Голые души

Дрейк чувствовала, как холод пробирается сквозь пальто, минуя кожу и мышцы, к самому сердцу.

– А потом открываешь глаза, глядя в мутное серое небо, и даже не помнишь, как поскользнулся, не то что не заметил подлянку все-таки не шершавого льда. Лежишь, спину и грудь ломит от боли падения, но больше всего злишься на себя. Знал же, что скользко. Знал и все равно понадеялся. Даже не просто упал, поскользнулся, а перед этим поверил, что, черт возьми, устоишь на ногах и передохнешь. Поверил настолько, что момент падения пропустил.

Промозглый, холодный взгляд темных туч с прищуром оглядывал растрепанную Татум. Казалось, она стоит не на бордюре, а на краю земли: маленькая, беззащитная, неустойчивая. И если упадет к слонам и черепахам в небытие – так тому и быть.

– А ведь никто гарантий и не давал, – глотая всхлип, продолжила Дрейк. – Все знали, что лед скользкий. Ты знал. И все равно облажался. И винить, кроме себя, некого. Ни снег, ни бурю вокруг, ни тем более лед. Он всегда был скользким и поддерживать не обещал. И обстоятельства не изменились. Облажался только ты – с набитыми шишками, выработанным вестибулярным аппаратом, открытыми переломами после падения с гор ты вставал и поднимался. Шел дальше, зализывал раны, надеялся на себя и никогда не сдавался. А разбил тебя всего один шаг. И лед, который всегда там был.

Пламя ее улыбки истлело. Потухло, осыпалось пеплом под ноги. Она давно поняла, что опираться нужно только на себя. Когда в семнадцать видела опору в окружающем мире и друзьях – мир рухнул. Теперь рухнула и она. На колени перед Крисом. Во всех смыслах.

– И вопрос всего один, Андрей Игоревич. – Татум сморгнула подступившие слезы, выдохнула терпкий дым. – Как найти себя среди обломков льда, каши мокрого снега, и стоит ли в принципе дальше идти?

Она замолчала, туша мыском сапога бычок на холодном асфальте, закусила губу. Слов больше не было. Подняла глаза выше, на окна квартиры психолога, заметив мужчину и его пристальный взгляд. Может, самоубийство посредством откровенного разговора – не такой плохой вариант? Только сил подняться к нему не было.

Старицкий сосредоточенно кивнул.

– Жди. Я к тебе выйду.

Старицкий

Тени мертвых воспоминаний, неостывшие, знойные, гноящиеся, бродили по кромке фарфоровой чашки. Татум гипнотизировала их – болезненным, тяжелым, воспалившимся взглядом. Отражала радужками брызги лучей, преломлявшиеся сквозь стекло, пока Старицкий изучал ее.

Изломанная, надтреснутая, расколупанная Татум в своем полубреду напоминала темное искусство. То, которое создают в момент отчаяния. Выплескивают, выжигают в камне, на бумаге: нотами эмоций, страха и бреда, лишь бы освободиться от груза и забыть в кладовке, а в лучшем случае – сжечь.

Темные брови, вздернутый нос, глубокие карие глаза. Дикие и свободные, как вспаханная земля, обманчивые, хитрые, умные. Татум с ее вечно ищущим взглядом напоминала ему шедевр, который создают в ярости. На импульсе страсти, с оголенными нервами, в абсолютном разрушении.

Такое нельзя показывать на выставках. Излом слишком очевиден – творение транслирует только надрыв, бесконечность и боль. Либо… это и есть его апогей. Смелый, яростный, порочный шедевр, ведущий в ад своими карими глазами.

– Вы смотрите на меня не как психолог. – Татум скривила губы в улыбке, брякнув первое, что пришло в голову, чтобы разрезать мутную тишину.

Старицкий моргнул, распрямив плечи, сложил руки в замок на животе.

– А как я смотрю на тебя? – Мужчина чуть наклонил голову вбок, профессионально меняя правила игры.

Татум задала неудобный вопрос, но оправдываться он заставил ее.

Дрейк пожала плечами, громко отхлебнув чай.

– Как инквизитор.

Старицкий тихо рассмеялся, с интересом глядя на Дрейк. Магия в ее глазах была очевидна. Он просто пока не выбрал место, где будет разводить костер.

Она посмотрела на него внимательно, не отводя взгляд, – эта ее привычка заставляла Старицкого вспоминать о наличии силы воли.

Смотрела Дрейк откровенно и долго. Почти интимно. А сегодня между ними не было двух метров пространства его кабинета – только столик в кофейне диаметром ничтожных пятьдесят сантиметров.

– Кто стал льдом под твоей подошвой, Татум?

Он выдохнул вопрос ей в лицо, откинулся на спинку стула. Дрейк не отреагировала. Закусила изнутри щеку, отхлебнула, чуть сербая, чай. Сдула воспоминания с кромки чашки.

– Я не хочу говорить о нем или о том, почему он оказался скользким, Андрей Игоревич. Я хочу узнать, что делать с болящим копчиком и как догнать наконец весну. Хочу идти по сухой дороге.

В ней было много всего. Помимо смелых подозрений на ее счет, Старицкий был уверен: Татум нравилась людям. Ее контрастность подкупала. Подкупали смелость в проявлении эмоций, искрящийся взгляд и язык без костей в противовес железному занавесу на охране чувств.

При ярком, слепящем глаза темпераменте Дрейк была абсолютно закрытым человеком, на пороге ее души не было коврика с надписью: «Добро пожаловать». Там, как на входе в гробницу фараона, любого поджидал коридор со взрывчаткой, капканами и ножами в стенах.

Сокровищница ее чувств, которую Дрейк так тщательно берегла от вторжения, только гробницей назвать и можно было. Она свои чувства не защищала – погребла под бетонными плитами сарказма, ярости и бесконечной боли. А на воротах прикрепила свою улыбку и строгий, бездонный взгляд.

– То есть как не сгрызть себя вместе с печенью, утопая в вине? – с тихой иронией поинтересовался Старицкий.

Тат сощурилась, расслышав полутона.

– Ага. Только не в вине – в виски.

– Смешно. – Скупая, картинная улыбка тронула его губы. Андрей Игоревич серьезно посмотрел на Тат. – Но не ерничай.

– Ладно.

– Могу рассказать, как это было со мной. – Он кивнул в ответ на ее безразличие.

Татум согласилась. Будто вдруг резко потеряла интерес, спустившись по ступеням обратно в собственное подсознание.

– Давайте.

– Хоть кто-то из нас будет откровенным, – не выдержал Старицкий, поддев равнодушие девчонки тонким когтем шутки.

– Смешно. Но не ерничайте. – Дрейк скорчила улыбающуюся гримасу, откинувшись на стуле с чашкой в руках. Ресурсов быть дружелюбной не было, но яд определенно поддерживал в ней жизненные силы.

– Тебе никогда не угрожали убийством? – Старицкий вопросительно выгнул бровь. Наверняка угрожали, раз она связана с Якудзами. Пока только неясно как. Помимо того, что они были одноклассниками с Виктором. Но Старицкому нужен был не он – это было бы слишком очевидно. К тому же мальчишка хоть и был психом, но не был идиотом.

Люка покалечил кто-то другой. И если почти все вышедшие из группировки после окончания школы разъехались в разные страны и города, не принимая свое прошлое всерьез, другие остались внутри и держали хорошую для недалеких будущих уголовников информационную блокаду. Только Татум выбивалась из списка.

Маленькая, беззащитная девочка с глубоким взглядом.

– Провокационно такое слышать от психолога. – Дрейк усмехнулась – даже не поежилась.

Воспоминания не ударили в спину ржавым ножом, в глазах не отражался страх. Разумеется, ей никогда не угрожали смертью.

Угрожала она.

– Сама могла бы им стать. – Мужчина расправил плечи. Оглядел помещение, давая отдохнуть взгляду: желтые занавески, оборка с рюшами на стойке, оранжевые чашки. – Манипулируешь филигранно.

– Правда? – Татум повеселела.

Андрей Игоревич плотнее сцепил челюсти.

– Да.

– Спасибо. – Улыбка сама расцвела на губах.

Дрейк думала, что не умеет быть хитрой. Но, похоже, подсознательно делала это на пять с плюсом, раз оценил такой профессионал, как Старицкий.

– Это не комплимент, но не за что, – отмахнулся Андрей Игоревич.

Девчонка умела раздражать. И выводила на эмоции не как подросток-максималист, а как прожженная стерва, повидавшая жизнь. В таком тоне люди разговаривают, когда понимают, что страшнее пережитого уже не увидят. И если придется отвечать за слова – ответят. Потому что знают, на что способны.

За словами Дрейк не скрывались школьная дерзость и непризнание авторитетов. О, она признавала его власть. И только после этого начинала говорить. Будто без слов показывала: «Я знаю, кто ты и что можешь сделать, – и мне плевать».

– Тебе интересна суть?

– Да, конечно. Продолжайте, – благосклонно разрешила Дрейк.

Она делала это на автомате. Разбитая и потерянная, она все равно не позволяла вырваться из губ случайному «простите».

Потому что не извинялась.

– Спасибо, – спрятав ехидство под языком, произнес мужчина. Посмотрел на Татум прямо, обнял ладонями чашку кофе, начал рассказ: – Три года назад с моим младшим братом случилось несчастье. – Старицкий взглянул на Дрейк исподлобья, проверяя, внимательно ли та слушает. Пригляделся к малейшим изменениям в мимике. – Он потерял память.

Дрейк замерла.

И он это заметил.

Ее выдали только глаза – в них не было сочувствия. Только активный мыслительный процесс. Через несколько секунд наваждение исчезло, она понимающе кивнула в ожидании продолжения.

– Допустил это, по большому счету, я, – почти нехотя продолжил Старицкий, говорил он ровно, без былой боли. – Не доглядел, не предупредил, не предостерег. И, конечно, рассматривал набор таблеток как выход. – Он скупо усмехнулся, а у Тат мурашки по коже пробежали. Когда она сделала это с Люком, думала о том же. И если он – младший брат Старицкого, она точно напьется прямо в этой кофейне, даже если здесь не подают сорокаградусное.

– Но выхода, в принципе, не было. – Он пожал плечами. – Даже несмотря на то, что я для него умер. Ну, или только что появился в его жизни. Он меня не помнил после своих пяти лет и смотрел как на дальнего родственника… Что? – Мужчина остановил рассказ, замечая стекленеющий взгляд Татум.

Она себя не выдавала: так мог отреагировать кто угодно, услышав душещипательную историю. Но Дрейк определенно смотрела иначе.

– Я читала про это… – Она прочистила горло, закусила щеку изнутри от холодящей кожу неловкости. – Кажется… как его звали? Зовут? – Дрейк осеклась, чуть мотнула головой, дернула уголками губ в полуулыбке.

Старицкий никогда в своей жизни не был так сконцентрирован на чем-то, как сейчас на мимике Татум Дрейк. Он заметил мимолетно нахмуренные брови, отчаянный вопрос во взгляде, какую-то тяжесть над ней. Счет велся на секунды. И от ее реакции на имя будет зависеть все.

Дрейк сделала ставку. Старицкий тоже.

– Илья.

– Понятно. И что вы сделали?

В ее глазах проскользнуло облегчение. Андрей Игоревич улыбнулся.

Татум проиграла.

– Понял, что имею право скорбеть об утерянном, – с ленцой продолжил мужчина, откидываясь на спинку стула. Он прочел ее. – Несмотря на то что надо было поддерживать родителей, заново знакомить их с братом и знакомиться с ним самому, быть сильным, я имел право расстраиваться и злиться. – Он честно отвечал. Но говорил не от чистого сердца и точно не из хороших побуждений. – Я не запирал эмоции в себе, чтобы они не трансформировались в нечто чудовищное, а позволял себе скорбеть с холодным рассудком. Со временем стало легче. – Он кивнул. – Легче, светлее, роднее. Их было много – тех злых эмоций. Я злился на несправедливость мира, эмоции выходили долго, но я не запирал их в себе, а выделил часть сознания для выхода, в остальном продолжал жить дальше. Через какое-то время они иссякли.

Татум задумчиво кивнула в ответ. Родные Люка переживали то же самое, о чем говорил Старицкий. И вновь для Дрейк исцеление превратилось в самобичевание. Стало паршиво, но Тат тряхнула волосами, посмотрев на психолога прямо.

Она дала себе обещание, что оставит это в прошлом. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы помочь Люку. Память она вернуть ему не может. Пора перебеситься и забыть, взяв с собой в будущее только выводы.

Тат коротко улыбнулась. Андрей Игоревич нахмурился, но быстро спрятал недоумение.

– Если тебя эта ситуация со льдом задела, значит так. Зашить быстро не получится. Пережуй это, почувствуй каждый оттенок вкуса и проглоти. Оно переварится. Помутит, и станет лучше.

Горячий чай и пунктир нового пути ее успокоили, Тат собрала себя в кучу и смирилась с тем, что она человек.

Андрей Игоревич был этому рад. Как психолог – определенно. Но кое в чем он соврал: пережить трагедию ему помогло не только переживание эмоций, но и то, что Старицкий понял: он не виноват.

А раз не виноват он, значит виноват тот, кто это с Люком сделал.

И Дрейк попалась – теперь он не сомневался, что она знает. Знает, что случилось три года назад, знает виновника их семейной трагедии.

И она обязательно расскажет ему. Если не сейчас, то скоро. Он же ее психолог.

Крис

Крис не сразу расслышал вопрос отца. Нахмурился, оторвал мутный взгляд от телефона.

– Чего?

Матвей Степанович хмыкнул, бросил пальто на вешалку, прошел в гостиную.

– Что случилось, спрашиваю. – Он добродушно улыбнулся, глядя на потерянного сына за столом.

Сегодня был один из тех редких дней, когда домой Вертинский-старший вернулся в сумерках, а не глубокой ночью.

– А, все нормально, – отмахнулся Крис, снова уткнувшись в телефон невидящим взглядом.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами отец, решив не докапываться.

Мальчик уже взрослый. Захочет – расскажет. К тому же реверсивная психология всегда работала на ура…

Матвей Степанович выдержал паузу, прошел на кухню, начал заваривать кофе. Он видел краем глаза, как Крис борется сам с собой, не зная, рассказывать отцу о проблемах или нет.

– Просто… – Крис запнулся и глубоко вздохнул. Вертинский-старший развернулся к сыну, оперся на столешницу, смиренно ждал продолжения. Крис это ценил. – Мы с Татум поссорились…

Матвей Степанович хмыкнул. В сознании на секунду проскользнуло беззлобное ехидство: каждый, пока не встретит человека, из-за отношений с которым будет переживать, того, кто станет ему дорог, говорит, что выше «этого». Выше чего, настоящих чувств? Ощущения, что хочешь становиться лучше с каждым днем, о ком-то заботиться?

Смысл в одноразовых связях есть до определенного момента. И Матвей Степанович был рад, что сын не застрял в переходном возрасте и вечеринках, рад, что тот переживает даже не из-за бизнеса.

Ведь важнее всех сделок, тусовок и предрассудков – люди. И Вертинский-старший радовался, что Крис это осознал.

– И кто виноват?

– Да никто! – Парень раздраженно фыркнул, но тут же сник. – Или оба… – Он чертыхнулся себе под нос, тяжело вздохнул. – Я предложил ей… – Крис осекся: отец не должен знать, иначе все полетит к четям. – В смысле… неважно. – Он махнул рукой, опустил голову.

Да что же это такое…

– Ты предложил ей отношения, а она отказалась?

Матвей Степанович выгнул бровь, вопросительно посмотрев на сына, не меняя позы. Будто задал обычный вопрос…

– Что? Нет! – встрепенулся Крис, пойманный с поличным. Постарался сделать серьезное лицо. – Мы же пара…

– Крис, мальчик мой. – Матвей Степанович тихо рассмеялся, снимая турку с плиты. – Я тобой был, а ты мной еще будешь. – Он улыбнулся тепло, без язвительности и сел напротив сына с чашкой в руках. – Думаешь, я не раскусил вашу игру с первой секунды? Я знаю, что вы не встречались.

– Стоп, ты серьезно?

Крис округлил глаза. Не может быть… С самого первого момента, как они пришли вдвоем на благотворительный вечер, отец все знал? С самого начала? Почему тогда позволил приехать Дрейк на уикенд и все это время подыгрывал, играя в незнайку?

Спина покрылась испариной от страха. Он не просто соврал – его еще и поймали. Это всегда отвратительнее, чем признаться самому.

Но отец смотрел на него с улыбкой, как в детстве, когда Крис разбивал чашку и думал, что ему голову за такое оторвут, но родители только посмеивались и говорили: «На счастье». В животе смешались чувства трепета и надежды на лучший исход. Крис так и не выдохнул.

– Конечно, – ответил Вертинский-старший, отпивая из чашки. – Но играли вы хорошо, больше никто не понял. – Он одобрительно качнул головой, со смешинками во взгляде смотря на замершего в неизвестности сына.

– Но почему ты ничего не сказал и позволил этому продолжаться? – Недоумению Криса не было предела. Он солгал и облажался!.. Опора, на которой держалась его бизнес-авантюра, оказалась фальшью, а отец сидит и улыбается… – Это же было единственным условием для начала работы над проектом – иметь стабильные отношения…

Матвей Степанович покачал головой, собрав в кулак всю волю, чтобы не рассмеяться. Все же мужчины до сорока – такие дети… Взять хоть Криса, хоть его дядю – долботрясы в свои двадцать четыре и тридцать восемь.

– Я видел ваш потенциал, – объяснил он. – Плюс ты так старался, что уговорил девушку на такую масштабную постановку. – Все же не удержавшись, мужчина хохотнул, но затем серьезно добавил: – А то, что она согласилась, уже говорит о многом.

– Думаешь? – Крис нахмурился, неуверенно посмотрел на отца.

Тревога пропала, он и сам понял, что выпороть его ремнем уже никто не сможет – сам кому хочешь наподдаст, но все же страх испорченных отношений с отцом был. Но все в порядке. Осталось разобраться в сути разговора.

– Уверен, – подтвердил Вертинский-старший. – Так что, она тебе нравится?

Крис вздохнул.

– Да… но нет, я не знаю… – замялся он, покачав головой.

Сложно это.

Матвей Степанович проницательно посмотрел на сына.

– Крис. – Он дождался, пока парень поднимет на него взгляд и будет внимательно слушать. – Ты мужчина. А это значит не только умение управлять бизнесом. Это значит иметь смелость признаться в первую очередь себе в своих чувствах, а не юлить, как мальчишка, находя отмазки. Ты больше не в школе.

Фраза прозвучала строго, отрезвляюще. Сомнений не осталось. Крис уверенно кивнул: он все понял.

– Она мне нравится. Думаю, даже больше, чем нравится, – честно признался отцу и себе он. Стало легче. Много сил забирала неопределенность. – Пока не буду это как-то называть, – смело для самого себя заявил он, – но это точно не то, о чем можно легко забыть. О ней вообще хрен забудешь, – тихо добавил он.

Вертинский-старший усмехнулся.

– Да, Татум – определенно редкий экземпляр. В чем тогда проблема? – задал он вопрос в лоб.

Крис шумно вздохнул, потер ладонями лицо.

– Да не знаю. Все было хорошо, а потом она сказала, что встречи нужно прекратить. Мол, поиграли, и хватит.

– А ты что?

– Сказал: ладно, давай станем парой.

– Так и сказал?

Матвей Степанович фыркнул настолько насмешливо, что Крис смутился, инстинктивно вжав голову в плечи, как нашкодивший щенок.

– Почти…

– А она молодец. – Вертинский-старший махом допил свой кофе и одобрительно покачал головой, смотря куда-то сквозь – на образ Дрейк в своих воспоминаниях. – Я бы разочаровался, если бы она согласилась на подобное предложение, – спокойно проговорил он и взглянул на сына исподлобья, вертя в руках чашку. Мол, понимаешь, к чему я клоню?

– Почему?

Не понимает. Матвей Степанович вздохнул.

– Потому что она достойна большего. – Он ни на секунду не сомневался в собственных словах, хотя и знал Дрейк от силы двое суток, в отличие от Криса. – Татум умная, интересная, красивая молодая женщина – она правильно сделала, что не захотела продолжать ваши потрахушки.

Крис поперхнулся собственной слюной, возмущенно всплеснув руками.

– Па!

– Да ладно, давай называть вещи своими именами, – отмахнулся Матвей Степанович. – Тоже мне святоша нашелся, – с ухмылкой поддел он сына.

– Между нами было не только это. – Крис сморщился и перевел взгляд на свои ладони: ему неприятно было это так называть.

Он сам был частью этих пусть и «недо», но отношений и вкладывал туда намного больше, чем просто свой член, поэтому слова отца прозвучали слегка обидно.

– Именно.

– О-о… – Криса будто подушкой по голове ударили.

Так вот почему его слова так задели Тат… Она почувствовала то же самое, что и он сейчас, только острее, потому что слышала это не от третьего лица: обесценивание.

– Да. – Матвей Степанович снисходительно улыбнулся, видя понимание в глазах сына. – Но статус ваших отношений, кроме как «потрахушки», даже из-за более вкусной начинки назвать никак нельзя. – Он пожал плечами. Рубил с плеча, но говорил правду. – А зачем ей тратить время без гарантий на того, кто может в любой момент передумать? – Он выразительно посмотрел на сына, дождавшись в его глазах осознания с долей вины. – Ты же не обозначал свои намерения. Только после ее слов понял, что отношения не бывают одинаковыми долгое время. Везде есть динамика. Ты хочешь, чтобы она была рядом? – Он устремил на Криса прямой взгляд. – Что вообще отличает ее от тысяч других, с которыми ты спал? Ну, не тысяч – сотен?

Крис с немым укором посмотрел на отца, но понял, что сейчас речь идет не о его неэтичных формулировках. Речь сейчас о нем. Крис задумался.

– Она меня смешит, – погружаясь в воспоминания, проговорил он. – И, думаю, она действительно мне друг, с ней поговорить можно. – Крис неосознанно улыбнулся, вспоминая их разговоры о литературе и философии. Эта улыбка согрела отцовское сердце. – Но дружба с ней не такая, как с Марком, она не лучше и не хуже, просто… другая. Классная. – В кофейных радужках Криса заискрился смех, он вспоминал улыбки Дрейк, ее изучающий взгляд, дерзкие фразы и странный юмор. В глазах Вертинского отражались ее неожиданные высказывания, кисти рук и тепло кожи. Матвей Степанович все для себя понял. Крис продолжал: – И советы дает. Это была ее идея – сказать тебе про отношения. Не про нас с ней, а в принципе. Мол, тогда бы ты понял, что я могу нести ответственность не только за себя.

– Она сразу мне понравилась, – согласился мужчина.

– И, если честно… – Крис замялся, но его так впечатлила атмосфера искреннего, взрослого разговора с отцом, что хотелось продолжать говорить. – Надеюсь, тебе не покажется, что я малолетний идиот и сам ничего не могу решать, но… посоветовала отложить работу до получения диплома мне она.

Матвей Степанович наклонил голову вбок. Ему льстило, что Крис – такой буйный и своевольный – до сих пор считает его авторитетом и ему важно его мнение.

– Крис, я не перестану гордиться тобой от этого, – заверил он сына. – Ты мог не послушать ее совета и продолжить загонять себя в офисе, но ты совершил взрослый поступок. И поступил правильно.

У Криса в глотке запершило от слез благодарности. Он сглотнул и улыбнулся.

– Спасибо за эти слова.

– Ты заслужил. Возвращаясь к Татум… Получается, она… делает тебя лучше?

Крис задумался. Наверное?..

– Да.

Конечно же, абсолютно точно да. Он никогда не был бесчувственным чурбаном, но с Дрейк, такой яркой, как оголенный нерв, он научился предугадывать ощущения. Обращать внимание на детали, вроде той книжки на тумбочке в поместье отца. Не овладел этим в совершенстве, что доказывала нынешняя ситуация, но он определенно стал… счастливее. А когда ты счастлив, у тебя есть силы думать о других.

– Тогда почему ты до сих пор не решаешь проблему с вашей ссорой? – Матвей Степанович не наседал, но грамотно подводил Криса к правильным выводам.

– Не знаю… – искренне ответил Крис, поджав губы в раздумьях. – Это не то чтобы страшно, но кажется, что это кардинальный шаг. Будто если я предложу ей быть вместе, это будет совсем не как с Машей. И расстаться мы просто так не сможем. – Рефлексия вырывалась из губ верными словами – Крис правда боялся того, что с ним происходит. Того, что делает с ним Татум. Раньше ведь жил спокойно и ни о чем не задумывался. – Потому что я сам в каком-то смысле уже завишу от нее, мы же три месяца вместе. – Осознание удивило самого парня. Три месяца. Четверть года они вместе проводят время по несколько часов в сутки. Не просто так. – Это будто слишком серьезно.

Матвей Степанович одобрительно кивнул.

– Так оно и есть. У меня с твоей матерью, что бы ты ни думал, – сразу пресек возражения Криса мужчина, зная отношение сына к Йованне, – было так же. Я сейчас говорю именно о моих с ней отношениях. Скажи… – Он внимательно посмотрел на сына. – Зная, что произойдет такая ссора и исправить ничего будет нельзя, ты бы пережил этот период заново со всеми теми чувствами, что возникали рядом с ней?

– Не задумываясь.

Крис сам поразился скорости своего ответа. Будто его мозг… нет, сердце давно знало правду.

– Я тоже. – Матвей Степанович улыбнулся. – В этом и есть смысл. Потому что вне зависимости от того, чем это закончится, ты всегда будешь знать, что оно того стоило.

Слова отца пробрали Криса до костей. Он ни секунды не сомневался в том, стоило ли оно того. Конечно стоило. Дрейк стоила вообще много чего. Его нервов, времени, внимания. И по сравнению с тем, что она заслуживала, он не давал ей ничего. Но хотел бы, чтобы Татум поняла: Крис знает – оно того стоило.