(Не)Райская история

– Я нашёл это в старой книге под лестницей. Почерк старый, почти неразборчивый. Но суть понятна.

Он развернул бумагу, и Маша прочитала:

"Если хочешь не потеряться в мраке, свяжись с тем, кто рядом. Кровь, слово и сон – троица живая. Если ты и он – одно целое, духи не смогут разлучить. Но не отпустят тоже. Вы – якорь друг для друга."

Она почувствовала, как внутри неё шевельнулся страх. Это был не страх умереть, а страх – остаться навсегда, в ловушке этой деревни, рядом с озером, под серым небом. Словно Плисса запирала их не физически, а через память и связь.

– Это похоже на обряд, – тихо сказала она. – Связь не для любви. А чтобы выжить.

Андрей кивнул.

– Но если эта связь настоящая, тогда… может, она и есть наш единственный шанс.

Он осторожно взял её руку. Ладонь в ладонь. Пальцы обвили её мягко, почти робко. Впервые за всё время они по-настоящему соприкоснулись, не как друзья, не как выжившие, а как что-то большее.

Как будто это касание – единственный мост, ведущий обратно к свету.

– Когда я впервые увидел тебя в тик-токе, – тихо сказал он, – ты казалась очень далёкой. Как звезда. Но при этом такой живой. Настоящей. И я… не думал, что когда-нибудь окажусь с тобой здесь, в этой деревне, среди мрака и безумия. И захочу остаться не из-за страха. А потому что… только здесь понял, что без тебя мне… пусто.

Маша подняла взгляд. Глаза у неё были блестящие, как у ребёнка, увидевшего что-то необъяснимо красивое. Она подалась вперёд, и их лбы соприкоснулись.

– Я не знаю, что будет дальше, – сказала она. – И боюсь. Сильно.

– Я тоже, – шепнул Андрей. – Но если ты рядом… мне не страшно умирать.

– Мне страшно. Но, чёрт… пусть мы останемся в этом аду, – её голос дрожал. – Лишь бы ты был рядом.

Он не стал отвечать. Просто осторожно, будто боясь разрушить момент, поцеловал её.

Легко. Медленно.

Сначала в уголок губ. Потом – в губы полностью.

И всё вокруг – исчезло. Не стало ни озера, ни Плиссы, ни шорохов в кустах.

Остались только они.

Два человека на грани исчезновения.

Два сердца в трясине чужой земли, державшиеся друг за друга.

Ночь.

Им не снился кошмар. Впервые за всё время.

Только тёплый свет, и Маша во сне шептала:

– Не дай мне уйти…

А Андрей отвечал:

– Я держу.

За окном тихо пела метель. Хотя был конец лета.

Маша сидела на краю старого дивана, укрытая пледом, в руках – кружка с тёплой водой, которую Андрей вскипятил на портативной газовой горелке. В Плиссе свет исчез сразу после инцидента у озера. Ни интернета, ни мобильной связи. Только лампа на батарейках, окружённая тенями, как свеча в гробнице.

– Я смотрела один стрим, – вдруг произнесла она, глядя на пятно на полу, – где бабка рассказывала, что в некоторых деревнях вода не уходит, даже если дожди давно прошли. Потому что там помнят утопленников. Место само держит их боль. И не отпускает.

– Как Плисса, – тихо сказал Андрей.

– Да. Только здесь не просто держат. Здесь… кормятся. Нашими страхами. Нашими мыслями.

Он подошёл к ней, сел рядом. Их плечи соприкоснулись.

Он чувствовал, как она дрожит. Но не от холода.

– Ты сильная, – сказал он. – Я бы не выжил без тебя.

– Глупости. Это ты всё вытаскивал.

– Только потому, что ты была рядом. Ты – реальность. Всё остальное тут… ложь.

Она повернулась к нему, не улыбаясь. В глазах – усталость и что-то ещё.

– Я никогда не чувствовала себя настолько… нужной. Настолько живой. Даже когда стримила, даже когда подписчики писали… это всё было как фантом. А тут – больно, страшно, но по-настоящему.

Она протянула руку, дотронулась до его щеки.

– Спасибо, что не испугался меня.

Андрей чуть наклонил голову, прижался лбом к её руке.

– Страшно не быть с тобой. А всё остальное… чёрт с ним.

Они сидели так, молча, пока за окнами шёл туман, словно Плисса закрывала их в стеклянной банке.

Андрей не спал. Он слышал, как Маша дышит, как шевелится во сне. Порой – всхлипывает. Он держал её руку, чтобы не потеряться. Чтобы помнить, что всё это – не сон. Что они всё ещё люди, а не куклы в чьей-то игре.

И тогда он услышал пение.

Тихое, зовущие…

Словно кто-то в доме напевал старинную колыбельную, но наоборот: не чтобы успокоить, а чтобы разбудить.

– Спи, дитя, и не зови,

Мать ушла за тростей в рвы…

Там, где в камышах вода,

Спит твоя душа одна…

Андрей встал. Осторожно. Не разбудив Машу.

Вышел в коридор. Звук шёл с чердака. Туда, где никто не бывал. Где доски давно гнили.

Он взял фонарик. Поднялся по лестнице, ступень за ступенью. Свет прыгал по стенам, выхватывая знаки, вырезанные в дереве: круги, глаза, спирали.

Дверь на чердак приоткрылась сама. Скрип – будто вздох сквозь гвозди.

А там – ничего. Только тьма. И зеркало.

Старое, мутное, овальное.

И в отражении – он.

Но не сейчас. Детский он. Лет десяти. В старой майке с динозавром. Смотрит. Молчит. И плачет.

– Кто ты? – прошептал Андрей.

И тогда в отражении появился второй силуэт. Женский. Водоросли свисают с волос. Бледная, как смерть. И руки её – на плечах мальчика. Она обнимает его.

Мальчик открывает рот.

И говорит:

– Забери её к воде. И будешь свободен.

– Нет, – шепчет Андрей, отступая. – Я не отдам её.

– Тогда она умрёт здесь. С тобой.

Утро

Андрей ничего не сказал Маше. Только крепче держал её за руку.

Но теперь, глядя на неё, он понимал: Плисса их метит.

Сопротивление – это не просто игра на выживание. Это война с памятью. С самим собой.

А любовь? Любовь – это не противоядие.

Это… якорь.

А иногда – камень на шее.

Они провели остаток ночи вместе, прижавшись друг к другу на старом продавленном диване. Тьма за окнами стала гуще, как будто Плисса затаила дыхание. Ни один лист не шелохнулся на деревьях. Даже ветер, казалось, боялся тревожить этот хрупкий покой.

– Хочешь, я спою? – прошептала Маша, проводя пальцами по его груди.

– Конечно, – усмехнулся он, – только если не что-то из тех песен, что поются на чердаках.

Она тихо засмеялась – впервые по-настоящему с тех пор, как они приехали. Смеялась коротко, но тепло, будто костёр треснул в камине.

– Нет, глупый. Просто… из детства. Из тех времён, когда ещё всё было понятно.

Она запела. Тонким голосом, почти шёпотом.

Ой у вишенки, у черешеньки,

Спит весёленький, спит хорошенький…

Он закрыл глаза. Мелодия будто обволакивала, укутывала, делала боль и тревогу далекими. Он вспомнил, как когда-то мечтал, чтобы рядом была именно такая девушка – не идеальная, не глянцевая с экрана, а живая, со страхами, со смехом, с голосом, который пробирает до мурашек.

И в ту секунду, когда он почти уснул, в стене что-то царапнуло.

Резко, как когти по металлу.

Они оба вздрогнули. Песня оборвалась.

– Это под домом, – сказала Маша, не отпуская его руки.

– Погреб, – пробормотал Андрей. – Я проверял. Он завален.

Но звук повторился. Три раза. Чётко. Ритмично.

– Как будто кто-то зовёт, – Маша села, плед соскользнул с её плеч. – Не зовёт… стучится.

Андрей поднялся. Взял фонарик. Но прежде, чем шагнуть к полу, где за старым ковром был люк, он остановился и повернулся к Маше:

– Если я сейчас открою – назад пути не будет.

– Уже давно нет пути назад, – сказала она и пошла за ним.

Они спустились в подпол. Там пахло землёй и старым железом. Место, где даже свет казался чуждым.

Посреди погреба была дырка в земле. Её не было раньше. Как будто кто-то вырыл её изнутри. Края обожжены, вокруг – пепел и… клочья волос.

Маша задохнулась.

– Это чьё-то логово?

– Или дверь, – ответил Андрей, – в другое место. Или… в нас.

Из дыры шёл шёпот. Беспорядочный, на непонятном языке. Но оба они чувствовали – речь идёт о них. О Маше. О нём. О связке, которую они начали плести между собой. Связке, которая мешала чему-то древнему добраться до них.

– Они не могут войти, пока мы держимся друг за друга, – выдохнул он.

– Или не могут забрать только одного, – добавила она.

Шёпот стал громче. Почти – стон. Почти – крик.

Дыра зашевелилась. Как если бы из глубины вытягивались руки, покрытые илом и ржавыми браслетами. И тогда…

Андрей закричал. Резко, яростно. И плюнул в яму:

– Никакого обряда не будет! Она – моя! Слышите?! МОЯ!

Маша, в изумлении, схватила его за плечо.

– Что ты…

– Это оно! Оно ждало, что я сдамся. Что я предложу тебя в обмен на свободу.

– Но ты…

– Нет. Даже если мы умрём здесь. Даже если сгинем. Я выберу это снова. Тебя. Нас.

Тишина.

А потом – взрыв силы. Будто невидимая волна прошла через весь дом, заставив стены содрогнуться. Дыра в подвале затянулась сама собой, камни и пепел с грохотом обвалились.

Маша смотрела на него в полном оцепенении.

– Ты… сказал, что я – твоя.

– Да.

– Ты правда…

– Да.

Она шагнула к нему. Крепко обняла. Так, что между ними не осталось ни воздуха, ни сомнений.

– Тогда я тоже твоя, – сказала она. – До самого конца.

Утро.

Они проснулись вместе. За окном снова шёл туман, но он больше не казался враждебным. Он был как вуаль, за которой Плисса скрывает свою следующую загадку.

И теперь…

Они были готовы.

Глава 6: Синий из Пепельного Холма

Утро выдалось странно… спокойным. Андрей сварил остатки кофе на горелке, Маша разрисовывала обрывки старых газет, рисуя на них глаза, амулеты и спирали – интуитивно, словно её руки сами знали, как защититься от Плиссы.

Они еще не знали, что на чердаке кто-то давно уже наблюдал за ними.

– Эээм… Приветик. Я как бы… немного заблудился. Но раз уж вы тут – чур я с вами!

Голос был тонкий, звонкий, будто кто-то между детским смехом и стрекозой заговорил. Они резко обернулись. И увидели его.

Ростом не выше табуретки. Синий – не как небо, а как тени под глазами бессонной ночью. Глаза огромные, блестящие, будто покрытые лаком. Ушки острые, как у эльфа, лапки короткие, пузо круглое. И улыбка… чертовски заразительная.

– Кто… ты? – выдавила Маша.

– Ну вот, опять! Никто не спрашивает: "Как ты поживаешь?", "Чай будешь?", сразу "Кто ты?". Я, между прочим, древнее половины этих ваших ведьм. И в два раза красивее!

Он сделал кувырок на месте и приземлился на стол.

– Зовите меня… Квил. Это сокращённо от "Квилебормурис Великий". Но никто это всё не выговаривает.

– Ты мифическое существо? – спросил Андрей.

– Ну, допустим. Я как бы… сопровождающий. Консультант. Иногда спасаю. Иногда просто сижу на плече и комментирую. Ну а если быть точным… я был придуман бабкой из Плиссы, когда та заблудилась в болоте и разговаривала с мухами. И вот, вышел я. Весь из боли, страха и… квашеной капусты.

Он громко чихнул. И из его носа вылетел комок пыли.

– Зачем ты здесь? – Маша не сводила с него глаз.

– Потому что вы разбудили Порог. А когда Порог шевелится – я всегда рядом. Ну и… если честно, мне понравилось, как ты сосалась с Андрюшей. Очень бодро.

Андрей и Маша переглянулись.

– Ты правда можешь помочь? – спросил Андрей.

– Ну, я могу давать советы, рассказывать страшные байки, жрать вашу еду и вносить немного очарования в эту мрачную атмосферу. А иногда – выручить в самый тёмный момент.

– А взамен? – подозрительно спросила Маша.

Квил надулся:

– Я не монстр! Хотя мог бы. Просто… мне нравится быть полезным. Особенно, когда пахнет настоящей бедой. А у вас она за каждым кустом.

Он подпрыгнул и завис в воздухе, хлопая своими крошечными лапками.

– Короче. Сегодня ночью у вас начнётся испытание зеркал. Вещь крайне неприятная. Появятся вы – но не вы. Начнут говорить, что лучше будет, если вы уйдёте друг от друга. Отразят все страхи, сомнения, старые раны.

– Мы видели нечто похожее уже, – сказал Андрей.

– Это были цветочки. Настоящие зеркала – на себя не похожи, и знают, что сказать, чтобы порвать. Вам надо будет пройти это, не отпуская руки. И не соглашаясь на их "сделки". Ни при каких условиях.

Квил спрыгнул со стола, махнул короткой лапкой.

– До заката подготовьтесь. Слова вам не помогут. Только чувства. Только истина. Плисса – она чувствует ложь и разрывает её, как гнилую ткань.

Маша тихо сказала:

– Мы не отпустим друг друга. Ни за что.

Квил хмыкнул, но в его голосе появилась теплота:

– Тогда у вас есть шанс. Не на победу. Но на… свою дорогу. А это уже много.

Сумерки

Плисса затихла. Звуки стихли. Только скрип половиц, как шаги невидимого. Зеркала – в доме, в окнах, в воде… начали мутнеть.

Из отражения в окне Андрей увидел самого себя, но без Маши. Один. Глаза – пустые. А рядом – тень в форме женщины, держит его за руку.

– Слишком поздно, – сказал отражение. – Она уйдёт. Умрёт. Всё повторится.

– Нет, – прошептал настоящий Андрей. – Не на этот раз.

Маша стояла у зеркала в прихожей. Её отражение было другим: яркое, уверенное, одинокое. Без страхов, без слёз. Она слышала:

– Без него ты будешь свободна. Ты не обязана страдать. Вернись в город. Забудь. Снимай свои видео. Ты ведь хочешь быть видимой, а не забытой в лесу.

– Но я уже выбрала, – шепчет Маша. – Я уже с ним.

И тогда все зеркала вспыхнули. Треснули. А в тишине раздался голос Квила:

– Ну, в целом, для первой попытки – неплохо! Одиннадцать баллов из десяти. А теперь, может, по чаю?

После того как зеркала треснули, в доме стало… легче. Будто гнетущий купол, давивший на плечи с самого их приезда, слегка приподнялся. Но ненадолго.

– Ну что, детишки, – Квил потянулся, усевшись на край разбитой рамы, – первая атака отбита. Молодцы! Правда, не без моей помощи, но об этом история умолчит… или нет!

Он чихнул – и из воздуха перед ним вылетела крошечная искра. Она повисла и замерла, освещая тёмный угол.

– А теперь… знаете, что самое интересное? – продолжил Квил, понизив голос. – Это было вовсе не их самое сильное оружие. Это была… проверка.

– Кто проверял? – Маша сжалась в кресле, не сводя глаз с зеркал.

– Кто? – Квил наклонился вперёд. – Плисса сама. Деревня. Место. Пространство. Она – не просто география. Она – древняя, как первая мысль. И она выбирает. Или… отвергает.

Андрей подошёл ближе:

– И что, если отвергнет?

Квил улыбнулся так, как улыбаются те, кто слишком долго смотрит на тени под кроватью:

– Тогда она съедает. Без следа. Без воспоминаний. Даже на фотоплёнке останется пустое место.

Наступила тишина.

Маша вдруг прошептала:

– У меня была бабушка… она родом откуда-то отсюда. Говорила, что в этих краях нельзя связываться с печью, если ночью она "дышит".

Квил кивнул:

– Она знала. Печь – это вход. Один из старейших порталов, через который ведьмы приходят, когда их зовут не словами, а мыслями.

Андрей нахмурился:

– Нам не хватает знаний. Мы блуждаем, и Плисса это чувствует.

– Так я же тут! – Квил запрыгал. – Задавайте вопросы! Я – живая библиотека! Правда, периодически перемешанная с комиксами и рецептами борща.

Он плюхнулся на подушку:

– А теперь слушайте внимательно. Завтра у вас начнётся второе и куда более изощрённое испытание. Это будет Ночь Тканей. Когда всё, что соткано руками – начинает жить своей жизнью.

– Одежда? – удивилась Маша.

– Шторы, платки, чучела в поле, одеяла. Всё, что шилось, вязалось, латалось. Особенно – если на этих вещах оставались слёзы. Или кровь.

Андрей прошептал:

– У Маши с собой есть шарф, связанный её мамой…

– Вот и он может заговорить. А может – утянуть.

Квил подскочил и побежал по полу, петляя между скрипящих досок:

– Но не бойтесь! Я тут, чтобы не дать вам сгинуть. Или хотя бы сделать это весело. Кстати, если увидите ожившую скатерть – не сидите за ней! Они вонзятся ножами в позвоночник. Очень больно. Я видел.

– Кто ты вообще?! – засмеялась Маша – смех нервный, на грани срыва.

Квил остановился. Его глаза, обычно весёлые, вдруг стали серьёзными:

– Я – тот, кто не смог спасти других. И теперь старается спасти хоть кого-то.

Тишина стала тяжёлой, как пепел. Даже Андрей почувствовал, как воздух в комнате сгустился.

Квил кашлянул:

– Ладно, ладно! Хватит трагизма. Вернёмся к делам. Вам надо нарисовать знаки от второго круга – я покажу. Они защитят от оживающих тканей. И ни в коем случае не спите в одежде, в которой вы плакали. Она будет помнить ваши слабости.

Маша взяла блокнот. Руки дрожали. Андрей положил свою ладонь поверх.

– Мы справимся, – сказал он. – Вместе.

Квил посмотрел на них и, впервые, не шутил:

– Только вместе вы и можете. Плисса не боится людей. Она боится связи, настоящей. Потому что в этом – сила, которую не пожрёт даже она.

В ту ночь они рисовали знаки, стирали, снова рисовали. Квил бегал по потолку, пел песни на непонятном языке и учил их, как слушать шёпот вещей.

И где-то там, в тени шкафов, кукла с вытертым глазом пошевелила рукой. Она ждала. До завтра.

Ночь опустилась на Плиссу, как вуаль. Мягкая, плотная, липкая. Ветер стих, и только старый дом дышал – тихо, будто во сне. В этих выдохах скрипели балки, потрескивали стены, и где-то под полом будто кто-то шевелился.

Маша сидела на полу, окружённая листами с нарисованными Квилом знаками. Некоторые были настолько странными, что казались нарисованными ребёнком в припадке. Андрей обвязывал окна красной нитью – ритуальной, как сказал Квил, найденной под полом в старом сундуке.

– Не знаю, сработает ли это, – Андрей устало выдохнул, – но чувствую, что мы в самом сердце чего-то… чего не должны были трогать.

– Мы уже в этом, – Маша подняла взгляд. – Уйти сейчас – это как проснуться на полпути в кошмаре. Оно всё равно догонит.

Квил сидел на подоконнике, жуя крошку от печенья:

– Ну, во-первых, это настоящее печенье из 1927 года. Уважаю. А во-вторых, вы правы. Не убежите. Но вы и не просто жертвы – вы связанные. А значит, у вас есть шанс.

Он потянулся, зевнул, и, не переставая болтать, снова заговорил:

– Слушайте. Когда начнётся, вещи будут делать всё, чтобы заставить вас надеть их. Или хотя бы прикоснуться. Не верьте ни голосам, ни слезам, ни воспоминаниям. Даже если услышите… кого-то близкого.

Маша вздрогнула.

– А если… мама?

– Особенно если мама, – сказал Квил серьёзно. – Это будет не она. Плисса умеет говорить голосами самых родных.

Андрей подошёл к Маше и аккуратно взял её за руку.

– Мы пройдём через это. Я не дам тебя в обиду, слышишь?

Она кивнула, но глаза её были наполнены тревогой. Где-то внутри уже шевелился страх, древний, первобытный – потерять себя.