- -
- 100%
- +
Он провел теплыми пальцами по запястью Дрейк, притянул к себе для поцелуя. Тат глубоко вдохнула и обняла Криса крепче, отвечая на прикосновения.
Не хотелось отстраниться – «что-то» между ними зашумело в голове и начало отключать сознание.
Вздохи стали громче, поцелуи – глубже, пальцы на коже сжимались крепче. Прижимаясь к нему всем телом, Тат чувствовала себя хрупкой девушкой, растворялась в его прикосновениях.
Впервые в жизни Дрейк, кажется, не думала ни о чем. В какой-то момент пространство завибрировало ее стонами и его уверенностью – Тат улыбнулась и перекинула ногу через него, сев сверху.
На Крисе уже не было футболки, Дрейк неловко стянула вязаное платье, оставшись в одном кожаном поясе, затянутом на талии, и розовых трусиках: не хотела быть той для него, кто выбирает белье. Остальные были. А в ее случае это бы значило, что она сильно вкладывается. Слишком.
А ей было все равно. Они ничем не были связаны.
Дрейк с наслаждением провела ладонями по широкой груди, похабно улыбнулась и наклонила голову вбок. Волосы непослушными прядями упали на лицо. Глаза Криса загорелись при виде незапланированного кожаного аксессуара, оставшегося на талии, а Тат потянулась за новым поцелуем.
Время рассчитать было трудно: в голове, кистях рук и ногах шумели, как в телевизоре, отсутствующие каналы, кровь методично отливала от коры головного мозга.
Она потерялась в пространстве, его сильных руках и губах, которые ловили вкус свободы и желания. От нереальности происходящего Дрейк не заметила, как осталась в одних трусах, и подняла на него мутный, растерянный взгляд, когда попыталась оставшейся рабочей частью сознания придумать, что с ними делать. Тат приподнялась на локтях и взглянула на него исподлобья, но Крис легко толкнул ее в плечо и уронил обратно на кровать.
– Мне нравится. – Он усмехнулся. – Оставим их.
– Хорошо, – только неловко смогла пробубнить Тат и потянула руки к его торсу, замешкавшись от паузы.
Крис запрокинул ее руки за голову, с легкостью удерживая оба запястья одной рукой, и спокойно, с легким рыком произнес самые возбуждающие слова на земле:
– Не беспокойся. Я разберусь.
Татум судорожно выдохнула и прикрыла глаза, включая чувствительность кожи на максимум. И правда ни о чем не беспокоилась.
У женщины ведь действительно есть такое место, дотронувшись до которого, можно свести ее с ума. И это место – ее душа.
Дотронуться до нее нужно бережно и легко, чтобы потом смотреть, как она трепещет рядом с тобой.
Или грубо придушить за шею – надо смотреть по ситуации. Крис сделал с Дрейк и то и другое, поэтому она будет вспоминать его теплые руки…
Горло саднило от непроизвольных стонов, бедра горели от жестких шлепков, спина покрывалась мурашками, когда он проводил по ней руками, пальцами пересчитывая ребра. Тат закашлялась, когда он вошел в нее до упора, сделала ему на запястье крапивку – перед глазами мелькали черные точки.
Она заглянула ему в глаза и коротко, понимающе улыбнулась.
Очередной кульбит возбуждения заставил лоб покрыться испариной, остановиться. Воцарилась тишина. Кажется, вся комната тяжело дышала от произошедшего.
Он провел руками по животу Тат, фактически заключая его в кольцо своих рук, поднял на нее задумчивый взгляд.
– Я поймал себя на мысли, что наслаждаюсь тобой.
Судорожный вздох Дрейк послужил сигналом к тому, чтобы перевернуть ее на живот. Тат казалось, еще немного, и она умрет от удовольствия и разрыва сердца. Особенно когда Крис уперся локтями по обе стороны от ее тела, а затем вместе с руками сжал его предплечьями.
От этого момента абсолютного доминирования, силы и глубокого владения ситуацией Дрейк напрочь сорвало крышу и разметало черепицу. Уникальность момента жгла кончик языка – подсознание шептало: «Насладись. Это – последний раз».
Татум
– Ой. – За дверью, которую открыла Тат, пока Крис был в душе, стояла миловидная, фигуристая блондинка. Дрейк ее не видела в университете. Девушка неловко хихикнула, хлопнув длинными черными ресницами. – Я просто из поездки недавно вернулась, не знала, что он занят. Ладно, хорошего вечера! – Она дружелюбно кивнула и растворилась в ночи.
Не только парни бывают такими – девушкам тоже нужен секс. Часто – без отношений. И, судя по спокойной уверенности девушки, Вертинский для нее был тем самым удобным вариантом, который не лез в ее жизнь и не мешал строить карьеру.
Дрейк закрыла за девушкой дверь, выдохнула, привалилась к стене спиной. Внутри что-то медленно обрывалось. А уверенность в том, что ей нужно, крепла.
Татум не строила воздушных замков и ничего не ждала, сама выстроила такую модель взаимоотношений. Какое-то время ей было это нужно. Ей нужно было быть удобной без обязательств, нужны были непостоянство, конкуренция, напряжение и интриги до недавнего момента. Но неделю назад она увидела картину Поллока, и все встало на свои места.
Недостающий элемент пазла, который Дрейк искала на протяжении последнего года в вечеринках, Вертинском и бухле, оказался на удивление простым. Как выяснилось, ей не нужны друзья, отношения или наказание за совершенные грехи.
Татум нужна была свобода.
Свобода от чувства вины за прошлое, свобода от мнения Криса по поводу ее общения с Якудзами, свобода выбирать друзей – не общаться с кем-то на спор просто потому, что, как тебе кажется, ты не заслуживаешь искренности и любви.
Свобода от состояния «бей или беги», в котором она находилась рядом с Вертинским. Никаких гарантий, готовность в любой момент сказать: «Мы просто друзья», встретив знакомую Криса в магазине, или, наоборот: «Я его так люблю», – при партнерах Матвея Степановича.
Татум осознала, что ей нужна всего лишь свобода – она больше не будет подстраиваться ни под кого. Она хочет быть счастливой и самой выбирать, с кем это счастье разделить – не давать диктовать условия Святославу, Виктору или собственному чувству вины.
Тат улыбнулась, покачала головой. В груди разлилась тихая грусть, но острая, наточенная годами интуиция впервые подсказала что-то не в пользу других – в том состоянии, в котором Дрейк находилась, взглянуть на жизнь со стороны и отпустить ненужные, тянущие на дно грузы она не могла.
Крис сбежал с лестницы, вытирая полотенцем волосы, подмигнул Дрейк, поставил турку с кофе на плиту. В его глазах, растрепанных кудрях и улыбке играли чертики.
Тат подошла, задумчиво нарисовала незамысловатый узор пальцем на предплечье парня, пока тот возился с кружками. Отошла на два шага, облокотилась на стол и пристально взглянула на парня.
Баржа кренилась влево.
– Крис, это было в последний раз. – Неказистая, утешающая улыбка сломала линию губ.
Вертинский на автомате кивнул, замер. Нахмурился, расслышав смысл слов, с непонимающим прищуром взглянул на Татум.
– Что в последний раз?
Она пожала плечами.
– Это. То, что здесь происходит.
Парень нахмурился уже без иронии, отложил нож, которым собирался резать овощи, оперся на столешницу перед собой.
– И что же здесь происходит?
Нотка досады со странной угрозой прозвенели в голосе Криса. Татум вздохнула.
– Я не знаю, но закончится это сегодня. «Ты классный парень» будет звучать шаблонно, да? – Нервный смешок сорвался с ее губ: не хотелось делать из этого драму. Соленая вода омывала борта баржи. – В любом случае ты мне нравишься. Мы провели время вместе, и было действительно весело, но, думаю, пора прекращать.
Говорить было больно. В первую очередь – больно признаваться самой себе в том, что Дрейк нужно гораздо больше, чем пара часов наедине с Крисом по пятницам.
Она так сильно боялась стать банальной девушкой, которая требует от парня времени, ресурсов, эмоций, нежности, что стала полной противоположностью – безотказной секс-куклой.
Татум сама встала в эту позицию и убедила себя, что ей это нравится. Она стала идеальной: не выносила мозг, не спрашивала, где он шляется, не ревновала, всегда готова была помочь. Но Дрейк поняла, что она – человек. И ей все это нужно – вещи, которые раньше презирала.
Ведь последние три года Дрейк считала, что не заслуживает банальностей, которые есть у других в отношениях, что ее потолок – фальшивые отношения на выходные.
Картина Поллока стоила больше всех психотерапевтов вместе взятых: что-то у Татум кольнуло внутри – ей нужно больше. Но требовать от Вертинского она этого не смела: было нечестно после заданных правил менять суть игры. Она и не хотела. Потому что он тоже не был тем, кто ей нужен.
Дрейк не нужно было внимание ни от него, ни от другого парня. Нежность, внимание, эмоции и забота ей нужны были от самой себя – человека, от которого она отреклась три года назад после двадцати восьми ударов телескопической дубинкой.
– Почему? – Криса будто огрели сковородкой по голове.
Татум пожала плечами, нахмурилась.
– А почему нет? Поигрались, и хватит. Отцу скажешь, что я тебе изменила или встретила считавшуюся погибшей первую любовь, – твои проекты будут в порядке. – Дрейк хотела уйти без драм и ссор.
И совершенно не понимала, почему Крис недоумевает.
Абсолютно трезво, без претензий и ревности она видела, что не единственная. И это нормально. Они так договорились. Без слов, негласно, но договорились. Почему тогда он сейчас так возмущается? Он должен был просто сказать: «Ладно. Было весело, как-нибудь позвони» – и отпустить Татум на все четыре стороны. Дрейк искренне не понимала его реакции.
– И все? – Бешенство накрыло Криса с головой.
В груди Татум рос праведный гнев.
– А что еще?
– Ты вот так уйдешь?
Дрейк выдохнула. Претензии в голосе Криса было столько, будто они собрались в ЗАГС, нарожали детей, недавно въехали в новый дом, и теперь она уходит. А еще это звучало так, будто она – его собственность и Крис в ярости оттого, что она перестала быть удобной. Недоумение Дрейк постепенно превращалось в злость.
– А в чем, собственно, проблема, Крис? – вкрадчиво поинтересовалась Татум. – Мы спали вместе иногда, я сыграла роль твоей девушки, – стальные нотки просочились в ее тон, – жизнь вошла в колею – о чем еще нам с тобой трахаться? В сложный момент я помогла тебе, а ты – мне. Никто никому ничего не должен.
Крис отшатнулся. Слова, находящиеся в рамках существующей игры, по неизвестным причинам больно хлестнули по сердцу ледяными, как ее тон, кнутами. Вертинский потерялся.
– Я даже ни с кем не встречался! – выкрикнул он первое, что пришло в голову. – Хоть представляешь, сколько я контактов потерял?
Крис бил словами наотмашь, зло, лишь бы обидеть. Не чувствовал грань. Татум вздохнула.
Вот так всегда: умный проигрывает. Тот, у кого больше ресурсов, проигрывает. Потому что он знает, что может поступить мудрее. Слабый же, маленький человек будет бороться до конца. Будто есть либо его решение, либо смерть.
– И с каких пор это моя проблема?
– Ты не можешь просто взять и уйти! – взорвался Крис, пряча беспомощность за раздражением.
– Да почему? – удивилась Дрейк. – Могу и уйду, Крис. В чем вообще причина истерики?
– Я не истерю! – рыкнул Вертинский. Замолк, отошел на шаг от столешницы, поправил рукой волосы. Татум подошла к стулу с одеждой. – Ладно, хочешь встречаться? – выдохнул он. – Хрен с тобой, будешь моей девушкой.
Татум впала в оцепенение. Смотрела на Криса, как на главного идиота в своей жизни, пыталась прийти в себя и понять, что парень имел в виду.
– Это тут при чем? – Она окинула Криса брезгливым, ошарашенным взглядом.
Ее как будто макнули лицом в грязь.
Будто единственное, чего она хочет, – формальных отношений. Татум стало мерзко, потому что… Крис словно не знал ее все это время. Ту Дрейк, которая рассуждает о философии, которая разбирается в искусстве, которая с легкостью составила ему партию на благотворительном вечере и выходных, которая покорила своим обаянием именитых гостей.
И после всего этого он сейчас приравнивает ее к любой пустышке, которой нужны отношения ради отношений? Будто других мотиваций у Татум быть не может.
– И… серьезно? Чисто теоретически, ты бы так вступил в отношения? «Хрен с тобой, будешь моей девушкой»? – Она надменно усмехнулась.
Крис выглядел как восьмиклашка, который протягивает все свои конфеты, лишь бы девчонка продолжила давать ему списывать. В их случае – просто давать.
– А как надо? – язвительно поинтересовался Крис. – Расскажи, раз такая умная! —Вертинский всплеснул руками, со злобным прищуром смотря на Дрейк, будто пытался проделать в ней еще одну дырку.
Но Татум больше не секс-кукла. Даже морально себя насиловать не позволит – ни себе, ни кому бы то ни было. Поэтому она уходит. Именно поэтому.
– Да я откуда знаю? – Тат нервно улыбнулась, не понимая, каким образом ситуация стала настолько абсурдной. – Но точно не так. – Дрейк качнула головой. Серьезно? Во время ухода – или даже не ухода, а прощания – она будет учить его отношениям? – Ромашек подарить штук пятьсот, – издевательски протянула она, – встать на одно колено с пирожными в руках, укрыть ее пледом и позвать на свидание – ты это хочешь от меня услышать? – Тат давилась сарказмом и улыбалась, с каждым словом парня убеждаясь, что поступает правильно. – Я без понятия, как это делается, но мне эта херня точно не нужна.
Она откинула волосы за спину, отвернулась от Криса, начала надевать кардиган.
– А что тебе нужно? – Взвился. Это было слишком неожиданно, он не мог прийти в себя. – Это же вы, девушки, жаждете все как-то назвать, и бесплатный секс в том числе!
Татум замерла. Обернулась, вскинула брови, со смешком посмотрела на Криса как на ребенка.
– Вот как? – Тусклая усмешка скривила губы. – Это я для тебя? – С каждым словом парень закапывал себя глубже. И если до этого момента они могли расстаться со взаимоуважением, то сейчас… Дрейк понимала: парни взрослеют медленнее. – Бесплатный секс? Не отрицаю, конечно, но ты звучишь мерзко, Вертинский, – с презрением уронила слова она и продолжила одеваться.
– Так что? – Крис нервно постукивал пальцами по столу. – Ты согласна?
– Согласна с чем? – Татум бросила на пол вещи, абсолютно обессиленная высказываниями парня, прошептала уже вслух: «Идиот».
– Быть моей девушкой. – Он развел руками.
Дрейк ударила себя ладонью по лбу. Казалось, Крис впал в состояние аффекта и совершенно не слышал Тат.
– Нет! – воскликнула Татум на грани ярости с приступом истерического смеха. – Удачи тебе в бизнесе с твоим умением вести переговоры. – Тат взяла себя в руки, произнесла уже спокойно: – Это не ультиматум, Крис. Я просто все прекращаю.
Дрейк пыталась давить на логику, быть понятной и разумной, но, очевидно, скандалы парни любят устраивать больше, чем кто бы то ни было.
– Я знал, что вам всем нужно одно и то же, – фыркнул Крис, складывая руки на груди.
Хотел передавить, избавиться от противного чувства пустоты внутри, но не знал как.
– И что же нам всем нужно? – Татум надменно усмехнулась. – Просвети меня.
Повышать голос не приходилось: Крис это делал за них обоих. Теперь Тат сомневалась, что ему удастся вести дела на взрослом уровне.
– Чтобы тебя выбрали одной-единственной. – Крис оскалился. – Вы все хотите несбыточной сказки.
Ему было неожиданно больно. И он не знал, что с этим делать. Даже не осознавал, что происходит.
Ведь только что он почти влюбился в девушку. Может быть, даже без «почти»… Крис понял, что она для него больше, чем секс. Только что он сжимал ее в своих объятиях, вдыхал запах ее волос, улыбался, только что готовил для них кофе, не строил планов, просто наслаждаясь моментом.
И в эту самую секунду Татум взяла и сказала, что уходит. Все прекращает, бросает его. Да, они не встречались, но от этого даже обиднее. Как будто первым должен был сделать это он, но не решился.
Тат глядела на него как на идиота, а он себя по-другому вести не мог. Так всегда бывает, когда раскрываешь душу: мозг остается обескровленным.
– Ошибаешься, Крис, – спокойно проговорила Татум. Смотрела на парня со снисхождением и грустью во взгляде. – Во-первых, мне не нужно, чтобы меня выбирали. Потому что я никогда не буду вариантом. – Ее голос понизился, становился горячее. В этот момент Крис бесился: хотел ее заткнуть или трахнуть. Желательно все вместе, но Дрейк была настроена решительно – как и всегда. – Во-вторых, – она сглотнула, – от тебя мне точно не нужно уже ничего.
Она надела джинсы, схватила со стола сумку, направилась к двери, оставляя Криса одного. Вертинский скрипнул зубами.
– Ну и катись, больно надо! – зло бросил Крис ей в спину, будто это чем-то поможет. – И кстати, минет ты делаешь на троечку. – Он сам себе захотел отрезать язык после этих слов, но дыру в груди заделывала только ответная боль.
Татум усмехнулась, кинула на Криса уставший взгляд через плечо.
– Слова не мальчика, но мужа, Вертинский. Спокойной ночи.
И закрыла за собой дверь.
Крис в гневе швырнул на пол чашку. Стекло разбилось вместе с сердцем.
Глава 6
Соло на одной клавише
Татум
Татум молчала в трубку. Пыталась протолкнуть сквозь зубы слова, блуждала в собственных мыслях. Горечь на языке мучала рецепторы со вчерашнего вечера – хотелось быть сильной. Независимой. Яркой, пылающей, как абстракция Поллока, но на поверку гадкое послевкусие ссоры заставляло быть в собственных глазах неудавшимся, полустертым штрихом. Бесцветным, безжизненным и черновым.
Шедевр, рожденный под сильной, талантливой рукой, был рядом, но где-то в завтрашнем дне, он не принадлежал сегодняшней Татум. Сиюсекундная Дрейк была слабой, растрепанной и злилась.
В первую очередь – на себя. За то, что это ее задело. За то, что она позволила словам избалованного мальчишки себя ранить. А могла гордо вздернуть подбородок и уйти победительницей. Посмеяться над несуразной ситуацией, пожать плечами и заняться своими делами. Так вроде и сделала, но…
Так казалось первые несколько часов. Татум заснула беспокойным, дурным, ненадежным сном и проснулась в прекрасном настроении. В настолько хорошем, бодром и вдохновленном состоянии, что сама удивленно хлопнула ресницами отражению в зеркале.
Дрейк собой гордилась. Она настолько не хотела расстраиваться, так отчаянно не хотела быть типичной девочкой-жертвой, что собрала волю в кулак и запретила себе огорчаться. Они даже не встречались, он ей никто – в чем проблема?
Она подарила себе жизнь без Криса Вертинского во всех щелях. Почему нельзя было это просто выплакать?
Потому что Дрейк знала, из-за чего в этой жизни действительно стоит переживать. Из-за того, что покалечила человека, – да. Из-за осознания, что твоя жизнь на дне, что тебя не уважают не только родители, но и не уважаешь ты сам, – абсолютно. Когда рвешь связи с родственной душой, понимая, что тебя растоптала эта дружба, – естественно. Здесь даже можно порыдать несколько дней в подушку. Но из-за парня, который сказал, что ты плохо сосешь, и поставил тебя на одну планку со всеми, решив, что звание его девушки тебя оставит с этой стороны порога, – увольте. Это для слабаков.
Слезы из-за парня – для тех, кто ничего хуже страха перед родителями за двойку в дневнике не испытывал. А Дрейк испытывала. Она знала: в градации ее жизненного опыта слова Вертинского имеют ничтожно малое значение.
Поэтому она безжалостно умертвила обиду. Вскрыла грудную клетку, пошарила пальцами между ребер, поймала ее за склизкий хвост и сломала той хребет в болезненных, волевых объятиях.
Дрейк улыбалась. До тех пор, пока не наступил зомби-апокалипсис. И все умершее не воскресло чудовищем с двумя головами на месте бывшей одной.
Чудовище вытянуло шею, оглядело внутренний мир счастливой Татум и взвыло голосами тысячи грешников. Облизнулось, провело шершавым языком по сердцу, вспороло когтями тонкий покров. Дрейк захлестнуло отчаяние.
Она задохнулась быстро, неожиданно – в глазах против воли закипели слезы.
Так она и застыла: в одном ботинке с пальто на плечах, таращась на отражение в зеркале прихожей. Зазеркалье скалилось улыбкой с опозданием, жуткой, наигранной и – только сейчас стало видно – сломанной.
Татум так отчаянно желала покоя и равновесия, так не хотела расстраиваться из-за болтливого мудака, что не заметила, как сломала собственную чашу весов. Со злым азартом она надавила на чашу радости с такой силой, что радость превратилась в истерику.
Удар пришелся на солнечное сплетение, Дрейк поморщилась, выдохнула… и утонула в слезах.
Осела на пол в прихожей, не надев второй ботинок, и против воли позволила телу пережить вчерашний разговор. Вдыхая досаду, Дрейк выдыхала токсичную злость. Мерзкое чувство упущенного контроля душило, цеплялось, как утопленник, за открытые нервы, барахталось в мутном сознании, пытаясь сделать вдох.
Когда? Когда она упустила этот незаметный, ублюдочный момент, в который ей стало не плевать? Почему не уследила, не дала пощечину после очередной подкупающей, лучистой улыбки, почему не разбила телефон о стену после последнего звонка, почему позволила разобрать круг из соли вокруг собственного сердца, который не пускал нечисть вроде Вертинского так глубоко? Почему она сейчас сидит в прихожей и рыдает из-за парня, как идиотка, ничего не смыслящая в человеческих отношениях?
Обида вместе со слезами выдавливала глаза. Паршиво, гадко и мерзко было из-за того, что она знала, чем все закончится. Знала, но решила, что будет умнее. Переиграет игрока. Сама станет игрой и установит собственные правила – не будет играть по чужим. Заметит, когда станет опасно, и опустит жалюзи отчужденности. Всегда будет следить за тем, чтобы оставаться на самой приятной грани – безразличия.
Что бы он ни сказал, что бы он ни сделал – Татум было плевать. До недавнего времени. В какой момент ее сигнализация, предупреждающая о непрошеных гостях на частной территории, дала сбой?
Татум захлебнулась новой порцией слез. От пробравшегося под кожу Вертинского было не избавиться. Память начала играть с ней в смертельно опасную игру, окрашивая старые эпизоды воспоминаний новыми красками.
Их спор – в тот вечер Крис пришел безумно раздраженный. Схватил ее за волосы, повалил на пол, не обращал внимания на ее слова о боли. Тогда – было плевать. Она выяснила причину, обматерила парня и перевела тему разговора. Потому что ей было плевать.
Сейчас сознание кричало: неправда. Тебе не плевать. Тебе больно и паршиво оттого, что он выместил на тебе свою злость. Обидно, что он перешел грань и не позаботился о твоем самочувствии. Он тебя использовал, дал волю насилию и не сказал «прости». И теперь тебе не отделаться от этого. Потому что он уже под кожей. А вместе с дурной кровью по артериям разносится новый программный код: тебя волнует все. Все, что имеет хоть какое-то отношение к имени Кристиян Вертинский.
Дрейк не смогла быть сильной. Пробовала – не получилось. Разбитая, разобранная, она до тошноты курила сигареты одну за другой и брела, шаркая, по асфальту на встречу с лекарем душ.
Но зайти в дверь не смогла. Стояла на другой стороне дороги, выжигала кованые ворота взглядом и молчала в трубку, пока Старицкий в пустоту задавал вопросы.
У Тат кончились силы. Она никогда не верила в Бога, но сегодня потерялся последний ориентир: она больше не верила в себя. Ресурсов на крестовые походы не осталось, шахматы забыла дома, а новая партия на ум не приходила. Откровенный разговор рассматривался как один из вариантов самоубийства. Татум сглотнула.
– Мне кажется, что я иду по сырому снегу. – Она перебила психолога, который пытался разговорить Дрейк, глядя на нее сверху из панорамного окна. Говорила Тат не ему – сквозь. – При каждом шаге в сапогах хлюпает, под мокрой кашей скользит лед, идти тяжело и муторно. Будто каждый шаг – как первый, ни оттолкнуться, ни разбежаться. Бредешь, скользишь, балансируешь, а каждая мнимая опора оказывается иллюзией, противным обманом, не разрешая на себя опереться. – Дрейк всхлипнула, вытерла рукавом нос, дрожащими от холода пальцами достала новую сигарету.
– И ты так устаешь идти, так устаешь от вечной недо-весны, что вопреки интуиции на очередном шаге решаешь поверить, что этот лед будет особенным. Этот шаг окажется верным и решающим, лед там будет крепким и шершавым. Не пустить корни, так передохнуть от вечного скитальчества точно сможешь. – Колесико зажигалки не хотело поддаваться, Дрейк чертыхнулась себе под нос, с пятого раза подпалив сигарету.
– И ты столько уже прошел, столько иллюзорных опор видел, столько раз поскальзывался и поднимался. Поднимался, даже когда хотелось раскинуть руки и умереть в холодном снегу, смотря в мутное небо. Столько узнал о себе в этих мерзких, поганых, подлых ситуациях, изучил текстуры снега, привык к дождю и слякоти, все знаешь о поведении льда. И, зная все это, думаешь: даже если этот тоже окажется ненадежным и скользким, ты это заметишь. – Дрейк затянулась табачным дымом и выдохнула его через всхлип. Старицкий на том конце провода молчал. – Заметишь чертов скользкий кусок льда, потому что он – не первый. Не такой же, но все они, в общем-то, одинаковые, эти куски льда. Заметишь раньше, чем поскользнешься и больно ударишься задом о ледяную корку. Не раз уже падал и не раз поднимался – заметишь.











