Глина дней

Разгадки не существовало. Все причины были отданы, стёрты, забыты вместе с памятью. Осталась лишь смутная функция – и этот висящий в пустоте вопрос.

Разворот. Спуск в подвал. Безвольные движения – лишённые решимости или страха. Лишь твердая, неумолимая логика системы, что пытается починить саму себя.

Подвал встретил дыханием глубины подземелья. Хронометр пульсировал впотьмах, и свет его был насмешкой над самой идеей вопроса. Ртутная струйка плыла без цели, ибо вечности не нужно никакое «зачем».

Прикосновение к рычагу. Ледяной ожог, знакомый до боли, что перестал ощущаться как боль. Давление. Чудовищное. Но на сей раз оно было иным – шло не извне, а изнутри. Давила не вселенная – давила вся тяжесть собственных, бессмысленных поступков, вся пустота, что скопил он в себе.

Сопротивление – но не волевое, а слепое, инстинктивное, какое бывает у системы, что чувствует фатальную ошибку. Однако закон был прост: есть запрос – должна быть и Пауза. А запрос шёл от него самого.

Щелчок.

Безмолвие.

Пустота. Растворение.

На сей раз переноса не случилось. Ничто не сдвинулось с места. Всё осталось, как было: мастерская, подвал, существо перед Хронометром. Лишь одно изменилось – всё замерло. Пылинки застыли в воздухе неподвижными звёздами. Звук окаменел в горле. Свет от лампы не дрожал, не колыхался. Пауза наступила здесь, прямо сейчас, в самом сердце бытия.

Существо, что когда-то носило имя Арвид, медленно осмотрелось. Мир превратился в картину, в диораму, застывшую в идеальной, безжизненной точности. Шаг вперёд. Пространство воспротивилось тягучим, вязким, сопротивлением морозного мёда. Подъём по лестнице в мастерскую дался с усилием, будто шёл он против течения.

Всё лежало так, как и было оставлено. Пыль. Осколки. Листы с немыми стихами на полу. Взгляд скользнул по ним, пытаясь вызвать в себе отзвук, отклик. Ничего.

Полка. Пальцы провели по пыли, лежавшей на стеклянном колпаке толстым, жирным саваном. Ничего.

Кресло. Прикосновение к ткани, хранившей отпечаток давно ушедшего тепла. Ничего.

Поиски велись не глазами – всем существом, всей той пустотой, что была в нём. Он искал намёк, подсказку, тень эмоции, обрывок воспоминания. Всё, что могло дать ответ на этот проклятый вопрос «зачем?». Но вещи молчали. Они были просто вещами, мёртвыми и бездушными.

Возвращение в подвал. Взгляд на Хронометр. Замерший, он был воплощением высшего безразличия. Просто машиной, что не задаёт вопросов.

И тогда… взгляд упал на собственные руки. На длинные, иссечённые шрамами пальцы, хранящие в плоти память о тысячах построенных механизмов. Руки поднялись, повертелись в воздухе перед лицом. Чужие. Всего лишь инструменты. И тогда пришло осознание.

Он не искал оправданий и не ждал благодарностей. Вопрос «зачем?» оказался таким же бессмысленным, как вопрос «зачем дышать?» или «зачем биться сердцу?».

Он продолжал не потому, что верил в высшее благо или надеялся на искупление. Он делал это потому, что видел трещину в мироздании – единственную, в которую можно было вставить монету в виде собственной души, сыграть ещё одну партию. Он был тем, кто нашёл прореху в правилах вселенной и использовал её не для себя, а для других.

Его жертва была не актом добродетели, а актом глубочайшего, безмолвного бунта против несовершенства бытия. Он видел слепой и равнодушный механизм судьбы и отказывался ему подчиниться. Он не спасал души – просто вставлял палки в колёса безжалостной машины времени, ценой собственной сущности давая кому-то шанс переиграть её безжалостный ход.

Зачем? Затем, что возможность это сделать – существовала. А он был тем, кто мог это сделать.

Щелчок. Резкий, пронзительный, как лопнувшая струна.

Мир вздрогнул, содрогнулся всем своим существом и рванулся вперёд.

Звуки, свет, движение – всё хлынуло обратно, обрушилось с прежней силой. Существо стояло в подвале пред Хронометром.

И тут почувствовалось другое. Не утрата. Не пустота. Нечто иное, куда более страшное. Последняя, самая важная потеря. Попытка вновь, в последний раз, вызвать в себе тот самый первый миг. Первую Паузу. Того самого скрипача. Да и был ли скрипач вообще? Что двигало им тогда? Почему?

И – ничего. Только тихий, безотрадный звон в глубинах сознания.

Тишина. Вселенская прострация охватила его. Исчезла не просто память о причине – стёрлось, растворилось само понимание, что у всего этого могла быть причина. Остался голый, бессмысленный факт: одиннадцать раз происходило перераспределение. Без причины, без цели, без смысла. Вопрос «зачем?» повис в пустоте, лишённый теперь своего былого веса.

Медленный, тяжёлый подъём наверх. Мастерская встретила прежним безмолвием. Существо подошло к тому месту, где обычно стояла Она, ожидая внезапного появления, её молчаливого, неотвратимого приговора.

Но на этот раз Её не было. Ни в мастерской, ни за окном. Она исчезла. Растворилась в ничто. Миссия наблюдения завершилась. Наблюдать больше было не за кем. Не за чем. Дно было достигнуто, земля кончилась. Дальше была лишь бездна.

Создание подошло к некогда своему креслу и тяжело опустилось в него. Неподвижность. Взгляд, устремлённый в пустоту. В сознании не осталось ни мыслей, ни вопросов. Лишь ровный, монотонный гул абсолютного Ничто, накрывающий с головой. Готовность к следующему просителю. Готовность выполнять свою функцию. Ибо это было всё, что осталось. Всё, что оно когда-либо имело. И хоть чаша была испита, на дне её не оказалось ни ответа, ни утешения – лишь пыль былых будней.

Примечания