жизнью. Чертовщина, определенно. Тат зло рыкнула, придвигаясь обратно под бок к парню.
– Мудак ты, – пробурчала она недовольно, – теперь по-другому неудобно.
Закинула на него ногу, засыпая у него под рукой. Что бы ни происходило – пусть не заканчивается.
Но Дрейк можно было не волноваться. У них осталось четыре дня.
Глава 5
Не хочешь тонуть – топи
Татум
Тат потянулась на кровати, как кошка, только открыв глаза, беззастенчиво задела Вертинского ладонью. Кинула на парня изучающий взгляд, пожала плечами, мол, так и быть, из дома выгонять не буду.
Крис наблюдал, как Дрейк со щенячье-счастливым хихиканием схватила с тумбочки тарелку с недоеденным куском торта, стоявшую здесь бог знает сколько, и махом проглотила половину, в блаженстве прикрыв глаза. Почти так же Дрейк улыбалась, утомленная Крисом в постели, когда оба отходили от оргазма на тех выходных в поместье.
Вертинский наблюдал за ресницами, запястьями, гладкой кожей шеи, с которой давно исчезли засосы, и в животе у него разгорался пожар.
Он схватил девчонку за затылок, притянул к себе, впечатываясь в губы требовательным поцелуем. Тат выдохнула от неожиданности, ответила. Прикусила нижнюю губу парня, провела языком по зубам, жарко дыша.
Крису снесло башню, он подмял Дрейк под себя, отбрасывая злосчастную тарелку с тортом куда-то на пол, одной рукой зажал оба ее запястья над головой, второй прошелся по горячей коже бедер, живота, шеи.
Дрейк улыбнулась сквозь поцелуй, между стонами кинула на парня странный, нечитаемый взгляд. Крис не был уверен, что видел в ее глазах, но она не дала времени ответить на этот вопрос: рукой уперлась в его плечо, толкнула вниз, двусмысленно ухмыльнулась.
Вертинский внимательно смотрел на Дрейк. Повиновался: женщине с таким взглядом не подчиниться невозможно.
Провел пальцами по внутренней стороне бедра, коснулся губами, поднялся выше. Тат сжала в кулак простыню.
Выдохнула. Схватила парня за волосы на затылке, сжала ноги на его плечах. Буря эмоций внутри, казалось, скоро прорвется через кожу, эпидермис полопается, и жар огня охватит комнату – выживших не будет.
Возбуждение превращалось в ярость. Чувство власти над Крисом обуревало Татум: именно сейчас она верила, что сможет изменить ситуацию.
Эмоции волнами расходились по телу, она интуитивно чувствовала, как роли менялись. Теперь она не была пешкой: Дрейк больше не подстраивалась под его окружение, не говорила «ладно», когда тот приходил и уходил без предупреждения. Она теперь – королева. Татум управляла ситуацией, и король становился перед ней на колени в переносном и буквальном смысле.
Крис провел языком по нежной коже, Татум застонала. Ей было плевать, что за дверью могут быть люди. Сейчас существовали только она, он и его горячий язык. Наслаждение разлилось по телу остро, неожиданно, окунуло в космос с головой.
Дрейк отпустила волосы парня из ладоней, разваливалась на подушках, пыталась сфокусировать взгляд на потолке. Вертинский встал, навис над Татум. Видел, что она опять, как воск, плавилась под его движениями. Но в этот момент, вместо того чтобы идти за ним, Дрейк поцеловала Криса в губы, страстно, жарко. Слизала свой вкус с его подбородка и отстранилась. Подмигнула.
– Завтракать будешь? – задала она почти риторический вопрос и вышла из комнаты, оставляя Криса со стояком наедине.
Татум
– Это свидание скучное, ты в курсе? – Вертинский недовольно скривил губы, облокотился на холодильник с замороженными полуфабрикатами.
Проводил Тат внимательным взглядом исподлобья, вскинул голову, как капризный ребенок.
– Это не свидание. – Она сглотнула иронию. – Я просто сказала, что иду в магазин. – Дрейк хмыкнула, бросая пакет с горошком в корзину.
Крис спрятал улыбку, тягостно вздохнул, обошел Тат со спины, будто бы невзначай коснувшись бедер девушки, картинно начал рассматривать контейнер с фаршем за стеклом. Затем снова повернулся к Дрейк, недовольно сложил руки на груди.
– И зачем ты тогда взяла меня с собой? – спросил Вертинский, мешая Дрейк рассматривать продукты за витриной.
Надеялся вывести ее из себя, но Тат лишь тепло улыбнулась, обходя парня. Направилась к другому холодильнику, пожав плечами.
– Я не брала, я сказала: «Не иди со мной», а ты сказал: «Я пойду назло тебе, ха-ха».
Крис на это лишь хохотнул и обнял Тат сзади, когда та остановилась у полок со сладостями. Положил ей подбородок на плечо, прикрыл глаза. Дрейк вздохнула, с улыбкой положила руки поверх его.
Это был тот момент, который ты не разглядываешь, не пытаешься обдумать. Такой же, как поцелуй или молитва, – сокровенный настолько, что видеть его не позволено. Его нужно чувствовать сердцем.
Дрейк моргнула. Мотнула головой и нахмурилась. Что она делает?
– Отвали, Вертинский. Я занята. – Она отпихнула парня от себя, направилась к следующим полкам.
Крис самодовольно улыбнулся, подхватил корзину с продуктами с пола, следуя за девушкой.
– Мне нравится, когда ты такая дерзкая. Как вчера. – Он похабно хмыкнул, резко вставая у Дрейк на пути.
Татум вопросительно вздернула бровь, принимая правила игры. Коротко улыбнулась, наклонила голову вбок. Крис проницательно посмотрел ей в глаза, читая в кофейных радужках картины вчерашнего утра, поднял руку и прошелся большим пальцем по пухлым губам Дрейк. Девушка выдохнула.
– Тебя опять поставить на колени? – Татум хмуро ухмыльнулась.
Дрейк не знала, что изменилось: раньше, когда Крис говорил «мне так нравится», это тешило самолюбие Татум. Сейчас ей было от этого противно. Она не хотела никому нравиться. Не хотела делать то, что хотят от нее другие. Никогда не хотела, но сейчас – особенно.
Троллейбусы засыпали у Казанского. Выбирали заснеженную полосу у тротуара, складывали усики и, как коты, урчали затихающим мотором в питерских сумерках.
Морозный воздух подсвечивал скулы Барклаю де Толли, бодрящийся ароматом «Старбакса» город дышал вместе с ним.
Татум сидела в кофейне, Крис разбирал бумаги. Дрейк вдыхала воздух города. И понимала, что ей уже недостаточно.
Казалось, все, что она делала… делала ради чужого одобрения. Будто вчера утром не сама поставила парня перед собой на колени, а сделала это потому, что ему так нравится.
Дрейк неожиданно осознала, что она – удобная. Несмотря на острый язык, бескомпромиссность и темперамент, она – удобная. И раньше Тат это устраивало. Честно и искренне… но.
Но картина Поллока что-то разожгла в Дрейк тем вечером. Разожгла яро, пламенно, и Татум никак не могла это потушить.
Огонь в ней искрился, горел и жаждал чего-то, о чем Дрейк еще не догадывалась. Будто тот пазл, который она искала последние полтора года для того, чтобы почувствовать себя цельной… не разбитой, покоцанной или сломанной, а целой, лежал где-то рядом, и она не могла до него дотянуться. Будто полторашка пыталась достать тарелку с верхней полки и злилась, потому что цель была рядом.
И помочь ей, казалось бы, мог Крис: подставить руки, чуть приподнять, чтобы Татум дотянулась до того, чего ей не хватает. Но Дрейк сама не знала, к чему тянется. О чем могла бы попросить. Чего желать.
Поэтому Дрейк повела себя как обычно: закопала огонь души под слоем сарказма.
Крис улыбнулся. У него в глазах плясали бесенята: ему нравилась эта игра, нравилось постоянное напряжение между ними.
Коринфские колонны Казанского – застывшие каменные пальмы вне времени – смотрели со своей высоты величественно, с улыбкой. Они привыкли к вниманию, но все еще, спустя двести лет, с удовольствием ловили каждый восхищенный взгляд.
Вертинский притянул ее к себе, крепко обнял, коротко чмокнул в губы. Дрейк сглотнула ком неожиданно подступивших слез: эмоции уже не могли ужиться в душе самостоятельно, требовали выхода наружу.
Ее тянуло к Крису. Непреодолимой силой, которой сопротивляться было практически невозможно – на это уходили все ее душевные ресурсы.
С недавних пор она ощутила эту странную, неведомую прежде тягу – хотеть касаться. Рядом с Крисом хотелось постоянно держать его за руку, гладить кожу щеки, целовать.
От этого становилось страшно, Дрейк не хотела привыкать: их ничего не связывало, кроме фальшивых отношений. А гордость и здравый смысл не позволили попросить о большем.
Поэтому Дрейк стоически выдерживала расстояние между ними, не брала парня за руку первой и старалась не привязываться сильнее, чем есть. Ведь рвать эти узлы – она знает – чертовски больно.
Хрупкое кружево льда под ногами устало хмыкало под тяжелым шагом, Дрейк жадно впитывала каждый отблеск в глазах города. Черные зрачки ночи подмигивали прозрачному земному шару на шпиле Дома Книги, спящие кусты в сквере напротив застывшими молниями стояли на страже спокойствия собора.
Ее также тянуло к Виктору. Не в романтическом плане, совсем в другом, но, как бы сказали астрологи, – это была кармическая связь. Такая, которая возникает по одному космосу известным причинам и не может порваться, как ни старайтесь выжигать друг друга дотла.
Та связь, которая ощущается на уровне сердца. Будто невидимая рука сжимает твою душу и тянет навстречу другому. И Дрейк знает, какую боль испытываешь, когда рвешь с человеком контакты.
Она три года жила без Виктора на радарах, но каждый раз, когда было весело или грустно, била себя по рукам, чтобы ему не звонить. Потому что знала: нельзя идти навстречу заостренному мечу. Они разрушали друг друга, и каждому нужна была пауза, даже если один из них этого не осознавал.
Но по вечерам в районе сердца ныла тянущая боль, будто душа рвалась на встречу с другом: поговорить, вылить ушат своих эмоций, увидеть родные глаза.
Только спустя год стало легче. Связь истончилась, душа болела не так сильно.
Она понимала: ей нужно больше. Только это не нужно ему. Сердце подсказывало, что надо уходить. Пока не стало слишком поздно, пока она могла отодрать от себя Вертинского, перевязать рану и восстановиться. Потому что скоро не сможет. Она влюбится в него окончательно, подарит против воли свое сердце, а когда все это надоест уже ему – Тат сможет еще раз себя собрать.
Дрейк знала, такие вещи не проходят бесследно. Но она это чувствовала рядом с Вертинским, и ей было страшно. Поэтому она привычно оскалилась:
– Отвали.
Татум
Музыка в клубе долбила по барабанным перепонкам, Дрейк улыбалась. Внутренности дребезжали от качественных басов, пробирающих до костей. Не было отточенных движений или грации – Тат прыгала с толпой в такт музыке, растворялась в бешеной энергетике и неотрывно смотрела в глаза Криса.
События недели комкались воедино: ресторан, ночные разговоры, кинофильм на парковке у «Лахта Центра» – Тат не замечала событий, помнила только тепло Криса рядом с собой. И сейчас был пик этой недели. Неуемное веселье, накал страстей и эмоций, перегрев на пятисот вольтах.
Татум танцевала отчаянно, не замечала, как колет в боку, лишь кричала, подпевая знакомым словам песни, и с радостью прижималась к Крису плотнее. Вокруг было много девчонок и парней – Дрейк даже флиртовала с одной взглядом. Коротко стриженная блондинка, профессионально пускающая волну всем телом, увлекла Дрейк в грязные танцы на какое-то время.
Тат смеялась и танцевала. Единственное, что ей сейчас было нужно, – раствориться в моменте и забыть о внутренних переживаниях.
Потому что они никуда не делись. Разгорались внутри беспощадным пламенем и просили опомниться, но Дрейк не слушала: подозревала, что будет больно.
Ее устраивало то, как они проводили время с Крисом. Устраивало не сидеть в обнимку в университете, устраивало, что его не знают ее друзья и наоборот. Устраивало быть удобной и не заботиться о завтрашнем дне.
Честно.
На пятнадцатой песне Дрейк бессильно повалилась на диваны и без слов согласилась со взглядом Вертинского, говорящего, что пора домой.
Добрались они быстро, разве что Тат несколько раз норовила вывалиться из окна, высовываясь из машины.
Крис развалился на кровати без сил, оглядел Дрейк с ног до головы.
Татум проглотила откуда-то взявшуюся смущенную улыбку. Рядом с ним она чувствовала себя девушкой. Не девчонкой, не женщиной, а именно девушкой – нежной, хрупкой и слишком улыбчивой.
Он лег обратно на подушку, подозвал ее к себе, Дрейк легла рядом. Запустил пальцы ей в волосы. В другой ситуации она бы отодвинулась и недовольно проворчала что-то, но сейчас лишь прикрыла глаза. Чувство уверенности, исходящей от него, заставляло ощущать, что все так и должно быть.
– И что тебе понравилось в «Трех билбордах»? Как хорошее кино я его уважаю, но хотелось бы узнать, почему тебе он именно нравится? – неожиданно задал вопрос Крис.
Дрейк возмутилась.
– Ты чего! А гениально написанный сценарий с правильно расставленными акцентами, неожиданные сюжетные твисты, развитие персонажей, музыка, режиссерская работа и многоуровневая история – разве не повод? – Она рассмеялась и с интересом продолжила слушать, почему он считает самоубийство копа в фильме дерьмовым и не мужским поступком.