(Не)Райская история

Глава 1: Добро пожаловать в Плиссу

Пыль под ногами взлетала рывками, каждый шаг Андрея эхом отдавался по пустой грунтовой дороге. Машина осталась за поворотом – дальше ехать было бессмысленно: колея, уходящая в лес, становилась всё уже, словно деревья специально тянулись к колёсам, царапая дверцы ветками.

– Сюда? – Маша с подозрением смотрела на карту в телефоне, но экран мигнул и погас.

– Ага, сюда. Всё верно. Приветствуем в забытом богом и операторами уголке, – с усмешкой ответил Андрей, поправляя рюкзак. – Ты же хотела вдохновения, да?

Маша промолчала. Её тонкие пальцы вцепились в ремешок камеры – та висела у неё на груди, готовая поймать первое необычное видео. Её глаза метались по сторонам: искали хоть какой-то намёк на цивилизацию, на сигнал, на живого человека. В ответ – только тишина. Лес стоял, как прижатый к земле зверь, не издавая ни звука. Ни пения птиц, ни шелеста трав.

– Тут всегда так тихо? – спросила она, пытаясь сохранить спокойствие.

– Летом – да. В детстве мне казалось, что здесь даже воздух не хочет шевелиться. Дед говорил, что Плисса "живая", но спит. Типа, не буди, пока сама не проснётся. Тогда это казалось забавным… Сейчас – не знаю.

Дом показался внезапно. Словно вырос из земли за секунду. Старый, покосившийся, но живой. Не заброшенный – скорее, молчаливый. Крыша держалась на честном слове, на ставнях – резьба, кое-где облупившаяся, но видно: делал кто-то с душой. У крыльца – ржавая помпа. Возле неё – скамейка с чьим-то вязанием, аккуратно оставленным, как будто хозяйка вот-вот вернётся.

– Вау… – выдохнула Маша, доставая камеру. – Это будет идеальный фон для тиктока. Назову: "48 часов в деревне-призраке".

– Только не забудь: ночью тут не стримят, – Андрей подмигнул и отпер скрипучую дверь.

Внутри пахло пылью, сухими травами и чем-то… чужим. Старое одеяло на кровати, кукла без глаза на шкафу, фотографии в овальных рамках – лицо на одной из них казалось Маше знакомым, хотя она не могла вспомнить, где его видела.

– Это твоя бабушка?

– Нет… – Андрей задумался. – Этого снимка раньше не было.

Он взял рамку в руки. Пыль поднялась в воздух, и в ту же секунду с улицы налетел порыв ветра. Сквозняк захлопнул дверь с такой силой, что Маша вздрогнула и чуть не уронила камеру.

Вечером они сидели на крыльце. Андрей паял какие-то провода, пытаясь настроить старенький Wi-Fi-усилитель, Маша проверяла видео.

– Странно… – пробормотала она, увеличив кадр. – Смотри, на этом моменте… это что, лицо за окном?

Андрей присмотрелся. На записи, сделанной в одной из комнат, действительно мелькнуло нечто – тень, напоминающая человеческий силуэт, в окне старого чулана. Ни Маша, ни он там не были. Окно выходило в лес. На запись накладывался странный шум – как будто шептали какие-то слова на очень старом языке.

– Может, артефакт. Отражение, знаешь, бывает. – Он явно пытался говорить спокойно, но рука с проводами дрожала. – Завтра посмотрим днём.

Ночью Маша не спала.

Окно её спальни выходило прямо на задний двор, где рос огромный куст калины. Под луной его ягоды казались каплями крови. В какой-то момент ей показалось, что среди ветвей кто-то шевелится.

Звук.

Как будто ногтем чертят по стеклу.

Она вскочила, подбежала к окну. Пусто.

Она хотела вернуться в кровать, но заметила: под подоконником на внутренней стороне стены были нарисованы знаки. Похожие на руны, на узоры, что она видела в музеях этнографии. Нарисованные чем-то чёрным, будто углём или пеплом.

Когда она прикоснулась к одному из знаков – у неё зазвонил телефон. Без сигнала. Без сети. Без номера.

На экране высветилось:

"Не буди её"

…Телефон погас.

Маша стояла в темноте, освещённая только луной. Тени от веток на стенах спальни извивались, будто пытались сплестись в символы. Она убрала руку от знака, сделала шаг назад и задела стул. Тот упал с глухим стуком.

– Чёрт… – прошептала она, сжавшись. Её сердце колотилось, в горле стоял ком.

"Это просто сон. Просто сон. Я устала с дороги. Переутомление", – твердила себе она, как мантру.

Она легла, натянув одеяло до самого подбородка. В комнате пахло сыростью и чем-то прелым, как в подвале. За окном скрипнуло дерево – или не дерево? Возможно, это был шаг по мокрой земле. Нет. Она не будет смотреть. Не будет подходить.

Она зажмурилась.

…и провалилась в сон.

Сон Маши

Маша идёт босиком по знакомой деревне. Всё так же: те же дома, та же калитка, тот же куст калины. Но цвета будто выжжены солнцем – всё серо, размыто, как старые снимки.

Она слышит звук капель. Где-то капает вода.

Обернувшись, она видит, что с крыши дома капает тёмная жидкость – густая, вязкая, как масло. Капает на землю, оставляя на ней руны, похожие на те, что были у неё под подоконником.

Она пытается закричать, но звука нет. Воздух будто выбит из лёгких.

Рядом, между домами, она видит женщину – ту самую с фотографии в рамке. Она стоит к ней спиной, волосы растрёпаны, платье белое, почти светится.

Женщина резко поворачивается. У неё нет глаз. Только пустые, чёрные ямы. А рот тянется в жуткой, нечеловеческой улыбке.

Женщина делает шаг вперёд.

И тогда голос – старческий, женский, хриплый – раздаётся в самой голове Маши:

– Она уже проснулась, дитя…

Маша просыпается с криком.

Утро

Солнце пробивается сквозь занавески. В воздухе – запах дыма. Андрей уже проснулся и топит печь.

Маша сидит на кровати, всё ещё не оправившись. На руке – след от чего-то: будто её кто-то схватил. Пять тонких отпечатков. Красных, как ожог.

– Доброе… вроде бы утро, – прокряхтел Андрей, входя с кружкой чая. – Как спалось?

Она медленно повернула к нему лицо:

– Ты не слышал, как кто-то ночью ходил по двору?

Он замер.

– Я думал, мне показалось… Дверь в сарай была открыта. А замок – со стороны… внутри.

Маша посмотрела в окно. Под кустом калины, у самой земли, она заметила свёрток, обёрнутый в белую ткань, исписанную теми же символами, что и в комнате.

– Что это? – спросила она тихо.

Андрей подошёл ближе, прищурился. Взял бинокль, который висел у входа. Посмотрел. Помедлил. И побледнел.

– Там… Это волосы, Маша. Человеческие. Длинные. Внутри.

Они переглянулись. На улице стало как-то слишком тихо.

Андрей застыл у окна. Его губы сжались в тонкую линию, а пальцы сжали бинокль так сильно, что те побелели. Он медленно оторвал взгляд от линз и повернулся к Маше:

– Мы не пойдём туда сейчас.

– Почему? – голос Маши был глухой, севший после крика.

– Потому что это… подарок. А здесь подарки не трогают, пока не узнаешь, кому они адресованы.

Он отвернулся, бросив бинокль на комод. В глазах – смесь паники и сосредоточенности, как у человека, вспомнившего что-то из очень далёкого, но очень страшного прошлого.

Маша смотрела на него, будто впервые. Улыбчивый, ироничный парень с гитарой и глупыми шутками – вдруг будто надел чужую кожу. В нём проступила тревожная тень. Что-то древнее, забытое, что он прятал под маской.

– Ты знал, что тут что-то не так, когда звал меня?

– Я знал, – честно ответил он. – Но не думал, что оно проявится сразу.

Они позавтракали молча. Только чай, хлеб, немного мёда из старой банки. Андрей отвлёкся на свой ноутбук, ловя хоть какой-то сигнал через роутер, привязанный к металлическому каркасу на крыше. Маше не сиделось. Она взяла камеру и тихо вышла во двор.

Солнце приглушённое, как будто кто-то натянул тонкую вуаль между небом и землёй. Трава влажная, будто после дождя, хотя небо было ясным. Она подошла к кусту, под которым лежал тот самый свёрток.

Рядом с ним – камешки, выложенные в форму женской фигуры. Очень примитивно: круг – голова, черточка – тело, маленькие точки – ноги. Но то, как это было выложено, отдавало чьей-то невыносимо кропотливой одержимостью.

Свёрток был туго перевязан старой ниткой. Никакой записки. Только ткань – и волосы, выползающие наружу. Рыжеватые. Женские.

Маша потянулась рукой, чтобы открыть…

– Не вздумай! – Андрей подбежал и резко оттащил её. – Ты вообще понимаешь, что делаешь?!

– Я просто… я хотела понять, что это! – Маша вырвалась. – Это мои волосы могли бы быть! Кто-то следил за мной?

Андрей тяжело выдохнул.

– В Плиссе ничего не делается "просто так". Любое движение – это диалог. Ты тронешь её знак – она ответит. А ты не хочешь знать, как.

Маша уставилась на него.

– Ты всё это знал, и всё равно привёл меня сюда?

– Я думал, ты поверишь мне, если увидишь. Мы же всегда смеялись над историями про ведьм, символы, проклятия… – Он отвёл взгляд. – Мне нужно было, чтобы кто-то ещё это увидел. Чтобы я знал, что я не схожу с ума.

Ближе к полудню они всё же решились обследовать сарай. К замку, который был закрыт изнутри ночью, теперь можно было добраться свободно. Внутри – темно, пыльно, сыро. Воздух густой, как в погребе.

Андрей включил фонарик. Луч скользнул по полкам, по старым лопатам, ржавому бидону… и остановился на стене, исписанной знакомыми символами.

Но теперь они были свежими.

Маша медленно подошла. Почти механически провела рукой по одному из символов. Чёрная краска была ещё влажной. Как будто кто-то нарисовал их час назад.

И тут они увидели это.

На полу, в кругу соли, лежал её портрет. Рисунок. Акварель. Чётко, узнаваемо – Маша, с косой, в той же кофте, в которой она была вчера. Но на рисунке её глаза были закрыты, а изо рта шёл тёмный дым.

Подпись:

«Приди во снах, дитя. Твоё место рядом».

Маша рухнула на колени, схватившись за голову.

– Это невозможно… я это не рисовала… клянусь…

Андрей сел рядом.

– Тогда кто-то умеет использовать твой стиль. Или… может быть…

Он замолчал. И добавил:

– Ты точно уверена, что все твои стримы были твоими?

В тот же вечер они решили переночевать в одной комнате. Андрей поставил стул у двери, а Маша – выключила камеру, впервые за долгое время.

Сны пришли сразу.

Маше снилось озеро. Голое, как стекло, без волн, без дна. В центре стояла женщина. Та же, безглазая. Теперь она была ближе. И у неё был голос.

– Раз ты тронула знак – ты часть круга.

– Каждый, кто ступил сюда, платит.

– А ты принесла с собой свет.

– Мы едим свет.

Маша проснулась в холодном поту. Андрей уже сидел у окна. Не спал вовсе.

– Что-то случилось? – прошептала она.

Он молча показал ей фото на экране телефона.

Там была она.

На чердаке. С распущенными волосами. Смотрела прямо в камеру.

В тот момент, когда они точно спали.

А за её спиной – что-то стояло. Тёмное. Без лица. Как дым. Но оно было там.

Маша задохнулась от ужаса.

Андрей шепнул:

– Камера сняла это в 3:15. Ровно.

– И знаешь, что странно?

– Чердак… заперт снаружи.

Глава 2:

Красные знаки на чёрной калине

Утро началось с тишины, настолько плотной, что даже птицы не решались подать голос. Ни щебета, ни скрипа деревьев – будто кто-то приказал всем звукам замереть.

Маша сидела у окна, кутаясь в старый плед. Её глаза были тусклыми – за ночь в них поселилось нечто тяжёлое, старше её возраста, старше деревни, старше её понимания.

Андрей варил кофе. Его руки дрожали, но он упорно игнорировал это. Печка потрескивала, и в этом треске было больше жизни, чем в окружающем мире.

– Андрей, – наконец заговорила Маша, не оборачиваясь. – Ты говорил, здесь есть… она. Кто она?

Он молчал несколько секунд.

– Мы всегда называли её по-разному. Кто-то – "хозяйка леса", кто-то – "молчащая", старики просто говорили "не ходи к калине, если увидишь красное".

– Красное? – Ленты. Знаки. Кровь. Иногда просто кусок ткани. Или коготь, привязанный к ветке. Это её язык. Если видишь красное на калине – значит, сегодня ночью кто-то будет зван.

– Зван?

– Уведён.

После завтрака они пошли вдоль деревни. Старые дома стояли как живые призраки – полусогнутые, будто в молитве. Дорога, ведущая в лес, начиналась у моста, где ручей пересыхал в конце мая. Возле моста стоял знак – старое пугало, но не из соломы, а из чёрной ткани, обмотанной человеческими волосами.

– Этого… этого не было вчера, – Маша прижала руку к губам.

– Оно появляется, когда ночью кто-то смотрит в тебя с чердака.

У куста калины, недалеко от старого колодца, они остановились как вкопанные.

Ветер. Плотный, влажный. И – лепестки калины будто стали чёрными. Но это был не цвет – кто-то вымазал их сажей и кровью. Маленькие тряпичные ленты висели на ветках, перевязанные костями мышей, перьями и… чьими-то ногтями.

– Это не просто ведьмы, Маша, – прошептал Андрей. – Это те, кто был до ведьм. Те, кого потом называли «чистыми», «дикими»,

«старухами из-за болота». Их нельзя видеть. Их нельзя называть. Но они живут через знаки.

Маша достала камеру, но она мигнула – и выключилась.

– Я заряжала её этой ночью, – тихо сказала она. – Полностью.

– Они не любят, когда их фиксируют.

И тут куст задрожал.

Словно его кто-то толкнул изнутри. Ленты закачались. Из глубины веток – треск, как будто кто-то выломал себе дорогу наружу.

Андрей рванул Машу за руку.

– Уходим.

Когда они вернулись в дом, дверь была приоткрыта. Они уходили, точно закрывали её. Андрей тихо вошёл первым. Проверил комнаты. Никого.

Но…

На столе, где утром стояли их чашки, лежала тряпичная кукла. Примитивная, будто сделанная из лоскутков. У неё были длинные белые волосы, и на лице – вырезанный крест. Рядом – два сухих цветка калины и тонкая записка, написанная неровным почерком:

«Ты – одна из нас. Ты пришла сюда, где тебя звали. Ты свет, и свет – это пища. Не сопротивляйся. Мы уже рядом».

Маша в ужасе бросила куклу в печь. Она заполыхала – и в тот же миг в доме погас свет.

Печь зашипела, будто изнутри кто-то заплакал.

Они решили сходить к бабке Варе – единственной жительнице деревни, что осталась тут с начала времён. Говорили, она пережила три похищения, но сама не помнит, как возвращалась. Люди боялись её, но говорили: если тебе положили знак, иди к Варе.

Хата её стояла на отшибе. Вокруг – ни одного дерева, как будто лес обходит её дом стороной. Перед крыльцом – в землю воткнуты ножницы, лезвиями вверх.

– Это от ведьм, – шепнул Андрей.

Бабка открыла сама. Как будто ждала.

– Заходите, пока не поздно, – сказала она, не спрашивая, кто они.

Внутри – иконы, сухие травы, обереги, пыль. Воздух густой, будто хранил чужие мысли. Вара смотрела на Машу пристально, долго.

– Ты видела её во сне? – спросила старуха.

– Да.

– Значит, тебе дали имя. Не бойся – пока ты не назвала его вслух, у тебя есть шанс.

– Что она хочет?

– Она хочет, чтобы ты осталась. Таких, как ты, давно не было. Девушка из света. Из окна. Ты – дверь.

– Я не понимаю…

– Поймёшь. Сегодня ночью ты увидишь первую ночь призыва. Ты запомнишь, как поёт ведьма, когда зовёт твою тень.

Андрей побледнел.

– Как мы можем выбраться?

– Пока не названо имя, и пока ты не отвечаешь на их знаки – ты чужая. Чужих они играют, как ветер играет в тростнике. Но если ты отвечаешь – ты своя. А своих они не отпускают.

Когда стемнело, снова началась тишина. Густая, как нефть. Ни одной собаки. Ни одного кузнечика.

И в этот момент зазвенели колокольчики – тихо, вдалеке, но отчётливо. Это был зов.

А за окном…

На ветке калины, напротив дома, кто-то повесил ленту.

Красную.

Темнота в Плиссе опускается резко – будто кто-то выключает лампу. В доме дрожат стены, словно затаили дыхание. Вокруг гулкая, бездна без звука, которую не разрежет ни шорох, ни слово.

Андрей проверил замки, как делал его дед. Закрыл дверь на засов, повесил оберег на ручку. У кровати – нож, повёрнутый лезвием к окну. Всё, как учили.

Маша сидела, обняв подушку. Она больше не снимала ничего. Камера лежала в рюкзаке, как мёртвая. Что-то в ней надломилось – как у человека, которому показали, что его отражение в зеркале – чужое.

– Андрей… а если… если я не проснусь?

– Проснёшься, – он сел рядом. – Только не смотри в окно. Что бы ты ни услышала – не подходи. Даже если я тебя позову – если я за окном – это не я.

Ночь наступила.

И сначала – была тишина.

Потом – едва слышный колокольчик. Один, два, три.

И вдруг… началось пение.

Тихое. Протяжное. Как будто кто-то поёт сквозь воду, сквозь землю. Голос старый, женский, без слов – только звуки, тянущиеся, как дым. И каждая нота – царапает по нервам.

Маша зажала уши, но голос всё равно лился внутрь, как будто звучал изнутри черепа.

– ма-а-ааааа…

– мааааашаааа…

– свет и свет, возьми и ответь…

– ииидиии…

Маша сжалась в комок. Руки не слушались. Тело наливается свинцом. Сон? Паралич? Или что-то вошло в дом?

В темноте вдруг послышались шаги. Тихие. Тяжёлые. Словно босые ноги по доскам. Они приближались. Всё ближе. Всё громче.

Андрей метнулся с ножом – но его рука зависла в воздухе, как парализованная. Он попытался закричать, но изо рта вырвался только сиплый вдох.

Дверь в комнату открылась сама.

На пороге стояла женская фигура. Высокая, с длинными волосами, в старинной сорочке. Лица не было видно – только провал, как будто туда не заглядывал даже свет.

Она сделала шаг.

И другой.

А потом – остановилась.

Маша вдруг почувствовала холод. Леденящий, как из могилы. И – словно кто-то в неё смотрит через сотни глаз, ищет, трогает душу, меряет.

Фигура подняла руку. В пальцах – нитка, алого цвета. Она сделала жест, будто хочет привязать её к Маше.

– Приди.

– Сама.

– Ты уже была здесь, ты просто забыла…

Маша зажмурилась. Из последних сил прошептала:

– Я не твоя.

И вдруг – резкий звон. Колокольчики захрипели. Всё затрещало. Свет мигнул.

И всё исчезло.

Они проснулись одновременно – как после общего кошмара. Свет заливал комнату. Утро. Деревня снова была обычной, будто ничего не произошло.

Но на двери – царапины. Три тонких полоски. Как от ногтя.

А на подоконнике лежал пучок калины. Свежий. Красный. И рядом – сложенный листок:

«Ты была рядом. А теперь ты должна вспомнить, зачем пришла».

Маша долго смотрела в окно. За калиной, у границы леса, стояли три фигуры. Не двигаясь. Прямо.

Ждали.

Они сидели молча. Воздух в доме был неподвижен, как в склепе.

Маша держала в руках пучок калины, будто не решалась выкинуть. На пальцах – багровые пятна от её сока. Он был слишком густой, как кровь, как будто куст плакал ею.

– Они оставили это специально, – Андрей нарушил тишину. – Это не угроза. Это приглашение.

Маша стиснула челюсть.

– Я не приму.

– А ты уверена, что у тебя есть выбор?

Он смотрел в окно. Там, за деревьями, всё ещё стояли три фигуры. Словно тени, вырезанные из тумана. Одна – выше всех, с растрёпанными волосами. Вторая – будто согнутая, с хромотой. Третья – детская, но без лица. Просто серая маска.

Они не приближались, но и не исчезали. Ждали.

– Почему я? – прошептала Маша. – Почему не ты?

– Потому что я – свой. Я родился здесь. А ты – свет, который пришёл. Новая. Я… просто проводник.

– Так ты знал, чем всё это обернётся?

Он молчал. Лицо у него стало другим – чужим. Словно он вспомнил что-то, чего не хотел вспоминать. Маша смотрела на него и вдруг поняла: он и правда знал. Не всё. Но достаточно, чтобы не считать это игрой.

– Я думал, это не сработает, – выдохнул он. – Я не верил, что ты поедешь. А потом… мы просто смеялись, стримили, болтали. Я… хотел видеть тебя. Не думал, что они проснутся.

Тишина. И в эту тишину – стук в дверь.

Глухой. Один удар.

Пауза.

Второй.

А потом – шорох. Словно кто-то скребётся в стену снаружи.

Андрей метнулся к окну.

– Ничего. – Но голос его дрогнул.

Маша подошла к двери. Прислонилась ухом. И вдруг услышала тихий детский голос.

– Открой, пожалуйста. Ты же моя мама.

Её дыхание сбилось.

– Я замёрзла. Мама, впусти меня. Я помню, как ты пела…

Маша отшатнулась. Сердце гремело в груди.

– Это не ребёнок. – Голос Вары вдруг раздался изнутри дома, хотя она была далеко. – Это та, что носит лица. Она берёт голос того, кого ты когда-то забыла. Откроешь – впустишь. Впустишь – станешь частью.

– Как ты… – Маша оглянулась.

Вары в доме не было.

А потом дверь… слегка скрипнула. Сама. На один дюйм.

Маша бросилась к ней и захлопнула, но между косяком – тонкий обрывок красной ткани. Она его выдернула, и ткань оказалась липкой, будто влажной. От неё пахло… землёй. И мёртвой водой.

– Андрей! – крикнула Маша. – Я не знаю, сколько ещё я выдержу. Это как сон наяву. Как будто всё время кто-то рядом.

Андрей вытащил из шкафа старую тетрадь. Кожаная обложка, пожелтевшие страницы. Он протянул её Маше.

– Это была тетрадь моей бабки. Она записывала всё: кто пропал, кто вернулся. Кого забрали, кто «был зван».

Маша открыла первую страницу. На ней – имена. Даты. Заметки. И среди них:

Мария. Девочка из Луцка. Была тут с матерью. 2007. Вечером исчезла на час. Вернулась молча. Сказала, что "болтала с подружкой в белом". Потом уехала.

Маша побелела. Она не помнила этого.

– Это… это была я.

– Ты была уже званой. Просто они ждали, когда ты станешь готовой.

Стук в окно.

Снова.

Маша медленно повернулась.

На стекле – отпечаток руки. Маленькой, как детская. Внутренний.

И под ним – надпись пальцем по запотевшему стеклу:

«Ты обещала вернуться».

В ту ночь они не спали.

Потому что Плисса не давала спать.

И в какой-то момент – под утро – Маша увидела:

из леса идёт девочка в белом, босиком.

И несёт в руках куклу. Такую же, как ту, что была в доме.

Она остановилась возле крыльца. Подняла глаза.

И улыбнулась.

Глава 3: Дом, где не растут зеркала

Утро в Плиссе наступило тихо, будто бы извиняясь за ночь.

Солнце, бледное и плоское, висело низко над горизонтом, не давая ни тепла, ни света. В комнате пахло влажной землёй. Будто кто-то ночью рассыпал почву по углам, пока они не смотрели.

Маша сидела у окна, закутавшись в плед. Андрей варил кофе – медленно, молча, будто боялся потревожить утреннюю хрупкость. Как если бы слово могло снова вернуть ночь.

– Мне снился сон, – прошептала Маша. – Мы с мамой были в этой деревне. Я была маленькая. У меня в руках была… кукла. Такая, как у той девочки.

Андрей подал ей кружку. Он уже не удивлялся.

– Что ты делала во сне?

– Мы шли к озеру. Оно было чёрным. Вода стояла, как зеркало. Мама держала меня за руку. А потом… её рука стала холодной. Я обернулась – а её уже не было. Только силуэт… в воде. Не отражение. Что-то другое. Смотрело на меня снизу.

Андрей сел рядом.

– Они всегда рядом. Просто не всегда мы их видим.

– Кто – они?

– Плисса не просто деревня. Это… узел. Место, где тоньше всего между «здесь» и «там». Они приходят туда, где слабое место. А дети – всегда уязвимы. Ты была здесь. И оставила след.

Маша провела пальцами по столу. Под ногтем был чёрный песок. Словно с берега озера.

Она встала.

– Покажи мне этот дом. Тот, про который ты говорил. Дом, где не растут зеркала.

Дом стоял на краю деревни, полузарытый в землю. Вросший в землю, как зуб старого великана.

Его окна были заколочены, двери – криво повешены, как будто кто-то торопился покинуть его. Всё вокруг него было мёртвым: трава не росла, деревья стояли, будто выжженные изнутри.

– Здесь жила бабка Варвара, – сказал Андрей. – Она принимала рождённых, и провожала умерших. Она знала, кто «свой», а кто «званый».

– Ты говорил, она умерла?

– Умерла – это громко сказано. Её просто перестали видеть.

Они вошли внутрь. Воздух был тяжёлым. Пахло пеплом, прелым деревом и чем-то… сладковато-гниющим.

Внутри было много рам. Пустых. Без стекла. Без зеркал.

На стенах – старые рисунки. Детские. Но слишком правильные. На них – тени с белыми глазами, женщины с длинными руками, девочки с отсутствующими лицами. И на одном из них – маленькая Маша, стоящая на берегу чёрного озера.

Маша замерла.

– Это я.

– Значит, ты уже была выбрана. Тогда. Они просто ждали, когда ты вернёшься добровольно.

На полу стоял сундук. Он был приоткрыт. Маша потянулась и медленно подняла крышку.

Внутри – только зеркало. Но не простое. Оно не отражало комнату. Оно отражало… другую Плиссу. Ту, где солнце висело чёрным пятном. Где дома были кривыми. Где по земле ползли тени, отбрасывающие людей.