(Не)Райская история

И в этом зеркале Маша увидела себя.

Но не такую, как сейчас. А – старую. Лицо постаревшее. Волосы распущены. Глаза без зрачков.

И рядом с собой – Андрея. Но он стоял за ней, в темноте. В капюшоне. И на его лице была… маска ведьмы.

Маша вскрикнула и отпрянула.

– Это… что это?

Андрей молчал. Он смотрел в зеркало, как в правду, которую давно уже принял.

– Это не сон, Маша. Это… одно из лиц Плиссы. Зеркала здесь не растут, потому что никто не хочет видеть, кем он станет, если останется.

Они вышли из дома молча. Позади него ветер поднял пыль.

И в этой пыли, на мгновение, промелькнула женская фигура с длинной косой, искажённым лицом и глазами, как чернильные ямы. Она смотрела, как дети уходят.

На краю тропы стоял ребёнок. Он держал в руках калину.

Поднял её – и внезапно заговорил взрослым голосом:

– Вернёшься, когда солнце станет чёрным. Твоё имя уже вписано в воду.

И исчез.

В ту ночь в доме снова звенел звонок.

Но теперь – не только Маша слышала его. Теперь и Андрей проснулся в слезах. С криком. И в его руке был зажат обрывок чёрной ткани с белым швом.

Она принадлежала ведьме.

А шов был из волос.

Маша стояла посреди комнаты, прижав ладони к вискам. Мир начал давить, как воздух в самолёте перед падением.

– Сколько раз я здесь была? – выдохнула она. – Сколько раз я уже… заходила в этот дом?

Андрей молчал. Его взгляд не отрывался от пустой рамы, где раньше, судя по пыли, висело зеркало. Он будто прислушивался к тому, чего не было слышно.

– Когда ты была маленькой, – сказал он медленно, – ты приходила сюда с матерью. Тогда ещё никто не знал, что ты… увидела. Что ты услышала.

– Я ничего не помню.

– А что, если это не ты забыла, а они заставили забыть?

Маша шагнула к другой стене. Там висела ещё одна картина. Старая. На ней – девочка, стоящая в болоте по колено. Глаза у неё были чёрные, как дырки. Рядом с ней – женщина с размытым лицом и длинными руками, которые касались плеч девочки.

Внизу картины подпись: «Ты уже была с нами».

Маша тронула раму – и из неё вылетела пыль, смешанная с… пеплом?

– Это не краска. Это – пепел. – прошептала она. – Они рисовали… теми, кто исчез?

Андрей кивнул. Он, похоже, давно знал, но боялся сказать вслух.

– Здесь ничего не умирает просто так. Всё остаётся. Всё, что забыто, оседает в стенах, в земле, в воде.

Маша подошла к старому комоду. Он скрипнул под её пальцами. Один из ящиков открылся сам – словно знал, что она пришла именно за этим.

Внутри лежала фотография. Потемневшая, закопчённая, но с распознаваемыми лицами. Девочка лет шести – с длинной косой и грустными глазами – стояла рядом с… Машей. Текущей Машей.

– Это невозможно… – Маша отшатнулась. – Это… монтаж?

Андрей взял фотографию и начал изучать.

– Нет. Слишком старая. Бумага настоящая. Такая, как печатали до 90-х.

– Но как?

Маша снова взглянула на фото – и увидела, что глаза её копии на фото только сейчас начали смотреть в камеру. До этого они смотрели в сторону.

Она выпустила снимок, и он мягко упал на пол, как мёртвая птица.

– Пошли отсюда. Сейчас же.

Но когда они открыли дверь – за порогом была не улица.

А коридор. Длинный, как больничный, с зелёными облезлыми стенами и лампами, которые моргали в такт пульсу. Пол был из плитки, и откуда-то тянуло сыростью.

– Это не дом Варвары. – сказал Андрей, осматриваясь. – Это… другое.

Маша уже не дышала. Она понимала: Плисса изменилась. Она снова разорвала ткань привычного мира.

Вдоль стен коридора – висят зеркала. Но они не отражали Машу и Андрея. В каждом зеркале – свои сцены. Свои комнаты. Свои версии реальности.

В одном из зеркал Маша увидела свою мать, стоящую на кухне и говорящую по телефону. Она была в молодости. Она смеялась. И вдруг, как будто услышала Машу – повернулась в зеркало и в ужасе закрыла рот рукой.

В другом зеркале – Андрей, сидящий за столом, пишет что-то в тетради. Но у него нет лица. Просто гладкая кожа.

– Это не отражения, – прошептал он. – Это… альтернативы.

– Или предупреждения, – добавила Маша.

Они пошли вдоль коридора. Зеркала следили. Где-то вдалеке слышались капли – но не воды. Звук был гуще. Словно капала глина или мокрая плоть.

В конце коридора была дверь. Чёрная. Без ручки. Но на ней – выгравировано:

«Всякая вода – память. А ты в ней утонула дважды»

Маша прикоснулась к двери – и почувствовала холод до костей.

Она вспомнила утро, когда впервые в жизни увидела «подружку в белом». Ей было пять. Она пошла к реке, и та девочка позвала её по имени.

Тогда мать сказала, что никого не было.

Но теперь Маша знала: была.

И эта девочка всё ещё здесь. Ждёт.

За чёрной дверью.

Когда они наконец вырвались из дома Варвары, солнце уже садилось. Хотя они вошли туда утром.

Маша не чувствовала ног. Казалось, что дом забрал у неё что-то, о чём она не подозревала. Кусок души, кусок памяти, кусок веры в себя.

На пороге лежала тряпичная кукла. Лицо её было вытерто. Но платье – в точности такое, как на Маше в детстве.

А внутри куклы – лист бумаги.

На нём – углём написано:

«Ты вернулась. Теперь тебя не отпустят.

Следующий шаг – озеро. Когда увидишь солнце без света – иди.

Они уже поют твоё имя под водой.»

Маша прижала бумагу к груди.

– Я чувствую, что вспоминаю то, чего боюсь больше всего.

Андрей молчал. Он не был уверен, на чьей стороне теперь его душа.

Ночь спустилась на деревню Плисса неожиданно. Словно кто-то щёлкнул выключателем.

Без сумерек. Без перехода. Без шансов подготовиться.

Маша и Андрей шли молча. За спиной тянулся длинный, тягучий след воспоминаний, который, казалось, оставлял за собой запах пепла.

Воздух становился гуще. Его как будто надо было жевать, прежде чем вдохнуть.

– Ты заметил? – Маша нарушила тишину. – Деревья…

Андрей обернулся. Всё было так же, как утром: избушки, низкие крыши, овраг вдалеке. Но… да. Что-то не так. Деревья вдоль дороги не имели теней. Хотя луна висела прямо над ними, яркая, как стеклянный глаз.

– Они не отбрасывают тень, – сказал он.

– Или мы – больше не в том месте, где есть свет.

Они дошли до дома, и Маша тут же закрыла все шторы. Тревога в ней гудела, как старая проводка – будто её нутро знало: ночь принесёт нечто.

Андрей зажёг свечи. Электричество в доме едва мерцало – как будто его откачивали из другого мира.

Маша заметила: в одной из комнат под потолком висит зеркало. Маленькое, треснутое.

Но она уверена, что его не было раньше.

Она подошла ближе.

– Смотри, – тихо позвала она. – Оно… показывает не нас.

В зеркале была комната. Та же. Но пустая. И пыльная.

И вдруг в отражении по комнате прошла фигура. Женская. В белом. Волосы спутанные, лицо не видно – только тень. Она остановилась, будто почувствовала взгляд Маши.

И наклонила голову.

Маша отшатнулась. Зеркало дрогнуло – в нём пробежала трещина, как удар хлыста.

– Хватит, – стиснул зубы Андрей. – Мы не должны с ними играть.

– Но они уже здесь. Они уже с нами.

Андрей хотел что-то сказать, но осёкся. Он вдруг выглядел… чужим.

Глаза его были чуть темнее, чем обычно. И зрачки – странно вытянутые. Как у кошки.

– Ты в порядке?

Он не ответил.

Просто отвернулся.

Потом тихо сказал:

– У меня были сны. С тех пор, как мы приехали.

Я… не всегда в них человек.

Тишина упала между ними. Тяжёлая, как земля на крышке гроба.

– А ты… когда-нибудь чувствовала, что живёшь не в своём теле? – спросил он. – Что ты просто… заполнена чужой памятью?

Маша прижала руку к груди. Сердце билось. Но не в такт её дыханию. Будто – не её.

– Что, если мы не те, за кого себя держим?

– Или, – ответила она, – что, если мы давно умерли, а это просто… наш остаток?

Поздно ночью, когда Андрей уснул, Маша снова услышала голос. Тихий. Как шорох. Но внутри. В голове. Словно кто-то тянулся из глубины её разума:

– Ты оставила меня у воды. Ты обещала вернуться.

Теперь я тебя зову.

И если ты не придёшь – я приду сама.

Маша встала. Пол под ногами был холодный.

Она вышла на крыльцо – и сразу почувствовала, что мир снаружи изменился.

Луна стала вырезанной дырой в небе. Без света. Только форма.

Всё вокруг – будто вымерло. Ни одной собаки. Ни птицы.

Только плач ребёнка. Вдалеке.

Она пошла на звук. Шаги были тяжёлыми, земля тянула, как болотистая глина.

И вдруг – озеро. Впервые за всё время оно не казалось живым. Оно было как… чёрная смола. Неподвижная. Застывшая.

Посреди воды стояла фигура. Женская. В белом платье. Лицо закрыто длинными волосами. Она не двигалась. Только её тень – дрожала на воде, будто бы жила отдельно.

Маша не могла отвести взгляд.

– Кто ты? – прошептала она.

Ответ пришёл изнутри:

– Я – ты, которую ты забыла.

Ты меня бросила, когда выбрала «ту жизнь».

Но здесь – твоя настоящая.

Ветер подул, и фигура начала приближаться по воде, не двигая ногами.

С каждой секундой Маше становилось всё труднее дышать. Казалось, сама земля хочет схватить её и вернуть назад. Домой. Под воду.

И тут позади кто-то положил руку ей на плечо.

Маша обернулась.

Андрей.

Но… лицо его было белым, как мел. А на лбу – тень, как след от чёрных пальцев.

Он сказал только одно:

– Она не одна. Их семеро. И каждый уже знает, кто ты.

Маша проснулась в слезах. У неё дрожали руки. Пальцы были сжаты в кулаки – ногти врезались в ладони. Под ногтями – тина. И чёрный песок.

На подушке лежал камушек из озера.

На нём – выцарапано:

«Ты не проснулась. Просто закрыла другие глаза.»

Глава 4: Семеро под водой

Утро началось не с солнца, а с молчания.

Такого плотного и странного, что Маша проснулась в тревоге – она не услышала привычного пения птиц, не чувствовала утренней прохлады от окон, не ощущала ни одного звука живого мира. Будто всё живое затаилось.

Андрей уже не спал. Он сидел на краю кровати, обхватив голову руками.

– Они звали меня, – сказал он, не поднимая взгляда. – Во сне. Все сразу.

– Кто?

– Они… в воде. Их семь.

Он замолчал.

– И знаешь что? Один из них был я.

Маша молча натянула кофту. Руки дрожали. Под ногами – тот же холод, что и ночью. И что страннее всего – на полу у кровати остался влажный след. Словно кто-то босыми ногами стоял там до рассвета.

На завтрак не хотелось ничего. Ни есть, ни говорить, ни даже смотреть друг на друга. В комнате с каждой минутой становилось всё теснее. Словно воздух сжимался.

– Я нашёл кое-что, – сказал Андрей. – В книге Варвары. Старой.

Он вынул из рюкзака ветхую тетрадь с потемневшими страницами. Чернила расплывались, но слова были видны:

«Каждые сорок лет озеро требует себе семь душ.

И если не отдать, оно выйдет и возьмёт то, что живёт по ту сторону.

Были времена, когда приносили скот. Потом – детей.

А теперь – сами приходят. Думают, что отдыхают.

А на самом деле возвращаются».

– Мы – чужие. Но они считают, что мы должны. Или… что мы уже должны были.

Маша сжала губы.

– Я не верю в это.

– Тогда почему ты каждую ночь видишь её?

Тишина.

Андрей встал, подошёл к двери.

– Нам нужно к озеру. Сейчас. Пока солнце высоко. Пока они не начались.

– Кто?

Он посмотрел на неё с таким выражением, что по коже побежали мурашки.

– Видения.

Они дошли до озера ближе к полудню.

Теперь оно казалось другим. Уже не смолистым, но и не живым.

Безликим.

Как зеркало, натянутое над забвением.

На берегу кто-то уже был.

Старуха. Высокая. В платке. Она сидела на камне, будто ждала. В руках держала берестяной короб.

Когда Маша и Андрей подошли ближе, она заговорила, не поворачиваясь:

– Не те имена носите. Потому не могут вас найти.

– Кто? – Маша остановилась в шаге.

– Те, кто остались в воде. Семеро. Каждый связан с тем, кто ушёл, но не простился. С тем, кто был, но не умер.

– Вы… Варвара?

Старуха медленно повернула лицо.

Лицо, как пергамент. Глаза – белёсые, но ясные.

Она не улыбалась. Не злилась. Она была как само озеро – принявшая.

– Варвара была до меня. Я – та, кто её заменила.

И ты, девка, тоже не просто гостья. Ты – звено.

Ты была тут… раньше.

Маша резко покачнулась. Андрей подхватил её за руку.

– Я никогда здесь не была!

– Не с этим телом.

С другим. Когда ещё лес стоял ближе. Когда вода была… мягче.

Маша опустилась на колени. Её вырвало прямо в траву.

– Что вам нужно от нас? – Андрей стиснул зубы. – Мы не местные. Мы просто уедем. Сегодня. Сейчас.

Старуха засмеялась. Смех был, как шелест сухих листьев.

– А вы уже не там. Где можно уехать.

Слово сказано.

Тени пробудились.

А один из вас уже не человек.

В ту ночь они снова не смогли уснуть.

Андрей ходил по дому кругами. Иногда смотрел в окно. Иногда – в стену.

А потом вдруг остановился:

– Знаешь, – сказал он, – если ты не вспомнишь сама, они тебе покажут.

– Кто?

Он улыбнулся. Но не той улыбкой. Лицо исказилось. Губы потянулись неестественно.

– Семеро.

Под водой.

Он подошёл к ней медленно, будто спал. Рука поднялась. Маша вскрикнула.

Но он схватил не её. Он поднял её кулон – маленький стеклянный шарик, с её прахом от бабушки внутри, который она носила всегда.

– Это ключ, – сказал он. – Оттого, кто был в тебе раньше.

Они зовут её, не тебя.

Ты просто сосуд.

Маша упала на пол. Пол под ней задрожал.

Дом начал скрипеть. Из всех углов пошёл влажный холод.

В коридоре зеркала запотели. Но на них проступили семь лиц.

Семь женских силуэтов. У всех – разные глаза. Но у одной из них…

– Это я… – прошептала Маша. – Это… я.

А голос из зеркала сказал:

– Добро пожаловать обратно.

Теперь – ты восьмая.

Поздняя ночь. Часы в доме остановились – стрелки застыли на 03:07. Маша лежала на кровати, глядя в потолок, где в старой побелке проступали узоры, похожие на языки. Они двигались. Они складывались в знаки.

Она встала и подошла к окну. Ветки деревьев стояли недвижимо, ни капли ветра. Всё вокруг казалось нарисованным, словно она внутри чужого сна.

На подоконнике лежал клочок бумаги.

Она его не клала.

На нём было выжжено:

«Ты уже между. Смотри в воду. Она – ответ.»

Андрей не спал. Он сидел у старой кладовки и что-то чертил на полу.

Маша подошла – и замерла.

Он рисовал семиконечную звезду, мелом и солью. В центре – чаша с водой. Вода в ней не отражала света, она была чёрной, как чернила.

– Ты что делаешь? – голос Маши дрожал.

Андрей поднял взгляд. Он был… другим. Не зловещим – пустым.

Голос его прозвучал чужим:

– Я должен вспомнить, кто я. Они не отпустят, пока я не назову своё имя. Настоящее. Не это.

– Андрей… ты пугаешь меня.

– А ты меня – нет.

Ты – часть их.

Он провёл пальцем по кругу. И в этот момент свечи в доме вспыхнули сильнее. Огонь сорвался с фитиля и потянулся вверх, будто ветер дунул снизу. Воздух стал липким, как при грозе.

Чаша задрожала.

И в воде появилось лицо.

Женское. Бледное. Утонувшее. С закрытыми глазами.

Маша закричала. Чаша раскололась, вода расплескалась по полу, и в этот же миг всё погасло. Свечи, свет в коридоре, даже телефон – мертвенная темнота.

Они проснулись под утро – оба на полу. Ни звезды, ни чаши не было. Но на руке у Андрея – ожог, в форме знака: круг, разделённый на семь секторов.

– Это было не сном, – прошептала Маша. – Нас предупреждают.

– Не предупреждают, – ответил Андрей. – Призывают.

Он пошёл к зеркалу в коридоре, и, не говоря ни слова, начал что-то писать на нём пальцем, будто знал язык, которого не помнил. Его рука двигалась сама.

Словно – не его рука.

Когда он закончил, Маша увидела в отражении не себя, а деревню под водой. Избы шевелились, как водоросли, и между ними шли семеро. Все – в белом.

И посреди стояла она сама – но постаревшая, с белыми глазами.

А потом одна из фигур повернулась. Это была девочка лет восьми.

И у неё было лицо Маши.

– Кто это?..

– Та, кем ты была, – прошептал Андрей. – До того как ушла.

День не наступал. За окном висел вечный сумрак, как будто солнце больше не поднимается над Плиссой.

Они решили вернуться к старухе – той, что была "после Варвары".

Но дома на месте не было. Камень, где она сидела, – зарос мхом, словно его не касалась ни одна нога десятки лет.

На камне был вырезан круг.

А в нём – семь имён. Но шестое – стёрто. А седьмое – не было закончено. Лишь первая буква – «М».

– Это всё… как цикл, – Маша прошептала. – Кто-то должен войти в круг. Кто-то должен вспомнить, кем был.

– Чтобы не стать восьмым.

Вдруг раздался плеск из озера. Тяжёлый, будто рухнуло тело.

На поверхности – круги.

И вдали, почти у середины, стояла фигура. На воде. Женщина. И в руках у неё было зеркало.

Она подняла его – и оно отразило Машу, хотя расстояние было почти в сто метров.

И Маша почувствовала: не боль, не страх – воспоминание.

Как она тонет.

Как вода заполняет лёгкие.

Как кто-то держит её за волосы и не даёт всплыть.

Она закричала – и в этот момент из-под воды взвилась чёрная тень, змеёй, и метнулась к берегу.

Они побежали.

Вечером дом наполнился плачем младенца.

Он был везде – из подвала, из розеток, даже из трубы плиты.

Он не прекращался.

Маша закрыла уши, упала на колени. Из её носа пошла кровь.

А в зеркале снова проступили лица.

И они заговорили в унисон:

– Семеро ждут. Один уже рядом.

Выбор сделан.

Смерть не конец, если в ней есть имя.

Позднее. Глубокой ночью.

Маша подошла к Андрею. Он стоял на крыльце.

– Ты не боишься?

– Я – уже часть.

Не боятся те, кто не уйдёт обратно.

– Ты останешься здесь?

Он кивнул. А потом повернулся к ней – и впервые за всё время его глаза были не карими.

Они были чернильно-чёрными. Без зрачков. Без света.

– Прости, – сказал он. – Я… не Андрей.

Маша отступила назад.

Но тень позади неё ожила.

Утро не наступило.

Только серое, вязкое небо, без горизонта. Казалось, деревня Плисса оторвалась от мира и дрейфует в глуши между измерениями, где ни время, ни пространство уже не поддаются разуму.

Маша сидела на полу возле окна.

Руки в одеяле.

Слёзы текли – без истерики, без эмоций. Просто текли, как будто тело само знало, что оно в трауре. Но по кому – она не понимала.

– Андрей… – шёпотом. – Нам надо уехать. Сейчас.

Тишина в ответ.

Она поднялась, пошла в спальню – Андрея там не было. Кровать была аккуратно застелена. И это её напугало больше, чем всё остальное.

Он никогда так не застилал.

На подушке – его телефон. Экран включён. И открыта галерея.

Маша взяла его и замерла.

На фото была она сама, стоящая у озера. Но снимок сделан ночью.

Она в белом, с распущенными волосами. Глаза закрыты.

И у неё всё лицо было покрыто чёрными символами.

Не ручкой. Пеплом.

Дрожащей рукой она листала дальше:

– она же, стоящая по щиколотку в воде,

– она же, держит в руках чучело младенца, сделанное из тряпья,

– она же, целует кого-то в тени…

И последнее фото – Андрей, с пустыми глазами, сидит в воде по грудь, а над ним склонилась она сама, будто шепчет что-то на ухо. Только у неё вместо ног – ил, водоросли и кости.

Маша уронила телефон. Он разбился.

Шаги на чердаке.

Не просто шаги – волочение ног.

Она вздрогнула, схватила фонарь, и, почти не дыша, начала подниматься по скрипучей лестнице.

Стук…

Тихий смех…

Шёпот на белорусском. Старом, с примесью литовского диалекта.

«Ты – не ты. Ты – та, кто пришла.

В ней – мы.

Она – восьмая.

Восьмая – связка.

Через неё – вспоминание.»

Она открыла люк, высунула голову – чердак был пуст.

Но воздух там был тёплым, как в теле. И пахло… гниющим венком из ивы.

И под самым потолком висел… зеркальный амулет. Круглый, старый, покрытый трещинами.

Он медленно качался.

И в отражении Маши на нём – две Маши.

Одна – внизу.

Другая – сзади. С чёрной дырой вместо лица.

Она побежала прочь из дома. Без мыслей, без направления.

Только бы вдаль.

И ноги сами привели её туда, куда идти было нельзя – к озеру.

Берег был мертв. Камыш не шелохнулся.

На воде – молочное отражение неба. Но когда она встала у кромки – вода вдруг стала прозрачной.

И внизу – лица.

Сотни лиц.

Мужские. Женские. Детские. Все – смотрят вверх. Все – в ожидании.

Маша рухнула на колени.

Шепчет:

– Я не ваша. Я живая. Я Маша, я из Киева, я… дизайнер, я стримлю… стримлю…

Голоса хором, с разных сторон:

«Ты – не Маша.

Ты – тело для неё.

Та, что ушла в воде.

Та, что умерла в белом.

Ты – её ворота.»

Позади шаги. Андрей.

Но он… не Андрей.

Глаза – совсем тёмные. Руки – с тонкими чёрными жилами, как будто по ним течёт не кровь, а что-то холодное и чужое.

– Она внутри тебя, – сказал он. – Я видел её.

– Уходи, – прошептала Маша. – Я убью себя, я не дам им…

– Поздно. Ты уже прошла границу. Теперь ты не можешь умереть. Только стать.

Он взял её за плечи – и в этот момент озеро вспыхнуло синеватым светом.

И из воды поднялись семь фигур.

Они не шли. Они скользили.

И каждый шаг оставлял за ними чёрную рябь.

У всех – лица как из стекла. Гладкие. Бесчувственные.

И один из них начал говорить голосом Маши:

– Ты была обещана.

Ты сама пришла.

Мы только забираем долг.

Андрей отпустил её. Он встал рядом с фигурами.

– Я выбрал их, – сказал он. – Не тебя. Потому что ты была лишь повторением. А они – истина.

Он шагнул в воду.

И исчез.

Маша осталась одна.

Семеро стояли напротив.

А озеро начало всасывать свет.

Она упала. Тело немело.

Голоса внутри:

«Прими.

Вспомни.

Стань.

Тогда, может быть, ты не будешь следующей.

А просто – проводником.»

И последним, что она увидела, было:

собственное лицо под водой, глядящее на неё снизу. И улыбка – совсем не её.

Глава 5: Песни из глубины

Тишина.

Но это была не обычная тишина – не та, что после дождя или ночью перед сном. Эта – давила, как если бы кто-то огромный лёг на грудь деревне, и теперь она не могла ни дышать, ни кричать.

Маша проснулась от странного чувства: будто внутри неё плачет кто-то чужой. Не крик – а тонкий, едва различимый вой, похожий на женский напев под водой.

Она лежала в кровати, закутавшись в плед, сухая, но в волосах были застрявшие водоросли.

Рядом – Андрей. Он сидел у стены, весь бледный, не отводил от неё взгляда.

Руки на коленях. Взгляд – мутный, уставший, но… живой. По-настоящему живой.

– Ты спала почти сутки, – прошептал он.

– Я… не помню, – голос у Маши был хриплый, как у курильщицы с двадцатилетним стажем. – Озеро… ты… я думала, ты ушёл.

Он встал, подошёл к ней и сел рядом.

Положил ладонь ей на лоб, словно проверяя температуру. Его пальцы дрожали.

– Я был там. Но что-то меня остановило.

– Что? – спросила она тихо.

– Ты. – Он опустил глаза. – Я услышал, как ты звала меня, хотя не мог… не мог слышать. Просто почувствовал, что ты не хочешь быть одна. И я не мог… не мог уйти.

Она приподнялась, села на кровати, притягивая к себе плед.

– Мне казалось, ты часть этого… всего. Что ты больше не ты.

Андрей усмехнулся горько.

– Я и сам этого боялся. Как будто изнутри меня кто-то вырезал. Оставил только оболочку. Но когда я увидел тебя на берегу, стоящую в одиночестве… это словно разорвало плёнку. Я вспомнил, кто я. Кто ты. Почему я вообще с тобой здесь.

Он замолчал, а потом, не дожидаясь ответа, вытянул из кармана сложенный вчетверо клочок бумаги.