Псы улиц

– Товарищ лейтенант, – начал я, – если, не дай бог, у меня останется хоть одна маленькая ссадина или у меня из личных вещей пропадёт что-то, я запомнил и твою фамилию и звание. У меня достаточно знакомых в милиции, чтобы ты легко потерял эту работу.

– Фамилия, имя, отчество, адрес проживания, место работы – делая вид, что он не слышал, что я сказал, проговорил заученную фразу лейтенант, не глядя на меня.

Я продиктовал всё что нужно, и взглянул на Антона, который продолжал стоять у стены.

– А ты чё стоишь? – сядь, – бросил я ему.

Антон развернулся и сделал попытку сесть. Мент, который стоял возле двери, накинулся на него:

– А ну встать, – крикнул он, замахиваясь резиновой дубинкой.

Антон послушно встал обратно. Коля, с фингалом под глазом, глядя на меня, тоже попробовал качать права:

– Я имею право делать что хочу – крикнул он и попытался сесть, но мент у двери съездил ему дубинкой по корпусу.

– Ты чё творишь? Это беспредел, – начал кричать он махать руками. Мент ударил его дубинкой за коленной чашечкой, и Коля завалился на одну ногу. Лейтенант, сидевший за столом, встал, и они заломали руки ему за спиной и сцепили их наручниками. Он так и остался лежать на полу.

– Ценности, деньги, документы, часы, ремни, цепочки – всё выкладываем на стол, – по-казённому проговорил чуть запыхавшийся лейтенант, усаживаясь снова за стол.

Я снял часы с руки и продолжил фарс:

– Эти часы стоят полторы тысячи долларов, запиши, товарищ лейтенант, – говорю я ему наглым тоном, снимая часы с руки и бросая на стол, – и не дай бог они пропадут.

Затем я снова повернул голову к Антону, который продолжал стоять возле стены:

– Чё ты стоишь как чёрт? Сядь, я тебе говорю.

Антон посмотрел на меня и сказал, вытянув лицо:

– Ну ладно, хорошо, – и попытался сесть.

Мент стоявший возле двери опять подбежал к нему, замахнулся дубинкой и заорал:

– Куда сел? Ну-ка встать, я сказал!

Антон опять поднялся и встал лицом к стене. Вся эта картина меня забавляла.

– Ты кого слушаешь? – обратился я вновь к Антону. – Меня или мента? Сядь и сиди как пацан, я сказал.

Но ситуация вновь повторилась, и когда Антон пытался сесть, его тут же поднимал мент, угрожая дубинкой.

Время от времени, Коля, лежавший на полу, подавал голос и начинал кричать и возмущаться. Мент подбегал и бил его дубинкой по корпусу, и тот вновь замолкал.

Наконец нас с Колей оформили и собрали ценные вещи. Антона сразу отпустили домой, так как он в драке не участвовал, а меня с Колей посадили в обезьянник. Кроме нас, там сидел ещё какой-то нарк нашего возраста, по всей видимости, гашеный. Он в основном пытался спать на узкой лавке.

За решёткой, в метре от неё, дежурил усатый мент лет пятидесяти с погонами прапорщика. Мне было весело, и я продолжил глумиться теперь уже над этим ментом.

– Слышь, товарищ прапорщик, дай закурить, – просил я его.

– Не положено, сидим тихо, – отвечал он, не поднимая головы.

– Да ладно, будь человеком – дай покурить, – не унимался я.

– Я сказал – не положено, – говорил он, не поворачивая головы в мою сторону и заполняя бумаги.

У него на столе лежала пачка сигарет и сам он время от времени закуривал.

– Вот ты жадный какой, – продолжал я, – знаешь, что таких, как ты, ждёт после смерти? Ты будешь жариться на сковороде на рафинированном масле краснодарского производства по три рубля пятьдесят копеек за литр.

Прапорщик никак не реагировал, но усы у него начинали нервно шевелиться. Но зато нарк время от времени вёл себя неадекватно. Он сначала вставал и полушепотом говорил нам:

– Тиха, тиха, пацаны, давайте без кипиша.

Но буквально сразу же бросался на решётку, хватался за прутья и начинал трясти их и кричать:

– Сука, открой, б…, на дальняк хочу.

И почти сразу же успокаивался и снова ложился на скамейку.

Часа через два нас вывели, посадили в автозак и отвезли в КПЗ. Там нас завели в камеру, где вдоль серых оштукатуренных стен были устроены широкие бетонные лавки с уложенными сверху обычными досками. В камере было сыро, а под потолком висела тусклая лампочка. На нарах спал какой-то здоровый мужик лет под шестьдесят. Когда мы начали шутить и смеяться, он поднялся.

– Парни, ну давайте потише, – обратился он к нам зычным глухим голосом, – спать охота.

Я лёг на нары и прислушался к голосам. Было такое ощущение, что все соседние камеры заполнены людьми. Кто-то разговаривал, кто-то кричал и возмущался. Какие-то малолетки непрерывно ржали и пинали в железную дверь камеры. Тем не менее я закрыл глаза и сразу уснул.

Проснувшись, я поднялся и сел. Мужика в камере уже не было. Коля спал. Сколько было времени, я не знал. Вчерашнего беспечного и весёлого настроения уже не было – я только сейчас почувствовал груз и тяжесть всей этой ситуации. Что с нами будет дальше? Мне не хотелось об этом думать, да и голова гудела. Я вновь лёг, повернулся на другой бок и уснул.

Вскоре я проснулся от звука открывающейся двери. Послышался грубый голос:

– На выход.

Я поднялся, Коля поднялся тоже, и мы вышли из камеры. Милиционер вывел нас на улицу и куда-то повёл.

– Куда мы идём? – спросил я его.

– На суд, – коротко ответил он.

Я понял, что нам светит административка, вздохнул с облегчением и посмотрел на Колю. Его лицо, помятое и с фингалом, ничего не выражало. Мент привел нас в какое-то здание, мы поднялись на этаж, прошли по коридору и остановились возле двери кабинета.

– Стоим здесь, – сказал мент и вошёл в дверь.

Через минуту он вышел и, взглянув на меня, сказал:

– Заходим.

Я вошёл в кабинет. За большим столом сидел важный мужик в чёрном пиджаке с золотыми нашивками на лацканах. Как я догадался, это был судья. Рядом, за соседним столом, сидела девушка. Как только я вошел, судья сухо спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

Я назвался.

– Что можете сказать в своё оправдание?

– Так получилось, – тут же ответил я. И он моментально, без паузы произнес следующую фразу таким тоном, как будто просил передать соль, сидя за семейным ужином:

– Пятнадцать суток.

– На выход, – тут же произнес мент, и я вышел из кабинета.

Тут же вошел Коля и через минуту тоже вышел из кабинета в сопровождении мента. Я посмотрел на него.

– Пятнадцать суток, – ответил он на мой вопросительный взгляд.

«Уроды», – выругался я про себя. Пока нас вели обратно, я подумал о том, как легко и просто этот важный индюк распоряжается чужими жизнями. Он видел меня меньше минуты и так легко и непринуждённо просто произнёс свой грёбаный приговор.

Милиционер отвёл нас обратно в камеру, и в этот же день нас отвезли в спецприёмник.

Через пятнадцать суток я вышел обросший, грязный, злой и подавленный. Эти пятнадцать суток мне показались бесконечными – как будто я провёл там пятнадцать лет. И если вначале мне было весело и интересно, то с каждым днём становилось всё грустнее. Длинная камера, метров десять в длину, с серыми штукатуренными стенами, длинными деревянными нарами вдоль стены на которых все спали поперёк. Скудная невкусная еда из алюминиевых помятых мисок. Люди – некоторые случайные, в основном попавшие сюда после семейных разборок, но были и такие, которые чувствовали себя там как дома. Они травили бесконечные байки, как кто где сидел реальные сроки за какую-то ерунду, но, казалось, это превратилось у них в норму жизни.

– Вот я второй срок мотал, считай, ни за что, – рассказывал один такой мужичок, маленький сухой, с живыми весёлыми глазками, – тогда ещё за тунеядство сажали. Я откинулся, а у меня ни ксивы, ни военного билета – на работу устроиться не могу. Иду в паспортный стол, мне говорят – принесите военный билет. Я иду в военкомат, там говорят – принесите паспорт. Так месяц походил туда-сюда, на работу не устроился – меня и закрыли на полтора года.

Я подумал о том, как хорошо, что сейчас нет таких законов: я могу не работать, и всем наплевать. Работа – это та же добровольная тюрьма. Ты даже света белого не видишь – зашёл на завод, когда ещё темно, и вышел из него, когда уже темно, а дневной свет видишь только в маленьких окнах под потолком цеха. Самое интересное, что те, кто из моих знакомых работает, зарабатывают такие копейки, на которые даже не проживешь. А тех, кто работает на частников, вообще могут кинуть – уволить через месяц и ничего не заплатить. И ничего ты не докажешь – начнешь права качать, приедут быки и ещё инвалидом сделают. Часто, когда я возвращался домой утром с гулянки, я видел этих работяг с унылыми заспанными лицами, несущих в пакетиках банки с борщом, который им приготовили жены. Некоторые ещё вкалывают по двенадцать часов, но все равно получают копейки и при этом ничего не видят, кроме работы.

Я вернулся домой с мрачным настроением, но с твёрдой уверенностью, что за такую ерунду я больше не сяду. Если уж присесть, то за что-то стоящее, там, где риск оправдан. И как хорошо вообще ничего не делать, и не искать работу, и не сидеть на этих унизительных собеседованиях, отвечая на вопросы.

Я подумал про Марго. Вот по кому я сильно соскучился. Я привёл себя в порядок – помылся, побрился – и вечером отправился к ней.

Минут через двадцать я уже звонил в звонок её квартиры. Дверь открыла её младшая сестра.

– Привет, – поздоровался я, – Рита дома?

– Сейчас позову, – растянуто сказала сестра и закрыла дверь.

Через пару минут вышла Рита с сигаретами и зажигалкой в руках. Видно было, что она прихорашивалась перед тем как выйти ко мне – от неё пахло духами.

– Привет, – она широко улыбалась и её глаза блестели.

– Привет, как оно, ничегошеньки? – спросил я с улыбкой. Рита подошла и облокотилась на лестницу.

– Ничегошеньки, а Вы как? – спросила она, закуривая сигарету.

– Спасибо, вашими молитвами, – ответил я и сделал шаг к ней.

– Что-то давно вас не было, – констатировала она, все так же улыбаясь и поглядывая на меня. В её глазах блестели искры. Я понимал, что эта игра может продолжаться долго, но спешить мне было некуда.

– Так всё дела, дела… – ответил я серьёзно со вздохом. Рита наконец не выдержала и рассмеялась:

– Да какие у тебя могут быть дела?

Я сделал серьёзное лицо, нахмурился и приблизился ещё на шаг к ней:

– Ну как, какие? Разные… – я подошёл к ней вплотную, взял из её руки сигарету, затянулся и, приблизившись к её волосам, выдохнул дым прямо в них.

– Артём, не надо в волосы, я же тебя просила, – тонким умоляющим голосом сказала Марго, но тут же взяла мою руку в свою, поднесла к своему рту и затянулась сигаретой.

Я вернул ей сигарету, взял правой рукой её за подбородок, приподнял лицо и посмотрел в глаза:

– Может быть пойдём ко мне?

– А что мы будем у тебя делать? – спросила она и тут же смущенно рассмеялась, повернув голову в сторону.

– Ну, придумаем что-нибудь, – я говорил всё так же преувеличенно томным голосом.

– Но мне нужно вернуться назад. Меня мама ругала за прошлый раз, когда я вернулась под утро. Говорит, что когда Вика проснется, я должна быть дома.

Так звали её дочку. Мать Риты постоянно терроризировала её за то, что она ночует не дома.

– Ну хорошо, если нужно, то вернешься, – сказал я спокойно.

– Обещай мне, что проводишь меня? – Рита пристально на меня посмотрела.

– Конечно, – сказал я, прикрыв глаза, как будто засыпаю.

– Ты меня обманываешь, ты уже делал так – обещал проводить и не провожал. И я уходила домой одна, – в голосе Марго звучала обида, она скрестила руки на груди и отвернула голову.

– Ну, возможно, тогда были обстоятельства, – ответил я всё таким же сонным, скучающим голосом.

– О, господи, ты сейчас уснёшь прямо в подъезде, – воскликнула Рита и, погасив окурок о перила и бросив его в лестничный пролёт, продолжила: – Всё, я пошла одеваться. Не усни тут.

Она рассмеялась и ушла собираться. Я присел на ступеньку и подумал: как хорошо, что всё так легко, без обязательств и взаимных претензий. Я вспомнил о том, как живут другие пары – постоянно нужно отчитываться, где был и что делал, везде нужно ходить вместе, а если пойдешь один на вечеринку, то тут же предъявы выслушивать. Тоже как вид тюрьмы. Вон Рыжий, брат Дэна, нашёл себе подружку, и теперь торчат каждый вечер с ней дома, как сиамские близнецы. А тут захотелось потрахаться, пришел: «Привет, пойдём?». А потом можно ещё неделю не появляться. И никаких обязательств.

Дверь открылась, и Марго вышла из квартиры. Мы спустились вниз и пошли ко мне домой. По пути зашли в магазин, Рита купила пива, а я уговорил её купить мне ещё чипсов и орешков и тут же, на выходе из магазина, открыл одну бутылку и начал пить и есть на ходу. Она знала, что я был вечно голодный, и покупала мне пиво и еду – думаю, это была плата за секс. Только платила она.

Пока мы дошли до дома, я уже успел немного опьянеть – на пустой желудок алкоголь быстро ударил в голову. И вообще с Ритой я мог общаться и заниматься сексом только по пьяни.

Как только мы вошли в квартиру тут же начали целоваться и раздеваться. Я повел её в комнату. Мы не спеша занялись сексом. Ведь я никуда не тороплюсь – мне не нужно утром к восьми на работу. Поэтому я не занимаюсь этим по-быстрому, как вы, в надежде выспаться перед работой. Но вы всё равно не выспитесь, и не натрахаетесь, и ничего не заработаете, кроме инвалидности на ваших грёбаных работах. И пока вы, забившись в свои норы, будете сопеть, храпеть и пердеть под одеялом, пока не зазвенит будильник, я буду трахать эту ненасытную бестию.

Она отдавалась со всей страстью. И она не притворялась, она наслаждалась, и её стоны не были стонами актрисы – ей действительно это нравилось. Она отдавалась не за подарок от любовника, не для того, чтобы поощрить мужа и не для того, чтобы начальник поднял зарплату. Он трахалась со мной честно, по-настоящему; она хотела меня, потому что я – голодный и безработный – трахну так, что она будет ещё долго это вспоминать.

И она стонет, она плачет, она кричит. Давай, кричи громче – разбуди этих грёбаных соседей! Пусть они проснутся и больше не смогут уснуть, слушая как ты орешь! Пусть они с завистью чувствуют, как их грёбаная жизнь, полная бессмысленных усилий, ничего им не приносит, кроме тупого чувства обречённости. Пусть жирные твари, которые не помнят, когда их трахали в последний раз, ненавидят тебя. Пусть вонючие педики, лежащие сейчас рядом со своими жирными женами, завидуют мне и вспоминают то время, когда они также могли отрываться всю ночь.

Когда мы закончили я лежу на кровати будто в тумане, и слышу, как она что-то шепчет мне. Чувствую, как она водит рукой по моему телу. Она хочет полежать и поговорить. Иди к чёрту, Марго, я сделал всё что мог для тебя, моя миссия выполнена.

Я проваливаюсь в состояние тихого экстаза, но не сплю – наблюдаю своё тело, как оно дышит и пульсирует в пространстве. Рита что-то бормочет про то, что ей нужно идти. Я молчу. Она просит проводить её – я бормочу что-то вроде: «Да, да, сейчас».

Потом я чувствую, как она встаёт с кровати и начинает одеваться. Слышу её голос:

– Артём, я уже оделась, вставай!

– Да, сейчас, конечно – бормочу я и продолжаю тонуть в приятном тумане расслабления. Я никуда отсюда не пойду. Нет, это не стоит того, чтобы покинуть эту обитель неги и удовольствия. Слышу вдалеке голос Риты:

– Я уже обулась, ты идешь?

– Да, иду… – тихо бормочу я и через минуту слышу, как открывается входная дверь, потом закрывается. В квартире наступает тишина.

Ещё через какое-то время я встаю и запираю входную дверь. Иду на кухню, беру стакан, наливаю из крана воду и пью. Закуриваю сигарету. Всё это время я продолжаю чувствовать сладкое приятное ощущение во всём теле. Открываю форточку и чувствую прохладный осенний воздух.

Думаю я о том, что я подлец? Нет, не думаю. Более того, я знаю, что в следующий раз она снова пойдёт со мной. Подуется немного и пойдёт.

Я бросаю окурок в форточку и ложусь спать.